VS

Юнги решает завести себе хозяина около часу дня. Желательно, чтоб его забрали из коробки до семи вечера, потому что Тэхен опять начнет тоскливо орать, а Юнги опять попытается его придушить его же хвостом. Потому что на мелкого рыжего паршивца опять придет любоваться курносый мальчишка, чьи родители готовы дать денег только на породистого, а не на это «недоразумение с надорванным ухом». А недоразумение будет громко плакать, размазывая сопли до бракованных ушей, а Юнги – вдоль стенок коробки. Царапать его многострадальную фланелевую пижаму, абсолютно не желая замечать, что мальчик теперь одет в форму разносчика газет и достанет нужную сумму совсем скоро. На часах только около двух, а Тэхен уже задумчиво посасывает кончик хвоста. Юнги смотрит с опаской и думает, что хозяина стоит завести еще раньше. Он хочет кого-то заботливого и красивого. Чтоб вещи носил пастельные или розовые, в тон цвету его белых волос. Готовил вкусно, гладил по макушке мягко и смеялся как-то по-дебильному, чтобы у Юнги была причина его недолюбливать. Юнги хочет кого угодно, кроме долговязого, стриженного под ноль и явно зачитывающего под минус типа, подхватывающего его пониже хвоста и ласково прижимающего к пропахшей куревом куртке. *** У хозяина Юнги кличка Намджун и характер смесь пороха с пухом. Он взрывает бумагу строчками с полуночи до пяти, а потом спит до двенадцати с улыбкой мягче плюшевого медведя, делящего с ним подушку. Юнги привычным жестом смахивает конкурента на пол и запрыгивает на кровать, потому что Намджуна пора кормить. Юнги, в принципе, тоже, но это уж как повезет. Намджун улыбается шире, когда Юнги пытается перекрыть ему кислород хвостом, и прижимает его к груди, шепча что-то теплое в пробитые пирсингом белые уши. Выглядит он при этом откровенно паршиво и счастливо, будто в детстве родители его частенько роняли. Юнги вроде никто не ронял, но выглядит он не лучше, ластясь топорно и бодая бритый висок. На кухне Намджун торопливо запивает хладный труп лапши подобием кофе, а Юнги посасывает бортик чашки, потому что в молоке зародилась жизнь. Он смотрит на вискас, который скоро сможет посмотреть на него в ответ, и медленно переводит взгляд на Намджуна. – Я куплю новый по дороге на работу, обещаю, – бубнит тот, не поднимая глаз от вчерашних текстов. Хмурится, задумчиво поедая на десерт свои губы, и задает глупый, совершенно ненужный вопрос: – Юнги, где листы с еще двумя песнями? Юнги равнодушно пожимает плечами, потому что паршивые рукописи не горят, но отлично перевариваются растущим организмом, нуждающимся в целлюлозе. Намджун оценивает его искренность по достоинству и по-тихому вызывает скорую. *** Юнги выгуливает Намджуна теплыми апрельскими вечерами. Не то чтобы Юнги сильно заботился отсутствием у хозяина личной жизни. Просто после последнего инцидента с загоревшейся плитой до него дошло, что Намджун до своих двадцати шести дожил не чудом, а по ошибке. И Юнги срочно нужен кто-то, кто поможет ему не дать природе ее исправить. Сегодня они старательно наматывают круги вдоль набережных и милых кофеен, где должны обитать заботливые, желательно одетые в пастельное или розовое люди, но встречают только забитых хипстеров с геном выживания на тофу и артхаусе. Юнги спешно уводит Намджуна за угол, боясь, что это заразно. Они слоняются еще пару кварталов в малознакомом районе, хвост Юнги остается подозрительно не оттоптанным, и его обладатель загривком чувствует, что бросающий на него улыбчивые взгляды Намджун что-то задумал. Это что-то оказывается витриной игрушечного магазина. С розовых подушек на них смотрят полчища плюшевых пылесборников всех форм и размеров, и Юнги тщательно смешивает во взгляде коктейль из презрения, негодования и насмешки, прежде чем посмотреть на Намджуна. Потому что, черт возьми, он давно взрослый и та резиновая мышь, растерзанная жизнь назад в состоянии аффекта, не считается. Намджун в ответ только улыбается своей по-отбитому красивой улыбкой и указывает ему в самый дальний конец витрины. Юнги нехотя переводит взгляд и удивленно замечает лежащую на подушке куклу в кошачий рост. Сливочные рюши на ее носках кое-где надорвались. Рыжий хвост уютно свернулся в фиолетовых складках платья. Маленькие ладони сложены под румяной мягкой щекой. Аккуратные уши прижаты к растрепавшимся морковным волосам, а Юнги – носом к стеклу. Ресницы куклы слегка вздрагивают, и он искренне не может понять, забыл ли он, как дышать, или только что вспомнил. Намджун сзади посмеивается и издает настолько понимающий звук, будто одних драных джинсов ему мало. Подходит возмутительно близко и подписывает приговор своим черным скинни за тридцать тысяч вон, шепча снисходительно-всемогущее: – Купить тебе ее? *** Кукла Юнги на ощупь гладкая и нежная, как дорогущий фабричный пупс. И если легонько нажать ей на живот, издает мелодичное и высокое: – Чи-мин. Юнги смотрит так, будто в детстве коробку с ним сильно трясли, и зачем-то нажимает еще раз. Кукла робко улыбается, излечивая Юнги и его потомкам возможный рак и награждая если не диабетом, то слипшейся задницей. – Щекотно. Тебя как зовут? Юнги жалеет позорные десять секунд, что в детстве показательно сожрал жетон со своим именем, купленный Намджуном. Но все же выдавливает из себя жалкое – Юнги. Чимин обхватывает его бледную ладонь своими двумя, и Юнги чувствует, что его третья жизнь только что оборвалась. Поначалу ему кажется, что они отличаются буквально всем. Чимин добродушно подставляет солнечному удару вторую щеку, пока Юнги мстительно вьет в темном углу гнездо из черных вещей Намджуна, забывшего починить кондиционер. Юнги смахивает на неудачные тексты Намджуна чашки с кофе, а Чимин деликатно складывает их рядом с туалетной бумагой. У них даже голодная микрофлора и микрофауна разная: у Чимин бабочки в животе, а у Юнги – умирающий кит. И только спустя месяц, когда Юнги по девственно-чистой случайности заходит в ванную, где принимает душ Чимин, обнаруживается, что в кое-чем они все же похожи. Намджун, прибежавший на испуганный вопль теперь уже Чимина, истерически смеется и хрипит о том, что у каждого свои недостатки, даже после того, как его грубо выталкивают за дверь. Юнги еще какое-то время задумчиво смотрит на горько плачущего в душной теплой не-тишине Чимина. А затем молча лезет к нему в ванную прямо в одежде. Спокойно целует кончики мягких волос и острую линию челюсти. И тщательно, осторожно вылизывает приоткрытые нежные губы. К черту. Он все равно не хотел котят. *** Волосы Юнги не белые, не пепельные, а седые. Он кое-как доживает седьмую жизнь, хотя умер давно и слишком быстро, чтоб осознать и смириться. Ходит призраком по квартире, выгуливает разве что сквозняки. Он позволяет Намджуну клевать себя по макушке. Намджун позволяет ему больше, чем все. Отказывается принять факт, что ему уже ничего не надо. Юнги третий раз за неделю снятся рыжие волосы и ласковый голос, просящий достать ему с верхней полки сливки. Его обладатель ниже всего на сантиметр, и Юнги думает, что вырастил подхалима. Улыбается и пытается перестать дышать. Намджун просыпается от тишины, перетаскивает хлипкое тело на себя и невесомо гладит между лопатками, где бьется устало и через раз. Седой висок намокает, и Юнги сдается, делая первый вдох. Он ненавидит воду. Утром ему готовят завтрак, достойный смертника. Юнги хочет не есть, а сразу на электрический стул, но желудок инстинктивно сжимается при виде сочного стейка, а сердце – при виде Намджуна. В память их беззаботному голоду Юнги ест как в последний раз. Сложнее всего, когда Намджун уходит на работу. Юнги разрывается между возможностью и долгом боднуть лбом того, кто шептал ему сказки, когда отключали свет. И в итоге прячет все острое, чувствуя себя по-стариковски тупым. Бормочет под нос, что Намджун того стоит. Особенно, когда вваливается в квартиру экзальтированным кенгуру, придерживающим сильно растянутую на животе толстовку. Юнги с позабытым любопытством заглядывает за ткань и видит крохотный повод огромной паники. Похожий на печенье с шоколадными каплями глаз. Юнги морщится. Он сладкое никогда не любил. Разве что совсем чуть-чуть. *** Намджун гибрид отца-одиночки и безответственной инфузории, поэтому опека над Чонгуком конфискуется в тот же вечер. Юнги старательно пытается если не укачать скулящего щенка, то хотя бы дезориентировать, но как-то так незаметно проваливается в блаженную темноту сам. Ему даже успевает померещиться свет, когда в ухо проникает длинный шершавый язык, а под ребра – пятка, метко вбивающая дух. Смерть Юнги в планы Чонгука не входит. Жизнь, очевидно, тоже. Юнги влачит существование, пока Чонгук его – за хвост и по грязному полу. Раскатывает в тряпочку, вылизывает там, где нельзя, и норовит ткнуться носом туда, куда нельзя вот совсем никак. Юнги упирается и орет дурным голосом, а Намджун улыбается мудак мудаком. Юнги думает, как приучить Чонгука справлять нужду в его тапки. Чонгук думает, что Юнги надо больше гулять, и слюнявит ему загривок. Ему все равно, что на улице сыро и оптимально для шарфа, которого у него нет. Знай себе вьется под худыми ногами, тянет поводок и кошачьи жилы. Листья разбрасывает, пачкает Юнги свитер и втирается носом в живот. Учится проникать под кожу. Юнги тихо хрипит «отъебись» и вручает в щенячьи ладони помятое сердце. Пусть ребенок играется. *** Юнги положительно невдомек, как из милого щенка мог вырасти такой сукин сын. Настойчивый, сильный. С легкостью закидывающий старого кота на плечо. Окончательно он убеждается, что байки о собачьей верности миф, когда Намджун, слегка улыбаясь, треплет пса по голове и прячет коляску в кладовку. Сегодняшнюю унизительную экзекуцию он полностью доверяет Чонгуку. Юнги стачивает аргументы о широкие крепкие плечи и шипит, получая поцелуй Иуды прямо в седое ухо. Он не хочет дышать свежим воздухом. Не хочет на коляске или жалким котенком в руках, не хочет, не хочет, так сильно не хочет, что вот этот твой теплый нос по щеке, Чонгук, не прокатит вообще ни разу. Юнги шипит обреченно и больше устало, потому что его палач теплый и ласковый, как майское солнце. И кто такой кот, чтоб не таять в его руках. На траву его кладут аккуратно и немного нелепо, но Юнги не привыкать. Носки поправляют криво, и за такое бы пяткой по пальцам, а не бережно по щеке, убрав когти. Юнги прячет улыбку и смотрит в щенячьи глаза, выклянчившие ему десятую жизнь. Позволяет прижать себя ближе, чтобы ухом к груди. Чтобы слышать, как сильно хотят ему вымолить все двенадцать. Чонгук держит его в объятиях крепко, и Юнги счастливо жмурится, бодая его лбом в плечо. Он надеется, что кошачий рай будет похож на игрушечную витрину.