www.haus_w-s.com
Джин смутно припоминает несколько билбордов с вычурной рекламой сервиса домохозяек на час с похожим сайтом. Очевидно, друг Намджуна припоминал ее еще более смутно. Очевидно, друг Намджуна максимально ущербный в английском пиздюк, раз перепутал house и haus (намекающий на фантастиш их услуген). Но логика подсказывает, что такому тупому мудиле на одном конце должен соответствовать кто-то не менее ущербный на другом. Кто-то, кто, оказавшись у клиента, позволил ему укрепиться в мысли о том, что тот обратился по адресу. Джин жопой чувствует, что вот он, последний шарик. – Ваш друг, случайно, не вызывал Чимин-и? Намджун улыбается так, что ямочки на его щеках чуть не выдавливают Джину глаза. – Именно! Джин понимающе, самую малость_натянуто_улыбается. Вот же мелкий кусок сабмиссивного дерьма. Он отстраненно припоминает, как этот безотказный пидорас позволил обдолбанному клиенту после секса повесить себя на елку, и поэтому даже н е у д и в л е н. Перечислять залеты этого хуелиза и пиздососа можно, конечно, бесконечно, но пока имеет значение лишь одно. – Намджун-ши, произошло ма-а-аленькое недоразумение… *** На самом деле недоразумение произошло большое. Лимонов так на десять вон потянет. Джин смотрит на чек, подтверждающий оплату его услуг, и чувствует себя очень wasted. Потому что, если он лишит свое агентство такой суммы, его элитную задницу весьма неэлитно растянут до периметра ворот Намдэмун. Блядство. Блядство, как в этом доме найти ведро и швабру?! Намджун тем временем ни разу не облегчает задачу. Все еще прибывая в легком шоке от произошедшего, он аутично свернулся в уголке дивана и пристыженно кодит что-то на ноутбуке, не поднимая глаз. И где-то на пятнадцатой минуте молчаливой истерики Джина раздается робкое и фееричное – Вы вовсе не обязаны это делать, Джин-ши. ДА ЛАДНО. – Я могу объяснить вашим работодателям суть недоразумения и попросить вернуть деньги. А Джин может убить это стремное тело при попытке дотянуться до телефона, потому что за него целиком не дадут и десятой доли того, сколько стоит его блядская жопа. – Ну что вы. Мне абсолютно не тяжело. Намджун смотрит на него безнадежно устало, и что-то в его взгляде навевает Джину мысли об эвтаназии. – Может, на ты? Может, нахуй? Нахуй так жить? – Почему бы и да. *** Благотворительность. Это просто благотворительность. Джину приятно думать, что он просто пожертвовал десять цитрусовых голодающим и слегка проебавшимся в этой жизни мальчикам. Джину _не_приятно думать, что он один из них, и он просто этого не делает. Он делает сраный пудинг для нежного социопатичного мудилы, боящегося заикнуться о том, что он голоден. За три дня Джин приводит особняк в относительный порядок, но чувствует, что на ближайшие четыре работенка тоже найдется, потому что у Намджуна не руки из жопы, а жопа из рук. И улыбка неожиданно милая. А еще его большие, как-то по-грустному вырезанные глаза смотрят на него так, что Джину в последнее время хочется надеть пакет на голову не ему, а себе. Мысль о пакете набирает актуальности в тот момент, когда этот сукин сын появляется на кухне, зажимая подмышкой томик Хайдеггера толщиной в телефонный справочник, и издает низкий, почти животный стон при виде обычной открытой банки сгущенки. Джин смотрит на то, как длинные пальцы погружаются в нежную сладкую массу. Смотрит, как дебильно, по-младшешкольному течет капля сгущенки по его губам и подбородку, разбиваясь и пачкая пол. Смотрит внимательно и потихонечку, аккуратно течет вместе с ней. Вот же срань господня. Джин прячет лицо за дверью навороченного холодильника и задумчиво интересуется, рассматривая содержимое: – Яйца есть? Намджун задумывается на мгновение и хмурится. – Яиц нет. Джин украдкой поглядывает на широко расставленные ноги в светлом, дорого подранном дениме и хмыкает. – А если найду? *** Что-то идет по пизде. Джин, он такой, он ч у в с т в у е т. Это ощущение смутное, едва уловимое. Оно проскальзывает между пальцами, если попытаться его ухватить, но. Если стараться не думать об этом, то в зеркале все чаще можно заметить одного грязного пидораса с подозрительно влажным взглядом. Если стараться не фокусироваться на этом, можно обнаружить плед, который каким-то подозрительным образом материализуется на его плечах прохладными вечерами. И еще более подозрительные, неизменно свежие цветы в его гостевой спальне. А если пустить все совсем на самотек, то после символической уборки можно прийти в себя с бокалом полусухого в левой, томиком Гессе в правой и Намджуном, дремлющим на плече. Джин лениво колупается взглядом между строк и неожиданно откапывает смесь инсайта с катарсисом. По пизде идет не что-то, а все. Но ему – откровенно похер. Джин выселяет всех своих тараканов и прочих тварей за неуплату, потому что за право владеть его мыслями нужно заплатить. Потому что он, мать его, честная куртизанка, и это не профессия, а стиль жизни. И конкретно этот долбоеб, прослюнявивший ему на плече весь парадный халат, заплатил более, чем достаточно. Этими сраными ямочками на щеках, когда Джин чуть не спалил весь дом в попытке испечь ему торт. Глубоким, искренним смехом на его самые стремные шутки. И долгими, беспощадными разговорами обо всем на свете в четыре часа утра. Джин смотрит на этот стриженный под сплющенный горшок пиздец на своем плече и осторожно притирается щекой к бирюзовому ежику на чужой макушке. Как пират или распоследняя сука, Джин хотел бы оставить этот клад себе одному. И зарыть метра на два в землю, если можно. *** Вечер воскресенья проходит в молчаливом агрессивном чаепитии. Джин гневно поблескивает где-то в районе скул хайлайтером и считает до ста тысяч, чтобы абсолютно по-детски не расплакаться от того, как ему нужно, чтоб его уложили в кроватку. И где-то на моменте, где он мысленно отрывает голову седьмому из тринадцати плюшевых ублюдков, занимающему его место в этой кровати, Намджун накрывает его руку своей. – Ты мне очень нравишь… – Тогда выеби меня, пожалуйста. Нет, ему не стыдно. Ему страшно. Ему пиздец страшно, когда первый парень, которого он хочет до зуда в заднице, опускает глаза и слегка поджимает губы. – Я не думаю, что это возможно. Джину искренне интересно, как его можно_не_выебать, потому что это единственное, в чем он хорош в этой жизни. Единственное, что он может дать. Но Намджун поднимает на него нечитаемый взгляд, и даже эта уверенность ломается в нем со звуком, опасно похожим на всхлип. – Понимаю. Он порывается встать, но хватка на его запястье усиливается. – Нет, Джин. Робкое и надрывное. В глазах напротив столько отчаяния, что Джин физически не может сопротивляться, позволяя мягко усадить себя на костлявые колени и прижать к груди. Намджун говорит очень осторожно и очень медленно, но Джин чувствует собственной грудной клеткой, как сердце его нарушает сейчас все возможные скорости и несется по встречной. – Ты мне очень нравишься. Ты самый яркий и светлый, самый искренний человек из всех, кого я когда-либо встречал. Джину слишком, и он немного дрожит от таких слов, но Намджун, кажется, боится, что он вновь попытается вырваться, и сжимает его в объятиях чуть крепче, переходя на шепот: – Ты такой красивый… – сухие губы слегка задевают его мочку. – Ты бы только знал, как мне страшно от того, как я хочу тебя. Сонного. Смеющегося. Пытающегося убить меня взглядом. Хочу читать тебе, пока ты не уснешь. Хочу слушать самые сумасшедшие твои истории. Хочу есть твои паленые пудинги и целовать липкие пальцы. Намджун касается его губами за ухом, обжигая коротким – Всего тебя хочу. Джин судорожно вздыхает и напрягается. – Но секс мне не нужен. Джин молча пытается вписать данный факт в картину своего жизненного и профессионального опыта, где секс был нужен буквально – всем. От школьников до священников. Но Намджун вновь боится быть понятым неправильно и продолжает: – Не потому, что ты меня не привлекаешь или я, упаси боже, брезгую тобой. Не потому, что я не здоров физически или у меня душевная травма. Просто я не чувствую для себя в этом потребности. Так бывает. У меня нет сексуального желания, и я бы испытывал дискомфорт при попытке его у меня вызвать. Джин выдыхает и бережно прижимает Намджуна к себе. Это ничего. Это ничего, но он чувствует себя немного потерянным и бесполезным и немного – во всех смыслах этого слова блядским кактусом, который может ранить или смутить по своей блядской природе. Джин целует бритый висок и старается незаметно сдвинуться так, чтобы не давить бедрами на чужой пах. Намджун издает тихий смешок и так же мягко придвигает его обратно, шепча куда-то в ключицу: – Ш-ш-ш… Я скажу, если мне будет неприятно, Джин-а. Он щекотно ведет носом по его шее, почти целуя его тихими словами: – Я хочу, чтобы ты знал, мне очень приятны любые ласки и поцелуи… Джин чувствует, как его поясницу оглаживает большая ладонь, и кончается молча. Но когда едва уловимое прикосновение кончика языка вспыхивает на шее, не выдерживает и издает тихий, паскудно-предательский стон. – А я хочу, чтобы ты знал, еще пара таких прикосновений к моей шее, и я обкончаю и свои джинсы, и твою дорогую рубашку. Намджун хмыкает многообещающе и немного по-мудацки. – Это можно организовать. Джин чувствует, как чужие пальцы плавно затекают в задние карманы его джинсов и сжимают их бесценное содержимое так, будто у их обладателя девять жизней. – Я могу и люблю доставлять удовольствие тому, кто мне дорог, – шепчут ему во впадинку между ключиц, перемежая с легкими, ненавязчивыми укусами. – И если ему важно удовольствие сексуального характера, для меня в этом не будет ничего постыдного и неправильного… Намджун на мгновение замирает, задумчиво касаясь губами его кадыка. – Знаешь, это как жарить любимому человеку стейк, будучи равнодушным к мясу. Можно готовить с радостью… Он чувствует своей кожей его улыбку. –…но вовсе не обязательно есть самому. До Джина, кажется, окончательно доходит. Он лениво перебрасывает ногу через бедра Намджуна, устраиваясь поудобнее, и легонько касается его лба своим, глядя прямо в глаза. – Ты же знаешь, что дальше слова «жарить» я не слушал? – На это и был расчет. Джину хочется выбить этому пидору все зубы за такую улыбку. Для начала – своими восхитительными губами.Двумя неделями ранее
Каждое лето Юнги хочет умереть. Это весьма неплохо, учитывая, что осенью он испытывает желание убить себя сам, зимой – чтобы его убил кто-то, а весной – уничтожить других. Это почти смирение перед (не)судьбой, пассивное курение и агрессивные взгляды на небо. Эй там, наверху, ну пожалуйста? Юнги с тоской поджигает очередную сигарету и ставит ее в пепельнице на манер ароматической палочки. Маленькая инсталляция, как можно бесполезно угаснуть, если рядом не будет того, кто захочет тобой дышать. Юнги закатывает глаза. Тоже мне, блядь. Опять развел филиал крематория для соплей. Из зеркала на него сонно поглядывает типичный дэд-инсайд–школьник-аутсайд, и осознание, что надо что-то менять, накрывает его теплым пуховым одеялом. Но на улице ссаные +35, мозги и без того плавятся, поэтому Юнги соглашается изменить лишь содержание алкоголя в своем организме. В холодильнике есть ледяное соджу, а в какой-то из семи комнат – пульт от кондиционера. Комфортно гнить не запретишь. Для полного счастья не хватает чего-то съестного, чтобы труп повесившейся в холодильнике на почве затяжного алкоголизма мыши не мозолил глаза. И дигрейднуть квартиру с уровня элитный бомжатник на богемный свинарник. Кого бы на это дело нагнуть… Юнги не считает себя зашуганным мудаком, но это не отменяет факта, что в социальном общении он немного посасывает. Звонить кому-то из своих знакомых, спрашивая о проверенной горничной, равносильно признанию, что он одиноко порос говном, а у порядочных молодых людей должны быть свои маленькие секреты. Он делает еще пару глоточков, готовясь сдаться на милость великого Нейвера, но тут на него с н и с х о д и т. Сука, он же видел рекламу прямо возле своего дома. Юнги помнит этот плакат. Там еще были такие симпатичные тетушки со всемогущими заботливыми руками и мягким взглядом а-ля «я вырастила четверых спиногрызов и с тобой разберусь, пиздюк». И д е а л ь н о. Юнги пытается вспомнить адрес сайта, и в его поплывшей голове проскальзывает мысль о слове «хаус». А ну стоять, тварь. Пока Юнги старается попасть пальцами по клавиатуре, память любезно подкидывает вторую часть названия, и – вуаля. Он в царстве минимализма и улыбчивых женщин и мужчин в строгой униформе, у которых руки точно не из жопы, раз они обещают удовлетворить самых требовательных клиентов. Юнги честно пытается вчитаться в описание услуг, которые готовы предоставить сотрудники агентства, но очки далеко, а иероглифы слишком мелкие и подозрительно уплывающие, чтобы он не пожелал разработчику сайта ткнуть себя вилкой в глаз. Отчаянные времена требуют отчаянных мер, и Юнги набирает крупный, воспаленно пульсирующий алым номер внизу экрана. Он терпеливо выслушивает вежливые расшаркивания на том конце, лениво вылизывая стеклянное горлышко, и наконец дожидается шелковистого: – У вас будут какие-нибудь особые предпочтения или пожелания? Ага. – Мне нужен кто-то… Кто действительно не боится грязной работы. Юнги в говно, но лютость пиздеца в своем доме оценивает весьма трезво. Он диктует адрес, пока внутри ластится счастливый сонный котеночек: оплата – наличкой, доставка – максимум через двадцать минут. Будто вспомнил голодную молодость и лапшички из тайской блевальни себе заказал. Время летит незаметно, и вот он уже почти падает со стула, разбуженный звонком в дверь, оповещающим о прибытии его Мэри Поппинс. Юнги в предвкушении открывает дверь. И понимает, что больше так ужираться он, конечно, не будет. С порога на него смотрит реальный ребенок с нереальными губами. Эдаким порно-спецэффектом на вполне себе целомудренном детском лице. И цветом волос блядюжнее, чем у таблетки экстази. – Вы Мин Юнги? Воплощение жертвы гиперопеки, выращенной тамблером, говорит предсказуемо нежным, высоким голосом, от которого в Юнги просыпается что-то низкое и кладущее большой хер на статью о педофилии. – Именно. *** – Оппа или хён? Юнги спотыкается о пару кроссовок и едва не уебывается носом о ламинат. – Что, прости? «Обычно меня зовут Чимин-и» смотрит на него очень серьезно и предусмотрительно придерживает за свитшот. – Как мне называть вас. Юнги немного хуеет от уровня сервиса, но виду старается не показывать. – Эммм… Как тебе больше хочется? Чимин-и задумчиво кусает свою губу и смотрит так настороженно, будто чувствует какой-то наеб. – Правда можно, как хочется? В вопросе что-то настолько сквозит, что Юнги хочется накинуть плед и на себя, и на вот это вот все, плотненько утрамбовав последнее носом себе в ключицу. – Конечно. Чай будешь? Красивые глаза напротив на мгновение приобретают форму настолько сферического ахуя, что Юнги становится мягко говоря не по себе. Но в себя антропоморфная версия плюшки приходит достаточно быстро. – Да. Пожалуйста. Пока Юнги возится с чаем и старается чуточку протрезветь, сзади раздается тихое мурлыкание популярной мелодии. Легкий и ненавязчивый аккомпанемент, под который проеб между третьим и четвертым его левым ребром увеличивается в геометрической прогрессии. Юнги обнаруживает два притаившихся на дне глубокой пачки печеньица и вручает трусливых сучат вместе с чашкой в аккуратные небольшие ладони. Ярко подведенные глаза всего на мгновение озаряются восторгом, но и этого достаточно, чтобы почувствовать разницу. Юнги становится страшно от того, что он мог подумать, будто перед ним на самом деле ребенок или даже подросток. Человек с настолько погасшим взглядом вряд ли намного младше его. Чимин-и делает осторожный глоток и счастливо жмурится, улыбаясь. – Итак, – теплые мягкие пальцы легонько касаются его костяшек. – Что я могу сделать для тебя, оппа? Где-то минуту Юнги усиленно думает, какой эвфемизм подобрать для «устранить налет дерьма с этой блядски большой квартиры и запихать мне в глотку что-то съедобное». Судя по выражению хорошенького лица напротив, думает Юнги вслух. А единственный налет дерьма в этом помещении – он сам. – Ну… Ээ… Я не стал бы обращаться в агентство домохозяек, если бы от этого не зависело мое выживание и… – Агентство домохозяек? Чимин-и смотрит как-то слишком настороженно и задумчиво, чтобы загонную тварь в Юнги не начали терзать смутные сомнения. – Ну да. Что-то не так? Чимин-и закусывает губу и колеблется миллисекунду, но затем улыбается солнечно, почти обжигающе бледное юнгино сердце. – Все в порядке, оппа. Я здесь, чтобы тебе помочь. *** Легкость, с которой сэйлорпикачу расправляется с хаосом в его обители, заставляет маленького засранца в Юнги тяжко вздыхать. Чимин-и наводит порядок слишком быстро и ловко, чтобы его титул непобедимого бомжа был оправдан. Нет, правда. А так можно было? Юнги жует свежеиспеченный кекс и смотрит на мельтешащую то тут, то там кремовую макушку, как обычно смотрит кот, которого спасли из горящего дома. Охуело и благодарно. За добро нужно платить добром, и вот Юнги уже пачкает жирными пальцами экран своего смартфона. – Намджун, я, наверное, все-таки сдох, и рай существует, – мечтательно шепчет он. – В нем можно увидеть узор на моем ковре. – Ой не пизди. – О т в е ч а ю. – Хён, ты вылил на него бутылку красного полусухого, а Чонгук выебал на нем Тэхёна раз пятнадцать. Я не верю, что ты подходил к этому ковру ближе, чем на метр, не то что касался его. Юнги растекается по дивану вальяжнее. – Даже не думал. За миллион вон с этим прекрасно справляется ангел, который в придачу не дал атрофироваться моему желудку. На том конце понимающе хмыкают. – Парень или девушка? Юнги смотрит на маленькую клубнично-сочную задницу почти у себя перед носом и ненадолго задумывается. – В душе не ебу... Зато знаю, что ангела зовут Чимин-и, и то, на кого теперь должны быть похожи мои дети. Когда Чимин-и включает пылесос, Юнги сворачивается клубочком и почти что воркует в трубку. – Если согласишься стать крестным, я дам тебе контакты агентства домохозяек моего ангела. Если нет – Тэхён приедет к тебе домой, заразится какой-нибудь палочкой, которые ты наплодил, и ваша мать тебя кастрирует. – А ты умеешь уговаривать, хён. *** К хорошему привыкаешь быстро. В случае с героином и Чимин-и – даже слишком. Вот только если с первого Юнги слез, то от второго отказываться не собирается до тех пор, пока не просадит все до последней воны. А случится это еще очень и очень нескоро, учитывая тот факт, что в последние дни коэффициент его бесполезного действия резко понизился. Под тихое мурлыканье, доносящееся из гостиной, биты у него получаются красивее, чем симфонии Моцарта, и, если его будут продолжать вот так же кормить, бронь в Клубе 27 придется все-таки отменить. За какие-то пару дней у Юнги выработался условный, чисто собакопавловский рефлекс. Ровно в девять утра раздается звонок в дверь – и коленные чашечки наполняются нежностью. В предвкушении, он открывает дверь и палится так, что проще удавить его шлангом, чем потушить. Сегодня на Чимин-и кожаные штаны, красная рубашка и бейсболка козырьком назад, чтобы удобнее целовать взглядом лоб. – Доброе утро, – звонко-лучисто, но с переходом на осторожный шепот, – хён. И Юнги почти слышит звук, с которым умильно трещит его авитаминозно-фарфоровое ебло. Он абсолютно не знает, как вести себя с тем, кто ему вот настолько, до ватных комочков в сердце, потому как стандартный мудацкий автопилот дает сбой. У Юнги мэйдэй в разгаре июля, но он молча терпит crushение, разливая по пальцам чай. – Что же ты так неосторожно, хён. Прежде, чем он успевает крякнуть что-то в свое оправдание, небольшие ладони подносят его кисть ко рту, а далее зафиксируйте, пожалуйста, в протоколе: Мин Юнги, 27 лет. Смерть от ожога невъебической степени. И воскрешение где-то на третьем клевке мягких губ. *** Юнги завороженно смотрит на маленькое черное платье до середины упругих бедер и бархатный чокер на шее. Сегодня для Чимин-и Юнги – оппа. Сегодня для Юнги какой-то пиздец. Маленький жалкий самец в нем смыкает руки на его глотке и скулит «сделай хоть что-то, мудло». Но у Юнги язык к небу, аки стикер с надписью «пидор» на школьном ящичке – приклеился намертво. А еще от нехватки воздуха предательски темнеет в глазах. Далее зафиксируйте в протоколе, пожалуйста: Мин Юнги, 27 лет. Ссыкливое самовыпиливание затылком о пол. И воскрешение спустя энное количество времени с холодными пакетом на лбу и мягкими пальцами на виске. Лицо Чимин-и над ним пугающе землистого цвета, скулы в потеках подводки и туши, а из носа течет ручьем. Юнги улыбается, как больной ублюдок, и не может оторвать взгляд. – Выходи за меня. – Ч-что? – Что? Он мягко тянет за рукав платья, укладывая Чимин-и к себе на ковер, и поправляет задравшуюся юбку, прежде чем увить хрупкое тело четырьмя конечностями. Прижимает к себе так, чтоб пометить чужими соплями-слезами-косметикой собственную рубашку. Жадно и по-животному. Как влюбленная дрожащая тварь. – Гляди, какая херня, Чимин-и, – хрипловато шепчет он, зарываясь носом в пережженные краской волосы. – Ты мне, кажется, чуточку нравишься… Ну как, «нравишься». Мне бы хотелось умереть с тобой в один день. Но для начала можно и просто сходить на свидание. Где-то в районе его ключиц раздается всхлип, и Юнги понимающе поглаживает Чимин-и по лопаткам. У него бы тоже была истерика, если б такой хуй моржовый его пригласил. – Ну-ну, не надо так горько плакать… Ш-ш-ш… Я ведь не настаиваю. Всхлипы становятся отчаяннее, а течение чужих соплей-слез-косметики – стремительным, как горный ручей. Он медленно, но верно впадает Юнги в пупок. А Юнги, по закону природы и жанра, – в депрессию. Он чувствует, как Чимин-и в его руках начинает неловко ворочаться, и с готовностью выпускает из объятий. И издает почти игрушечный писк, когда тонкие с виду руки прижимают его к груди так, что он вот-вот треснет и изгадит комплексами весь ковер. – Юнги, – мягкие губы утыкаются ему в бровь. – Я такой урод, Юнги. У меня даже есть справка от психиатра. Гендерно-нестабильная личность. – Угу, – Юнги млеет от запаха дешевенького геля для душа. – Ты личность, Чимин-и. И стабильно-потрясающий человек. Юнги млеет и тактично умалчивает о том, что собственную справку от психиатра он выкурил. – А еще… – голос Чимин-и срывается на сиплый шепот, каким сообщают грязные, как несвежее бельишко, секретики. – А еще я блядь. – Глупости какие. Юнги фыркает и посмеивается. – Ты никому не изменяешь. Просто честно зарабатываешь на хлеб. По степени неловкости повисшая пауза напоминает гандон, обнаруженный в кабинке-исповедальне. – Настолько заметно? – Вообще ни разу. Он вздыхает и признается: – На следующий день я просто протрезвел достаточно, чтобы захотеть оставить благодарный отзыв на вашем сайте и разглядеть мелкий текст на главной странице. Юнги становится очень софт от теплого выдоха в темечко. Юнги не признается даже с дулом пистолета в очке: протрезвел он после того, что увидел, как Чимин-и проглатывает банан, не жуя. *** Юнги нравится играть в шуга-дэдди. Даже несмотря на то, что он постоянно проигрывает, скатываясь в принцессу. Обычно их свидания начинаются с зачитывания новой свэг-серенады по семь-восемь слогов в секунду и похода куда-то, куда хочется Чимин-и – от местной библиотеки до аквапарка. Вот только заканчиваются они в большинстве случаев тем, что его перманентно измученное недосыпом и многочисленными заебами тело погружают в горячую ванну и целуют в плечо. Растворяясь в воде, уставший мудак в нем немного шипит. Юнги ловит мыльную ладонь, скользящую по его груди, и утыкается в нее щекой, бурча неразборчивое – Я так устал, Чимин-и. Его ключицы поглаживают ласково и понимающе. – Ничего страшного, Юнги. Позволишь мне позаботиться о тебе? От этих тихих слов в Юнги просыпается маленькая капризная нуна. А между ног – весомый аргумент в пользу того, что он как бы все еще хён. Плеск воды заглушает звук, с которым слабая девочка в нем ломает хребет сильному мужику, выстраивая его в коленно-локтевую. – Да. Пожалуйста. И позволяет смыть душистую пену и завернуть себя в махровый халат. Юнги даже не рыпается, когда его, как маленького ребенка, заботливо берут на ручки и сажают в большое кресло. Подкладывают под поясницу подушечку, потому что в двадцать восемь он слишком стар, чтоб терпеть боль в спине. И вручают маленькую чашку теплого какао, чтобы мелкий трудный пиздюк в нем наконец-то улегся спать. Чимин-и ставит пустую чашку на столик и надевает ему на ноги мягкие пепельно-серые носки. – Удобно, хён? У Юнги рассосались не только кости, но и язык, так что единственный звук, на который он способен – абсолютно виктимный скулеж. Который становится немножечко громче, когда Чимин-и наклоняется, чтобы стереть с его верхней губы остатки какао своим языком. Его целуют мягко, но достаточно глубоко, чтобы между ног снова стало твердо. Чимин-и раскрывает его халат, коротко касается все еще чувствительных после горячей ванны сосков осторожными поцелуями, заставляя уродливых ночных бабочек в его животе вспорхнуть, и тут же укутывает обратно. Нежность нежностью, но так гораздо уютнее. А потом опускается на колени, удобно устраиваясь между его тощих птичьих ног, и без мучительных прелюдий заглатывает на всю длину. В тугом сокращающемся горле влажно, а в глазах Юнги – сухо, хотя от удовольствия ему хочется реветь, как при первом просмотре «Хатико». Он честно пытается продержаться дольше двух минут, но губами Чимин-и за это время можно выдавить килограмм лимонов, что уж говорить про содержимое его яиц. Он кончает с жалким коротеньким всхлипом и за искренность получает мягкие поцелуи в бедро. Они становятся все ленивее и невесомее, пока Юнги не чувствует, как Чимин-и утыкается ему чуть повыше колена щекой и начинает мерно сопеть. Будить не только жестоко, но и бесполезно, так что он просто запускает руку в свежеокрашенные волосы и бережно убирает их с гладкого лба. Яркое теплое пламя ласкает его пальцы снова и снова. И кто такой Юнги, чтобы вечно на него не смотреть.