VS

Чимин замирает на пороге общежития. Белый от страха, он неловко мнется под чужими жадными взглядами, сворачивается в неприглядный комок и думает, что его такого вот-вот выбросят в корзинку для мусора. Вот только через пару секунд на него набрасывается «менязовутТэхен», разглаживает его теплыми пальцами по плечам и помогает скользить самолетиком по всем комнатам. Он возится с ним так заразительно, что и другие волей-неволей подтягиваются в игру. Под мягкими прикосновениями у Чимина расправляются крылья, и он на всех парах залетает в студию. Boy meets Evil случится намного позже, но здесь и сейчас все происходит с точностью до наоборот. Зло встречает его. Запухшее, мягкое, оно уже караулит его на диване, понижая взглядом температуру на пару градусов и остужая пыл. Глаза с 70% содержанием какао смотрят так, что ему становится горько, и он бездумно приземляется у чужих ног. Чимин с замиранием сердца готовится к тому, как эти тонкие руки изорвут ему крылья, жмурится и меньше всего рассчитывает услышать тихий смешок. Замечательный, искренний звук, развязывающий на его шее скользящий узел. И пока Мальчик приходит в себя, Зло без особых церемоний выпихивает его из своей обители. *** Зло не дремлет. Оно засыпает мгновенно, стоит голове коснуться хоть какой-то поверхности. И вообще не такое уж зло, если его не беспокоить по пустякам, как это обычно делает Чимин. Он неизменно напарывается на иголки, укутывая Юнги своим излишним вниманием на тренировках и во время отдыха, на записях и на съемках, так что однажды Хосок, глядя на его мучения, не выдерживает. – Эй, – мягко берет он его окровавленные пальцы в свои. – Дай ему немного больше пространства. Юнги, он… Хосок смотрит куда-то вниз и улыбается настолько тепло, что что-то в Чимине тает. – Он как кактус, знаешь. Неприхотлив и намного сильнее, чем кажется. Но тонет от проявлений чувств своих и чужих и пытается от них защититься. Юнги устроен так, чтобы впитывать свет и тепло. И потому сам потянется к тебе… Хосок прижимается к его щеке и заговорщицки шепчет в слегка покрасневшее ухо: – Просто подари ему эту возможность. Чимин медленно, немного растеряно кивает в ответ. Все его внимание занимают поджившие царапины на чужих пальцах, бережно касающихся его собственных. *** Для других Чимин, может, и плед, но для себя – обычная тряпка. Не проходит и пары недель, как все его существо так и тянет под красивые тощие ноги. …или руки, тут уж как повезет. Чимин смотрит на спящего Юнги, зябко жмущего ладони к груди, и сдается без боя, белым флагом раскатываясь рядом с ним по полу. Ему бестолково нестрашно взять его руки в свои и бесконечно тепло прикасаться к холодной коже губами. Он старательно согревает дыханием каждый палец, вот только дышит так медленно и глубоко, что через какое-то время и сам проваливается в сон. Чимин вздыхает и улыбается. Ему снится, как между иголок Юнги в слоу-мо начинают распускаться цветы. На радостях он сует в лепестки нос и глубоко вдыхает дурманящий запах, пока легкие не переполняются им, а сердце не начинает ворчливо стучать по артериям, чтобы он прекратил. Он спит крепко и понятия не имеет, что Юнги проснулся от первого же его прикосновения. И не жалел ни минуты о том, что позволил нарушить свое (безраз)личное пространство. *** Зло встречает Мальчика. Смотрит пристально, отправляет на карантин и проверяет вестибулярный аппарат. (говоря проще, доводит до головокружения) И лишь после этого пускает в свой простенький, неглубокий космос. Последний рубеж, за которым скрывается истлевшая крошка звезд и рваные черные дыры на сердце. Чимин мелкий, пролазит в них идеально, будто те созданы для него. Вблизи очень заметно, насколько он сам разбитый. Держится на соплях – слава богу, плакать не разучился. Юнги изо всех сил хочет его починить, да только руки из жопы – не хочется усугубить. Хочется написать балладу для натянутых между ними струн. Хочется играть для, а получается – с ним. Юнги нужно срочно бежать, а он загоняется до одышки и негнущихся ног: в легких – сладкое, в коленях – вата. У Юнги не получается, не выходит. Не выходит из мыслей Чимин. Ну а как иначе. Паршивец забирается к нему в постель на рассвете и покрывает поцелуями все лицо – и саблезубые бабочки в его животе прогрызают влюбленность на грани гастрита. Юнги очень, очень болит. – Юнги очень пиздострадает, – тяжко вздыхает Тэхен. Будто его, сука, в комнате нет. – Именно, – оказывает активное согействие Хосок. If you double get in trouble – получите-распишитесь пару бескомпромиссных, спевшихся в первый же день пидорасов. Юнги смотрит на этих в край оборзевших Труляля и Траляля и мысленно ставит пометку: обоим – головы с плеч. Как-нибудь потом. Когда Хосок не будет смотреть на него так добродушно, так пронзительно понимающе. И умело делать по нему аккуратные швы хрипловатым – Серьезно, хён. Чимин мягкий, ты не сможешь его сломать. Тишина в Юнги резонирует с полной надежды паузой и в один миг лопается под басовитым – Ага. Тэхен как-то особенно по-бессмертному хрюкает в чашку. – Это ты у нас ломаешься, как ногти в апреле, хён. Юнги задумчиво кивает, скользя взглядом по карамельной, явно тщательно вылизанной Хосоком накануне шее. Определенно, двум смертям не бывать, но одной голове суждено оказаться врозь с телом не как-нибудь, а сейчас. *** Юнги думает сказать это Чимину в парке развлечений. Так крепко-крепко переплести их пальцы на колесе обозрения и любоваться им, солнечным, закатно-розовым от смущения. Чтобы все как в урыжной сопливой манхве, которой тот втихаря портит себе зрение по ночам. Юнги думает и вспоминает, что на такой высоте у него может начаться паническая атака, и склоняется к варианту «Тоннеля любви». Чтоб романтика, его дергающегося века не видно в кромешной тьме, и можно по-быстрому утопиться, если что-то пойдет не так. А потом из коридора слышится знакомый заливистый смех, и через пару секунд в приоткрытую дверь комнаты видно Чимина. Чимина с блядски огромной охапкой цветов. Юнги больше не думает. Он ведомый инстинктом чихуахуа, на чью территорию посягают. Отвага и бесстрашие, слабоумие и – Пойдешь со мной на давай встречаться? Чимин медленно останавливается, не доходя до порога, и воцаряется тишина. Сердце Юнги с виртуозностью фокусника взламывает его ребра, чтоб не пойти вместе с его связанным по рукам-ногам телом ко дну, когда из кухни раздается вопль Сокджина: – Неужели это так сложно – занести мне мои цветы?! Чимин отмирает, поспешно отдает Сокджину букет, Юнги от пережитого позора отдает богу душу. Он напряженно придумывает, как избавиться от своего тела за десять секунд, но. Чимин оказывается проворнее. Жмется к нему со спины, возвращает с того света маленькими ладонями по грудной клетке. И осторожно забирает ожившее сердце себе. *** Юнги излучает любовь. Не как солнце – тепло, а как поврежденная атомная электростанция – радиацию. Вокруг него образуется зона отчуждения, в которую допускается только Чимин. Он проводит в опасной близи к Юнги столько времени, что окружающие только диву даются, как его комплексы еще не сдохли от лучевой болезни. Если честно, Юнги не понимает тоже. Потому что он очень, очень старается. Опрыскивает ядом каждого вредителя, пересаживает ближе к солнечным людям и подкармливает витаминами по весне. Но Чимин, едва пустив корешки у него под ребром, все равно вянет. И если совсем уж честно, Юнги понимает почему. Чимину нужны слова. Он пьет их, вдыхает, впитывает и ищет всем существом. Он обращается в слух, когда о нем говорят, он пропускает всем собой все, что о нем междустрочно. Юнги смотрит на то, как в его присутствии Чимин словно слегка сжимается, и трясущимися руками берется за лейку, но. Его к Чимину настолько переполняет, что он не может пролить из себя ни капли нежности вслух. Он скажет больше или меньше, чем нужно. Он скажет не так и не то, а потом в страхе окунется в бензин, подожжет себя и станет Чимину золой – максимально питательным удобрением. Юнги сгорит, но все равно не согреет. И порой, глядя на муки Чимина, Юнги хочется его из себя вырвать, пока не поздно. Потому что, хочешь не хочешь – он его – отравляет. Вот только тот опутал его своим гибкими, сильными так глубоко, что теперь вырывать – вместе с сердцем. Юнги эгоистично хочется жить. Он весь целиком – одно огромное сердце, бьющееся за Чимина с собой. Его пальцы не слушаются, но он осваивает язык жестов, даря то, чего не умеют слова. Нежность прячет в пестрой мягкой подушке. Заботу – в колючем, но теплом свитере. Восхищение – в простых украшениях, подброшенных в карман рюкзака. А еще знакомит его поближе с Намджуном, который может перевести все, что Юнги не говорит. (Чимин понимает это и никогда не задает Намджуну вопросов, на которые не знает ответ) Юнги ценит и учится к нему прикасаться. Снежно-холодными пальцами выпадает на плечи, так что Чимин жмурится и смеется, а сам Юнги от тепла его – тает. Глупо, солено, по щекам своим, по губам, впервые пьющим по каплям его штормящее море. Так, что Чимину хватает, чтобы больше никогда не тонуть. Чтобы понять. И никогда больше не чувствовать жажду. *** Юнги кукольный. Фарфоровый внешне, тряпичный по факту. Чимин вьет из него веревки, привязывается ими к нему. И спустя месяцы наконец-то больше чувствует, чем понимает. Терпеливо караулит у студии, где не дедлайны горят, а он сам, и поутру собирает пепел. Молча прижимает к груди, высыпает на кровать и ждет, чтобы тот ожил не фениксом, а сонным озлобленным кукушонком, выпихивающим его из гнезда. Вот только в этот раз Юнги, проснувшись, смотрит на него ясным взглядом крота-пчеловода и выдыхает – Хочу с тобой переспать. Fire случится намного позже, но на колени Чимину лениво забрасывается нога-спичка, и бульторунэ происходит здесь и сейчас. Чимин вспыхивает, и глаза у него загораются. А в ответ прилетает кошачья улыбочка и хрипловатое – В душ. Пока Юнги кряхтит, собирая свое тело по косточкам, Чимина подрывает с кровати и несет в ванную настраивать воду, потому что Юнги холодный, а значит любит погорячее. И себя надо бы как-то настроить, но тут без вариантов: он по Юнги с первого дня кипятком. Чимин честно начищает себя до блеска даже в самых трудно доступных местах и, выйдя из душевой, замирает над аккуратно сложенной на стиральной машинке атласной пижамой. Кажется, кто-то тот еще фетишист. Пожевывающий губы от этого факта, гладкий и тепленький, он проскальзывает в обновке в комнату, но Юнги там нет. Только задвинутые шторы, чистое постельное белье, пара горящих свечей, за которые им влетит от Намджуна, и печенье. А потом за дверью раздаются знакомые шаркающие шаги, и в комнату входит свежевымытый Юнги в точно такой же пижаме. Красивый, тонкий, смотрит уверенно, жадно. И крепко сжимает две пол-литровые чашки какао в руках. Чимин крепко сжимает челюсти и тихонечко воет в себя, когда до него наконец-то д о х о д и т суть предложения Юнги. Если бы он был в чуть меньшем ахуе, он бы сказал, что самую малость обескуражен, но Юнги говорит ему – Пей. И Чимин выпивает все залпом, пытаясь закусить поток панической рефлексии печеньицем. А потом Юнги тратит десять минут на то, чтобы свернуть для него идеальный кокон из одеяла, еще двадцать – чтобы медленно заклевать его поцелуями по ключицам, и Чимин соскальзывает в сон с мыслью, что именно это он хочет запомнить как свой первый раз. *** – Я так понимаю, от несквика тебя теперь сквикает? Тэхен ржет, как тварь, а Чимин хочет вернуться на пару минут назад и задушить себя своим длинным языком. Чтоб, не подумав, не прыгнуть на грабли обиженным – Иди в жопу. и не получить по лбу – Могу, умею, практикую, ЗАВИДУЙ. в ответ. Он терпеливо ждет, пока Тэхен успокоится, не потому что тупость должна быть наказуема, а потому, что уже придумал, куда спрячет от этой суки презервативы и смазку. Или не спрячет. У Чимина просыпается совесть, когда на кухне появляется трогательный заспанный Хосок, умудряющийся светиться с утра пораньше заботливым – Чимин-и, у тебя что-то случилось? Тэхен уже открывает рот, чтобы ляпнуть, что у него НЕ случилось, но Чимин со всей дури пинает его ногой под столом и выкладывает все как есть. Хосок внимательно выслушивает, многозначительно кивает и задумчиво поджимает губы. – То есть ты был не в курсе, что Юнги – матерый девственник? – Эм. В каком смысле «матерый»?.. – В прямом. Выходил целкой из стольких передряг, что ему дали кличку «D-boy», где D – значит Dинамо. Чимин не мигая смотрит на Хосока с серьезным видом пару секунд, а потом с облегчением прыскает. Тоже мне, блять, шутники. – Хён, это просто забавное недопонимание, которым я решил с вами поделиться. Вы, конечно, мастерски раздули из мухи слона, но я поговорил с Юнги, и он пообещал мне кое-что. Чимин делает многозначительную паузу и с удовлетворением оценивает выражение лица Тэхена, чья извращенная фантазия работает против него самого. А потом из коридора слышится странный дребезжащий шум, тихий мат… И на кухне появляется Юнги. Красивый, тонкий, смотрит уверенно, жадно. И пинками вкатывает на кухню здоровый покоцаный чемодан. – Все на мази, – с серьезным видом кивает. – Через три часа вылетаем в Гонконг. Вспоминая отпечатки чужих пальцев на своей шее, Тэхен предусмотрительно воет inside, а Хосок, глядя застывшему с лицом лица Чимину в глаза, заключает: – Пацан сказал – пацан сделал. *** В детстве, когда кто-то хотел стать космонавтом, а кто-то – принцессой, Юнги мечтал стать сыром с плесенью. И когда Чимин позволяет ему отлежаться в темном углу, а после посасывает его пальцы на десерт, запивая глотками красного полусухого, Юнги действительно чувствует себя на своем месте. Он смотрит на то, как Чимин дрожащей рукой отставляет бокал на тумбочку, и в предвкушении прикрывает глаза. Да, возможно, им не пришлось бы пройти такой долгий путь, если бы Чимин не тормозил вместе с ним на каждой его остановке сердца, но. Он благодарен ему. За то, что не торопил, не навешал на него ярлыков, а помог решить проблемы с доверием. И не дал порешить Хосока с Тэхеном. Чимин развязывает свой халат и взглядом тянется к выключателю света, но в этом вопросе Юнги останется непреклонен. – Даже не думай. В раздевалках и душе они видели друг друга голыми, но никогда – обнаженными, так что Чимина мелко-мелко трясет стеснительность на грани стыда. Юнги клянется себе это исправить, неловко передвигаясь на край кровати. Ну же. И Чимин послушно делает к нему пару шажков, усаживаясь сверху и пряча пылающее лицо у него на плече. Слегка ерзает на его бедрах, обвивает шею руками и замирает, как большая теплая кукла. Только прислоняется своей щекой к его и дышит так тихо, что Юнги хочется перестать совсем. В отличие от Чимина, он полностью одет, и его сводит с ума мысль, что ему дарят своеобразную власть, которая от природы ему совершенно не свойственна. Спина под его ладонями – натянутый шелк, местами с фиолетовой росписью от неудачных падений на тренировках. Мышцы тугие, а позвонки округлые и плавные. Он на пробу скользит пальцами вдоль боков, и внезапно для себя самого издает что-то среднее между жалким всхлипом и тоненьким – Блять. Чимин немного, совсем немного поправился. Юнги инстинктивно мнет его мягкую кожу сильнее, чем собирался, но меньше, чем ему бы хотелось, и смачно лижет его от ключиц до горла. Боже, как же он хочет его сожрать. Чимин пищит что-то невразумительное и дергается, мажет своими спелыми губами по его, и Юнги молча вгрызается в них, как голодный ребенок Африки в манго. Грязно и сочно, так, чтобы во рту сладко, а по подбородку – текло. А еще он так просяще трется о его колени, что Юнги все же решается опустить руки ниже его поясницы и с ж а т ь. Первый дэсан на МАМА случится еще очень нескоро, но от восторга скулит он уже сейчас. И чуть не крякает, когда чувствует твердое, упирающееся ему куда-то в желудок. Чимин пристыжено замирает, а Юнги шепчет в ярко-розовое пробитое ухо: – Нравится, когда тебя трогают? И падает в бездну огромных, как по команде расширившихся зрачков. Одной рукой он продолжает мягко, немного дразняще оглаживать, а другой задирает футболку на своем животе, чтобы Чимину удобнее толкаться, а самому – удобнее сдохнуть. Чимин благодарно хнычет, и Юнги впивается в его ляжки так, будто их у него отберут. Каждой подушечкой пальца чувствует, как напрягаются мышцы, как на гладкой коже проступает испарина от того, как неумело, часто и отчаянно жмется к нему Чимин, пачкая нитями смазки. Он явно очень близок к тому, чтобы кончить, но сдерживается, пытаясь вести себя как можно тише, так что Юнги набирается мужества, вплотную прижимая его к себе за талию одной рукой, а второй отвешивает сочный звонкий шлепок. Passive Voice, вырвавшийся из Чимина, сто процентов услышали все. А на живот Юнги немедленно брызгает Present Perfect perfect present. Юнги отходит от оргазма Чимина дольше, чем он сам, и весьма слабо соображает, что происходит, когда тот кое-как слезает с его бедер и садится перед ним на колени. И только когда Чимин терпеливо прожигает у него между ног дыру, до него доходит, что от перевозбуждения у него все практически онемело. Шипя, Юнги расстегивает на джинсах ремень и взглядом тянется к выключателю света, но в этом вопросе Чимин тоже останется непреклонен. – Даже не думай. Юнги чувствует, как кровь приливает к щекам, но понимает, что это справедливо. Приспускает джинсы с бельем, морщась, когда головка болезненно налитого члена шлепает по низу живота, и шире разводит ноги. Чимин с готовностью подползает ближе и тщательно облизывает опухший от поцелуев рот. Блять. Юнги все равно ни за что не даст сделать себе минет. Потому что уверен: кончит сразу же, как коснется влажного языка. И ему мерзко даже подумать, что Чимину придется пробовать его сперму. Все, что Юнги может себе позволить – пару раз медленно провести головкой по ярким приоткрытым губам. Чимин опускает глаза, чтобы не смущать его, и лишь пару раз выдыхает, опаляя дыханием скользкую нежную кожу. Не пытается лизнуть или открыть шире рот, понимая, что только так тот может расслабиться и получить удовольствие. Юнги ценит его послушание и решается кое-что попробовать. – Дай мне свои руки. Чимин смотрит слегка удивленно, но с готовностью протягивает ладони, пока он на ощупь ищет нужное в ящике тумбочки. А затем, нервно закусив губу, выдавливает на них четверть тюбика крема для рук. – Я… – беспокойно отводит взгляд. – Я привык так. Так просто приятнее. Чимин судорожно вздыхает, догадываясь, что тот собирается сделать, и ласково касается его запястий, пока он массажными движениями распределяет по его ладоням крем. Закончив, Юнги раздумывает еще секунду, но все же берет их в свои, помогая обхватить себя с нужным нажимом. И тихонечко воет в себя от того, что детским пальцам Чимина не хватает нескольких миллиметров, чтобы сомкнуться. Юнги придерживает их, выдыхает, пытаясь унять сердцебиение от неловкости, и начинает на пробу вести ими по стволу, задавая нужный ему темп. Он никогда не позволял никому касаться себя, впадая в иррациональный панический страх, даже если его пытались приласкать сквозь одежду. Когда от чужих прикосновений внутри все стягивается ледяным узлом – получить удовольствие абсолютно немыслимо, и волей-неволей привыкаешь обходиться исключительно собственными силами. До момента, когда мягкие маленькие ладони подчиняются ему настолько чутко, будто созданы, чтобы дрочить ему. С непривычки Юнги так теряется в ощущениях, что срывается и беспорядочно трахает эти податливые идеальные руки до тех пор, пока на фоне влажных звуков не слышится вздох. Чимин смотрит на него с таким трепетом и обожанием в широко раскрытых глазах, что Юнги с честью проебывает миссию не заляпать его спермой по локти. Пунцовые, липкие, они кое-как доползают до ванной и залазят в нее, но от пережитых эмоций несколько минут не могут найти сил даже включить душ. – Боже, – шепотом выдыхает Чимин. – А ведь мы даже не занимались сексом. – И не будем, – Юнги зевает и ласково прижимает его к себе. – У нас слишком плотный график, чтобы залечивать трещины в заднем проходе. Чимин вяло, но достаточно возмущенно кусает его в плечо. – То есть ты теперь меня пальцем не тронешь из-за крошечного риска порвать? – Ну почему же… Юнги сонно улыбается. – Одним пальцем – могу. *** Их более-менее наладившаяся повсегейность трещит по швам, когда в группу какого-то хера за полгода до дебюта подбрасывают Чонгука. Именно подбрасывают – как героин в полицейском участке или бомбу в аэропорту. До полноценного члена этот маленький хуй недотягивает, и Юнги действительно не может понять, за что им вот это вот все. Молчаливое, стремное, жадно тикающее глазами по каждому, кто задерживает на нем взгляд. И взрывающееся на Чимине, беззастенчиво лезущем его обнимать. War of Hormone случится еще очень не скоро, но Чонгук погибает на ней здесь и сейчас. Все, что он теперь видит и замечает – маленький хён и его большая жопа. (Чонгук просто сам еще мелкий, ему и собственный член кажется очень большим) Но прежде чем разводить панику, нужно трезво оценить масштаб катастрофы, поэтому Юнги разрабатывает для него crush-тест. *** Через несколько дней Чонгук получает подарок свыше. Ну как, подарок. На столе у окна лежит маленькая серебристая флешка и стикер-напоминание острым каллиграфическим почерком:

Не забыть отредактировать фото Чимина.

Этого достаточно, чтобы пальцы начали в предвкушении подрагивать, и он едва не наебнул первый попавшийся под руку ноутбук со стола, обнаружив в папке триста фотографий хёна в куцых спортивных шортах. На некоторых – даже без майки. Если клацать мышкой достаточно быстро – получится почти порнофильм. О, Чонгук постарается быть очень-очень быстрым. Потому что фото много, а времени, чтобы безнаказанно уделить им внимание – мало. Он дрочит с таким усердием и самоотдачей, будто от этого зависит его жизнь. Дрочит так, будто… А впрочем, нет. Его жизнь действительно от этого зависит. Потому что за дверью слышатся шаги, и ему нужно было спустить еще секунд десять назад или хотя бы ПРЯМО СЕЙЧАС, если он не хочет, чтоб его спустили с лестницы общежития. – Чонгук, тебя вызывают на… тот свет, судя по всему, потому что это голос Юнги, а ладонь и член у него вот-вот задымятся, пожалуйста, СКОРЕЕ. И наверное, боги тоже когда-то были подростками, потому что Чонгук успевает ляпнуть беленьким под столом за мгновение до – Твой урок вокала через пять минут, – голова Юнги просовывается в дверной проем, окидывая его нечитаемым взглядом. – Поторопись. Чонгук с серьезным взрослым видом кивает, будто это не ему вчера вырвали предпоследний молочный зуб, и Юнги закрывает за собой дверь. Первый этап crush-теста пройден. В свое время на фото Чимина он тоже кончил за минуту тридцать секунд. *** Чонгук понимает, что банален до невозможности, но не может перестать вести себя, как малолетний кусок of shit. У Чимина нет косичек, поэтому он дергает его, за что придется, щипает, грубит, обзывает и разве что в тапки не ссыт, так ему хочется обратить на себя внимание. Но стоит кому-то другому даже в шутку кольнуть Чимина, Чонгук рычит и переходит в режим Артемона, готового оторвать обижающей его Мальвину суке руки и ноги. И только через пару недель до Чонгука доходит, что Мальвина совсем не его. Он засыпает в гостиной, а просыпается от того, что с утра пораньше кто-то хлопает дверцами шкафчиков. Кто-то маленький, очень запухшиий, со сна розовый. Мимикрирующий под букет пионов в его руках. Картина маслом. До боли в пальцах хочется к ней прикоснуться, но он боится испортить шедевр. А потом Чимин наконец находит прозрачную вазу, достает цветы из бумаги и светится так, что у Чонгука на глазах слезы. Кто посмел?.. Вопросы, на которые лучше не знать ответ, наказуемы. Потому что, когда хлопает входная дверь, Чимин бросается на шею серому от бессонной ночи в студии Юнги. И обнимая свою Мальвину, Пьеро смотрит прямо Чонгуку в глаза. *** Чонгук проходит второй этап crush-теста, а Юнги – нет. Разбивается с треском о слезы в его широко распахнутых удивленных. First Love случится еще очень не скоро и будет совсем не о том, что чувствует в эту секунду влюбленный в Чимина мальчик. Кажется, хуже уже быть не может, но Чонгук, дрожа от волнения, truthливо признается во всем ему. Юнги не осуждает, но совершенно не знает, чем здесь можно помочь. Он просто его понимает и принимает. Жмет свои раны к его, так чтобы оба – кровные братья по (не)счастью. Потому что Чонгук крепкий, он выдержит. Вырастет настоящим рыцарем, а им по канону положена дама сердца, которая им не принадлежит. Ради которой они с легкостью побеждают на турнирах неудачников вроде Юнги. *** Проходит полтора года, и «Чонгуки-и, пожалуйста» становится «Еб твою мать, Чонгук». Заласканный, безнаказанный на правах безответно влюбленного, он в наглую точит об Юнги не столько свои кроличьи зубы, сколько острый язык. Тян не нужны, но пизды получить он обязан. Хочет так сильно, что сходу пристраивается к Юнги сзади, положив подбородок ему на плечо. – Вот всегда было интересно узнать, что ты с ним такого делаешь, что он издает высокие, тоненькие звуки с такой частотой, будто его заело… – Он издает восхитительные звуки, а вот ты скоро перестанешь издавать любые. Юнги делает над собой титаническое усилие, чтобы не растолочь крупный картофельный нос. Вроде щенок щенком, а такая настырная сука. То ли дело Намджун, который появляется как всегда вовремя. Подвергает угрозе жизнь чайника, ни слова не говорит, но всем своим видом файтин и I know that feel bro. Но к чаепитию полагается сладкое, и уже через пару минут на кухню заглядывает Чимин. Не в шапке, а красной кепке, но пирожки просматриваются сквозь обтягивающую ткань шорт, так что Чонгук по-волчьи облизывается, а Юнги по-дровосечьи хочется его зарубить. Чем дальше в лес – тем сильнее. Потому что, когда Чимин по большому секрету вздыхает Тэхену, что с тринадцати лет low-key пускает слюни на плохих парней, Чонгук тут же скупает себе черные кожаные шмотки. И Юнги, который ни капли не боится эту байкерскую личинку, делает ход конем. – Ты с ума сошел?! Чимин в ужасе прикрывает ладонью рот и, пока никто не увидел, толкает его в ванную комнату, запирая за ними дверь. – Мог бы просто купить что-то модное черного цвета! – яростно шипит он. Юнги, если честно, недоумевает, что его не устраивает, потому что – С каких это, блять, пор кольт вышел из моды? *** Чимин неделю смотрит на него большими и влажными, чтобы он избавился от пистолета, шепотом воет, насколько это глупо и небезопасно, но Юнги знает его достаточно, чтобы с уверенностью сказать, что все это пиздеж чистой воды. И поэтому даже не удивляется, когда вечером воскресенья в гостиной раздается слегка заикающееся – А давайте сыграем в «Мафию»? Под одобрительное мычание все расползаются, чтобы отыскать колоду карт, вместо нее случайно обнаруживают нетронутый ящик соджу, поиск останавливается. Город засыпает. Просыпаются Чимин, нервно стучащий пальцами по бутылке, и трезвый как стекло Юнги. Самое тупое, что можно сделать в сложившейся ситуации – задать хоть один вопрос. Одна нотка сомнения в голосе, один единственный неуверенный взгляд – и пиши пропало. Сведет все к шутке. А еще – Юнги по глазам видно – позволит себя касаться только в кромешной тьме и опять начнет в процессе затыкать себе рот. Ну уж нет, блять. – Поднимайся, – командует хриплым шепотом. – Живо. Чимин, пошатываясь, встает, опустив глаза и почти до крови закусив губы. – Руки. Юнги и сам не до конца понимает, что именно он хотел этим сказать, но Чимин заводит их за спину, и это именно то, что нужно. Он подходит к нему вплотную, стараясь не наступить на головы спящих без задних ног Намджуна и Хосока, и касается пальцами ворота его домашней футболки. Чтобы порвать ее, получив едва заметный кивок. Ткань поддается легко, оголяя грудь и живот, но очень херово вяжется на запястьях, так что Юнги почти начинает паниковать. Он дорывает ее сильнее, чем нужно, и теперь не знает, куда этот кусок деть. Хорошо, что Чимин уже загипнотизирован пистолетом, виднеющимся из-под его рубашки. Стоит Юнги его достать – он инстинктивно приоткрывает губы, и не нужно быть гением, чтобы понять, что ему нужно. Нужно, блять, иметь антисептик, а не на свой страх и риск совать ему дуло в рот. Но об этом Юнги подумает завтра. Потом. Когда угодно, но не в тот момент, как Чимин со всхлипом растягивает свои губы по стволу. Старается. Щеки втягивает, берет глубоко, и в кротком взгляде – немой укор за то, что с собой тот такого все еще делать не позволяет. Принципиальность заебов Юнги дает слабину. Он достает из его рта пистолет и на пробу заменяет дуло пальцами. Скользит подушечками через тугое, смыкающееся на фалангах кольцо губ, оглаживает горячий язык, проверяет мокрый шелк щек, прикидывает, сможет ли продержаться в этом всем хотя бы минуту. И едва уловимо кивает замершему Чимину. Не сегодня, но. А сейчас – На живот. Чимину нужна секунда, чтобы осознать то, как все будет происходить. Он смотрит Юнги в глаза, а потом переводит взгляд на ошметки ткани в его руках и приоткрывает рот. Он за себя не ручается. И только когда Юнги запихивает ее ему в виде кляпа, ложится грудью на низкий журнальный стол, становясь коленями на пол. Когда Юнги опускается вслед за ним, руки у него дрожат так, что он едва не роняет на голову Хосока пистолет. По дому Чимин не носит белья, и, приспустив с него рывком шорты, Юнги пытается успокоиться, тратя пару секунд на созерцание совершенства. А потом достает из кармана джинсов маленький тюбик любимого крема для рук. В ход пойдет все содержимое. Он действительно не касался Чимина там больше, чем одним пальцем, а сейчас ему нужно растянуть его так, чтобы трехсантиметровое в ширину дуло его не травмировало. И пока он скрупулезно занимается этим, у него складывается впечатление, что это не он трахает Чимина, а наоборот. Еще немного – и Юнги кончит пальцами от того, как тот их мягко ритмично сжимает. И когда стенки становятся достаточно податливыми, чтобы три свободно проходили по костяшки, а с члена, почти упирающегося в стол, на пол тянется нить смазки, Юнги решает, что Чимин готов. Он густо измазывает ствол пистолета в креме, стараясь при этом хоть немного нагреть его руками, но по-хорошему на это нужно потратить намного больше времени, которого у них нет. Поэтому Юнги просто нажимает Чимину на поясницу, заставляя слегка прогнуться, приставляет дуло к слегка приоткрытому входу и осторожно, по миллиметру начинает вводить, чутко следя за реакцией. Едва слышным скулежом, с которым Чимин насаживается до тех пор, пока не упирается в кольцо, закрывающее курок. А затем замирает. Юнги выдыхает, сжимая ягодицу свободной рукой так, чтобы раскрыть его больше, и делает первый неглубокий толчок. Он старается двигать стволом максимально аккуратно, скорее слегка надавливает им и массирует изнутри, пока не нажимает дулом настолько удачно, что колени Чимина слегка разъезжаются под его приглушенный тканью короткий стон. Юнги фиксирует кисть в этом положении и ощутимо царапает мягкую кожу. – Двигайся. Повторять дважды Чимину не нужно. Он резко насаживается до упора, так что Юнги приходится придерживать его, чтобы тот не поранился о кольцо, и старательно скользит вперед и назад по нагревшемуся от его нутра металлу. Его хватает на пару минут, а потом слышится умоляющий всхлип. Юнги знает, о чем он просит. Одной рукой кое-как стаскивает с себя джинсы с бельем, потому что находиться в них уже невыносимо, прислоняется колом стоящим членом к его бедру и начинает с силой двигать в нем пистолетом. Достает почти полностью и загоняет, насколько позволяет длина ствола, постепенно убыстряя темп и стараясь не терять сознание от того, как гладко его Чимин принимает, стараясь подмахивать. На особенно резком толчке Чимин почти рычит, и этого звука в сочетании с видом обильно брызнувшей на пол спермы достаточно, чтобы Юнги, зашипев, вжался членом в его ягодицу всего один раз и обкончал ему ямочки на пояснице. Как только в голове перестает звенеть от пережитого, он аккуратно достает из Чимина пистолет, бегло осматривает раскрытое сокращающееся кольцо мышц на наличие видимых повреждений, а не обнаружив их, с облегчением целует маячащий у него перед носом копчик. Наспех вытирая Чимина и натягивая на него шорты, он естественно влезает коленом в сперму. Но это не имеет значения, когда тот, только что развязанный, обнимает его, обессилено, томно вжимаясь в его губы своими. От кляпа они распухли и покраснели, и он скорее не говорит, а выдыхает – Спасибо. Позже, когда они тщательно отмоют оставленные улики, приведут себя в порядок и переместятся на кровать, Чимин, засыпая, деликатно поинтересуется, чего бы хотелось самому Юнги. Чисто по привычке он брякнет – Не знаю. Потом, зевая, прибавит – Что-то для праздничного настроения. А оставшееся до утра время будет смотреть в потолок, загоняясь, как еще намекнуть о шибари новогодней гирляндой.