VS

Свитер Тэхена пахнет жареной курицей, а еще чем-то очень родным и стремным. Чимин изо всех сил пытается успокоиться, но ему почти удалось отстирать с него жирное пятно смесью из слез и соплей, а его с детства учили завершать начатое. Мягкий живот под его носом трагично солидарно урчит, а макушки касается ласковый шепот: – Если ты не прекратишь по мне ерзать, у меня встанет. Чимин глухо воет в шерстяную ткань, но покорно замирает, пока не чувствует заинтересованную выпуклость под своей правой ключицей. – Кого я обманываю. Мне шестнадцать, у меня в любом случае встанет. Чимин вроде и может понять, но все равно напоследок обиженно кусает его в пупок, прежде чем слезть. Когда незнакомый когтевранец, наблюдавший с соседней кровати за попытками Тэхена в утешение, сочувственно вручает ему носовой платок, он даже не смущается. Чимин слишком устал и запух, а парень напротив грустно улыбается ему красивыми ямочками, в которых так и хочется себя закопать. – Ким Намджун. Соболезную. От него веет какой-то воистину эвкалиптовой надежностью, и коала в душе Чимина требует немедленно перебраться к нему на колени и уткнуться в плечо. Чимин позорный раб своей коалы, но Ким Намджун пахнет настолько свежо и правильно, а обнимает с таким знанием дела, что из его уст тихое – Давай я провожу тебя в подземелья. даже не очень похоже на приговор. Пока Намджун что-то успокаивающе гудит ему на ухо, Тэхен пытается реабилитировать свой статус лучшего друга парочкой шоколадных лягушек, заботливо вкладываемых в его руки. – Не расстраивайся, – тепло басит ему он в выпирающий позвонок в основании шеи. – На Слизерине не так уж и плохо, вот увидишь… Чимин почти чувствует любопытные глупые пальцы на корочке своей притихшей истерики и напрягается. Намджун, кажется, тоже их чувствует, хватает в одну руку его чемодан, а в другую – его ладонь и, спотыкаясь, торопливо шаркает вместе со своей ношей в сторону когтевранской гостиной, но. За шаг от двери из спальни в спину Чимина все же прилетает искренним и беспечным – Помни, я всегда готов пригреть тебя на своей груди. И из всех его свежих ран с новой силой брызгают слезы. *** Чимин уговаривает себя, что Шляпа попросту выжила из ума, а не решила выжить его со свету, потому что другой причины отправить маглорожденного на Слизерин быть не может. Потом Чимин успокаивает себя словами Намджуна о мудром Мерлине, знаменитом выпускнике этого факультета, который славился своим непредвзятым отношением к нечистокровным волшебникам. А еще Чимин, раздвигая балдахин на своей кровати, обнаруживает лужу зеленых соплей и понимает, что это только начало. Чего и следовало ожидать. Эту ночь он проводит за гобеленом в слизеринской гостиной, предусмотрительно свернувшись в клубок на чемодане с вещами, и начинает утро с того, что чуть не доводит их старосту, наткнувшегося на него, до инфаркта. Помесь диснеевского принца и Дракулы по имени Ким Сокджин задает мало вопросов и не выказывает никакого сочувствия, но очень ловко помогает Чимину привести себя в порядок до того, как гостиную наводнят другие ученики. – Свои вещи пока храни у друзей, – задумчиво говорит он, пока наливает ему уже третью чашку горячего черного чая. Чимин согласно кивает и сербает. – Чтобы не испортили? – Чтобы не было соблазна сбежать. Сокджин приглаживает его волосы и внимательно смотрит ему в глаза, слегка склонив голову, как красивая хищная птица. – Ты пережил эту ночь, – продолжает он, – а значит сможешь заставить их сомневаться, что они переживут следующую, если еще раз тронут тебя хоть пальцем. От его слов напряженный лед в позвоночнике Чимина не то чтобы ломается, но тает. Пусть и холодным потом. *** Стараниями Намджуна и собственной паранойи Чимин смог наложить на свою кровать охранные Воющие чары раньше, чем освоил Вингардиум Левиоса, и не прогадал. Первое же вредоносное покушение на него перебудило пол-Хогвартса, со Слизерина сняли пятнадцать очков, и сейчас его благополучно ненавидели все, кроме Сокджина. Теперь единственной угрозой ночью могли послужить лишь кошмары того, что с ним сделают днем. Сегодня ему, к примеру, приснилось, что ему за завтраком подмешают блевальный порошок в апельсиновый сок, и Чимин абсолютно не намерен проверять, окажется ли его сон вещим. – Двигайся, – тыкает он пальцем в бок Тэхена и наконец-то чувствует спокойное тихое счастье, ощущая нехватку воздуха в его цепких теплых руках. Когда Тэхен выпускает его из объятий, на его тарелке уже лежат пара тостов с яичницей. Намджун тут же деловито прячет лицо за свежим выпуском «Ежедневного пророка» и совершенно невинно интересуется: – Как там дела у Сокджина? Чимин понимающе улыбается, но что-то ему подсказывает, что такая сказочная красота требует жертв. Предположительно человеческих. Легкий полуночный перекус жизненными силами провинившихся слизеринцев прекрасно объяснил бы факт, почему Сокджин просыпается не запухшим и подозрительно бодрым, так что – У него все хорошо. Чимин старательно пересказывает благодарному слушателю все, что любит, а особенно ненавидит староста его факультета, пока не спотыкается взглядом о кого-то намного, н а м н о г о прекраснее. Сначала ныряет в синее море волос, а потом замечает глаза, как у сонной лисы, в черной подводке, чуть широкий мягкий нос и совершенно безбожные губы. А еще тонкие, обнаженные до локтей руки, которые созданы, чтобы его душить. – Это кто? – кивает он в самый дальний конец стола. – Вон там, грустит красиво. И такой, ну… На куклу похож. Тэхен следит за его взглядом и прыскает. – Ооо… Это Юнги. Он метаморф, а не анимаг, так что я сильно сомневаюсь, что из него когда-нибудь получится бабочка. – Ты серьезно не знаешь разницу между «куклой» и «куколкой»? – Не поверишь, я хотел задать тебе тот же вопрос. Пока Чимин пытается сопоставить, как можно было сравнить это совершенство с личинкой, Тэхен, судя по всему, сопоставляет его растерянное выражение лица и легкий румянец и присвистывает, отбирая у Намджуна газету. – Хьюстон, у нас проблемы. Намджуну требуется секунда, чтобы понять, о чем речь, и только после этого он со знанием дела кивает, поджимая губы. – С чего бы начать…– бормочет он, подбирая слова. – Во-первых, Юнги не когтевранец. – Тогда что он делает за вашим столом? – А вот это уже во-вторых, - Намджун многозначительно улыбается. – То же, что и ты, Чимин. – Пытается избежать отравления сокурсниками? Тэхен давится чаем и разочарованно вздыхает. – Я думал, он хотел позавтракать в приятной компании, а он всего лишь спасает свою никчемную жизнь… Намджун переводит растерянный взгляд с Тэхена на Чимина и, извиняясь, разводит руками. – Вообще-то, я тоже имел в виду завтрак в приятной компании. Чимин непонимающе хмурится, потому что вокруг Юнги полным-полно свободного места, и только через мгновение до него доходит суть иронии. – Оу. – Такие дела, – Намджун сочувственно пожимает плечами. – По правде, я не слышал о нем ничего плохого, но пуффендуйцы его побаиваются… – Стоп, ЧТО? – Что? – Он пуффендуец? – Да-а…– в голосе Намджуна появляются сомневающиеся нотки. – Второй курс. Но думаю, он был бы не прочь с тобой поменяться местами и… Эй, ты куда? Сознание Чимина отключилось еще на словах «с тобой», и все, что он слышит – это бешеный стук сердца в ушах. Есть ошибки, без которых если не разорвется вселенная, то уж точно отвалится жопа. И именно поэтому его компактное тело сжимается, как пружина, и буквально в два прыжка он оказывается возле Юнги, готовясь совершить в состоянии аффекта знакомство. Когда между ними остается какой-то метр, тот все же поворачивает в его сторону голову, замечает, и море в его волосах моментально вспыхивает огненно-багряным. Чимин судорожно сглатывает. Здесь и сейчас он чувствует себя Икаром, летящим к Солнцу, а не долбоебом, прущим на красный свет. *** У Юнги в семье не принято выражать эмоции. Эмоции и настроение – это всего лишь смеси нейромедиаторов и гормонов, но большинству проще наделить их сверхъестественной силой, крякнуть «я так чувствую» и благополучно прикрыть этим shitом свое мудацкое безвольное поведение и отсутствие чувства долга. И именно поэтому у семьи Мин с ее вулканскими ценностями вместо Спока родился ребенок, чьи волосы с головой выдают все, что он чувствует. Юнги научился контролировать свое лицо, действия и слова, научился делать то, что нужно, а не то, что хочется или не хочется здесь и сейчас, но. Он не может перестать волноваться каждый раз, когда к нему обращаются сверстники. Вместо щек у него привычно загораются красным волосы, что большинством нормальных людей воспринимается, как опасность, и не то чтобы Юнги с его социальными навыками закатившейся под диван монетки это не устраивало. Но вот этот светловолосый мальчик, улыбающийся совершенно точно ему, очевидно, дальтоник, и вот Юнги с лицом лица уже чувствует, как его сердце норовит перебраться через заборчик из ребер. – Привет, – небольшая ладонь неловко тянется к его напряженной руке, – меня зовут Пак Чимин, и я понятия не имею, что говорить дальше, чтобы ты не послал меня нахуй. Краем уха Юнги слышит короткий кряхтящий звук, будто колено хрустнуло. Свой первый в жизни смешок. Он окрашивает его волосы перьями белой паники, и Юнги инстинктивно сжимает чуть влажную мягкую руку в ответ. Будто заранее знает, что ее обладатель может склеить не только его, но и все, что в нем надорвалось. *** Собираясь приглушить свет в гостиной на ночь, Намджун скептическим взглядом окидывает баррикаду из книг в углу и деликатно покашливает. – Тэхен, я знаю, что ты там. Его удостаивают шуршанием страниц, что уже хорошо, и он решается подойти ближе, чувствуя такую вину, будто пнул любимого плюшевого щенка. – Тэ, я… - он усаживается на мягкий синий ковер и рассеяно тыкает в него пальцем. – Ты же понимаешь, что снимать баллы за нарушения – моя обязанность старосты? Лучше я сниму пять баллов, чем кто-то из преподавателей заметит и снимет пятнадцать. Из-за горы книг слышится хмыканье. – Тэ, ты устроил игровой турнир гадальными картами. За одной из книжных башен показывается растрепанная пепельно-русая макушка. – У нас разве запрещены азартные игры? – На уроке прорицания, представь себе, ДА. Тишина за книгами звучит подозрительно удовлетворенно и Намджун вспоминает, с кем имеет дело. – Как и на любых уроках, Тэхен. И не давая разжалобить себя обиженному сопению, продолжает: – И вообще, имей совесть, ты все равно ходишь на прорицание, только чтобы пить кофе и чай. Слышится тяжкий вздох, переходящий в задумчивое – Что поделать, мы живем в обществе потребления… Намджун чувствует, как от лица отливает кровь, и старается звучать как можно более равнодушно, аккуратно интересуясь: – Тэ, ты случайно не трогал мои книги по магловской философии? Шуршание страниц прекращается, воцаряется злокачественная тишина, и Намджун со вздохом распластывается по ковру, упираясь взглядом в звездное небо. – Теперь ясно, кто сломал входную дверь в нашу гостиную… – Я ничего не делал! Обиженные нотки в голосе Тэхена резонируют с обидой Намджуна на Сущее, и это немного приподнимает ему настроение. – Всего лишь ответил на вопрос Голоса двери парой вопросов о смысле бытия и довел его до экзистенциального кризиса... Тишина становится очень грустной, и Намджун, кажется, потихоньку понимает, где зарыт корень зла. Ма-а-аленький такой корешок. – Как там дела у Чимина?.. – Замечательно. Как хороший лекарь, нащупавший больную мозоль, Намджун хочет ее проколоть – Не ревнуешь его к Юнги? …но в итоге оттаптывает. Из-за баррикады слышится то ли всхлип, то ли шипение, и несколько толстых книг приземляются в угрожающей близости от его лица, едва не расплющивая его профиль в идеальную гладь. – Да он выглядит так, будто его биполярный экспресс переехал, боже. Нет, конечно, Чимин мне рассказывал, что у него deaddy-кинк, но… – Сколько, говоришь, вы с ним не общались? – День. Масштаб возможной катастрофы на данном этапе носит абсолютно трансцендентный характер, и Намджун четко осознает, что, если сейчас не спасти Тэхена, спасать придется Хогвартс. Он встает с пола, поворачиваясь лицом к шаткой стене из книг и ласково приговаривает: – Тэ, давай ты вылезешь оттуда, и мы нормально поговорим. – Не могу, у меня лапки. – Эй, серьезно, я не буду тебя больше ругать и не сниму баллы за дверь, обещаю… – Я, блять, тоже серьезно. Одна из книжных башен опасно накреняется, и в щель между ними просовывается коротенький коготь. Намджун трогает его с каким-то суицидально-эмпирическим интересом и думает, что апокалипсис в мире волшебников должен начаться именно так. *** В больничном крыле пахнет одиночеством и тоской. Такой странной смесью чистоты и едва уловимого запаха еще теплого осеннего солнца, нагревшего своими лучами стекла. Чимин взволнованно окидывает взглядом пустые застеленные кровати в поисках Тэхена, но нигде его не видит. Зато слышит какой-то подозрительный стремный звук, доносящийся из-за ширмы в конце комнаты. Осторожно заглядывает за нее и в ужасе прикрывает ладонью лицо. Не плакать. Не плакать, не плакать, не плакать. Мальчик на койке напоминает мумию. Руки и ноги зафиксированы на специальных подставках, а сам он затянут в бинты и гипс так, что виднеются одни лишь глаза. Осталось только обернуть его тело в пупырку, и можно транспортировать на тот свет. Чимин присаживается на самый край кровати и сглатывает ком в горле. – Прости меня, пожалуйста, – сипло шепчет, избегая взгляда внимательных карих глаз. – Если бы я только был тогда с тобой рядом, этого бы не произошло... Из-под кровати вылезает серый немного чумазый кот и нагло трется о его ноги, пачкая пылью джинсы. И смотрит так понимающе и грустно, что в пору выброситься от чувства вины из окна. Чимин, едва сдерживая слезы, гладит разок тыкающуюся ему прямо в ладонь кошачью голову и решается все же посмотреть в глядящие на него с немым укором глаза. – Это… Это твой новый друг?.. – Ага. Голос Тэхена почему-то звучит откуда-то справа. Наверное, потому что этот кусок дерьма сидит у его ног голым задом на полу и как ни в чем не бывало продолжает тыкаться затылком ему под руку. И пока Чимин раздумывает над тем, каким тупым предметом можно проверить, девять у него жизней или одна, продолжает: – Его зовут Чонгук. – Это он тебе сказал? – Не совсем. В Тэхена прилетает больничной пижамой, и слышится усталый голос мадам Помфри: – О Мерлин, оденься и оставь ты наконец в покое Чонгука! Он закатывает глаза и громким шепотом прибавляет: – Это почти единственная фраза, которую я от нее слышу. Чонгук то ли вздыхает, то ли покашливает, и Тэхен поспешно вскакивает, мягко поправляя ему подушки. Чимин наблюдает за его бережными движениями, и нет, желание посмотреть, сможет ли тот приземлиться на четыре лапы, если его выкинуть из окна, вовсе никуда не девается… – Кстати, – Тэхен наконец натягивает штаны и забирается к нему на колени. – Я по тебе очень скучал. …просто тонет в волнах облегчения, нежности, радости и стаде хищных мурашек оттого, как восхитительно ему мурчат на ухо. В ходе этого процесса выясняется, что эта фантастически безмозглая тварь еще летом задумала стать анимагом и несколько месяцев скрывала этот факт от своего лучшего друга. Учитывая возраст и опыт в магии Тэхена, естественно, завершение процесса дало сбой, и он рисковал остаться с лапками до конца своей жизни, но каким-то чудом все обошлось. Ну как обошлось. Чимину в висок упирается острое кошачье ухо. – Извини, я пока плохо это контролирую. Чимин со смешком коротко дует в него, и немедленно получает обиженный царап в ребро. – А что с Чонгуком? – примирительно интересуется он, на что Тэхен грустно вздыхает и слезает с его коленей. Он достает из прикроватной тумбочки несколько бутылок Костероста, и Чимин готов поклясться, что в глазах замотанного в бинты мальчика читается ужас. – Он разбился на квидичче весной. Вдребезги, как видишь, - Тэхен наливает лекарство в большой стакан и вставляет в него гибкую прозрачную трубочку, другой конец которой осторожно просовывает под бинты. – Мадам Помфри сказала, что об этом чуде тогда трубили все газеты... «Мальчик-который-выжил». Большие глаза Чонгука наполняются слезами, когда он медленно втягивает в себя обжигающую нутро жидкость, и Чимину за него почти физически больно. За несколько мгновений воздух так пропитывается сочувственным напряжением, что он почти благодарен, когда Тэхен покусывает его любопытным и многозначительным – Ну и как он? Чимин фыркает и смущенно пихает его в плечо. – Почему именно «он», а не «вы» или «ты» ?! – Потому что для «вы» нужно больше, чем несколько дней, а «ты» уже выглядишь так, будто кое-кто учился целоваться не на помидорах, а на дементорах… Чимин мучительно краснеет и хочет прикрыть горящие губы рукой, но углы нахальной прямоугольной улыбки становятся мягче, а беспокойство в глазах – острее. Ему очень важно, чтобы Тэхен из-за него не порезался, и поэтому – Он… Чимин пытается подобрать слова, но они утекают сквозь пальцы. Длинные тонкие пальцы, которые касаются его так, будто они знакомы тысячу жизней и в каждой друг друга теряли. – Понимаешь, это как… Он беспомощно прижимает ладонь к груди и не знает, как объяснить даже себе, откуда там взялась эта цветочная опухоль, и чем он заслужил друга, который не позволит ему взломать себя изнутри, прошептав тихое – Понимаю. *** Чимин еще не умеет плавать в оттенках и полутонах, и Юнги не хочет, чтоб он захлебнулся. Уголь его волос покрывается снегом, лицо, как и в любое другое мгновение, бесстрастное, а рука, накрывающая его пальцы, холодная и мелко дрожит. – Я напишу для тебя значения. И оттого, насколько страх потерять в его волосах – ослепительный, Чимин закрывает глаза. Он неловко и неудобно берет его кисть, подносит к губам и ведет по костяшкам тихим – Не смей. И наблюдает из-под ресниц, как его нежность разливается по Юнги розовым. Этот цвет будет брызгать по насыщенному увлеченному зеленому, когда Юнги будет подтягивать его по зельеварению, а Чимин – исправлять ошибки в его докладе по травологии. Расцветать тонкими перышками по его уставшему серебристому при его появлении в пуффендуйской гостиной, где Юнги лежит на кушетке с ногами, напоминая пригревшегося на солнце ужа. Вплетаться в одинокое море, когда ему снова от близких нет писем, а Чимин посылает ему сову с другого конца стола. И темнеть до дымчатого возбужденного фиолетового, когда однажды во время поцелуя его руки уверенно опустят на обтянутые школьными брюками ягодицы. – Только не в Выручай-комнату, – шепчет он, со знанием дела продолжая вылизывать рот Чимина. – Я не буду касаться тебя на протраханной насквозь кровати. Ну, впрочем, как и на любой другой. Для их первого раза Юнги не без помощи Тэхена найдет способ безопасно протащить их через нору под Гремучей ивой в единственное, на его взгляд, действительно укромное место. – Визжащая хижина? – нервно смеется Чимин. – Ты серьезно? На голове Юнги пожар из волнения, а пальцы, деликатно оплетающие его запястье, очень горячие. – Закрой глаза. Чимину неуютно и страшно, но он доверяет слепо, как умеют только в шестнадцать лет. Покорно плетется за ним по скрипучим ступенькам куда-то наверх, пока дверь за ними не хлопает и не становится удивительно тихо. Не дожидаясь разрешения, он все же открывает глаза и не может удержаться от удивленного вздоха. Его внимание тут же приковывают золотисто-медовые деревянные стены, поблескивающие свежим лаком в бликах камина, и большие желтые подушки, раскиданные по новехонькому, мягкому даже на вид матрасу в углу комнаты. – Ты очень любишь проводить время у нас в гостиной, и я подумал, что… Чимин одним плавным движением стаскивает с себя мантию, заставляя Юнги запнуться на полуслове. А затем, глядя ему в глаза, медленно расстегивает пуговицы на своей рубашке, наблюдая за тем, как его огненно-красные волосы постепенно гаснут до опасного фиолетового. После этого где-то в параллельной реальности рубашка наверняка красиво скользнула на пол, и Юнги повалил его на матрас, но здесь и сейчас манжеты плотно стискивают его запястья, и Юнги молча терпеливо возится с пуговицами на них. Стоит перед ним на коленях, подслеповато щурится, и Чимин медленно умирает от расцветающей розовым прямо у него перед носом макушки. – Может, тебе подсветить? – Ммм… – Юнги задумчиво касается губами его ладони. – Дай мне еще минутку… Последняя пуговица проигрывает в борьбе с тонкими цепкими пальцами, и Чимин с облегчением вздыхает, когда его руки окончательно освобождаются от рукавов. Злосчастная рубашка стыдливым комком сворачивается на полу, а Юнги так и продолжает сидеть у него в ногах, внимательно разглядывая его. Подводка на его глазах к вечеру слегка смазалась, и взгляд кажется более светлым и мягким. – Тебе не холодно? – тихо спрашивает он. Чимин слегка улыбается отрицательно качает головой. – Даже если сниму с тебя брюки с бельем? – Даже если снимешь, – шепчет в ответ. И пока Юнги раздевает его, он с трепетом запускает пальцы в отражение его души, вновь вспыхивающее волнительным красным. Когда он остается полностью обнаженным, Юнги обнимает его руками за бедра, утыкается носом в живот и тихо дышит, закрыв глаза. Он целует его на пробу, едва касаясь губами, и Чимину не то чтобы слишком, но из него все равно вырывается тихий всхлип. – Ты в порядке? – Все хорошо, просто… – Чимин стыдливо закусывает губу. Юнги понимающе кивает и еще более понимающе покусывает его бедренную косточку. – Я наложил оглушающие чары, - плавно ведет носом чуть ниже, – и нас не услышит ни одно привидение так же, как и мы не услышим их. Чимин не может сдержать улыбку и сладко вздыхает, когда поцелуи опускаются вниз по его бедру. Ему очень томительно и приятно, но он слишком волнуется, чтобы полностью возбудиться, и его прошивает дрожью, когда Юнги так же спокойно и ласково целует его полумягкий член. А затем одним плавным мазком языка проводит от головки до гладкого лобка, останавливаясь парой поцелуев на мелких порезах от бритвы. – Я могу?.. – Да, – шепчет Чимин, зачесывая назад сливовые от нежного возбуждения пряди, падающие ему на лоб. Юнги аккуратно берет его член в руку, закрывая глаза и обхватывая его губами. Не втягивает щеки, не заглатывает глубоко, а просто посасывает, оглаживая языком головку и вены. В каждом его движении – стремление не столько довести до оргазма, сколько попробовать, почувствовать Чимина всего и сделать ему просто приятно. Время от времени он останавливается, чтобы перевести дыхание, и Чимин помогает ему подняться с коленей, обнимая и легко целуя до тех пор, пока слабая боль в челюсти не уйдет, и Юнги не сможет продолжить. От этих неторопливых, старательных ласк напряжение из бедер по капле перетекает в низ живота, и колени Чимина слабеют. Член набухает достаточно, чтобы Юнги начал помогать себе рукой, неспешно двигая по стволу плотным кольцом, и тогда Чимин мягко отстраняет его от себя. Благодарно и бережно проводит пальцами по его распухшим чувствительным губам и тянет за собой на матрас. На то, чтобы избавить от одежды Юнги, уходит гораздо меньше времени, и уже через минуту они гибко оплетают друг друга, покрывая щеки и плечи неловкими смазанными поцелуями. Чимин жмется плотнее, так, чтобы лучше чувствовать горячую пульсацию на своем бедре, и плавно проводит ладонью по шелковистой бледной спине. – Хочу сделать тебе так же хорошо, – шепчет он в губы Юнги. Тот тяжело сглатывает, кивая, и разворачивает Чимина к себе спиной, прижимаясь сзади. Твердый член удобно и тяжело утыкается ему между ягодиц, и у Чимина кружится голова оттого, как Юнги глухо стонет сквозь зубы. Он с силой вжимается в него бедрами, а руками крепко обнимает за грудь и низ живота. Чимин закрывает глаза, сосредотачиваясь на его загнанном дыхании и ощущении сочащегося смазкой члена, ритмично трущегося о его вход. Он не видит Юнги, но чувствует его бешеное сердцебиение между лопаток и горячие губы, тихо стонущие от удовольствия ему в затылок. Чувство запредельной интимности происходящего окатывает его снова и снова, пока собственное возбуждение не достигает пика. – Коснись меня, – быстро шепчет он, – пожалуйста, сейчас. Юнги продолжает двигаться, но опускает руку чуть ниже, легко массируя подушечками влажную головку. Скользит ими по уздечке и с силой проводит большим пальцем по щели, заставляя Чимина от удовольствия изогнуться дугой и заскулить, запачкав ему руку и простыни. Перед глазами у него все еще немного плывет, когда Юнги, толкнувшись последний раз, обильно кончает ему между ягодиц и бережно прижимает его к себе. – Знаешь, – спустя несколько сладких мгновений выдыхает он ему в волосы, – кто-то из нас может встать, достать палочку, использовать Экскуро, и мы оба станем чистыми... Чимин хмыкает и разворачивается к нему лицом, слегка касаясь его влажного от пота лба своим. – Знаю, – тихо говорит он в приоткрытые губы. – А еще кто-то из нас может не вставать и вылизать другого начисто. И прежде чем он успевает поймать чужую испачканную в своей сперме ладонь, его опрокидывают на живот, прошептав – Я даже знаю, кто. *** Первокурсники обступили Хагрида со всех сторон так, что, сколько Чимин ни пытайся протолкнуться поближе, ему все равно видна только его косматая седая голова. Ему очень любопытно узнать, как преподаватель объяснит свое отсутствие в течение нескольких месяцев, но ледяной ветер, пробирающийся ему под шарф, заставляет его отвлекаться снова и снова. Ситуация усугубляется тем, что в поясницу ему настойчиво тычется нечто твердое. – Тэхен, – цедит он сквозь зубы, – не сейчас, я хочу послушать про магических существ. – Я тоже, – кошачий хвост щекочет Чимину ладонь, а его обладатель демонстративно на него не смотрит. – Душу на крестражи готов порвать, чтобы узнать, катался ли ты уже на гиппогрифе... Чимин напоминает себе, что за убийство его посадят. –...видел ли ты одноглазого василиска. За убийство его ждет поцелуй дементора. –…украл ли нюхлер твое сокровище. Всего лишь поцелуй дементора. Жалкую жизнь Тэхена спасает только громогласная просьба Хагрида достать учеников свои Чудовищные книги о чудовищах. – Чтобы открыть книгу, – привычно начинает профессор, - нужно погладить ее по корешку… – Или укусить ее первым. Тишину, которая воцарилась, можно резать ножом и мазать на хлеб, а можно дать ей немного подтаять и – Десять очков Когтеврану. Окрыленный, до конца урока Тэхен возбужден и сосредоточен, как котенок под кокаином. Уже после, когда плотоядный блеск жажды знаний в его глазах тускнеет до безопасного уровня, Чимин думает поинтересоваться у него, как дела у Чонгука, но его настойчиво дергают за рукав. – Пак, – кажется, ее зовут Дженни, но он плохо знает имена своих однокурсников, – староста Ким просил передать, чтобы ты подошел к нему после урока. Он будет ждать тебя возле кабинета профессора Флитвика на восьмом этаже ровно десять минут. Чимин почти физически чувствует, как вся кровь от его лица оттекает в пятки, и срывается с места, даже не прощаясь. Тэхен простит, Бог простит, а Сокджин не простит, если он опоздает. Скорее всего, Чимина ждет познавательный монолог о том, что с ним сделают, если еще хоть раз после отбоя не обнаружат в слизеринской спальне, потому что, в отличие от Намджуна, Сокджин скорее снимет с провинившегося кожу тонкими лентами, чем хоть один балл с факультета. Запыхавшийся, едва не пересчитавший носом ступени на каждом лестничном пролете, он добегает до двери кабинета за рекордные пять минут, но Сокджина там уже нет. То, что его там могло не быть изначально, доходит до Чимина лишь в тот момент, когда за его спиной раздается уверенное – Петрификус Тоталус. и он парализовано падает навзничь. *** Рано или поздно это должно было случиться, думает Чимин, по иронии судьбы лежа на полу в Выручай-комнате. Кричать бесполезно, язык надежно приклеен к небу Обезъязом, а собственная волшебная палочка аккуратно лежит прямо у него перед носом как завершающий штрих в картине того, как сильно он проебался. Во всяком случае, теперь он знает, кто именно его ненавидит. Сонхен, Чонхи и Минки, пятикурсники. Ему будут делать больно неприкасаемые в своем богатстве и чистоте родословной сукины дети. В подтверждение его догадок Чонхи улыбается ему с сочувствующей искренностью паука, а затем надевает сам и раздает двум другим медицинские перчатки. – Никто не собирается тебя калечить, не переживай, – Минки переворачивает его безвольное тело на спину. – Мы просто заботимся о том, чтобы не испачкать о твою кожу руки. Сонхен демонстративно откладывает их палочки в сторону. – У тебя не будет никаких улик. Никаких следов магического воздействия или физического насилия. Только чистая правда, с которой необходимо смириться. Чонхи берет с деревянного стола у стены мешок размером со среднюю подушку, по виду набитый песком, и подходит к нему. – Смотри, – говорит он, взвешивая его на руке, – это – твоя Слабость. Чимин уже понимает, что сейчас будет. Когда Чонхи замахивается, он инстинктивно закрывает глаза, и темнота взрывается для него чудовищной болью в солнечном сплетении. Воздух не выбивают, его разбивают так, что он впивается в легкие изнутри. – Эй, полегче, – Сонхен забирает у него мешок. – Мы же не хотим ему ничего сломать, не надо бить так резко. Вот, – он садится на пол сбоку от него. – Смотри и учись. В этот раз боль лопается шипами в его животе, и от ужаса происходящего у Чимина против воли наворачиваются слезы. Минки заботливо утирает их, мягко проводя ладонью в перчатке по его лицу. – А вот так выглядит Беспомощность, – шепчет он. – У нее вообще много обличий… Сонхен, сними с него обувь и покажи, что я имею в виду. Чимин глотает слезы и наблюдает, как с него сначала стаскивают ботинки с носками, а потом берут со стола обычную деревянную биту. – Ты должен твердо понимать, что бежать и прятаться ты больше не будешь. От ударов по пяткам боль прожигает кости до колен, и Чимин больше не может. Звук, с которым он надламывается – это тихий, глухой скулеж. – Ш-ш-ш… – наклоняется к его лицу Минки. – Твоя Ничтожность просто проявила себя, это нормально. Ты должен прочувствовать ее до конца и принять как неотъемлемую часть себя. Мы поможем. Сердце Чимина, кажется, останавливается, когда он чувствует пальцы на своем ремне. Пожалуйста. Пожалуйста, не надо. Унижение душит и ослепляет, когда с него аккуратно снимают брюки с бельем и переворачивают на живот. Все, что он может – чувствовать тошнотворное омерзение и страх, когда его голую кожу медленно оглаживают холодные руки в перчатках. Пальцы прохаживаются по его пояснице, скользят вниз по бедрам и возвращаются, замерев на его ягодицах. Голос Минки доносится до него, как сквозь толщу воды. – Ни один уважающий себя маг не захочет коснуться тебя. Это больное желание могло возникнуть только у психически больного полукровки, на чьем лице и мускул не дрогнул бы, даже если бы мы пустили тебя по кругу у него на глазах. Сонхен наклоняется к нему и шепчет, почти касаясь губами уха: – И знаешь, что самое забавное? Ты не только не сможешь рассказать никому о произошедшем, но и позволишь всему этому случаться каждую неделю, чтобы никакого несчастного случая не приключилось с ним. И всем своим раздавленным существом Чимин понимает, что это правда. *** Юнги привык проводить свою жизнь в темноте, но, когда Чимин рядом с ним начинает гаснуть, его прошивает глубокий и чистый ужас. Не за себя, а за того, кто к ней не привык и по своей природе не должен. Юнги светить не умеет совсем и поэтому скорее свернет себе шею, чем позволит Чимину перегореть. – Репаро, – выдыхает он в пшеничные волосы. – Репаро, – целует в щеки и лоб, обжигаясь о горячие слезы. – Репаро, – прижимает дрожащее, бьющее током тело к себе и на ватных ногах пытается удержать их двоих. И когда Чимин устает сопротивляться и просто беззвучно плачет ему в плечо, шепчет: – Я буду нести этот бред, пока ты не позволишь мне по-настоящему тебя починить. Умоляю, позволь мне, иначе я сам сломаюсь. Юнги хочется ударить себя, потому что он думает слишком громко, и Чимин даже с закрытыми глазами может эти мысли прочесть. Он так напрягается в его руках, что ему приходится выпустить его из объятий. Его красивое измученное лицо сейчас похоже на ту же маску, что Юнги каждый день видит в зеркале. И вблизи, глядя ему в глаза, видно, что свет в нем держится не на гибкой проволоке, а на треснувшем раскаленном до бела стержне. Юнги видит, что Чимин скорее добровольно погаснет, чем позволит его доломать. – Я… – он сглатывает, но голос все равно звучит сорвано. – Я не смогу ответить ни на один твой вопрос… Он смотрит на него долго и не мигая, и Юнги не знает, какой его цвет позволяет ему не столько услышать, сколько прочесть по его губам едва уловимое – …но если ты мне поможешь, к лету их у тебя не останется. *** Юнги ничего не спрашивает и просто делает то, о чем его просят. Каждую неделю занимается с ним дополнительно зельеварением и трепетно, из-под ресниц наблюдает за тем, как Чимин не светится, но мерцает. Сегодня по его просьбе они снова делают Эликсир радости, и Юнги, высыпая в желтую смесь иголки дикобраза, показывает ему, как правильно нагревать котел, потому что Чимина теперь интересует все. С какой силой перемешивать зелья, как лучше измельчать ингредиенты, как рассчитать дозу уже готового и еще множество мелких деталей, о которых не пишут в книгах, но которые Юнги знает чисто интуитивно. Часть приготовленного Чимин всегда забирает себе, и чем дольше они занимаются, тем страшнее от этого становится Юнги. Все, что они делают, со временем выстраивается в более чем четкую картину в его голове. Эйфоретики и обезболивающие, Умиротворяющий бальзам, Противоядие от истерики, различные вариации Усыпляющего зелья и наконец то, чего он больше всего боялся. – Чимин, я прошу тебя, – он мягко накрывает его руки, судорожно вцепившиеся в раскрытую книгу, и старается, чтобы голос не дрогнул. – Не надо. Чимин замирает, будто пойманный на горячем, и своей идиотской наигранной улыбкой режет его без ножа. – Юнги, это всего лишь сильное снотворное… – Это Напиток живой смерти, – его голос все же ломается, переходя в шипящий шепот, – и его не зря, мать его, так прозвали. От его слов Чимин едва уловимо вздрагивает и с грохотом роняет книгу на пол. – Чимин, – он берет чуть влажную ладонь в свои и льнет к ней щекой. – Чимин, пожалуйста, посмотри на меня. И дождавшись, когда на него поднимут взгляд, аккуратно выводит губами по маленькой линии жизни – Поклянись, что не станешь его делать и пить. Тишина в ответ оглушает беззвучным звоном, а прикосновение мягких пальцев к виску просачивается под ребро сквозняком. С таким трепетом обычно касаются ран, которые кровоточат. Юнги чувствует умирающее в муках тепло на своей щеке и разбивается о нечитаемое и пустое – Клянусь. *** Сокджин не умеет ошибаться в людях. У него удивительный нюх на жажду Жизни, а не существования – качество, которое определяет настоящего слизеринца, и которое с пеной у рта будут очернять все, кому оно от природы чуждо. Эту волю дышать полной грудью он почувствовал в Пак Чимине с первого взгляда. Но сейчас, когда Хогвартс наводнила полиция, значение имеет не то, что он чувствовал, а то, что он видел. Он и все остальные свидетели по делу унесшего жизнь троих учеников несчастного случая. Роковой, он бы даже сказал, случайности… – Ким Сокджин, приготовьтесь к проведению процедуры легилименции после Мин Юнги. Кусая до крови щеки, чтобы сдержать улыбку, он закрывает глаза и с энтузиазмом распахивает свои воспоминания для случайного зрителя, не имеющего ни малейшего понятия о гениальности разыгрываемого перед ним спектакля. Даже Сокджин сначала не понял, что он в нем простой актер. Все началось с того, что посреди ночи его разбудил едва слышный скрип закрывающейся двери в слизеринскую спальню. Вопреки расхожему мнению, ничто человеческое Сокджину не чуждо, и ему стало любопытно взглянуть, кто и ради чего в здравом уме решил ослушаться его запрета покидать ее. И не то чтобы он был слишком удивлен, заметив этих троих, но Чимин… В его выражении лица было что-то пронзительно мертвое. Он шел, как на казнь, и чтобы разобраться в происходящем, надо было действовать осторожно и издалека. Сокджин незаметно следил за ними всю дорогу и не мог понять, куда идут эти четверо, пока они не покинули замок через внутренний двор и не остановились на середине деревянного моста, ведущего к Каменному кругу. Чимин подошел вплотную к перилам и медленно посмотрел вниз. Сокджин был слишком далеко, чтобы расслышать, но похоже он сказал что-то, что привело Чонхи в ярость. А дальше все произошло слишком быстро. Руки Чонхи на плечах Чимина, двое других, тут же бросившихся их разнимать, и он сам, не успевающий пробежать и трети моста, чтобы все это прекратить. Хлипкие старые перила не выдержали, и все четверо на его глазах сорвались в пропасть. А Чимин каким-то чудом зацепился рукой за деревянную балку под мостом. В голове Сокджина пропадает ощущение пальцев, грубо листающих его воспоминания, и он с облегчением выдыхает. – Спасибо, можете быть свободны. Молодой полицейский задумчиво делает какие-то пометки в блокноте, и Сокджину не нужно даже заглядывать ему через плечо, чтобы убедиться: все полностью сходится, никаких новых деталей. Потому что Чимин-и действительно потрудился на славу. За неимением доказательств скрыть от всех жестокие унижения и избиения, чтобы защитить любимого человека. Полгода у него на глазах варить разные зелья для безуспешной борьбы с депрессией. Сломавшись, решиться на самоубийство на глазах собственных мучителей, но все же передумать в последний момент… Идеально. Если бы не одно маленькое «но», ставящее большой знак вопроса на всех счастливых для Чимина случайностях в этом происшествии, включая самого Сокджина. Неполный пузырек Феликс Фелицис, найденный в его тумбочке. Концентрированная удача, которую нужно томить полгода после приготовления, прежде чем использовать. В предсмертной записке, найденной там же, Чимин не указывал ничьих имен, лишь попросил прощения у близких и написал, что выпил его, чтобы не было страшно и ему точно не помешали. Сокджин незаметно улыбается своим мыслям. Бедняга. Вот же не повезло. *** Юнги забирается на больничную койку Чимина с ногами и прижимает его к себе. Замирает и, кажется, даже не дышит. Обнимает так, будто тот не выжил, а только что умер у него на руках. Последнее, что Намджун видит, прежде чем их оставить – то, как снежно-белые пряди сплетаются с поседевшим пеплом и на концах расцветают рассветными. Поднимаясь на шестой этаж, от усталости он едва не пересчитывает носом ступеньки. Это был чудовищный день, и теперь все, что Намджун хочет – выкурить перед сном одну обычную сигарету в ванной для старост, глядя Ким Сокджину в глаза. Но вселенная плевать хотела на его желания, и поэтому все, что Намджун может – чуть не сбить взъерошенное гриффиндорское недоразумение с метлой подмышкой и загипсованной по локоть рукой. – Ты случайно не видел Тэхена? Намджун оценивает блеск слабоумия и отваги в огромных карих глазах с каким-то суицидально-эмпирическим интересом и думает, что апокалипсис в мире волшебников должен начаться именно так.