VS

Кажется, голубь сдох. Есть, конечно, вариант, что у него была бессонная ночь и с похмелья он заснул клювом в поилке. Всякое случается. Отчим же как-то умудрился задремать лицом в чашку. Чонгук становится на цыпочки, почти тыкаясь носом в кормушку, и слушает. Нет. Определенно не храпит. Шейка птицы ярко отливает сиреневым и зеленым, будто кто-то разлил на нее бензин, а крохотный красный глаз смотрит прямо в душу загадочно и вызывающе. Не то чтобы Чонгуку стало не по себе. Но спать или лежать мертвым на боку ведь удобнее, правда? Он хочет осторожно перевернуть тельце сизым затылком к себе, но желания часто расходятся с возможностями, жизнь жестока и несправедлива, и вместо голубя почему-то переворачивается вся кормушка. Пара заспанных червей, выползших из-под крыла птицы прямо ему на пальцы, не имеют к этому ни малейшего отношения. Как бы там ни было, кормушка разбита, мокрая челка унизительно липнет ко лбу, а зерна застревают в ресницах и на макушке, придавая ему сходство с дешевой кунжутной булкой, на которую кто-то харкнул. Глаза предательски наполняются слезами, и Чонгук сопит и жмурится изо всех сил, балансируя на тонкой грани между «я уже взрослый» и «меня все равно никто не увидит», когда сзади слышится испуганный вздох. За его спиной торопливо ломаются позвоночники жухлых листьев, и уже через пару мгновений Чонгука бережно разворачивают, прижимая к себе. Ворс на свитере щекочет мальчику нос, но он зарывается в него глубже, жадно преследуя родной запах единственного, кому на него не плевать. И позорно чихает ему на вопросе – Чонгук-и, кто тебя так? прямо в сердце. *** Чонгук думает, что бог в этом мире – есть. Ведь кто-то же должен был создать Чимина. Эти мягкие пальцы и запах дешевой жвачки, ласковый шепот и десятки карманов, где прячутся леденцы. Его кто-то придумал как лампочку этому миру, и Чонгук смотрит на него снизу вверх жадно и не мигая, пока слезы носом не потекут. У них разница в восемь световых лет и пять этажей. В эту субботу хён тащит его на крышу с телескопом наперевес и тряпичным трехцветным котом подмышкой. И хотя последний кажется Чонгуку третьим лишним, спустя пару минут он уже сладко спит у него в руках, подставляя спинку под звезды. Чонгук гладит ее, жмется к Чимину ближе и внимательно смотрит на пятна на Солнце. На фиолетово-рваные на чужих руках он очень старается не смотреть. Ему страшно. В середине осени вянет все, кроме пурпурных цветов на коже Чимина. Они расцветают даже под шарфом, опасно подбираясь к бледным сухим губам, и Чонгуку становится трудно дышать. Потому что синяки не исчезают. Исчезает его Чимин. С каждым днем он – бледнее, курит на лестничной клетке, ломая грудную – дольше. Пока однажды просто не уходит на крышу в День всех святых. И вечером у подъезда не оказывается несколько машин скорой. Чонгук смотрит на них, таких игрушечных с высоты, сверху вниз и понимает, что теперь между ним и хёном разница не пять этажей, а двенадцать. И бога в этом мире – нет. *** Чонгук пилит взглядом безобидную козлиную морду, вытесненную на пыльной обложке, и хмурится. «Бафомет» крупной готической вязью звучит, как название просроченной микстуры от кашля, а это не вызывает доверия. Наверное, дьявола тоже нет. Но здесь не проверишь – не узнаешь. Вообще достать подобную справочную литературу было проблематично. Для этого пришлось тащить стул мимо спящей в обнимку с бутылкой матери, потому что книги по Таро знай себе валяются у них по всей квартире, истрепанные томики по любовной магии прочно оккупировали две нижние полки шкафа, и только брошурки по демонологии, как назло, пылятся где-то под потолком. Чонгук искренне не может понять, почему так, ведь сатана – всего лишь Санта для взрослых, который тоже исполняет желания. Белый в коробке с мелками заканчивается, и он нехотя берет розовый, продолжая писать ему письмо на полу, сверяясь с инструкцией в книжке. Чонгук усердно стирает колени о доски целый день и, когда все закончено, в предвкушении замирает. В окно радуется закатное солнце, ласково лижется прямо в лицо, и мальчик жмурится, боясь вдохнуть-выдохнуть лишний раз. Не меняется ничего. Минуты идут, а сердце стоит на месте. Слышно, как крошится мел. И он сам. *** Жарко, как в аду – это не метафора. У отдела Чимина опять отжали кондиционер, и все, что он теперь в состоянии делать – мстительно капать потом на стопки подписанных договоров. До конца рабочего дня остается полчаса, до начала «Игры престолов» на HBO – час, и именно это он укажет в качестве уважительной причины, когда его спросят, почему он убил Сокджина. Топ-менеджера по званию, боттома по призванию, шагающего с грацией суки прямо к нему. – Чимин-и, – ласково тянет минетные губы, шлепая пухлую папку ему на стол. – Тебя вызывают. Ненависть с раздражением освобождают в голове два стула для жирной паники. – К на… – Чимин судорожно сглатывает, пытаясь побороть дрожь в голосе. – К начальству? – Начальство, Чимин-и, вызывает только меня, – Джин смотрит многозначительно, а улыбается более чем однозначно. – А тебя вызывает клиент. И все бы хорошо, но менеджер по работе с клиентами и заказами – Хосок, а Чимин лишь офисная золотая рыбка, варящаяся в дерьме. Сокджин, кажется, замечает смятение на его лице и объясняет: – В заказе каким-то немыслимым образом указан именно ты, так что будет быстрее, чтобы ты пошел разобрался. Чимину хочется указать, куда следует пойти самому Сокджину, но, кажется, тот читает мысли, а не по лицу. И в целях самосохранения Чимин, прихватив с собой договор купли-продажи и паническую атаку, не сворачивая идет туда сам. *** Чимин опаздывает на гребанные двадцать минут. Если бы он работал в службе доставки пиццы, его можно было бы пользовать совершенно бесплатно. Взмыленный, в насквозь промокшей футболке, он вываливается из портала, приземляясь копчиком прямо на огрызок мелка, и болезненно шипит – Кто бы ты ни был, сука, я заберу твою ду… И замечает на краю пентаграммы тихо, очень по-взрослому давящегося слезами мальчишку. Чимин хочет провалиться сквозь землю и вернуться из этого ада в привычный, но получается почему-то – Эй, – очень тихо и осторожно. – Ну ты чего?.. Услышав голос, мальчик тут же поднимает голову и замирает. Смотрит неотрывно, пронизывая огромными заплаканными, и Чимин бьется взглядом по комнате, ища взрослого, который его вызывал. А потом раздается хриплое и робкое – Чимин-хён? И все, что в Чимине натянуто – обрывается. Потому что мальчик, не дожидаясь ответа, мажет коленями по полу, размазывая границы, и ложится ему головой на колени настолько доверчиво и привычно, что это не может быть ошибкой. Потому что пустота в черных влажных глазах виснет рваными клочьями, сквозь которые видно, как бесконечно нуждаются в нем. Чимину дышать не нужно, но он задыхается. – Чего бы тебе хотелось? Он обязан что-то указать в договоре, но мальчик лишь трется щекой о его ладонь и неуверенно пожимает плечами. – Хочу, чтобы хён побыл со мной рядом. И на этом бы подписать сделку, но. С каких-то пор Чимин не последняя мразь. Он тяжело сглатывает и уточняет – Только этим вечером? И почему-то чувствует абсолютно тупое, ноющее облегчение под ребром от сонного и уверенного – Всегда. Чимин достает договор и путанно объясняет, что его всегда – это максимум трижды шесть итого восемнадцать лет, но его больше не слушают и молча тянутся за фломастером. На бумаге появляется имя. А у Чимина – Чонгук. Терновый мальчик, в чьих беспокойных объятиях он истечет кровью от боли и нежности. *** Чимин не заставляет Чонгука пить молоко по утрам и идти спать в десять вечера. Ни в коем случае. Потому что молоко совершенно точно нужно пить на ночь глядя, а готовиться ко сну – в девять. И никаких, мать твою, «ну хёёёёёён». Он вручает теплый стакан в тощие руки, следит, чтобы все было выпито до капли, и только после этого даст печенье с шоколадной крошкой. – Хён… – Допей, а потом спрашивай. – Хён, а почему у тебя такие глаза? Чимин переводит взгляд на маленькое зеркало на стене и меланхолично пережевывает свой язык, стараясь не заорать. Вот просто. Господня. Срань. – Эм… – он пытается оторвать взгляд, но хуета в отражении продолжает на него пялиться, и ему страшно моргнуть. – А тебя больше ничего не смущает в моем внешнем виде? – Ну, – Чонгук думает, что тянется за печеньем незаметно, – ты же из ада, рога – это абсолютно нормально… Чимин устраивается поудобнее на краю истерики, пытаясь понять, с каких, сука, пор два обломка кости, из которых сочится что-то – рога. –…но твои глаза… Две гниющие слизью черные дыры. –… похожи на маслины. Чимин подвисает, потому что ошибка 404. Совпадений не найдено, system failure, перезагрузите компьютер, уберите из комнаты зеркало и – Пожалуйста, просто допей уже это сраное молоко, Чонгук. *** – Какого хера ты творишь, Чимин? Намджун весь из себя на стиле, олл блэк, перышко к перышку и взгляд, как у Стэйтема в «Перевозчике». Как бы так объяснить ему, что говно – случается? Ну, так бывает. Мать может уйти в запой и забыть покормить ребенка, а социальные службы могут об этом вспомнить. Отчим может нечаянно заглянуть ночью к пасынку голым и так же нечаянно проломить себе череп, не заметив порог. Чимин с уважением залипает, как ангел смерти курит в урну с душой вышеупомянутого, и очень хочет сказать, что жизнь – череда досадных случайностей, но – Знаешь, я задаю себе тот же вопрос. Намджун хмыкает, и глаза его – жидкий туман, проникающий в каждую пору. Будто в тебя залезли и светят фонариком-сквозняком. Чимину от него зябко и очень подрывает спросить ну что там? Но в этот момент из кабинета директрисы приюта выходит Чонгук. У него в руках – охапка теплой уютной одежды, учебники, по которым здесь учатся, и он вот-вот уронит это все на пол. Чимин подрывается с места и даже не успевает загнаться, почему улыбнулся Намджун. *** Первые шесть лет подходят к концу, не успел Чимин глазом моргнуть. Еще вчера, кажется, Чонгук не доставал ему по плечо, а сегодня не может достать сигареты. Чимин с нежностью смотрит, как тот тоскует Джульетта Джульеттой на узком приютском балконе, и бросает в него целый блок. Все приходится делать за этого ребенка. Чонгук благодарно вспыхивает, но кивает в сторону двери, приложив палец к губам. Тэхен в комнате. В комнате, чтоб его, Тэхен. Чонгука переселили к нему после того, как они спалились перед его прошлым соседом, увлекшись беседой, которая со стороны наблюдателя мало смахивала на диалог. Чонгук выехал на том, что общался с воображаемым другом, и теперь имеем что имеем. У его соседа воображаемые не только друзья, но и враги. Поначалу Чимин и Чонгук считали Тэхена криповым, когда он ругался с кем-то из них. Но спустя год совместного проживания стало ясно, что криповый Тэхен всегда. Справедливости ради стоит отметить, что другом он был потрясающим. Он для Чонгука – человек-нескафе – бодрит, растворяясь в нем без остатка. И именно это бесило Чимина больше всего. Нет, он никогда не мешал им играть ночами и объедаться попкорном, всегда молча жрал себя сам в уголке и мыл за собой посуду, но. Было больно. Чимин тихо проскальзывает в комнату, смотрит, как эти двое – плечом к плечу, и упорно настаивает на было, а не будет и есть. На часах без пятнадцати полночь, когда сонный Чонгук нехотя уползает в душ, и у Чимина наконец появляется возможность и время, чтобы расклеиться и собраться. Или нет. – Тебя зовут Чимин? Тэхен смотрит настолько почти на него, что у Чимина по спине не мурашки, а куда более крупные насекомые. – Глупый вопрос, согласен. Он продолжает сверлить сантиметры вокруг него и улыбается так тепло, что жидкость межпозвоночная стынет. – Не ревнуй, пожалуйста. Ты его старший брат, лучший друг, соулмейт и часть сердца от желудочка до митрального клапана… Чимин одной ногой в панике, другой – в истерике, чтобы что-то сказать в ответ, но его молчание – твердый, непроизносимый знак несогласия. И Тэхен вроде выслушивает его с умным видом, соглашаясь, но через пару секунд придавливает бетонным – Юнги не ошибается. А потом вздрагивает, как от затрещины, и исправляется – Юнги-хён. И вот просто. Господня. Срань. *** Чонгук больше не спит с ним. Да, теперь нет причины ютиться на одной койке, Тэхен съехал, и место свободно. И никто не виновен, что под ребрами у Чимина – нет. Он хотел бы как раньше в объятиях до утра, но Чонгук на соседней кровати – в шипах. Чимин исколот до крови, даже его не касаясь. А еще уже больше месяца рано утром тот крадется из комнаты, и, чтобы понять зачем, не нужно быть семи пядей во лбу. Нужно быть последней тварью и убедиться. Этим Чимин и занят. Жмется к кафельной плитке спиной и краснеет, потому что вода включена горячая. Душно и хочется убежать. Тихие всхлипы, звенящие в шуме воды, не имеют к этому ни малейшего отношения. Это естественно и нормально, Чонгук подросток. А Чимин просто хороший хён, который достанет ему клубнику даже в разгар зимы. Уже вечером на его кровать высыпается стопка порножурналов. – Вот, – голос тверд, а глаза упираются в мягкую грудь на обложке. – Это тебе. Там еще салфетки. И крем. И я просто могу выходить из комнаты, когда… – Хён. Его ладони касаются чуть влажные пальцы. Чонгук смотрит подбито, до боли читаемо. И Чимина кроет чувство больного, горько-сладкого дежавю, когда его мальчик размазывает границы, доверчиво склонив голову к нему на колени. Чонгук жмется носом к его животу, дышит сбивчиво, жадно, и есть в этом что-то животное. Преданность на грани отчаяния, с которой он беспомощно мажет руками по его пояснице, замирая на крае футболки. Своим тихим утробным стоном он поджигает ему хребет. Чимин валится на кровать и тянет к себе угловатого, несуразного в своем страхе Чонгука. Нос к носу, пересохшие губы к дрожащим. Хочется жарко и обещающе, но получается только ласково и знакомо – Чего бы тебе хотелось? И не дождавшись ответа, взять то, что хочется самому. Губы Чонгука мягкие, но шершавые, как наждак, и Чимин стирает себя о них до крови. Шепчет по контуру истины, ласкает своими почти беззвучно. Зарывается пальцами в волосы на затылке, прижимая к себе. Раскрывает его губы движением языка, скользя в податливый рот осторожно, пока Чонгук не чувствует себя достаточно уверенно, чтобы ответить. Вязко и мягко, плавно и настойчиво, пока все не закружится. Пока предельно ясно не запутается узлами внизу живота. Чонгук жмется к нему плотнее, и Чимин всхлипывает от удовольствия. Закидывает на чужое бедро ногу, проезжается пахом до звезд из глаз и несдержанного скулежа, и только после этого трогает его сквозь ткань. Ладонь обжигает горячим и твердым, и зубы Чонгука смыкаются на его ключице. Чимина так сильно, так бесконечно ведет от того, какой его мальчик. Как его брови ломаются, стоит коснуться пальцами нежной кожи, а губы жаждуще приоткрываются, ища поцелуи. Чимин дарит их, не скупясь, и обхватывает плотно и мягко, задавая неторопливый темп. Размазывает выступающую смазку большим пальцем и с нажимом массирует центром ладони, пока его мальчик почти по-взрослому трахает его рот языком, касаясь пальцами скул. Движения становятся резче, пальцы скользят легче, а Чонгук хнычет, пряча лицо в сгибе его шеи. – Хочу чувствовать, – загнанно шепчет он, ища молнию на его джинсах. – Дай мне коснуться, хён. Чимин покорно загорается искрами в полуприкрытых глазах и стаскивает джинсы вместе с бельем. Он седлает худые поджарые бедра, на пробу проезжаясь промежностью, и едва не кончает, чувствуя крепкую хватку на своих ягодицах и то, с такой силой его вжимают в себя. Опираясь ладонями на его тяжело вздымающуюся грудь, он позволяет Чонгуку задать нужный темп, а сам смотрит вниз, задыхаясь от того, как они друг об друга. Отстраненно, на периферии осознавая, что с таким размером через год-полтора этот ребенок его порвет. А он сам ему с удовольствием это позволит. – Давай, мой хороший, – шепчет он, притираясь шелковистыми ягодицами. – Еще немного. Сердце под его пальцами бьется, как сумасшедшее, и Чимин наклоняется ниже, размазывая неловкие поцелуи по точеному подбородку. Еще несколько сильных толчков – и мальчик прижимает его ближе к себе, чтобы уткнуться губами в шею и заглушить надломленный стон. Чимин чувствует, как вязко стекает горячее прямо по входу, и ему достаточно еще несколько раз проехаться по не успевшей опасть плоти и вжаться в упругий живот, чтобы со всхлипом испачкать их окончательно. Перед глазами плывет, и он тяжело утыкается в лоб Чонгука своим, пытаясь немного прийти в себя. Чужое сердце все еще быстро ломится прямо в его грудную клетку, и Чимин понимает, что. Этому мальчику он даст ее даже вскрыть. *** – А ну-ка, блять, повтори. Давно прошли те времена, когда над Чонгуком можно было гневно нависнуть, как над маленьким беспомощным поросенком. Этот кабан вымахал выше на полголовы, сам может прожарить тебя до well done и с аппетитом сожрать глазами. Но Чимин игнорирует обжигающий взгляд на ключицах и ждет, чтобы еще раз услышать костедробительное и уверенное – Я поступаю в духовную семинарию. И сидит на краю кровати притихший, как АК-47 перед перезарядкой. Чимину искренне интересно, как еще этот мелкий кусок дерьма собирается его добить. – Ты ставишь на наших отношениях крест. – Ой да ради бога, хён. Чонгук профессионально закатывает глаза, а Чимин мысленно закатывает его в бетон. – Если ты хочешь себе маленькое черное платье – так и скажи, нехер сублимировать это в сутану и… – Нет, – злобно так. Надо же, как задело… – Я хочу просто трахать маленьких мальчиков после церковного хора. И вот тут Чимину совсем немного, очень по-тупому обжигает румянцем щеки. Ну как, немного. Кажется, от стыда и неловкости, укола иррационального сомнения_в он так очевидно спекся, что это заметил Чонгук. – Хён, – он осторожно, на пробу трогает тишину. – Ты же помнишь, как говорил мне, что очень скучаешь по общению с кем-то из своих? Ну допустим. – Я подумал, что мог бы выучиться на экзорциста. Так ты бы мог видеться с кем-то из них, а я мог бы с твоей помощью помогать людям… И улыбается робко так, искренне и с надеждой. Чимин бы плюнул в лицо каждому, кто сказал бы, что устоит перед этой улыбкой. – А еще ты не можешь не согласиться, что в церквях классно пахнет. И бухло для причастия плохо охраняют. И свечи создают интимную романтическую атмосферу для… – Иди к черту, Чонгук. Чимин фыркает и старательно прячет улыбку, когда его в два прыжка стискивают в объятиях, опрокидывая на кровать. Чонгук пристально изучает его лицо на предмет малейших душевных ожогов. Такой беспокойный. Такой ребенок. Такой его. – Не сердись, пожалуйста, – шепчет он, потираясь носом о щеку. – Хочешь, у Югёма отожму тебе что-то вкусное? Хочешь, достану яблоко? Однозначно, Чимин пригрел у себя на груди змею. И однозначно – Хочу. *** Чимину слизко и мерзко, потому что вылезать из души, как и из любого физиологического отверстия человека, довольно мучительно. В этом вопросе он полностью солидарен с младенцами. Очень хочется заорать. Сейчас он не столько наловчился или привык, сколько смирился с данным процессом, но первый обряд до сих пор вспоминает с содроганием. Его вжало в охеревшего от такого вторжения демона нос к носу, и чужая когтистая рука оказалась прижата в ужасающей близости к его паху. Чимин собирался долго и деликатно объяснять сложившуюся ситуацию, пока Чонгук будет подвывать латынью на бэквокале, но тихое и неуверенное – Ребят?.. раздалось через сраные пять минут. – Вы это. Выходите, пожалуйста. У Чимина не столько горит от стыда, сколько именно подгорает, когда его собеседник demonстративно вздыхает вместо протяжного «мда» – Экзорцист из него так себе. И ободряюще пожимает ему ширинку в духе «вы там держитесь». В тот раз Чимин вышел только затем, чтобы вставить Чонгуку пизды, а демон увязался вслед из чистого гедонизма. Красочное насилие лучше смотреть вживую, а не в IMAX. Чимин ловит плывущие прямо в руки флэшбеки и в качестве антистресс-подушки прижимает к груди, пока Чонгук сдержанно улыбается, принимая благодарности от семьи бывшего одержимого. Все такой же настойчивый и упорный, непобедимый, как стрептококк, в желании помогать другим. Красивый и томный, как Джесси Кастер из «Проповедника», но пальцы, перебирающие уродливые деревянные четки, едва уловимо подрагивают. Домой они возвращаются как обычно молча и очень за руки. Вместо азбуки из наполненных смыслом точек-тире – привычная нежность вне ритма по линии жизни. Немного сбивчивая и фальшиво неторопливая, потому что их последние шесть лет вместе подходят к концу. *** По условиям договора, к концу срока Чонгук должен убить себя, и поэтому вместо разминки он убивает Чимина. – Хён, я сделаю это сегодня. Жмется носом ему в висок, обхватывает поперек живота, и Чимин отчаянно пробует вырваться. Это нормально – пытаться, когда тебя мертво и ласково на куски. Он откладывал сколько мог, но или сейчас, или никогда, или – У нас есть еще целый день. Чонгук смотрит сначала растеряно, но потом счастливо озаряется, тысячей солнц осыпая черные дыры в его глазах. Так отчаянно хочет жить. Так солено, мокро и обжигающе по губам хочет. Секунды текут в минуту, поцелуи отрывисто капают вдоль ключиц, оседая на коже дурацким, беспечно-домашним – Закажем пиццу? У него уходят все силы на маленькую улыбку, но быстрые шлепки босых ног и перевернутый ради купона любимой службы доставки диван того стоят. Чонгук бьется пальцем об угол стола, Чимин смотрит, запоминает и симметрично разбивается сердцем. Когда он выходит из кухни, спальня уже напоминает гнездо, а экран телевизора – ночной кошмар эпилептика. Только Чонгук мог найти «Время приключений» в три часа ночи. Он с деловитым видом забирает протянутую ему кружку с какао и выпивает залпом, напрочь игнорируя маршмеллоу. Ему незачем несколько маленьких, когда можно завернуть в одеяло Чимина и сделать один большой. Можно, потому что в кои-то веки Чимин в ответ не брыкается, а лишь жмется уютно нос к носу, не издавая ни звука. Каждой порой впитывает мелодию вдохов-выдохов у себя на щеках. Правильный, самый лучший на свете и в бесконечной тьме звук, который больше никто. никогда. не услышит. Чимин смотрит слезящимся ночным бархатом, не моргая и не дыша. Чонгук смотрит, но больше не видит, упираясь остекленевшим и ласковым в пепел. *** Жарко, как в аду – это не метафора, но. Не все помнят, как холодно на девятом круге. У Чимина стынут слезы в глазах, пока он сидит в очереди в кабинет «Обманувших доверившихся». Сокджин холеным озлобленным цербером сидит рядом и несмотря на теплую шубу выбивает зубами дробь. – Проебаться с душой восемнадцать лет, чтобы грохнуть ее за день до истечения договора, – устало выдыхает облачко пара он. – Чимин, ты не Медичи, ты тупой мудак. Чимин кивает, потому что да, он действительно убил Чонгука до того, как тот должен был совершить самоубийство. Вот только этим самым он не только разорвал договор, но и наложил на его душу печать преданного единственным близким, невинно убитого мученика. Если совсем по-простому – пропуск в VIP-зону в рай. Чимин улыбается каждой трещинкой на обмерзших губах. Он кто угодно, но не тупой. Возможно, теперь он и пробудет до конца света в заморозке, но ведь всегда есть маленький шанс на то, что что-то пойдет не так, и у него будет своя «Футурама» с блэкджеком и шлюхам. Даже это было бы вероятнее, чем появившийся в конце коридора Намджун. Взгляд, как у Стэйтема в «Перевозчике», перышко к перышку, олл блэк и весь из себя на стиле. Горячий настолько, что ледяные стены текут. Сердце Чимина тает от его полного равнодушия – С вещами на выход. С трудом отрывая примерзшую задницу с лавки, Чимин едва поспевает за ним, намылившимся в закат, кажется, с ним или без него, но. В какой-то момент оказывается у него под крылом. Намджун курит у ворот в преисподнюю, а Чимин с содроганием смотрит в пустоту вокруг них. Такую черную и непроглядную, будто кто-то разбил из рогатки все звезды на свете. – Куда мне теперь? Намджун кольцами выдыхает дым и пожимает плечами. – Я знаю лишь то, что тебя выгнали за прописку по двум местам жительства. Чимин не может определиться между покемонами Паника и Истерика и какое-то время тупо пассивно курит и залипает во тьму. Появившийся из нее Тэхен явно свидетельствует о том, что в итоге он выбрал Безумие. Широко улыбающееся, в синей пижаме с желтыми кроликами и ослепительно-белыми перьями в ушах. Он хватает его за руку и что-то басит о том, что им вправо, потом налево, а потом куда-то очень и очень долго наверх, и дальше Чимину очень и очень похуй. Он не сдвинется с места, и его молчание – твердый, непроизносимый знак несогласия. И Тэхен вроде выслушивает его с умным видом, соглашаясь, но через пару секунд опять придавливает бетонным – Юнги не ошибается. А потом вздрагивает, как от затрещины, и исправляется – Юнги-хён. И вот просто. Господня. Срань.