this chaos's on the rise

Мы так сильно желали быть хоть кем-нибудь любимыми, что не заметили, как начали разбивать чужие сердца, и нам ничего за это не полагалось: ни наказания, ни тюремного срока. Хотя боль, которую мы несли, в тысячи сотен раз по силе превосходила любую другую. ******* Всю ночь и все утро я провела абсолютно бессмысленно. Если люди приходили на эту землю, чтобы беспрерывно приносить что-то в этот мир, будь то зло или добро, я провалила свою миссию. Руки меня не слушались, ноги намертво прилипли к покрывалу, и порой я даже не была уверена, дышу ли. Я вышла из дома в семь сорок пять, чтобы оказаться в школе раньше остальных. Только застигнув Нуру, выходящей с парковки, я подлетела к ней и с ходу, не здороваясь, спросила: — Можно мне на время переехать к тебе? Нура сначала слегка опешила, а затем собралась и задала вполне ожидаемый вопрос: — Что-то случилось, Эва? И хотя я уже ни один раз придумывала свой колкий, не слишком откровенный, но достаточно честный ответ, под ложечкой засосало, и коленки мои затряслись так сильно, что все мысли, какими бы они не были, напрочь вылетели из моей головы. Я не могла откровенничать даже с самой собой и так сильно старалась забыть, выбросить все то, одна мысль о чем заставляла меня содрогаться, что, возможно, тогда уже и сама не знала, что со мной случилось на самом деле. Было ли это так плохо, как я помню, или в несколько тысяч, а то и больше раз хуже? Теперь, наверное, мне и не у кого спросить об этом.  — Да… то есть нет, ничего такого, о чем стоило бы беспокоиться. Нуре такой ответ не слишком понравился, но она, не став допытываться, спокойно кивнула, мол, ладно, живи, если хочешь. Нура была таким другом, о коем я даже мечтать прежде не могла бы. Ее готовность помочь независимо от ситуации восхищала меня, а безграничная забота по отношению к людям, ею любимым, подначивала верить в лучшее. Никогда прежде я не встречала такого открытого, но в то же время сильного человека, как она, и уверена, что никогда не встречу вновь. Сатре снимала квартиру где-то в центре Осло, на перекрестке между двумя главными улицами, в паре километрах от школы. Из ее окна открывался вид на самый центр, огни которого ночью сияли, подобно рождественской елке. Я бывала там пару раз, но никак не могла запомнить дороги. — Я заплачу за себя, хорошо? Спать на полу могу, и это ненадолго. Нура снова кивнула, непонимающе глядя на меня, и до того сильно мне хотелось довериться ей, что виски загудели от боли. А доверие в наше время — высшее из искусств. ******* Домой я пришла уже вечером. Солнце еще висело над линией горизонта, но уже почти не светило, и на город напал сумрак. Оказавшись в своей комнате, я, не теряя времени, вытащила из старого шкафа в гостиной свою походную сумку, купленную еще в далеком двухтысячном для вылазки в горы, и принялась запихивать в нее свои вещи: мятую одежду, дешевую косметику, фотографии в икеевских рамках. Я сгребала все, что только могла, боясь оставить после себя хоть что-нибудь, что можно было бы выкинуть, разломать, разбить. Дом был чист, пахло тут моими любимыми цветами, изредка мылом и черным шоколадом. Здесь давно уже ничего не осталось от матери, кроме полароидных карточек, пылящихся в фотоальбоме, пустого шкафа и почти всегда заправленной двухместной постели. На прикроватной тумбе остался стоять, лениво прислонившись к ножке алюминиевой лампы, потрепанный снимок — единственное напоминание о том, что когда-то меня любили. Трогать я его не стала, подумав, что мне он, в конце концов, совсем не принадлежит; а еще на какой-то короткий миг я понадеялась, что увидев его, мама опомнится, бросит свои глупые, отвратные мне отношения и впервые за многие годы наберет мой номер не для того, чтобы осыпать меня упреками или извинениями, а просто сказать, что понимает и любит. Больше я бы и не попросила. Я в последний раз короткими взглядом окинула свою комнату и поспешила убраться, пока не стало слишком поздно. Как только мы поговорили с мамой, она отменила все свои планы на ближайшие две или даже три недели, собрала чемоданы и взяла билеты на ближайший рейс до Норвегии. Уже через пару часов они с Ригом оказались бы на пороге нашего дома, а я не была готова к этой встрече. Как бы сильно я не жаждала увидеть маму, как бы сильно мне ни хотелось заключить ее в свои объятья, и, даже если она не спросит, рассказать ей о том, как прошел мой день, у меня сосало под ложечкой от одной мысли о том, чтобы снова встретиться с Ригом. То была чистая, по-детски преданная любовь, не перестававшая жить в моем сердце, покуда оно могло биться. Умом я понимала, что вера моя нелепа, но сердцем… сердце мое, обоженное и потрескавшееся, давно остывшее почти ко всему, наивно продолжало надеяться, когда слышало имя матери. Когда-то давно, кажется, целую вечность назад, если не больше, Риг пообещал мне, что выполни я его условия, мы никогда не встретимся боле; что он забудет и меня, и мать, и пути наши больше не пересекутся даже по нелепой случайности. Воспоминания проели плешь в моей голове. Я хотела избавиться от них, но не знала как, поэтому сделала то единственное, что на тот момент казалось мне правильным — уехала. Нура с улыбкой встретила меня около подъезда, помогла занести вещи и вручила дубликат ключей. Я не знала, смогу ли я когда-нибудь отблагодарить ее за все, что она для меня сделала. — Спасибо, Нура. Спасибо тебе за все.  — Тут всегда тебе рады, Эва. Съемная комната Нуры, несмотря на ряд характерный различий, до безобразия напоминала мне мою собственную. И дело было, поверьте, далеко не в цвете обоев и мебели, нет, просто здесь, как и дома, я чувствовала себя в безопасности. Эскиль чертовски обрадовался моему переезду и убедил нас, что такое событие непременно нужно отметить. Праздновать мне хотелось не особо, но и сидеть в одиночестве — далеко не выход. Поэтому Эскиль позволил себе притащить на кухню целый ящик светлого пива и десять пачек чипсов лэйс со вкусом сыра, от которых ближе к ночи меня уже начало конкретно тошнить. Мы подключили айфон Нуры к старым, покрытым пылью колонкам. Они сначала ворчливо на нас зашипели, издали еще несколько странных звуков, а потом заработали. Музыка заполнила комнату, и вечеринка началась. Раньше я и представления не имела, как хорошо Эскиль умел поднимать настроение. Мой телефон неустанно вибрировал уже больше часа. Короткое «мама» светилось на экране время от времени, а потом появлялся незнакомый мне номер, и я предполагала, что он принадлежал Ригу. Черт бы его побрал. — Не будешь отвечать? — перекрикивая музыку, спросила Нура. Я покачала головой. И в этот момент у Сатре и у самой зазвонил телефон. Увидев входящий номер, она чертыхнулась и бросила мобильник на диван. Тот сделал пару пируэтов и приземлился боком на бархатную подушку. — Кто это? Раздался звонок дверь. Нура быстро вырубила колонки из розетки, сделала большой глоток пива (ее первый за весь день) и повернулась ко мне. — Можешь открыть дверь и сказать, что меня нет? Эскиль совершенно не умеет врать. Эскиль и правда, казалось, не способен был лгать. Это порой смущало, но и в то же время безусловно радовало. Хоть кто-то в этом мире, пусть и не по собственному желанию, мог оставаться предельно честным в любой ситуации. Кто бы там, то есть за дверью, ни стоял, а мысленно я уже придумала ему пару таинственных имен, его приход Нуру не особенно порадовал. Потому думать я долго не стала и пошла выпроваживать незваного гостя за лестничную клетку. Но, видит Бог, небо давно свалилось бы нам на головы, если бы все в жизни было настолько легко. Около лифта, привалившись спиной к стене, стоял сам, черт бы его побрал, Вильям Магнуссон. И я бы непременно задалась вопросом, что же он тут забыл, и как отыскал квартиру Нуры среди других, совершенно однотипных, ничем не отличающихся друг от друга квартир, если бы его вид, мягко говоря, не привел меня в откровенный шок. Лицо и шея Магнуссона было изуродовано тонкими царапинами, малиновыми кровоподтеками и хорошо заметными на бледной коже синяками. Я попыталась отыскать хотя бы одно живое место на нем и не смогла. Вильям походил на побитого щенка. Я поздновато обратила внимание на то, что Вильям, сам еле-еле стоявший на ногах, крепкой хваткой держал кого-то за плечи. И, наверное, мне бы стоило удивиться гораздо сильнее, если бы это оказался не Кристофер Шистад. На Шистада мне везло так же сильно, как самолетам на авиакрушения посреди Атлантического океана. Не став спрашивать, я схватила его за свободную руку и затащила в квартиру, захлопнув за нами дверь. Несмотря на то, что я обещала Сатре, оставить их валяться в луже крови на лестничной клетке казалось неуместным. Совсем скоро Нура, испугавшись воцарившему молчанию, вышла в коридор и так и осталось там стоять с открытым ртом. Я и сама до сих пор не могла подобрать нужных слов, а потому продолжала угрюмо молчать, стараясь не глядеть в их сторону. — Извини, — улыбнувшись, прохрипел Магнуссон. — У меня больше нет знакомых, которые бы жили поблизости, идти далеко, а сесть за руль сейчас было бы хреновым решением. Нура не стала возражать, она просто пропустила их в квартиру, не обращая внимания ни на грязь, ни на кровь, которую они оставляли после себя. Да и, впрочем, тогда это не казалось чем-то важным. Вильям бросил Криса на некогда чистый диван, в то время как Нура уже убежала за аптечкой, шепча что-то одному Богу известное себе под нос. В воздухе повис легкий металлический запах, и не осталось никакого сомнения, что вечеринка была окончательно прервана. — Я думаю, его несколько раз задели ножом, — сказал Вильям, его голос сошел на шепот. Я видела, как дрожали кисти его рук, и впервые для себя поняла, каким, несмотря на всеобщее мнение, был Магнуссон на самом деле, а был он по-настоящему сопереживающим и до бестолкового верным другом. Гребанное дерьмо. Если Вильям выглядел хуже не куда, то Крис своим видом напоминал саму смерть. Кровь отлила от его щек и рта, пухлые губы приобрели совсем не свойственный ему какой-то тошнотворно болотный оттенок. Неожиданно страх, абсолютно панический и мне не характерный, сковал все мое тело с головы до пят. Я столько раз стояла у той грани, у которой сейчас находился Крис, но никогда в жизни не видела, чтобы то происходило с кем-то другим. И вид этот настолько поразил меня, что я не знала, куда деваться от охватившей меня паники. Боже, сколько еще раз они решат, что в силах тягаться со смертью, прежде чем наконец помрут? Протрезвела я быстро. Выпитый мною алкоголь точно по волшебству испарился. — Подними его, — приказала я и стащила первые попавшиеся мне на глаза ножницы с канцелярского стола Нуры. Если Крис действительно схватил пару ножевых, как говорил Вильям, то не стоило рисковать и стягивать с него пропитанную потом и кровью одежду, правильнее было ее разрезать и выкинуть ее в мусорное ведро. Когда от красной мокрой футболки ничего не осталось, я смогла нормально оценить уровень опасности. Порезов было всего два: оба не слишком глубокие, не смертельные, но довольно большие, кровоточащие и неприятные. Такие не задевали никаких жизненно важных органов, но доставляли максимум боли. Один, длиной около семи сантиметров, начинался у плеча и тянулся прямо к локтю, другой располагался прямо у торса и размером ни чуть не уступал первому. Оба выглядели по-уродски и нуждались в помощи медиков, но смертью не грозили. Я облегченно вздохнула, и у Вильяма словно гора с плеч упала. — Тут нет ничего такого, с чем нельзя было бы справиться, но ему срочно нужно в больницу наложить швы, иначе будет хреново, — сообщила я. — Ему нельзя в больницу, — тут же отрезал Магнуссон. Эскиль стоял, прижавшись спиной к стенке и выглядел до одури смешно. Будь ситуация иной, я бы даже немного посмеялась над ним. Помнится, в тот момент я совсем забыла и о матери, и о Риге, и обо всех остальных своих проблемах. — Эскиль, — обратилась я к парню. Он чуть приоткрыл глаза. — Иди в аптеку, купи как можно больше обезболивающего и хорошую медицинскую иглу. В комнату вбежала запыхавшаяся Нура с аптечкой в руках. Щеки ее покраснели от жара, волосы растрепались, и выглядела она еще более напуганной, чем я. Эскиль, кивнув, тут же исчез в темноте коридора.  — Что ты собираешься делать? — удивился Магнуссон. Я кинула беглый взгляд на Криса, который уже начинал приходить в себя, морщась от боли и яркого света. Мне даже на миг стало его искренне жаль, а потом я начала придумывать тысячу способов задушить его за устроенный им цирк. Какого черта?  — Зашить это дерьмо, конечно, — закатила глаза я. Нура обеспокоенно глянула на меня:  — А ты уверена, что знаешь как? — О, — улыбка далась мне с трудом. — Более чем. Спорить они не стали, спрашивать тоже, а я и не думала, что смогла бы рассказать. По крайней мере, пока. С тем же отчуждением, что смотрят безумцы в глаза настигающей их смерти, я глядела на больного Криса, и представляла себя его стоящим на грани пропасти — именно таким было это чувство, когда боль охватывает застывшие от жара конечности и лишает тебя любой возможности двигаться. Остаешься только ты и мысли, настигающие тебя; мысли глупые и безрассудные, ничего не значащие при свете дня, но такие важные в ночи. Эскиль вернулся уже через пять минут. Покрасневший и запыхавшийся, но с большим пакетом из аптеки в руках. Мы за краткое мгновенье смели все с кухонного стола, а прежде на нем чего только не было: и грязные окурки от сигарет, оставленные Эскилем во время нашей импровизированной вечеринки, и стеклянные, наполовину полные бутылки пива, и чипсы, не вызывавшие во мне больше прежней тошноты. Вильям, тяжело дыша и морщась от настигающей его на каждом сделанном им шагу боли, переложил на очищенный нами стол слегка постанывающего Криса. Нура положила передо мной аптечку, и дело осталось за малым (точнее за многим, но черт с ним). Крис открыл глаза и зло зашипел на нас. Даже сейчас, такой, очевидно, более чем беспомощный, он несомненно продолжал внушать страх.  — Сейчас будет порция обезболивающего, красавчик, — стараясь не потерять самообладание, усмехнулась я. — Вильям, держи его. Работа шла хреново. Несмотря на то, что Шистад не дергался, точно не впервой оказавшись в подобном дерьме, и старался не материться, хотя то у него выходило не слишком хорошо, остальные медленно, но верно сходили с ума. Когда дело дошло до наложения швов, хотя обезболивающее уже и должно было подействовать, я попросила Вильяма постараться держать Криса. Иногда препараты были слишком слабыми или срабатывали недостаточно быстро, чтобы приглушить боль до конца. Только выжидать и медлить мы не имели никакого права. Сказав, что рана не была смертельной, я не отрицала ее опасности. Швы у меня получались идеальные: ровные и аккуратные. Ложились они гладко, Z-образно. Иголка тянула покрасневшую кожу, и Крису порой приходилось слегка подымать руку. Отчасти я даже наслаждалась этим процессом, и как же неправильно звучали мои слова! Я даже какое-то время, несмотря на некоторую панику, позволила себе восхититься проделанной мною работой. Ох, черт! Практика. Вильям помог мне посадить Шистада, громко матерившегося на нас, и наложить повязки. Крис уже полностью пришел в себя, и обезболивающее ему ни разу не помогало. Тогда, естественно, по завершению проделанной нами работы, я достала из ящика хорошую такую бутылку водки и, сделав пару больших глотков, передала ее Крису. Я вымоталась.  — Пиздец, — наконец выдохнула я и рассмеялась, Нура подхватила мой по-настоящему истерический смех, и бутылка с водкой оказалась у нее в руках. Вильям уже успел умыться, и мы с Нурой принялись обрабатывать его синяки. Адреналин, бушевавший в моей крови, медленно сходил на нет, и мне пришлось приложить много усилий, чтобы не осесть на пол от усталости. Уже чуть позже, когда дымка улеглась, и все мы вернули себе способность мыслить ясно, мы собрались на разгромленной нами кухне, стараясь избегать встреч с осколками, оставшимися от некогда вполне себе целых, заполненных алкоголем бутылок. Я открыла форточку, и холодный ноябрьский ветер проник в квартиру, как будто впервые за целый вечер давая нам возможность дышать. Воздух не обжигал горла, потому что все внутри нас полыхало еще большим огнем. Мы дышали с трудом, первое время не двигались и не разговаривали, только громко дышали, совсем оголодавшие по кислороду. Мы вдыхали и вдыхали его в свои прожженные временем и сигаретами легкие.  — Вы должны нам, — наконец сказала Нура, тем самым нарушив так долго и уютно длившееся молчание. — Блядство. Что вообще произошло? — Якузы, — спокойно ответил Вильям, и Сатре плеснула ему перекиси на небольшую ранку. — Блять.  — Почему вы не пошли в полицию? — голос ее надрывался, и я поняла, что она совсем близка к тому, чтобы впасть в истерику. — Это жестоко. Я притянула Нуру к себе и приобняла ее за плечи. Она доверчиво положила голову на мое плечо и на время закрыла глаза. Уснуть бы ей не удалось, но Нура нуждалась в хотя бы единственной секунде спокойствия, и я ее понимала. — Нура, — растягивая гласные, тихо произнес Магнуссон. Руки его все еще немного дрожали, но теперь парень не выглядел таким напуганным, как прежде. — Полиция не поможет. Если бы могла, давно упекла бы этот мусор за решетку. Они должны понять, какую ошибку совершили, и, в конце концов, поплатиться за это. Слова Нуры встали комом у меня в горле: «С на­сили­ем нель­зя бо­роть­ся на­сили­ем. Все за­кон­чится пло­хо, Мун, и, по­верь мне на сло­во, пло­хо оно за­кон­чится не толь­ко для тех, кто дей­стви­тель­но ви­новен во всем этом.» Теперь я была согласна с ней полностью согласна: месть не вытесняет боль, только делает ее еще сильнее. — Ты ведь говоришь о Яне, да? Они подстроили его смерть. Нура не спрашивала, она утверждала, поэтому Вильям и не ответил. Он сосредоточенно смотрел куда-то ей за спину, словно оттуда, из темноты, кто-то мог выйти. Но никто не выходил, и темнота, пускай и пугающая до зуда в конечностях, оставалась самой собой. Ничего не смогло бы сделать ее страшнее, чем она уже была, и никто не смог бы разбавить ее уродства и притягательности. Крис молча сидел, привалившись больной спиной к стене. Силы давно покинули его, потому он даже не пытался что-либо предпринять. Просто лежал, искоса поглядывая на нас и хранил какой-то одному ему известный обет тишины. Так мы и провели всю оставшуюся ночь и утро без проблеска сна в глазах. Молча сидели, слушали тиканье настенных часов, лишь иногда отвлекаясь, когда кто-нибудь из нас доставал пачку сигарет, а их в тот вечер выкурено было много. Кухня старой квартиры Нуры Амалии Сатре в один кроткий миг превратилась в обитель крови и никотина, и никто из нас, детей, когда-то брошенных на произвол судьбы, не хотел ее покидать. А следующий день так и не наступил.