this chaos's on the rise

Увидишь меня — начинай бежать. Не оглядывайся, не останавливайся, не влюбляйся.

*******

Этой ночью я досчитал до трех тысяч ста двадцати пяти, выучил местоположение каждой второй веснушки на лице Эвы Мун, выкурил полпачки, не выходя из комнаты, но так и не смог уснуть. К бессоннице мне было не привыкать. Кошмары мучили меня не реже семи раз в неделю, и иногда, как говорил один из моих недоврачей, я на подсознательном уровне находил единственный способ от них отгородиться — не спать. Слушать громкую музыку до раздражения в ушах, стирать пальцы в кровь о страницы старых книг или напиваться забродившим чаем, главное — не смыкать глаз. Я наблюдал за тем, как забавно Эва морщит нос во сне, считал родинки на ее предплечье и думал о том, как было бы прекрасно, если бы этот день не кончался никогда. Только вот, дьявол тому виной, вечность, (какой бы она не была) для таких, как мы — все равно, что тридцадцать кружек кофе и столовая ложка рицина к ужину, — лучше сразу две свинцовые пули в лоб. Эва Мун — чертов Колумб, блядский первооткрыватель. Пару месяцев назад я бы скорее поверил в существование полтергейста, чем в то, что однажды я позволю какой-нибудь девушке брать мои сигареты, разглядывать мои фотографии и остаться на ночь в моей постели. Приглашать кого-то, кроме Вильяма и Итана, к себе в комнату для меня равнозначно тому, чтобы начать ходить на голове; раздавать свою одежду, как нечего делать — явный признак того, что я перестаю мыслить здраво. Эва Мун — причина моего сумасшествия. В два часа ночи телефон Эвы начал раздражающе завывать от приходящих на него звонков и сообщений. Первое время я его старательно игнорировал, а потом, когда на экране высветился номер Вильяма, понял, что пришло время вернуться к работе личного секретаря. Друзья у Мун заботливые надоедливые. — Эва? — перепуганно спросил Магнуссон, как только я наконец принял вызов. Я позволил себе предположить, что Нура, обыскав весь автобус и не обнаружив там своей лучшей подруги, решила припомнить Вильяму все его «обещаю» и «пенетраторы обязательно вам помогут». Интересно, спустя сколько потерянных в пустую минут, ушедших на не увенчавшиеся успехом поиски Эвы, он пожалел обо всех своих обещаниях? — Не совсем, — услышав тихое «блять» от своего собеседника, усмехнулся я. — Какого черта, Шистад? Где вы? Какого черта, Шистад, действительно? Когда твое «мне плевать» переросло в «не могу же я оставить тебя тут одну». С каких пор ты позволяешь всяким рыжим и крышесносным врываться с низкого старта в твою и без того ебанутую жизнь? С каких пор ты стал таким идиотом? — Не ругайся, мамочка. Я не сделал ничего плохого. Передай Нуре, что ее подружка в полном порядке и сейчас спит без задних ног у меня дома, — Мун, словно услышав, что говорят именно о ней, недовольно заворочалась на кровати и пихнула меня локтем в бок. Ладно, заслужил. — Что? — раздался вопль Нуры, и по ее тону я понял, что теперь она волнуется еще больше. Привет, меня зовут Кристофер Шистад, и остаться на ночь в моей компании — роковая ошибка почти для любой девушки. — Расслабься, крошка, — нарочно растягивал каждое слово я. — Ничего плохого я твоей Мун не сделал. Разве что… — Шистад! — Не будь такой нервной, ну же, Нура. Эва была настолько пьяной, что имени своего произнести нормально не могла, и во мне проснулось чувство долга. Я честно раскаялся во всех своих грехах и решил, что помощь бедной Мун — мой шанс искупиться. Домой она ехать отказалась, а ты не брала трубку. Ни-че-го такого, о чем ты думаешь, не произошло, — о чем я, между прочем, вспоминаю с большим сожалением. К слову, то, что Сатре, заметив пропажу своей подруги, сразу же пошла к Вильяму, меня ни чуть не удивляло. Магнуссон почему-то наивно думал, что никто, кроме них самих, не замечает этих несносных улыбочек и глупых сообщений в любое время суток. Я бы назвал это помешательством, но Вильям предпочел бы использовать термин «влюбленность». — Если я узнаю, что ты… — начала было Нура, но я оборвал ее тяжелым вздохом. — Препарируешь меня. Я понял, не парься, — и, не дав ей вставить и слова больше, бросил трубку. Общение с кем-то таким заботливым, как Нура Сатре, чертовски выматывает. Я аккуратно положил телефон обратно на прикроватную тумбочку и, зажмурившись, закрыл глаза. Усталость давила мне на плечи, но сон не шел. Все, что мне оставалось — запах чужих духов на моей подушке и собственные мысли как форма жестокого заточения. Так я и пролежал всю оставшуюся ночь. Настенные часы отбивали по часу каждый шестьдесят минут; ветка старого дуба, росшего во дворе нашего дома, беспрерывно стучалась в мое окно, и к четырем часам на улице начался дождь. К дождю я питал особенную любовь. Возможно, то типично и ожидаемо, но я, ни разу не покривив душой, скажу вам, что моя нелепая страсть к ощущению холода на покореженных пальцах — просто еще один сдвиг. Нужно быть откровенно наивным, чтобы подумать, будто я и в самом деле люблю тихий трепет ветра над чертовой кожей и ледяные брызги в лицо в силу своей романтичности. Во мне не было ни капли ванильности, и если я что-то любил, то лишь потому…, а хрен его знает почему, собственно. Легко толкнув Мун в плечо и позволив себе бросить короткий взгляд на ее оголенные ноги, я коснулся губами мочки ее уха и тихо, чтобы мурашки по нежной шее, произнес: — Поднимай свою задницу с моей кровати, Мун, если не хочешь вылететь из школы за прогулы. Солнце почти не пробивалось сквозь плотно закрытые жалюзи. Лишь одинокие лучи ползли по вещевому шкафу и невесомо касались нескольких висевших на стене фотографий. Утро уже наступило, но совсем не ощущалось из-за завсегдатых потемков моей комнаты. Меня это не особо колыхало, потому что чаще всего к семи утра я уже (или еще) не спал. Эва, недовольно нахмурившись, натянула край одеяла на лицо и обиженно отвернулась от меня. Ноги ее запутались в белых простынях, и выглядела Мун настолько комично, что желание сфотографировать ее прямо сейчас по силе перевешивало все общепринятые моральные устои. Уверен, что в каком-нибудь ветхом завете написано «не фоткай ближнего своего, пока он, надравшийся вечером вчерашним в хлам, спит рядом». — Я думала, что вчера была пятница, — проворчала она. — Была, — медленно стягивая с нее свое одеяло, вынужденно согласился я. — Но если бы ты хотя бы раз в жизни решила послушать, что говорят на уроках учителя, то мне бы не пришлось сейчас видеть твое удивленное лицо. — Ты его и так не видишь, — справедливо. — Не перебивай, пожалуйста, — попросил я. — Сегодня у нас экскурсия в какой-то задрипанный музей Драммена, Мун. Едут первый и третий курс. — Если ты сейчас меня обманываешь… — Что, тоже препарируешь меня? — Именно. Ее чуть хрипловатый ото сна голос звучал чертовски сексуально, и я старался лишний раз не смотреть на ее чертовы ноги, чтобы потом не пришлось принимать холодный душ. Эва, только сильнее укутавшись в одеяло, что-то заворчала себе под нос; будильник снова запищал на всю комнату. У меня маты заканчивались. Я в последний раз окинул закутавшуюся в одеяло Мун и, убедившись в том, что за целые тридцать секунд ноги ее не стали менее сексуальными, пошел на кухню заварить себе кружку другую кофе; и в тот момент, когда Эва окликнула меня, чтобы сказать «мне с двумя ложками сахара», я понял, что пропал. Двадцатью минутами позже она уже перерыла весь мой холодильник в поисках еды. Каким-то чудом отыскав там несколько яиц и что-то еще, отдаленно напоминавшее мне то ли сыр с плесенью, то ли кусок испорченного сливочного масла, она пришла в дикий восторг и взялась делать то, чего я никогда в жизни не делал — готовить завтрак. Игнорируя все мои замечания по поводу ее обаятельной задницы, она возилась около плиты, и я все-таки не удержался и сделал еще один снимок на свой айфон. Сенсация! Эва Мун в моей футболке готовит мне (скорее самой себе) завтрак. Удивительный компромат на случай окончания нашего перемирия. — Черт, — вдруг устало вздохнув, повернулась ко мне она. — Я оставила пальто в машине Вильяма. — Я привез тебя сюда в том коротком топе, да? — вспомнил я. Ага, тот самый короткий топ, который я бы и за одежду считать не стал. Черта с два она появится в этом дерьме на людях. — Ага, — кивнула. — Вчера меня это мало волновало, но позвони, пожалуйста, своему другу. Она потянула за ручку дверцу верхнего кухонного ящика, и тот протяжно заскрипел. Отыскав в недрах шкафчика две неглубокие тарелки, Эва положила их на стол и вернулась к тому, что тихо шипело на сковородке. У нее все так хорошо ладилось, что я не мог отвести глаз. Не то, чтобы яичница-болтунья была верхом кулинарного искусства, — совсем нет; просто то, с каким наслаждением Эва занималась такими обыденными на первый взгляд вещами, сводило меня с ума. — Останься в этой футболке и надень мою толстовку, Мун, — закатив глаза, сказал я. — Потом вернешь. Деревянная лопаточка выпала из ее рук и с тихим шлепком ударилась об электрическую плиту. — Я не собираюсь ходить в толстовке с твоим именем на обороте, как какая-то заклейменная шлюха, Шистад. Мне хотелось ударить ее по лбу за такую глупость. — Эва, я и не предлагаю тебе взять толстовку с моим именем, — старался я объяснить так, чтобы эта самая лопаточка не полетела прямо в меня. — Ты можешь взять любую кофту. Никто даже не узнает, что она моя. Конечно, много кто узнает, что она моя. У меня не было такого количества толстовок, чтобы надевать каждый день новую. Вообще-то их было всего три. — Ладно, — согласилась она, перекладывая уже готовую яичницу на тарелки. — Ладно? — искреннее удивление переполняло меня. — Вот так просто? В ответ Мун лишь фыркнула и поставила передо мной только что приготовленный ею завтрак, который в общем-то превзошел все мои ожидания. Не знаю, было ли это способом отблагодарить меня за то, что все-таки не оставил ее вчера на обочине, или Эва просто посчитала, что приготовить завтрак себе одной будет не очень красиво; только мне нравилось думать, как было бы клево, если бы она решила кормить меня по утрам каждый день. Эва оставила посуду на мне, а сама пошла наверх одеваться. Мне понадобилась всего пару минут на то, чтобы небрежно ополоснуть испачканные тарелки под струей холодной воды и поставить грязную сковороду отмокать. Думаю, Итан чертовски удивится, заметив некоторый беспорядок на нашей кухне, потому что за девятнадцать прожитых мною лет я так ничего самостоятельно и не приготовил. — У нас еще около пяти минут, если не хотим опоздать! — крикнул я, уже натягивая на ноги кроссовки в коридоре. Эва, на ходу надевая мою темно-синюю (явно ей большую) кофту, бежала по лестнице. Уверившись, что ничего не забыла и что я не обманул ее и все-таки помыл оставленную нами посуду, она потянулась к выходу и глубоко вздохнула, наконец оказавшись на улице. Я закрыл дом на два ключа. Воровать у нас вообще-то было нечего, но Итан все равно просил меня не оставлять дверь открытой нараспашку. В конце концов, в незваных гостях мы не нуждались. — Если ты сейчас не залезешь в машину, я не буду тебя дожидаться и уеду один. Эва улыбнулась и показала мне средний палец; и да, уверен, что все вокруг поймут, чья на ней толстовка.

*******

На парковке перед школой царил тихий хаос: несколько десятков школьников суетилось перед автобусной остановкой; в воздухе витал легкий запах курева и хорошего сорокаградусного. Большинство из тех, кого мне удалось разглядеть, выглядели даже хуже, чем Эва. К слову, Мун все еще слегка подташнивало, и, пока мы ехали в машине, она успела закинуть в рот сразу две таблетки, чтобы быстрее избавиться от похмелья. Я бы предложил ей один действенный способ освежиться, да только, боюсь, она меня отпинает. Припарковался я в паре метров от шумящего столпотворения, чтобы не задеть никого ненароком. Пьяные подростки — проблема на голову; трезвеющие — еще хуже. Как только мы вышли из машины, я задал вполне себе очевидный вопрос: — Ты и твоя банда ведь сядете с нами в автобусе? Мун аж подавилась собственным смешком. Глаза ее блеснули недобрым огоньком, и легкая ухмылка коснулась уголков розовых и пухлых от природы губ. Выражение ее лица не внушало мне никакого доверия. — Ты шутишь, да, Шистад? Я кивком указал ей в сторону одной из деревянных лавочек перед школой, и Мун, обомлев от удивления, пошатнулась. Вильям и Нура целовались прямо на школьной парковке перед сотнями зрителей в составе негодующих школьников и мало доброжелательных сопровождающих нас учителей. Магнуссон, насколько я знал, терпеть не мог нежностей на публику; Нура, как говорила мне Эва, слишком уважала себя для того, чтобы кинуться в объятья главного кутилы Осло на глазах у такого количества людей. Только один факт того, что эти двое просто решили взять и наплевать на свои принципы из-за друг друга, приводил меня в дичайший ступор. — Это происходит на самом деле, или ты мне что-то подсыпал в кофе? Сатре каким-то неведомым образом заметив нас, стоящих на другой стороне площадки, оторвалась от Вильяма и, вытерев губы рукавом своего свитера, махнула нам ладонью. Красные пятна проступали на ее по-девчачьи круглых щеках; розовая помада осталась светлым отпечатком на лице Вильяма. Оба они, растрепанные и донельзя довольные, теперь смотрели в нашу сторону. Я удивлялся тому, как Сатре еще не сгорела от стыда. — Чертов Шистад! — как только мы подошли ближе, на меня налетел шквал проклятий. — Ты же сказал, что ничего такого не сделал! Я почти рассмеялся, слушая настолько необоснованные упреки в свою сторону. Вильям сделал шаг назад, прикрывая лицо руками. Еще несколько ребят наблюдали за нами со стороны. — О чем ты? — опешила Эва. — Обычно, если девушка ходит в одежде парня, это значит, что они, как минимум спали. Мун, рассерженно сузив свои глаза, перевела полный злобы и раздражения взгляд на меня. Такая яркая волна положительных эмоций, отразившаяся на ее милом личике, рассмешила меня до нельзя. Будучи расстроенной или обиженной, Мун выглядела просто очаровательно. — «Никто даже и не заметит, что это моя толстовка», — пародировала она меня, и я скорчил недовольную гримасу. — Упс. По толпе прошел легкий шепоток, и мы замолкли, услышав голос директора. То был солидный человек лет сорока пяти с черной короткой бородкой и большими очками на кривом носу. Он был слегка худощав и сутул в плечах, носил всегда один и тот же потрепанный серый костюм и славился своей блестящей лысиной на голове. К тому же директор Ивар терпеть меня не мог и давно бы выкинул с полпинка, если бы не одно «но»: я был ему нужен. Я мог с самого утра напиваться в усмерть, принимать наркотики на перемене между вторым и третьим, прогуливать уроки физики с биологией и посылать трехэтажным матом всех, кто мне докучал, но все равно оставаться одним из лучших учеников Хардвига. Основной проблемой моих плохих оценок был откровенный неинтерес к обучению. Уметь и хотеть — понятия разные. То, что я легко ладил с задачами по той же физике еще не означало, что я возьмусь их решать. Директор Ивар откровенно презирал меня за нежелание работать и трудиться на благо школы и ради собственного будущего. Только в завтрашний день я заглядывать не торопился; мне было достаточно своенравного «сегодня» и червоточины между пятым и шестым ребром. Еще на первом курсе, когда все учителя поняли, какой я засранец, Ивар пришел ко мне с предложением: иногда я выезжаю на парочку районных олимпиад с искренним желанием защитить честь школы и стремлением занять призовые места, а он заставляет учителей исправно выводить мне твердое «хорошо» в триместре. Вильям, естественно, догадывался о моем шатком положении, а остальным оставалось только гадать, как же Криса Шистада до сих пор не отчислили. Мужчина стоял на небольшом подмостке перед главным входом на территорию учреждения. Его начищенные до дыр черные ботинки отдавали противным блеском, а галстук криво висел на толстой шее. — Спасибо всем, кто не пренебрег сегодняшней поездкой и пришел сюда. Пожалуйста, не разбегайтесь раньше времени и не уходите самостоятельно. Я искренне надеюсь на хорошее поведение экскурсионных групп. Ваши сопровождающие все вам объяснят, а пока направляйтесь в автобусы. Эва поежилась от холода и натянула рукава толстовки на пальцы. День сегодня и впрямь был особенно холодный: тучи заволокли неспокойное небо, и ветер с каждой минутой становился только сильнее. Кажется, скоро будет дождь. Люди начали расходиться по автобусам, и Вильям предпринял попытку снова: — Вы ведь сядете с нами, да? — Вот еще, — фыркнула Мун. — Почему бы и нет? — улыбнулась Нура. Они переглянулись, и, готов поклясться, начали переговариваться друг с другом, не раскрывая рта. Я ни черта не мог понять, потому что ни в какие секты пока еще не вступал. Выглядело пугающе. Эти девушки точно стоили друг друга. В конце концов, Эва недовольно поежилась и, глядя мне в глаза, нарочито громко сказала: — Тогда вам придется выделить пять мест. Наглости ни одной, ни другой было не занимать. — Выкинем кого-нибудь, — невинно пожав плечами, сообщил Вильям, и улыбка Эвы тут же погасла. Нура брезгливо отвернулась от протянутой Вильямом руки и, задрав подбородок, зашагала впереди. «Нет, — подумал я. — Она не потеряла и грамма самоуважения и продолжала издеваться над моим другом при любом удобном случае. Я бросил рюкзак на одно из кресел пенетраторского автобуса и вежливо предложил Эве примоститься рядом, на что она кинула колкое «Я сяду с Саной» и прошла мимо. Напомните мне, пожалуйста, кто такая Сана? — Почему все думают, что мы переспали? — спустя пять минут раздался ее недовольный крик, и та самая Сана — сексапильная мусульманка с первого курса — заговорчески улыбнулась. Шах и мат, Мун: все точно узнали, что это моя толстовка.

*******

Как я и говорил, Драммен мало подходил под описания города моей мечты. Он находился в сорока километрах от Осло и располагался на берегу реки, впадающей в Драмсфьерд — узкий, извилистый и глубоко врезавшийся в сушу морской залив со скалистыми берегами. Драммен — портовой и промышленный город, но вместе с тем по большей части он славился своей природой. Пейзажи его нетронутых лесов, панорамные виды широких гор и светлый морской бриз привлекали туристов, как мед пчел. Этот город был идеальным выбором для тех, кто вел здоровых образ жизни и желал провести всю свою оставшуюся жизнь в стороне от развлечений. Цена на табак и алкоголь в Драммене были непозволительно большими, а потому мы редко там тусовались. Музей, в который мы держали путь, когда-то был графским поместьем. Мариенлист. На данный момент здесь располагались разные экспозиции. Некоторые выставки меня чертовски озадачивали, и я был далек от понимания идей школьной администрации, решившей отправить нас именно сюда. Музей занимал не только здание бывшего поместья. В общем и целом насчитывалось двадцать пять построек, образующих небольшой поселок. В последний раз я был тут в десятилетнем возрасте. Сам музей запомнился мне не слишком, а вот леденцы, продававшиеся в ларьке рядом — напротив, не остались обделенными моим вниманием. Ехали мы недолго, но даже за такой срок я успел откровенно заскучать. Листать ленту в инстаграме больше пяти минут — настоящая пытка; не иметь возможности поиздеваться над кем-то — хуже наказания не придумаешь. Единственным развлечением был хорошенький зад учительницы по французскому, изредка проходившей между рядами, чтобы проверить, все ли на месте. В сам Драммен мы прибыли к полудню. Я слушал музыку в наушниках и считал минуты до того, как уже смогу вылезти из этого автобуса и оказаться на чистом воздухе. Как я и предполагал, смотреть было не на что: скудные выставки, начисто вымытые стеклянные витрины и яркие вывески на палатках со сладостями. Из года в год ничего не меняется, даже шпаклевка на стенах старого поместья. Я проходил меж стеллажей и отстраненно вспоминал, что бывал уже здесь раньше и все это видел. Экскурсовод что-то невнятно говорил нашей группе, и если кто-то вежливо слушал его бессвязную речь, то я просто стоял в стороне, не имея ни малейшего понятия, чем бы себя занять. Когда Эва Мун, чье настроение менялось со скоростью света, схватила меня за руку и затащила в пустую залу, на двери которой значилось еле заметное «Средневековье», я откровенно опешил по началу. Все еще до конца не отошедшая от утреннего похмелья и раздраженная, она, скрестив руки на груди, смотрела на меня снизу вверх своими горящими глазами. Зеленые, как перманентный маркер на полях тетради нежели трава и прочая растительность, они обжигали не хуже раскаленной проволоки. В зале, наполненном стеллажами со старыми рукописными книгами и серебряными доспехами, было темно. Одинокая лампочка, мигая время от времени, качалась на тонком проводе в противоположном от нас конце комнаты. Пахло пылью, плесенью и стариной. — Ты притащил меня сюда, Шистад, — сделала совершенно очевидные выводы она. — Я помог тебе избежать исключения. Если я правильно помню, за такое обычно благодарят, а не упрекают. Она одернула край толстовки и посмотрела на меня с искренним непониманием. — Тут скучно. — Так, — согласился я, следя за ее движениями. — От меня ты чего добиваешься? Эва подошла ко мне вплотную и тыкнула пальцем в грудь. — Как насчет того, чтобы прямо сейчас свалить отсюда? Воспользовавшись, очевидно, одним из самых удачных за последние несколько дней моментом, я легко наклонился к ее уху и спросил: — Пожалуйста, не разбегайтесь раньше времени и не уходите самостоятельно. Ничего не напоминает? — Скажи еще, что тебе не наплевать. — Наплевать, — коснувшись губами кожи ее щеки в отчаянной попытке добиться смущения, продолжал я. Эва хитро улыбнулась и, легко выбравшись из не слишком удачного положения, подхватила меня под руку и повела в обратном направлении от экскурсионной группы: — Вот и отлично. Улыбаясь от уха до уха, я уверенно следовал за ней. (В который, мать его, раз) Эва Мун была абсолютно чокнутой, и, что самое странное, мне это нравилось. — И куда мы? — Понятия не имею. И на сколько меня еще хватит? Как скоро я пойму, что окончательно потерялся?