VS

Юнги любит, когда детвора любопытными чирикающими стайками облепляет витрину, плотно впечатываясь носами в стекло. Любит где-то очень, очень глубоко в душе, в трещинке чуть глубже Марианской впадины. Любовь эта маленькая, плоская и очень стремная, как и все, что может выжить на такой глубине. Сонно шаркая прямо в тапках на пыльную улицу, он шелестит: – Еще раз замечу отпечатки пальцев на витрине – откушу их плоскогубцами. Наигранная воробьиная паника, с которой мелочь разлетается – не более, чем дань уважения. Чумазые лица караулят из-за угла, когда змей заползет в свою нору, чтобы снова подлететь любоваться его сокровищами, а сам змей, в свою очередь, ждет возвращения самых смелых, чтобы прихвастнуть новейшими из них. Не поймите неправильно, Юнги не гордая мать, тыкающая всем и каждому под нос сморщенный плод своих усилий. Он что-то среднее между папой Карло и Виктором Франкенштейном: его совершенные дети вселяют ужас и восторг. Ему самому – в том числе. Кряхтя, Юнги взваливает на плечи пока еще крепко спящего BTS-RM. Он специально не дает своим куклам имен, чтобы хоть немного ослабить морские узлы, которыми он к ним привязан, но. Понимающие пытливые взгляды по ту сторону витрины не обманешь. Прежде, чем включить кнопку питания, он бережно расправляет синий V-образный воротник на матроске и смахивает несуществующую пылинку с темно-синих брюк. Юнги не столько видит, сколько слышит вздох группки детей, когда его мальчик открывает глаза, и лицо его нет-нет да потрескивает маленькой довольной улыбкой. Несколько особо бессмертных мальчишек, забывшись, тут же прижимают ладони к стеклу, чтобы привлечь внимание сонно моргающей куклы, и Юнги деликатно напоминает им, что так делать не стоит, проводя большим пальцем по шее. От реакции публики BTS-RM расплывается в широкой смущенной улыбке и неловким движением стаскивает с русой макушки широкополую соломенную шляпу в знак приветствия. Уже через пару мгновений дверной колокольчик взволнованно дергается, и Юнги с паучьим любопытством кушает взглядом того из юных зевак, кто все же решился заглянуть в его паутину. Долговязого симпатичного мальчишку-лицеиста, в чьих оленьих глазах черным по белому читается «я сегодня впервые прогулял урок», очевидно, не интересуют ни кэбы на радиоуправлении, ни механические котята, ластящиеся к ногам, ни цветы на солнечных батарейках. Он уверенно спотыкается мимо них, тормозя на почтительно-безопасных двух метрах от Юнги. – Сколько? – Сколько что? Юнги заинтересованно приподнимает брови. – Сколько стоит Намджун? Видя непонимание на его лице, мальчик робко указывает пальцем в сторону его последнего детища, и червь сентиментальности мягко вгрызается в тухлое сердце Юнги. Одно дело безымянная кукла, но если для кого-то это уже Намджун... Юнги тяжко вздыхает, называя цену вдвое дешевле. *** Жизнь в лавке игрушек идет своим чередом. Что-то покупают, что-то Юнги наотрез отказывается продавать, а что-то дает попробовать совершенно бесплатно. – Если этот котенок до завтра сломает лапку, – заговорщически шепчет он на ухо маленькой попрошайке, – я сломаю лапку тебе. Девочка с серьезным видом кивает, пряча игрушку за пазуху, и Юнги, пока не передумал, быстро надевает на тонкую шею заводной ключик. С чистой совестью и отвратительным предчувствием он уже собирается вешать на ночь табличку «ЗАКРЫТО, И УПАСИ ВАС БОГ ВЫНУДИТЬ МЕНЯ ОТКРЫТЬ ДО 9 УТРА», когда в помещение, едва не выбивая колокольчик с двери, вваливается какой-то несносный щенок. Грязные следы на полу уже вызывают желание надавать свернутой газеткой по крупному носу, но сверток с чем-то подозрительно похожим на его детище, который держат настолько небрежно, прошивает Юнги интенцией утопить маленького сукина сына в пруду. Мальчишка, не мигая, мажет по нему черными углями глаз и наконец выдает чистосердечное: – Я сломал куклу, которую папа подарил мне на день рождения. В вашем магазине могут ее починить? Юнги хочется ответить «в моем магазине могут только симметрично сломать косоруких владельцев», но маленькая кисть, выглядывающая из свертка, одним своим безжизненным видом зашивает ему рот. Он молча кивает на прилавок, и мальчишка с видимым облегчением укладывает на него свою ношу. Узлы на свертке легко поддаются длинным цепким пальцам, и уже через несколько мгновений Юнги чувствует себя не столько акулой, готовой растерзать жертву, сколько обычной жалкой рыбой, выброшенной на горячий песок. Его губы беспомощно приоткрываются, но воздух горит где-то в горле. Первое, что он замечает – потеки засохшей искусственной крови из широко распахнутых треснувших глаз и сбитый подбородок. Он инстинктивно отводит взгляд ниже, но короткие золотистые волосы не скрывают свернутую шею, а белое платье, больше напоминающее погребальный саван или смирительную рубашку – очевидный надлом в механизме позвоночника. Юнги совершенно точно не мастер этой куклы, но он скорее позволит распилить себя и вынести из лавки по частям, чем отдаст ее сейчас назад застывшему истуканом мальчишке. – Так вы сможете его починить?.. Юнги вздрагивает от звука тихого, ничего не выражающего голоса. – Его? – Да, – взгляд на мгновение пристыженно опускается. – Это кукла-мальчик. У Юнги слишком много вопросов, на которые ответ будет омерзительным, и он предусмотрительно не задает ни один. – И все же, у вас получится?.. Я готов дорого заплатить. Юнги искренне забавляет настырность, с которой этот папенькин сынок интересуется судьбой своего подарка, но пока что все, что он может пообещать – Если у меня не получится – это обойдется тебе гораздо дороже. *** Возвращение куклы к жизни похоже на закрытый показ в анатомическом театре. Максимально закрытый: однажды, когда Юнги по дурости не задернул шторы в мастерской, случайные зрители заботливо вызвали полицию. Юнги учится на своих ошибках и теперь не только задергивает шторы, но и старательно грохает ставнями прямо себе по пальцам. От резкой боли он вгрызается в помпон на ночном колпаке, чтобы не оскорблять слух мирно сопящих соседей, и спустя несколько минут непредвиденных страданий расставляет свечи по периметру своего рабочего места. Такое чувство, что он тут призрака с того света выманивать будет, честное слово. Он заботливо накрывает искореженное кукольное тело простынкой по плечи и откидывает светлые волосы со лба. Треснувшие глаза с окровавленными ресницами интимно заглядывают ему прямо в душу, и Юнги ловко оканчивает сеанс гляделок, извлекая их щипчиками из глазниц. Когда-нибудь он точно отбросит коньки от ночного кошмара, да. Но сегодня… Сегодня он с легкостью запустит руки по локти в глубокий внутренний мир очень маленького и очень мертвого тела и сделает все невозможное, чтобы его оживить. Дольше всего Юнги возится с механическим сердцем. Упрямое, своенравное, сначала оно не хочет заводиться вообще, а затем начинает не столько биться, сколько отбиваться от его пальцев. Ударяется о решетку ребер с азартом буйного сумасшедшего, намеренного размозжить себя о стены палаты. Но оно бьется, каким-то чудом – бьется, и Юнги с облегчением разбивается, засыпая под его рваный стук. *** Кто-то просыпается с петухами, а кто-то – с первыми болями в пояснице и солнечным светом, настырно протекающим из оконной щели. Юнги беспомощно стонет, затыкая последнюю попавшейся под руку тряпкой, и обессиленно падает щекой на что-то мягкое и упругое. Он почти успевает снова заснуть, когда чувствует, как его голову очень деликатно сдвигают куда-то вправо. Если точнее – носом в тазовую косточку. И прежде, чем его панически подорвет со стула, на макушку ему уверенно ложится маленькая ладонь. – Лежите-лежите, – громким шепотом. – Вы просто очень щекотно дышали. И если бы Юнги знал, чем все закончится, он бы поставил в своей жизни точку на этом моменте, уткнувшись губами в мягкий теплый живот. Если бы. Но вместо этого он ставит себе синяк на локте, отбиваясь от чужой ласки, и от греха подальше заматывает мальчишку в простыню, как в паранджу. Сквозь ткань незамедлительно раздается тихое и улыбчивое – Я Чимин. А вы?.. А он все еще чувствует прикосновение его пальцев. Слегка резиновых на ощупь, очевидно и топорно искусственных. Коротких, пухлых. И в этом простеньком несовершенстве – абсолютно естественных. Чем дольше Юнги смотрит на высунувшееся из-под ткани сияющее синтетической жизнью лицо, тем больше понимает: Чимин некрасив кукольно, но очарователен по-человечески. Жуть какая. Он резко тянется к кнопке выключения на чужом затылке, но пристыженно застывает, споткнувшись на умоляющем взгляде подобранных им самим серых стекляшек. – Простите. Я больше не буду задавать вопросов. Обреченное, будто бы ожидающее наказания. Юнги складывает один плюс один и получает «я оторву тому сукину сыну руки и ноги». – Эй, – его пальцы нервно касаются светлых вихров, замирая в подобии неловкой ласки. – Все в порядке. Я тебя не обижу. Широко распахнутые глаза Чимина фокусируются на его лице с едва слышным жужжащим звуком, а в уголках его губ вновь расцветает неуверенная улыбка. Юнги будет отрицать это с пеной у рта, но. Уже в тот момент, когда его запястья дружелюбно коснулась детская ладонь, он украдкой вручил в нее вместе с рукой гербарий, оставшийся от его сердца. *** Юнги привык чувствовать себя солидным родителем, из которого его дети вместе с потом, кровью и слезами вымывают кальций и нервные клетки, но упорно не отзывается на «господин Мин». Даже самое звонкое и уважительное. Даже шепотом на ухо. В кои-то веки ему хочется быть просто Юнги, но у Чимина не поворачивается язык, а у него – суставы, чтобы, играя, бегать за ним по лавке, доказывая, что ему в самом деле нет еще тридцати. Юнги жмурится от светлой макушки, просяще тычущейся ему в ладонь, и со странным щемящим чувством натравливает на Чимина самое озорное свое детище – BTS-V. В лавке тут же становится очень громко и весело. В душе – горько совсем чуть-чуть. Но все это мелочи по сравнению с тем, как Чимин прыгает по углам солнечным зайчиком, делая то, для чего его создали изначально – играя и принося радость детям, заглядывающим в обитель Юнги. Уже на второй день после починки его движениям возвращается гибкость. На третий в глазах перестает мелькать страх, когда ощупывают позвонки его шеи и осматривают почти невидимый шов на подбородке. А на пятый день Чимин сидит у него в мастерской, глядя на себя в зеркало, и, высунув кончик языка, увлеченно рисует себе золотой краской веснушки. Заметив в отражении Юнги, он радостно улыбается, глядя ему в глаза. – Как думаете, Чонгуку понравится? *** Первым, что Чимин в своей жизни увидел, было задумчивое детское лицо с по-взрослому усталыми глазами. А первым, что он услышал, было – Не стоило, пап. Вроде уважительное, благодарное по тону, но очень и очень правдивое в том, как его грубовато забрасывают на плечо, когда дверь в комнату закрывается. Вниз головой знакомиться не очень удобно, но он все же цепляет пальцами краешек строгого школьного пиджака. – Меня зовут Чимин. А тебя? Мальчик замирает испуганным ужиком и крепче впивается пальцами ему в поясницу. – Разочарование семьи Чон. Не ядовитое, нет. Отравляющее его самого. Чимин не успевает даже ахнуть, как оказывается на книжной полке. Он неловко мажет пальцами по чужим рукам, помогающим ему усесться удобнее, но тепло живой кожи тает, едва его коснувшись. Чимин чувствует себя птенцом на жердочке и с любопытством оглядывает свою клетку, покачивая ногами в синих башмаках. Вокруг ни игрушек, ни картин на стенах, ни мягкого коврика на полу. Ни одной краски ярче коричневого. Только кровать, худенький шкаф да огромный стол, заваленный книгами. И мальчик, смотрящий на него снизу вверх взглядом не пойманной птицы, а пожизненно заключенного. Чимин очень, очень хочет ему помочь и протягивает вместо ладони для рукопожатия – Чем бы ты хотел заняться? но делает только хуже. Черные глаза стремительно наполняются влагой, будто Чимин дал пощечину задремавшему в них детству. – Это не имеет значения. Мальчик отворачивается к столу и принимается торопливо раскладывать гору учебников, воздвигая между ними невысокую стену, через которую не стоит перебираться. Чимин чувствует это каждой своей шестеренкой. Он осторожно берет в руки толстый книжный том, в который упирается бедром, чтобы хоть как-то себя занять, и на его титульном листе видит выведенное каллиграфическим почерком

Собственность Чон Чонгука

Чимин грустно улыбается, понимая, что еще у него общего с его бумажным соседом: им вместе суждено пылиться на полке. *** Чонгук – прилежный, послушный ребенок. Это ясно с первого взгляда. Он маленькая дрессированная пиранья, день и ночь грызущая гранит науки и за любую ошибку прогрызающая дыры в себе. После разговоров с отцом те всегда кровоточат сильнее. Чимин может лишь догадываться, какое будущее выкраивают для Чонгука, но пока что день за днем наблюдает за тем, как ради него от его хозяина отрезают куски. Вместо того чтобы стать хоть какой-то отрадой, Чимин – лишь возможность, которой Чонгук никогда не сможет воспользоваться. Почти живое напоминание о том, что он слишком долго решает простые задачи и сам себя лишает времени на игру. И поэтому Чимин замолкает. Это лучшее, что он может сделать – стать немым укором. Слиться со стенами, чтобы мальчику не было больно его замечать. Чимину кажется, что у него получается. Через неделю взгляд Чонгука уже не задерживается на нем, и внутри растекается ноющее облегчение. А за месяц он настолько привыкает сидеть без движения в удушливой тишине, что даже не сразу понимает, что происходит, когда однажды ночью с громким грохотом оказывается на полу. Чимин удивленно осматривается в темноте, пока до него не доходит, что полка, на которой он сидел, в конце концов сломалась под его тяжестью. И меньше всего на свете ожидает услышать тихое – Ты в порядке? Чонгук обеспокоенно смотрит прямо на него, и от этого больнее, чем от удара. Чимин улыбается, потому что не может солгать. – А ты? Риторические вопросы ставят самые нужные точки. Мальчик опускает взгляд, и Чимин ждет, что тот соберет с пола упавшие книги и пойдет дальше спать. Вот только, на мгновение задумавшись, вместо нескольких книг тот почему-то поднимает с пола его самого, подхватывая под колени. Чимин замирает в его руках, потому что единственное свободное место, куда его можно усадить, он случайно сломал, а это значит… Он с сомнением косится на плоский шкаф, надеясь, что он каким-то чудом влезет туда и не помнет одежду. Все еще продолжает думать об этом, даже когда чувствует под спиной мягкое. – Это пока полку не починят, хорошо? По напряженному лицу мальчика Чимин понимает, что это не столько вопрос ему, сколько просьба вслух себе самому. И все равно немного неверяще кивает. Он пододвигается на кровати спиной к стене вплотную, чтобы Чонгуку было достаточно места, но она настолько узкая, что даже несмотря на это они оказываются нос к носу. Чонгук тут же закрывает глаза, и Чимин, чтобы не смущать его, следует его примеру, сосредотачиваясь на ощущении учащенного теплого дыхания у себя на лице. Оно не замедляется даже через десять минут, с головой выдавая то, что его обладатель совершенно точно не спит. Поэтому, когда Чимин чувствует, как ему в ключицы осторожно, будто бы случайно вжимаются носом, он почти верит, что каким-то чудом заснул он сам. Бережно приобнимая мальчика, он улыбается, зажмуриваясь до несуществующих под искусственными веками звезд. Улыбается и жалеет, что не может заплакать. *** Эти маленькие объятия шарнирных рук становятся огромной причиной жить для Чонгука. Он по-прежнему не может выкроить время на игру с Чимином, но целый час, который ему удается тайком отвоевать у сна, он наслаждается едва слышными колыбельными, которыми тот целует его висок. Чонгук помнит сотни формул, но не знает ни одной детской песни, ни одной сказки из тех, что нашептывает ему по ночам игрушечный мальчик. О злосчастной полке, на которую он по глупости и в отчаянии забросил единственное небезразличное к нему существо, Чонгук предусмотрительно не говорит отцу ни слова. А когда спустя несколько недель тот все же обнаруживает поломку сам и чинит ее, надежнее привинчивая к стене – торопливо заваливает на нее часть учебников со стола под слишком понимающим, слишком мягким стеклянным взглядом. Отныне Чимин целый день сидит на его кровати и по негласному разрешению читает те несколько толстых художественных книг, что у Чонгука есть. Сам же он так поглощен уроками и подготовкой к экзамену, чтобы получить разрешение на обучение экстерном, что даже не замечает, как тот, затерявшись в «Повести о двух городах» Диккенса, однажды от тоски стягивает с его рабочего места учебник по физике. Все, что случается после – самый сладкий, самый глубокий вдох перед тем, как жизнь выстрелит ему в легкие. Чимин схватывает на лету все, обо что Чонгук со своими простыми человеческими мозгами набивал себе шишки, за что получал пощечины от отца. Догоняет его за неделю, проглотив втихомолку еще несколько книг, и осторожно берет за руку, предлагая двигаться дальше вместе. Подставляя свое обтянутое клетчатой рубашкой плечо, чтобы Чонгук больше никогда не упал. И Чонгук по дурости своей с благодарностью, с облегчением соглашается. Он думает, что с объяснениями Чимина будет соображать быстрее. Он не думает и даже не замечает, в какой момент он перестает спрашивать и вникать, а просто записывает его решения под диктовку. С тех пор он справляется со всеми своими заданиями почти в два раза быстрее, и, кажется, впервые за всю его короткую жизнь у него появляются время и силы на детство. *** Пока нет результатов, Чонгук не уверен, что прошел через все круги ада экзамена, но чувствует себя так, будто каждый из них прошел через него. Он растоптан, а в голове все еще горят уравнения, задачи, формулы и законы, незнание которых не освобождает от ответственности. От последней не освобождает даже щекотный шепот Чимина, но его резиновые мягкие пальцы, успокаивающе поглаживающие шею, слегка-слегка ослабляют удавку вины. Чонгук судорожно вздыхает, ерзая по кровати чуть ниже и пряча лицо на его груди. Такой по-человечески теплой от беспрерывно работающей механики, нагревающей ее изнутри. – Ты сегодня герой, Чонгук-и, – слышит он тихое и смешливое в темечко. – Как насчет совершить еще один подвиг и спасти прекрасную даму? Чонгук протяжно стонет в стык синей и голубой полосок на рубашке куклы. – Ну, – Чимин смеется и легонечко дергает его за волосы на затылке, - или прекрасная дама может спасти тебя… – Было бы идеально. Спустя несколько минут ленивой возни Чимину все же удается растормошить его, и в поисках женской одежды они совершают набег на комнатушку пожилой экономки. Они наугад хватают из ее сундука первую попавшуюся тряпку и шустро покидают место преступления, но стоит двери его комнаты за ними захлопнуться, Чонгук развернув белый комок, заливается неловким румянцем. – Это мерзко. – Это мерзко, но наша прекрасная дама не привередлива. Чимин улыбается так, что его лицо давно б уже треснуло, будь оно из фарфора, и с довольным видом выхватывает из его рук накрахмаленную ночнушку. – А теперь отвернись. Чонгук терпеливо ждет, пока тот возится с пуговками на рубашке и завязками бридж, и поворачивается, только когда раздается деликатное покашливание. Если честно, Чимин похож не на прекрасную даму, а на ее привидение, но Чонгуку немного страшно вовсе не от этого. Просто тот пригож абсолютно нелепо, и весь его вид вместе с наигранно кокетливой улыбкой вновь вызывает в груди странное, томительное ощущение. Только теперь Чонгук отчетливо чувствует не бабочек, а шелкопрядов, обвивающих нитями нежности каждое его ребро. – Эй, – от затянувшейся тишины улыбка Чимина гаснет и теперь лишь робко мерцает на его губах. – Все хорошо? Чонгук не уверен, но зачем-то кивает. Длинные белые рукава свисают подбитыми крыльями, но до него долетает контрастно-щебечущее – Я тебе нравлюсь? Шутливое, пальцем в небо. А попавшее в точку, от которой во вселенной Чонгука маленький Большой взрыв. – Очень. Чимин замирает, и его хорошенькое простое лицо как никогда похоже на кукольное. Он глуповато моргает раз, второй, и Чонгуку даже кажется, что он слышит тихий щелчок в его голове. А может быть, в сердце. Черт его разберешь, когда он оказывается так близко и касается его губ своими. Сразу же порывается отстраниться, но Чонгук протестующе тычется в них в ответ. Он очень аккуратно клюет сначала верхнюю, а потом нижнюю, без малейшего сожаления отмечая, что на вид они намного мягче, чем на ощупь. Светлые волосы щекочут ему щеку, и он улыбается в свой первый поцелуй. – Спасибо, что спасла меня, прекрасная дама, – ласково шепчет он в приоткрытые губы. Чимин улыбается в ответ и поддевает его крупный нос своим тонким и маленьким. – В следующий раз в ночнушке спасать меня будешь ты. *** Это был долгий и очень тяжелый день, потому сразу после ужина, оставленного ему на столе в гостиной не подозревающей об их коварстве экономкой, Чонгук заваливается спать прямо в одежде, и Чимин с удовольствием присоединяется к нему, оплетая его гибким нежным осьминогом. – От меня лавандой несет за километр… – вздыхает он, путаясь ногами в своем временном недоплатье. – Зато этой ночью нам точно не страшна моль, – зарываясь носом в его волосы, хихикает Чонгук. – Но ведь есть вещи намного страшнее моли… Чимин замирает, давая ему секунду на осознание грядущего нападения, но Чонгук слишком тормоз, чтобы уклониться от щекотки. Лишь после короткой борьбы, перемежающейся с требованиями мольбы о пощаде, ему удается поймать руки Чимина и прижать его своим весом к матрасу. – Тебе конец, – довольно шепчет он в аккуратное ухо. А потом дверь в его комнату резко открывается, ударяя по нему эхом собственной угрозы. – Тебе конец, Чонгук. Тихое, истекающее холодной яростью. До боли знакомые руки стаскивают его с кровати и впиваются ему в плечи. Он еще никогда не видел отца таким злым. – Мой секретарь, – лицо мужчины искажается хищным оскалом, – по моей просьбе зашел проверить, не вывесили ли результаты экзаменов сегодня… Чонгуку кажется, ему вот-вот сломают ключицы одними большими пальцами. – Догадайся, кого не было в списках рекомендованных в экстернатуру. Щеку незамедлительно опаляет болью. – Ленивая бестолочь. Я работаю сутки напролет, чтобы твоя больная мать не ушла на тот свет, у меня нет возможности оплачивать тебе репетиторов. Ты обещал мне, что справишься сам. Чонгук не может выдавить в свое оправдание ни слова. Ему кажется, что происходящее – просто ночной кошмар. Этого не может быть на самом деле. – Ты знал, что у меня нет больше денег ни на твое обучение на стационаре в старшей школе, ни тем более в университете. И собственными руками загубил свою единственную возможность на нормальное будущее. Реальность стынет у него в жилах, не давая ему вдохнуть, и перед глазами идут темные пятна. – Ты загубил будущее всей семьи, Чонгук. Голос отца дрожит, и злость в нем так тесно переплетается с отчаянием от безнадежности, что Чонгук больше не знает, кто из них делает другому больнее. Хватка на его плечах ослабевает, и он вновь решается взглянуть в изрезанное усталостью и тревогами лицо своего благодетеля и палача. Погасшие угли глаз больше не выжигают его и теперь нечитаемо смотрят ему за спину. – Я надеялся, что этот болванчик будет тебя развлекать после учебы, но и подумать не мог, что играть с ним ты будешь вместо нее… Я доверял тебе. Господи. Только не это. Чонгук опережает широкий шаг отца и бросается на кровать, закрывая собой напуганного, растерянного Чимина. Вот только взрослый сильный мужчина с легкостью отрывает от его груди игрушечного мальчика. Отрывает вместе с сердцем, Чонгук чувствует, как оно судорожно бьется у него в горле, и от ужаса у него не получается даже закричать. Он хватает пальцами воздух, а не беспомощно тянущиеся к нему руки. Чимин не пытается отбиваться, но все его существо мелкой дрожью трепещет в грубо сжимающих его руках. Его босые ноги сначала жалко мажут по пустоте, но, когда он понимает, что ставить на пол его не собираются, безвольно повисают. – Простите, – тихо, затравленно говорит он. – Я больше не буду ему мешать. – Именно. Кукольные глаза Чимина широко раскрываются в осознании, когда одна из цепко сжимающих его рук ложится ему на шею. Чонгук успевает только с воплем броситься отцу в ноги за мгновение до тихого хруста, после которого хрупкое тело с силой швыряют об пол. А дальше – тишина. Весь его мир сужается до сломанной игрушечной жизни. Веки на треснувших от сотрясения стеклянных глазах Чимина конвульсивно подрагивают, и Чонгук, замерев, пока отец не выйдет из комнаты, молча пачкает взгляд в искусственной крови, стекающей по его щекам. Как только дверь закрывается, мальчик подползает к нему на коленях и горячо, сбивчиво шепчет на ухо, заглушая немую истерику у себя внутри: – Я найду мастера, который все исправит, слышишь? Его рука невесомо касается растрепанных светлых волос, а шепот становится сиплым, надрывным. Чонгук сам почти не слышит себя, когда беспомощно тычется губами в чужой висок. – Он вернет тебя. Он вернет тебя, и, как только смогу, я обязательно заберу тебя, ты мне веришь? И будто в ответ на его слова, веки куклы вздрагивают в последний раз, доверчиво отпуская жизнь. *** Чонгук укутывает тело в простыню и перевязывает импровизированный сверток шнурками. Дождавшись, когда далеко за полночь свет в кабинете отца погаснет, он незамеченным выскальзывает из дому, крепко прижимая Чимина к груди. Но, как бы Чонгук ни старался нести его разбитое тело как можно бережнее, уже через полчаса он понимает и чувствует смысл выражения «мертвый груз». Да, Чимин весит намного меньше настоящего ребенка-подростка, но, поскольку ему никогда не приходилось таскать ничего тяжелее пары учебников, сейчас даже два десятка килограмм заставляют мышцы на его руках болезненно ныть. Чонгук не рискует взвалить Чимина на плечо, чтоб ненароком не повредить его еще больше, и поэтому часто останавливается отдышаться и передохнуть, с растущей тревогой внутри понимая, что не успеет добраться с окраины до центра города до рассвета и его пропажу точно обнаружат. Вот только все это перестает иметь значение, когда он, кое-как доползший к полудню до единственного известного ему адреса магазина игрушек, обнаруживает на его месте салон мод. Сердце Чонгука ухает в пятки, и он без сил упирается лбом в витрину, ставящую его перед фактом: он больше не знает, куда ему идти. Следующий час он тратит на то, чтоб найти того, кто подскажет. А остаток дня – чтобы окончательно потеряться в городе. Взмыленный и уставший, он кое-как обнаруживает несколько магазинов, но ни один из них не занимается починкой кукол. И когда он уже смиренно готовится пойти со своим драгоценным камнем ко дну, мелкий чумазый мальчишка, околачивающийся в одном из них, протягивает ему спасительную соломинку. – Сходи к господину Мин. И не бойся. Он злой, но добрый. Отыскав нужный адрес за пару минут до закрытия лавки, Чонгук сразу убеждается и в первом, и во втором. Узкие глаза с порога пересчитывают ему кости тяжелым взглядом, но, когда замечают в его онемевших руках сверток с Чимином, вспыхивают больше не злобой, а болью. Чонгук смотрит в них и понимает, что не может заплакать. Слезы – это жалость к себе, а во всем случившемся виноват лишь он сам. – Я сломал куклу, которую папа подарил мне на день рождения. В вашем магазине могут ее починить? Пожалуйста. Умоляю. *** Чимин с нежностью отзывается о Чонгуке, но на осторожный вопрос, делали ли ему когда-либо больно, смотрит выпавшим из гнезда воробьем. – Я это заслужил. Юнги, собиравшему, как мозаику, его выбитые позвонки, этого ответа более, чем достаточно. Если понадобится, чтобы спасти, он посадит Чимина в клетку из своих же костей. А пока есть возможность – садит к себе на колени, позволяя смотреть, как он пародирует бога, вдыхая не в прах, а в шестеренки с резиной жизнь. Вдыхая частички пыли с золотистых волос, и, громко чихнув, выдыхая в макушку ругательства и несбывшиеся поцелуи. Выдыхая и натягивая на лицо маленькую улыбку, которая почти рвется, превращаясь в оскал, когда через несколько дней в лавку заходит Чонгук. Юнги бесплатно получает билет в первый ряд не в театр одного актера, а в цирк одного урода. Дерганного, сверлящего жадностью в глазах-омутах, будто маленький оголодавший зверь. – Вы починили Чимина? – Нет. Юнги врет, но ненависть, которую он источает каждой порой – абсолютно правдива. Мальчишка чует ее, вспоминая его угрозу при их первой встрече, и сжимает челюсти до проступающих над висками жил. Это идеальный, созданный в персональном аду Юнги момент, чтобы из-за деревянного ящика вслед за заводным плюшевым пауком выполз BTS-V. – Чимин-и? Клянусь, я выключу тебя до Рождества, ты, маленький кусок… – Он наверху, в мастерской. Мне позвать его? Чонгук смотрит на него дико и непонимающе, и Юнги отгрызает себе кусок щеки, стараясь сохранить лицо. – Пока что Чимин не готов. У меня займет еще не меньше недели, чтобы устранить все последствия того, что ты наделал. Ударением на последних словах он приставляет к горлу мальчишки нож, царапающий его междустрочным А сейчас убирайся. *** Юнги может сколько угодно сыпать угрозами, но по факту, воплоти он хотя бы одну из них – его тело, перетянутое подарочной веревкой в районе шеи, уже давно бы отправилось на тот свет. Он по закону не имеет права не отдать владельцу тело его куклы. Можно, конечно, за услуги выставить такой счет, чтобы мальчишка беспомощно клацнул зубами, но что-то Юнги подсказывает, что рано или поздно тот достанет любую названную им сумму. У него есть всего неделя на то, чтобы придумать, как уберечь Чимина, и расшатанные, как молочные зубы, нервы, чтобы не спать по ночам. В одну из них Юнги находит решение и теряет то, что делало его человеком. Он старательно прячет моток колючей проволоки в груди, чтобы Чимин не заметил и не поранился, протянув к нему руки, но мальчик по-человечески проницателен и все чаще засиживается с ним допоздна. Ждет, когда бдительность Юнги начнет клевать носом, чтоб незаметно стащить его боль. Но он сонно накрывает ладонью шустрые пальцы, хороня ее так глубоко, что на гнили распускается искренняя улыбка, которой Чимин верит. Верит и безоговорочно подставляет затылок, когда Юнги говорит, что хочет выключить его, чтобы проверить кое-какую механику у него в голове. Он не повторяет одних и тех же ошибок дважды и укладывает Чимина в коробку к BTS-V, предусмотрительно выключенному сразу же после инцидента недельной давности. И только после этого спускается в лавку, где ждет посыльный с причиной, по которой он безошибочно попадет в ад. Последний начинается не после смерти, а здесь и сейчас, когда Юнги распечатывает ящик. Было легко по каталогам отыскать за городом фабрику, которая изготавливает кукол модели JMN. Сложно достать хрупкое, ни в чем не повинное существо и переодеть его в жуткую ночную рубашку. Руки дрожат и не слушаются. Юнги чувствует себя палачом, готовящим мученика на заклание. То, что он делает – не выход, а всего лишь глухая стена, ограждающая одну жизнь, и наковальня, о которую наверняка разобьется другая. В ту ночь он не смыкает глаз. Мальчишка, карауливший открытие лавки, очевидно, тоже. Он прямо с порога зачитывает тихим голосом без эмоций его приговор. – Вы починили Чимина? Юнги кивает. Не кривит душой не столько потому, что это правда, а потому, что было бы, чем кривить. Он молча подводит Чонгука к прилавку, на котором лежит никогда не живший и не умиравший Чимин. Мальчишка тяжело сглатывает и, не мигая, пожирает глазами спящую куклу. – Сколько с меня? Юнги кусает губы, чтобы истерически не назвать цену тридцать сребреников, прежде чем выдавливает из себя ледяное – Нисколько. Ядро памяти восстановлению не подлежало. Он больше не знает тебя. Он включает на затылке кнопку питания, и игрушечный мальчик мягко открывает глаза, одаривая склонившегося над ним Чонгука сонной улыбкой. – Привет. Меня зовут Чимин. А тебя? И беззаботно улыбается еще ярче, когда его личный Понтий Пилат благодарно бросается на шею Иуде. Прежде чем сбросить с себя цепкие тонкие руки, Юнги шипит на прощание – Чтобы духу твоего больше никогда не было в моей лавке. Вот только мальчишка все равно светится таким искренним счастьем, что на мгновение Юнги верит, что перед ним самый обычный ребенок, а не чудовище. Всего на мгновение. *** Проходит год с тех пор, как господин Мин его починил. И несколько месяцев с тех пор, как Чимин начал потихоньку себя ломать. Не буквально, конечно, потому что Чонгук обязательно за ним вернется и расстроится, если с ним что-то случится. Но отбиваться от длинных холодных щупалец одиночества и тоски Чимину становится все труднее. Единственное, что спасает – теплые и белые, как кипяченое молоко, пальцы доброго мастера, успокаивающе растекающиеся по его вискам. Чимин морщит нос от ласковых щекотных прикосновений, обнимает и виснет тряпкой на худой вешалке чужих плеч. Господин Мин старается его утешить, бормоча в висок едва слышное – То, что нас не убивает, делает нас сильнее. Возможно, у людей это действительно так, но Чимин не человек. Он чувствует себя даже не механическим, а стеклянным. Чувствует, что то, что его закаляет, делает его хрупким перед любым ударом. Ему страшно, что он может разбиться, порезав того, кто бросится его собирать. Руки, обнимающие его, достаточно чуткие, чтобы это почувствовать, и держат его почти невесомо. – Давай на праздники съездим на ярмарку игрушек в соседнем городе? Чимин благодарно кивает, соглашаясь с очевидным и междустрочным Ни один магазин не работает в эти дни. Твой хозяин точно бы не пришел. Через неделю господин Мин аккуратно погружает товар на повозку, а Чимин следит, чтобы BTS-V так же аккуратно не стащил его в лавку назад. Мягко забрав виляющего хвостом щенка у привязавшегося к половине игрушек друга, он кладет его цепкие руки к себе на плечи. – Играй со мной. BTS-V тяжко вздыхает и не выпускает его из объятий всю дорогу. А господин Мин, скукожившись на сидении рядом с извозчиком, время от времени украдкой бросает ему смеющиеся взгляды. Чимин ловит каждый из них и крепко прижимает к груди. В городе, куда они приезжают, так много детей и подростков, что у Чимина от восторга щемит искусственное сердце. – Здесь просто много бесплатных школ-пансионов, которые спонсируют меценаты, – с раздражением перекрикивает радостный галдеж толпы мастер. – Мало кто об этом знает, иначе вообще яблоку негде было бы упасть. Чимин широко улыбается и машет мальчику, с восторгом тыкающему на него и на BTS-V пальцем. Последний остается рядом с каким-то знакомым господина Мин присмотреть за сохранностью товара как главное заинтересованное лицо, пока они ищут распорядителя ярмарки, чтобы зарегистрироваться. В то время, как мужчина возится с заполнением бумаг и шипит на ушлого продавца, который пытался пролезть без очереди, Чимин с любопытством рассматривает шумный праздник игрушечной жизни вокруг них. Вездесущих торговок сладостями и шипучками, из чьих сумок маленькие голодные ловкачи точно успеют незаметно вытаскать треть товара. Мальчиков и девочек в пестрой школьной форме, которые бурными разноцветными волнами набегают с одного стенда на другой, снося с пути зазевавшихся воспитателей. Изящных дорогих кукол в пышных платьях, кокетничающих с юными покупательницами и смущающихся, когда ими изредка подходят полюбоваться алеющие щеками мальчишки. Чимин улыбается, скользя взглядом по толпе, и совершенно случайно задерживается на светлой макушке, обладатель которой, вертя головой, с таким же восторгом рассматривает посетителей. И оказывается им самим. Он знает, что не уникален, но глупое чувство радости все равно переполняет его, когда он начинает размахивать руками, в попытке привлечь внимание другого Чимина. Вот только кто-то другой делает это куда лучше, и он с интересом переводит взгляд на того, кто заставил озариться таким неподдельным счастьем его отражение. Того, кто быстро подносит к губам пухлые кукольные пальцы и хулиганит маленьким, никем в толпе не замеченным поцелуем. Того, кто искренне любит его и никогда не предаст. И прежде, чем сердце Чимина скажет иначе, он резким ударом заставляет его замолчать.