this chaos's on the rise

Мо­лодость — луч­шее вре­мя жить, ког­да есть для ко­го. ******* Когда я проснулся, настало утро. В коридоре играл джаз, пахло слегка подгоревшими тостами и женским кремом для рук. Солнце светило мне в лицо, и я зажмурил глаза, вспомнив, что в моей комнате шторы всегда оставались задернутыми. Сначала я так и лежал, не разлепляя век; прислушивался к чужим шагам за стенкой, мягкой музыке и теплому дыханию где-то рядом. Она сидела на другой половине двуспальной кровати со старой библиотечной книгой в руках. В мужской кофте почти на два размера больше ее собственного она выглядела просто очаровательно сексуально. Я с легким восхищением наблюдал за тем, как пальцы ее блуждали по обветшалым страницам, а губы подрагивали в немом шепоте, проговаривая вслух каждое прочитанное ею слово; в глазах ее полыхали то печаль, то страсть, и я, точно с ума сошедший, наслаждался ею всякой: и радостной, и грустной.  — И давно ты не спишь? — все еще не отрываясь от книги, спросила она меня. Давно ли не сплю? И в самом деле, сколько времени я, затаив дыхание, провел вот так, в полудреме глядя на нее? Я повернулся набок, и тело мое заныло от боли. Вот они, прекрасные последствия вчерашнего вечера. — Только проснулся, — солгал я. — А ты? — Я и не ложилась. Эва со вздохом захлопнула книжку и положила ее на прикроватную тумбочку. Беглым взглядом, ни капельки не смущаясь, она оглядела меня с ног до головы. Мун вообще не имела привычки стесняться (что иногда жутко удручало).  — Почему ты здесь? Я думал, ты осталась ночевать в комнате того рыжего парня. Она помолчала.  — Тут мне нравится больше.  — Значит, я тебе нравлюсь, Мун? — уточнил я.  — Не во всяком слове есть скрытый подтекст, Крис. Иногда нужно слушать. — Ты просто уходишь от ответа. Эва закатила глаза, но все-таки улыбнулась. Было приятно видеть ее улыбку.  — О чем та книга, которую ты читаешь?  — Пока не знаю. Может быть, о том, как плохо быть лишенным родительской любви, — передернув плечами, прошептала она. — Или, может, совсем не об этом.  — Думаешь, главный герой чувствует себя ненужным? — спросил было я. — Думаю, она еще слишком мала, чтобы понимать, насколько одинока, а еще немного сумасшедшая. — И сколько же ей лет? — Мало. — Так с какого, по-твоему, возраста люди имеют право чувствовать себя ненужными? Эва хмыкнула и, задумавшись на минуту, прикрыла глаза. — Вообще-то все твои бинты пропитались кровью. Я принесла новые, — она кивком указала на небольшой аптечный пакет. Мои повязки, не слишком заботливо наложенные Эвой, и в самом деле вчера почти потонули в крови. Поменять их было хорошей идеей.  — Спасибо, — слово было настолько непривычным для нас обоих, что, казалось, резало слух. Я не стал повторяться. Мун снова открыла книгу и, борясь со сном, сидела рядом со мной до тех пор, пока Нура не позвала нас завтракать. Тогда я не мог себе признаться, но сейчас, вспоминая, я могу с точностью сказать, что это был один из лучших моментов в моей жизни. И я клянусь, за прожитые мной девятнадцать мне было что вспомнить. Только мельком в дальнем углу комнаты я заметил набитую вещами походную сумку, на одной стороне которой красным маркером было выведено «МУН». ******* Эва спала, положив голову мне на плечо. Ее волосы приятно щекотали мой подбородок, и мне пришлось приложить максимум усилий, чтобы не чихнуть. Мун уснула, пока мы ехали в школу на машине Вильяма. Я не стал ее будить, потому что знал: последние несколько дней Эва почти не смыкала глаз. Тем более, мне нравилось чувствовать ее рядом, перебирать пальцами кончики ее спутанных рыжих волос и вдыхать пряный запах мяты и шоколада. Из кар­ма­на ее се­рого зам­ше­вого паль­то тор­чал край крас­ной за­жигал­ки. Я не знал, что она ку­рит; я во­об­ще о ней ни­чего не знал. Эва Мун бы­ла уди­витель­но ред­кой по­роды осо­бен­но скрыт­ных лю­дей. Та­ких не встре­тишь в стельку за бар­ной стой­кой пос­ле по­луно­чи, не затащишь в угол ис­по­ведаль­ни; та­ких хоть в кос­тер бро­сай, хоть кожу стягивай: ни сло­ва, ни единого чер­то­ва сло­ва не вы­тянешь. Ве­чер пос­ле пос­ледней дра­ки с Яку­зами я пом­нил смут­но. То день был плохой, но не са­мый. Боль, по­селив­ша­яся не то под са­мой че­репуш­кой, не то во всем бляд­ском те­ле, воп­ре­ки все­му, ме­ня бес­по­ко­ила не слиш­ком. По­рой она ме­шала сос­ре­дото­чить­ся, но был у нее и при­ят­ный эф­фект: я на­чинал чувс­тво­вать. И ни­чего на све­те не вос­хи­щало и не пу­гало ме­ня так силь­но, как уте­рян­ная ког­да-то спо­соб­ность быть вос­при­им­чи­вым к ми­ру: ощу­щать каж­дый вздох и вы­дох, лег­кую дрожь на прох­ладной ко­же, как ты­сячу вы­питых зал­пом, как двад­цать ножевых и колотых, что­бы на­мер­тво, без­думно и нав­сегда. Тот ве­чер поч­ти не сох­ра­нил­ся в мо­ей па­мяти, но кое-что я пом­нил точ­но: Эва бы­ла там. Знать не знаю, ка­ким чер­том, но имен­но хре­нова Эва Мун, и без то­го пос­то­ян­но око­лачи­ва­юща­яся у ме­ня в го­лове, ре­шила мне по­мочь. Я не нуж­дался в ее по­мощи; я ни в чь­ей по­мощи не нуж­дался, черт возь­ми. Но теперь, когда она, посапывая, лежала на моем плече, я почти позабыл о способности мыслить здраво. Почему бы ей не съебаться из моей головы? — Какой-то ублюдок занял мое место, — раздраженно оповестил нас Магнуссон. Эва сильнее уткнулась носом в мою куртку, но не проснулась. — Не будь идиотом, поставь куда-нибудь еще, — я улыбнулся словам Нуры. Вообще-то Нура поначалу была чертовски против этой поездки до школы, но Эва изменила ее мнение. Собственно, сама Эва ничего не говорила, но ее болезненный вид явно привел Сатре в замешательство. Сколько она уже не спала? День? Два? Характер у этой мелкой худощавой блондинки был, мягко говоря, несносный, но, думаю, именно это Вильяма в ней и привлекло. Он чертыхнулся себе под нос и поехал дальше, провожая взглядом черный пикап, нагло развалившийся на его месте. Вильям, назло всем всевышним богам, припарковал машину почти перед самым входом в школу и, вздохнув, вытащил ключи из замка зажигания. Магнуссон выглядел потрепанным и еще более вымотанным, чем после отъезда Нико из Норвегии. А, хочется отметить, одно только присутствие Нико выматывало не хуже пятичасовой пробежки вокруг школьных застроек. Я легко потряс Эву за плечо, она тут же проснулась и, опомнившись, отпрянула от меня. Мягкая ухмылка тронула мои губы, на что Эва только закатила глаза и поспешила вылезти из машины, не забыв захлопнуть за собой дверь. Нура, сидевшая на переднем сиденье, последовала за ней. Мы с Вильямом переглянулись. То была, должно быть, изумительная картина! Знать не знаю, как выглядели мы со стороны, но, скорее всего, пугающе. Вильям не пытался скрывать огромных кровоподтеков на лице, я — тем более. Кроме того, костяшки моей правой руки были опять-таки не слишком заботливо обработаны и обмотаны в два слоя стерильным бинтом. Эва, закурив, шла впереди под руку с молчаливой Нурой. Мы пошли вслед за девушками к одному из общих деревянных столов, пустующих только во время уроков. Обычно за такими собирались шайки ребят, чтобы посудачить на второй и четвертой перемене да пообедать на третьей. Эва бросила свою сумку в сторону, и та упала на подстриженный школьный газон. Сама Мун, тяжело вздохнув, села на лавку. Я занял место рядом с ней. Иногда я и сам не мог объяснить причин своих поступков; иногда я просто делал и не пытался задуматься почему. В отношениях с Эвой было так же. Мне просто хотелось быть рядом и ничего больше. — Слушайте, — наконец выдавил Вильям. — Вы нам помогли вчера, так что… Так что если вам когда-нибудь понадобится помощь, вы всегда можете рассчитывать на пенетраторов. Ладно? Нура, скрестив руки на груди, скептически фыркнула. Я начинал понимать, почему они спелись с рыжей.  — Нам ничего от вас не надо, — скорее выплюнула, чем сказала она. — Это был худший вечер в моей жизни, и я не жажду повторения. Я уже говорила это раньше, но скажу еще раз, Магнуссон. Ваша жалкая компания — синоним слова «насилие», а насилие — не то, с чем я хочу иметь дело. Если бы Эва не решила остаться у меня, мы бы не справились. Вам не стоило приходить. Вильям поежился. Ее слова были чистым ядом, кровяной ртутью и резали так, как и сотни ножей не в силах. Эва и Нура имели уничтожительную особенность почти всегда честно говорить все, что они думают по тому или иному поводу. То было несомненно хорошей и совсем не женской чертой, но иногда, в особенно шатких ситуациях, как сейчас проще было услышать ложь. Но Нура осталась безжалостной и (почти) хладнокровной. Вильям лишь грустно улыбнулся и так быстро, что Нура даже понять не успела, оставил легкий поцелуй на ее щеке.  — Прости, Нура. А потом ушел. ******* Слухи распространялись по школе с молниеносной скоростью. К полудню я понял, что большинство учеников знали о моих паре ножевых и, увидев меня, вполне себе живого и как всегда ухмыляющегося каждому мимо проходящему, сильно удивились. Потом начали говорить, мол, совсем не я напоролся на острие, а Оле. Но то была неправда. Оле даже не смог прийти на ту драку, потому что уехал за город с родителями и младшей сестрой. Дальше было интереснее. Говорили вокруг и о том, почему Эва с Нурой утром приехали на машине Вильяма. От некоторых версий у меня чесались кулаки. Ни с Магнуссоном, ни с девушками я больше не пересекался. Может, потому что нам не представилось возможности, а, может, я просто и не хотел никого видеть. Я нуждался в минутке уединения; минутке свободной мысли. После школы на парковке меня ждал Итан. С характерным только одному ему беспорядком на голове он стоял, оперевшись на бампер своего старого мустанга и бросал укоризненные взгляды в мою сторону, точно я днем ранее нагадил ему в тапок. Должно быть, директор позвонила ему, чтобы сказать: ваш племянник совсем пошел по рукам, уважаемый! Почаще проверяйте, хорошо ли затянут поводок у него на шее. Список моих грехов (не каюсь): плохая учеба, драки, отвратительная репутация.  — Садись, — бросив окурок на асфальт и притушив его каблуком лакированного ботинка, сказал он. Спорить не хотелось, пешком идти —тоже, поэтому я не слишком покорно, но влез на сиденье рядом с водительским. Запах парфюма Итана ударил мне в нос, и я поморщился. Дядя сел в машину и вырулил с парковки. Большую часть пути мы ехали в молчании, и только перед последним поворотом к дому Итан заговорил. Рука его, лежащая на приборной панели, то ли от большого беспокойства, то ли от раздражения немного дрожала.  — Я не знаю, как с тобой бороться, Крис, — голос его почти сошел на шепот. — Мне едва ли исполнилось двадцать пять, когда тебя скинули на мои плечи. Я о самом себе то позаботиться не мог, не то что еще и о ребенке, понимаешь? Это было сложно для меня. Светофор загорелся зеленым, и машина позади нас засигналила. Итан ругнулся и ударил по педали газа; пачка сигарет выпала из кармана его пальто и закатилась ему под ноги.  — А ты… Крис, очевидно, ты был ужасным подростком! Не учился, дерзил учителям, влезал в каждую потасовку! Я не знал, как можно помочь тебе. Да и что я мог сказать мальчику, у которого не было никого, кроме самого себя? Он резко крутанул руль вправо и, сматерившись, вновь глубоко вздохнул. Взгляд его не отрывался от дороги. — Но ты больше не ребенок, черт тебя дери! Я знаю тебя, даже если ты думаешь, что это не так, Кристофер. Ты блядски умный, хитрожопый и далеко не помешанный на тусовках идиот, несмотря на то, что все время пытаешься доказать окружающим обратное. Но вот, что я тебе скажу: правду не нужно доказывать.  — Мне совершенно… — начал было я, но Итан ударил кулаком по рулю.  — Дай мне договорить! Ты что-то вбил себе в голову и совершенно ослеп до всего остального. Это, — сказал он, указывая пальцем на мое побитое лицо. — Последствия. Когда ты наконец уже повзрослеешь?  — Останови машину, Итан. Кровь в моих венах закипала. Он решил, что сейчас самое время поучать меня, самое время для решительных действий на военном фронте? Если бы у меня и в самом деле имелся список обязательных к выполнению задач, то пункта «стать обузой для своего дяди» у меня точно там не было. Он не стал останавливаться, лишь сильнее ударил по педали газа, набирая скорость. Черт его дери! Я схватил его за руку, и Итан, вновь бурно сматерившись, резко остановился. В ушах у меня шумело, и шум тот перекрывал все остальные, еле различимые на его фоне звуки. Дядя не стал выходить из машины. Он что-то кричал мне, пока я, совершенно не готовый его слушать, выбирался на улицу. Кулаки у меня дрожали до того, чтобы врезать кому-нибудь. Не в нравоучениях было дело, нет! За свою жизнь я выслушал столько этого бесполезного дерьма, сколько ни один другой человек. Просто сейчас, сказав о том, что знает меня, Итан ошибался; Итан в который раз ошибался. Мне не хотелось слушать его. — Совсем как твой отец! — прорычал он, и я попятился в сторону. Мне так сильно хотелось врезать ему, сказать что-нибудь такое, чтобы у него поджилки затряслись, но он уже уехал, и я остался наедине с самим собой, подумав, что его «совсем как твой отец» будет преследовать меня вечно.