this chaos's on the rise

Никто не в силах ненавидеть тебя так сильно, как ненавидишь себя ты сам. ******* Прошло около двух недель с нашей последней встречи с Эвой Квиг Мун. Не было ни случайных столкновений посреди многолюдной улицы или безбашенной вечеринки, ни косых взглядов и (почти) привычного закатывания глаз. Н и ч е г о. Глупо было бы сказать, что я соскучился, потому что я ни по кому никогда не скучал и ни в ком не нуждался. Тем более, в ней. Исправное посещение школы — для зубрил и неполноценных. Ни тем, ни другим я не являлся, поэтому после первой недели прогулов учителям надоело названивать нам домой. Забил я и на обязательное посещение школьного психолога по средам. Значения слова «обязательное» в словаре мудаков не нашлось, я посчитал это за весомый аргумент. Большую часть первой проебанной мной недели я провел в пределах здания, называемого мною домом. Причин тому находилось от сотни тысяч до треклятого миллиона (бесчисленное множество, если спросите), и все они сводились к одному: меня просто все заебало. Заебало до такой степени, что хотелось сломать кому-нибудь что-нибудь жизненно важное. Единственное, чем мне не хотелось пренебрегать, это почти ежедневными сумасшедшими вечеринками Осло и виски двадцатилетней выдержки, не очень хорошо припрятанным Итаном на полке в подсобке. Но сегодня мне пришлось отойти от привычного распорядка дня и наконец позволить Эве Мун заново ввалиться в мою и без того достаточно беспокойную жизнь. К величайшему сожалению, сам снимать швы я не умел. И думалось мне, что даже если бы я пересмотрел с сотню обучающих тому видеороликов на ютубе, все равно бы не справился самостоятельно. Я написал ей в половине второго после полудня, и мы договорились встретиться у меня через несколько часов. Да и где мы, собственно, еще могли встретиться? Часы пробили пять двадцать, когда она, не стучась, вошла в мой дом. Скинув с себя черные лакированные ботинки, Эва шагнула в переживавший не лучшие времена коридор, стянула с себя кашемировое пальто и вместо того, чтобы цивилизованно повесить его на крючок рядом с моей одеждой, бросила на пол. Ноги ее были босы, волосы распущены, и ступала Эва с такой уверенностью, будто находилась совсем не в гостях. Было бы чему удивляться. Я понимал Эву так же хорошо, как физику и тригонометрию вместе взятые, а знать я о ней вообще ничего не знал, если спросите. Она просрочивала библиотечные книги, раз в неделю наблюдалась у психолога, каким-то раком отлично умела зашивать раны и вытаскивать плохих парней из неведомых передряг, а пахло от нее черным (моим любимым) шоколадом. Рыжая, как чертов цыпленок, она предпочитала называть себя русой и ненавидела, когда к ней обращались по фамилии. (Я всегда называл ее по фамилии.) В итоге Эва Мун та еще хренова головоломка, закопанная под тяжестью одному богу известных тайн. И иногда мне охренеть как сильно хотелось ее разгадать, понять, где ее надломили, и склеить заново. Но черт бы меня побрал, чтобы я добровольно сел на борт заранее обреченного на гибель Титаника; а Эва была из тех, кто по природе своей ничего лучше не умел, чем разбиваться и тащить за собой других. Уж я-то знал, поверьте; сам был точно таким же.  — Ты же знаешь, что может быть больно? — вместо приветствия спросила она. — Плевать, просто убери их уже, а. Эва, усмехнувшись, пожала плечами и прошла в гостиную с таким видом, будто с сотню раз уже бывала тут раньше. Хотя осматривать здесь по сути и нечего было: эта гостиная ничем не отличалась от сотни других. Серые, точно от пыли потемневшие обои, одинокий журнальный столик перед плоским телевизором и большой черный диван, на котором валялись пульт и несколько потрепанных подушек. На одну из стен Итан пару лет назад повесил маленькую картину в дешевой раме, чтобы скрыть небольшую пробоину, оставленную рабочими после неудачного ремонта. Ничего хотя бы отдаленно напоминающего семейные фотографии здесь не было. Эва бросила на журнальный столик небольшую черную косметичку, забитую медикаментами и черт еще знает чем, и вздохнула.  — Снимай футболку и ложись на пол, Шистад, — без особого энтузиазма попросила она и, вытащив из заднего кармана брюк помятую пачку сигарет, добавила: — Я закурю? Мои губы скривились в усмешке, и Эва, сама того от себя не ожидая, вздрогнула.  — Вот так сразу? Ни тебе флирта, ни заигрываний? Крис, скорее раздевайся? Мун, хрипло рассмеявшись, схватила подушку и бросила ею в меня. Я же удачно перехватил боевой снаряд и положил себе под голову. Эва снова закатила глаза. Когда ей это надоест? Заставлять девушку ждать — дурной тон, поэтому я стянул футболку через голову и закинул ее на диван. Наблюдать за реакцией Эвы было бы тем еще удовольствием, если бы Мун, как всегда старательно хранившая напускное хладнокровие, хотя бы взглянула на меня. Нельзя же быть такой скучной. Эва больше спрашивать не стала, вытащила из пачки Винстон одну сигарету и закурила прямо у меня в гостиной. Будь я особой ханжой, наверное, отчитал бы ее, как нашкодившую шестилетку, но мне вообще-то было плевать. Она достала из своей немного дурацкой аптечки пару довольно острых хирургических щипцов, ножницы и медицинский спирт.  — Надеюсь, ты не собираешься меня убивать.  — На самом деле, это неплохая идея, — совершенно искренне призналась она, протирая намоченной спиртом ваткой ножницы. — Но я вроде как и без того потратила на тебя слишком много сил и времени.  — Звучит так, как будто мне стоит извиниться и поблагодарить.  — Но ты, конечно же, не будешь делать ни того, ни другого, — вздохнула Эва.  — Не-а. Она в последний раз протерла свои чертовски острые ножницы, схватила все необходимое и села на колени рядом со мной. Ее ноги упирались мне в бок, и она сидела, будь все проклято, слишком близко, чтобы я не возбудился. Как она вообще это делает? Тогда, даже если бы я вывернул голову наизнанку, наблюдать за процессом мне бы все равно не удалось, потому что рана начиналась чуть ли ни у самой ключицы и шла вниз по линии плеча. Так что я предпочел поначалу разглядывать потолок, который, к моему сожалению, оказался не намного интереснее любого другого потолка. Как по мне, так в швах я вообще не нуждался. Если бы меня спросили, а спрашивать меня, конечно, не стали, я бы сказал, что-то совсем не рана, а, хотя и болезненная, но все-таки просто царапина. Идти из-за такой ерунды в больницу — глупость, ее не то что зашивать, даже и обрабатывать особо не надо. Но крови и впрямь она из меня выжила достаточно. Вильям включил режим заботливого папочки. — И часто ты таким занимаешься? — поинтересовался я. Она удивленно вскинула брови. — Часто ли я спасаю задницы всяких мудаков?  — Лапаешь наивных красавчиков под предлогом помощи. Смех ее был мягким и приятным. На какую-то долю секунды мне даже подумалось, что если бы я вернулся на две недели назад, то все равно бы полез под нож, лишь бы вот так вот сидеть рядом с Мун и слушать, как она смеется. А смеялась она и в самом деле удивительно тепло и заразительно; больше никто на моей памяти так не умел.  — Ты, должно быть, издеваешься надо мной. Кожу больно кольнуло, и я зашипел. Эва победоносно ухмыльнулась, как бы говоря: сам виноват. Следующие минут десять так у нас и прошли. Эва усердно вытаскивала нитки из моей кожи, иногда больше от раздражения, чем невнимательности задевая меня то кончиком пинцета, то ножницами, а я порциями выдавал глупые шуточки и наслаждался ее улыбкой. Часто я ловил себя на мысли, что мне просто нравилось находиться рядом с ней; что каким-то никому не ведомым способом она за считанные недели умудрилась взять и запудрить мне мозги. Только каждый раз, когда подобные идеи появлялись, я откидывал их нахрен. Черта с два.  — Ты ведь знаешь, что идиот, да? — то было скорее утверждение, чем вопрос. — И это первый и последний раз, когда я играю с тобой в доктора.  — Ты неплохо бы смотрелась в костюме медсестрички, принцесса.  — Отвратительный. Она продолжила с особой сосредоточенностью ковыряться в моей царапине, а мне только и оставалось, что пялиться на ее макушку. Кончики ее рыжих волос щекотали мне кожу. Руку уже начинало сводить, и я нуждался в небольшом перерыве и паре сигарет, укромно припрятанных в заднем кармане джинс вездесущей Мун. Джинсы, кстати, стоило отметить, довольно неплохо сидели на ее округлой заднице. Мобильный телефон Эвы, валявшийся на полу рядом с нами, завибрировал. Кто-то пытался дозвониться до Мун, но той не слишком хотелось отвлекаться от распутывания узелков на моих руках.  — Посмотри, кто звонит, — не поднимая на меня глаз, вполне себе вежливо попросила она. Мун и вежливость. Ха. Свободной рукой я поднял ее телефон с пола, чтобы взглянуть на номер звонившего.  — Не определился, — заказал я, принимая вызов и поднося трубку к левому уху.  — Тогда сбрось… Вероятно, ей следовало немного получше узнать меня, прежде чем собственноручно вручать мне свой телефон, но было поздно.  — Говорит Кристофер Шистад, личный секретарь Эвы Квиг Мун. Могу чем-нибудь помочь? Эва прыснула со смеху, и меня снова что-то болезненно укололо. Ну, вот: впервые в жизни хочешь сделать хоть что-то хорошее, и какая благодарность? Сначала мне никто не отвечал, и я подумал, что, наверное, кто-то просто ошибся номером, но уже через пару секунд в трубке заговорил мягкий женский голос.  — Можешь позвать Эву, Кристофер — личный секретарь моей дочери? Неловко. — Это твоя мама, — убрав трубку от лица, одними губами прошептал я. Лицо Мун тут же перекосило, поэтому я решил ответить на добро добром и сказал уже громче: — Она сейчас не может говорить. У нее важные дела.  — Важные дела? — прошептала Эва, а-ля ничего получше придумать не мог?  — Ты можешь передать ей все, что я скажу? — Эва отрицательно покачала головой.  — Конечно, — ответил я. Девушка состроила презрительную мину и уже было потянулась за телефоном, как я отвернулся. Хорошо, что она успела отложить хирургические ножницы.  — Передай ей, что мне действительно очень жаль, — голос женщины звучал скованно, нерешительно. Ситуация перестала быть комичной, и мой веселый настрой исчез. Я моментально пожалел о том, что вообще за это взялся. — Я не уеду, пока мы не встретимся и не поговорим. Она хотела сказать что-то еще, но рыжая все-таки извернулась и, вырвав у меня из рук телефон, нажала на кнопку отбоя. Эва кинула телефон себе в карман толстовки и отвернулась от меня.  — Не стоило просить тебя, — только и сказала она. Я проигнорировал ее упрек:  — Сложные отношения с родителями?  — С мамой. Любой человек, родителей которого больше нет в живых, скажет вам, что все проблемы, с ними связанные, какими бы сложными они не казались, можно решить. Смерть — единственное, через что переступить нельзя, и справиться с чем нет ни единой возможности. Но я бы солгал, сказав, что полностью с этим согласен. Я помню своих родителей, так отчетливо помню и люблю, что сердце порой разрывается от тоски. И легче вынести пинок под ребра и два ножевых, чем один единственный день полного осознания, что никогда больше не увидишь тех, кто был для тебя когда-то целым миром. Но в то же время я отчетливо понимаю, что, даже если бы мой отец остался жив, он бы никогда не любил меня ответно, и со временем исчезла бы и моя детская привязанность, и слепая вера в него. Поэтому, да, не было ни одной проблемы, решить которую мы бы были не в силах, будучи живыми и любимыми. Эва включила музыку на телефоне. Песни я не узнал, но она мне понравилась. Мы какое-то время сидели, не разговаривая, думая каждый о своем.  — Ну, вот и все, — наконец-то сообщила девушка и, поднявшись со своего места, протянула мне руку. Я ухватился за ее ладонь. — И где же благодарность?  — За то, что позволил тебе лапать меня? — парировал я. — Прости, котенок, но, кажется, это тебе нужно меня благодарить. Звучало, конечно, абсурдно, но Мун было не привыкать. Она лишь бросила тихое «мудак» и пошлепала в сторону кухни, сказав, что хочет налить себе попить. То, что наглости занимать ей не приходилось, меня ни разу не смущало. А то, как легко она ориентировалась в моем доме, лишь вызывало усмешку на моих губах. Когда я впервые встретил ее на шумной вечеринке, сразу подумал, что тут ей не место. Она, то есть Мун, выглядела совершенно домашней, и мне так легко было представить ее за плитой в субботний вечер, что даже смешно. Кухня в доме Итана тоже особым убранством не отличалась. Мой дядя страдал от приступов минимализма и скупости. Он никогда не позволял себе купить чего-то сверх, потратить больше необходимого, хотя все вокруг знали, что от бедности нам страдать не приходилось. Денег у Итана было валом, но жадность — худшая его черта. Поэтому наша кухня располагала далеко не всеми удобствами. Мун налила себе в стакан воды из-под крана и уселась на барную стойку. Ноги ее свисали, не касаясь пола. Одной рукой она оперлась на стол позади себя, а в другой держала стакан, наполненный водой.  — Помнишь, ты говорила мне об одной книге? — облокотившись на стол позади нее, спросил я.  — Еще бы. Ты мешал мне читать.  — Ты сказала, что она о девочке, лишенной родительской любви, — совершенно не обращая внимания на ее глупые выпады, продолжил я, и она кивнула. — Ты видишь себя в ней? Пальцы ее дрогнули, но лицо осталось непроницаемым. Для таких, как мы, брошенных и лишенных такого примитивного чувства, как любовь, показать слабость означало ступить на тонкий лед. Но Эва все еще была лучше меня, потому что до сих пор оставалась живой и искренней для этого мира. Я же так не мог.  — Ты спрашиваешь, считаю ли я себя сумасшедшей?  — Думаешь ли ты, что обе вы одинаково нелюбимы теми, в ком нуждаетесь? Все ее напускное спокойствие пало, и она, совершенно не желая продолжать разговор со мной, отвернулась. Я подошел ближе, почти касаясь ее.  — Так с какого возраста, Эва, люди имеют право чувствовать себя ненужными? Дыхание ее сбилось, и в какой-то, совершенно не пойманный мною момент, взгляды наши пересеклись; руки ее оплелись вокруг моей шеи. Я все еще отчетливо помнил, какими сладкими были ее губы на вкус, и как приятно пахло от нее черным (моим любимым) шоколадом. Поцелуи были не нежными, отчаянными. Языком она провела по моим разбитым губам, скользнула по деснам и небу. Пальцами она изучила изгибы моей оголенной спины, зарывалась в волосы, нащупывала жилку на разгоряченной шее. Я отвечал чуть резче, чем она привыкла, пробирался языком ей в рот, как бы невзначай проводил ладонями по ее по-женски широким бедрам. Целовать Эву Мун — исключительное наслаждение. Она ухватилась пальцами мне за плечи, притягивая меня ближе, и вздрогнула, почувствовав, насколько я, блять, был возбужден. Стянуть с нее кофту — ни разу не проблема; заставить себя не пялиться на нее всю оставшуюся, мать его, жизнь — вот, с чем сталкиваться мне еще не приходилось. Мы просто бросились в омут с головой, и я подумал, что теперь-то — да, теперь-то я и в самом деле на борту чертова Титаника. Но тот факт, что он обречен быть захороненным под толщей вод, меня никак не затрагивал. Очевидно, потому что я и без того был давным-давно мертвее всех живых. Мы делили прерывистые вздохи, долгие поцелуи и отчаянные прикосновения. То, как ее тело выгибалось мне навстречу, буквально заставляло меня сгорать от нетерпения. Быть настолько сексуальной абсолютно несправедливо. Она оторвалась на секунду, глотая горячий воздух и запрокинула шею, подставляя под поцелуи. Блять.  — Что мы творим, Шистад? — прохрипела она, и голос ее окончательно лишил меня рассудка.  — Разве это имеет значение, Мун? Она помолчала.  — Не боишься влюбиться, Крис? Меня как будто обдало ледяной водой. Странно усмехнувшись, я взглянул прямо ей в глаза и не увидел там ничего, кроме моего собственного отражения. Зрачки ее были непомерно большими, как у законченного наркомана, но и мои, должно быть, были точно такими же.  — Я не влюбляюсь. Думаю, ты понимаешь это, как никто другой. Она провела пальцами по моему лицу, и я на секунду прикрыл глаза, сам не осознавая почему. Дышать все еще было сложно, и эрекция уж точно проходить не собиралась. Но Мун была бы не Мун, если бы не спрыгнула с барной стойки и, легко качнув бедрами, не оборачиваясь, пошла в сторону выхода. С растрепанными волосами и засосами на груди и шее выглядела она абсолютно идеально. Губы ее распухли от поцелуев, и кожа раскраснелась там, где долгое время находились мои пальцы. К тому же, Мун все еще была без футболки. Я привалился плечом к стене в коридоре, стараясь вернуть себе хоть какое-нибудь самообладание. Потому что прямо сейчас мне было совершенно похуй на то, что хотела Мун, трахнуть ее прямо посреди коридора казалось жизненно необходимым. Она натянула футболку, быстро привела в порядок свои волосы. И все это выглядело так, точно подобное происходило с ней тысячу раз раньше. Я почти зарычал. Она накинула пальто, повязала шарф и, схватив ботинки в руки, босиком вышла на порог дома.  — Все однажды влюбляются, Крис, — сказала она. — Никогда не топи себя в человеке, ладно? А потом ушла. Она всегда уходила. А я никогда в ней не нуждался. ******* Боль выжигают болью, болезнь — болезнью. Дышать прокуренным воздухом, ловить на себе мимолетные взгляды, ненароком касаться чужих оголенных тел — моя отдушина. Насколько бы громкой музыка не была на сегодняшней вечеринке, ее обязанность — заставить голоса в моей голове замолкнуть; в чьи глаза бы я не смотрел, их задача — заставить меня забыть. Я был из тех, кто оставался вечно молодым, выпивая по утрам виски вместо молока. Меня ненавидели, боялись, мной восхищались. Я был чертовым Крисом Шистадом, но почему-то именно сегодня я не знал, собственно, почему.