*******
Металлические качели слегка покачивались в такт доносящейся из шатровой палатки музыке; подобно речным змеям, извиваясь в немом наслаждении, тени, как будто до дыр наждачной бумагой протертые, бежали вслед за нами. Из всех мест Драммена, в которых мне только удалось побывать, одно я любила больше всего — старый парк аттракционов на окраине города. Когда мне исполнилось десять, родители повели меня сюда отмечать мой день рождения. Тогда мы хорошо проводили время, и мама с папой (почти) ни разу не поругались за целый день. То был хороший вечер, и я обвела его красным маркером в своем календаре; сам календарь сожгла месяцем позже, когда папа умер. — Парк аттракционов, Мун? Ничего скучнее придумать не могла? — с привычной толикой сарказма поинтересовался стоящий за моей спиной Шистад. Он осмотрелся по сторонам, пытаясь понять, что этот парк из себя представляет. — Я думал, ты затащишь меня в какой-нибудь подпольный клуб с азартными играми и кальянной. Твои представления о веселье явно идут в разрез с моими. Я (в который раз) закатила глаза, поворачиваясь лицом к нему. — Если бы мне хотелось устроить оргию или накуриться в подвале какой-нибудь многоэтажки, я бы оставила выбор за тобой. — Обязательно быть такой грубой? Я думал, мы теперь друзья или что-то типа того. Я не стала ему отвечать. К черту. Мы прошли вперед и оказались прямо перед коваными воротами, по прутьям которых вился полузасохший плющ. Яркая неоновая вывеска мерцала наверху; красные и синие буквы то исчезали, то появлялись в темноте, и последняя слегка покачивалась на ветру. Сам парк гудел в преддверии ночи. Он как будто только-только проснулся от долго сна, и я не знала, плохого ли или хорошего. — Тогда пошли, — подхватив меня под руку, пожал плечами Крис. На его губах появилась снисходительная улыбка, и он, притушив сигарету пяткой кроссовка, повел меня куда-то вглубь. Мы оказались там, где зареклись больше не появляться, — в детстве. Нас окружили запах жженого масла и сахарной ваты, прилипшей к волосам, блеск воздушных шаров, тонкой нитью привязанных к нашим запястьям, и легкий привкус разбавленного водой лимонада на кончике языка. Мы оказались там, где быть не хотели по нескольким причинам сразу. Первая (и самая главная) — чувство незащищенности. — Что думаешь насчет тира? Крис шел впереди, не отпуская моей ладони. Тепло его холодных рук согревало меня в этот осенний вечер. Было ли это правильным? Черта с два. Плевала ли я? Абсолютно. Он остановился напротив небольшой палатки, внутри которой располагался нагруженный игрушками тир. С верхних балок, удерживающих сооружение, висели маленькие красные и сиреневые мишки с милыми бантиками на груди; чуть дальше были и розовощекие зайцы с длинными завивающимися ушками и немного слащавые детские куклы, чьи выпуклые глаза пугали меня своей чернотой. Стена впереди нас была оборудована высокими мишенями в виде больших красных шаров; на стойке рядом лежали черные ружья, заряженные пульками. Крис вытащил из кармана помятые кроны и протянул улыбающемуся нам парню-инструктору. — Если веселиться, значит по-крупному, Мун, — сказал он, вставая на удобную позицию. — Ставлю двадцать крон на то, что ты не собьешь всех, — указала я рукой на ряд банок из-под кока-колы, располагавшихся в самом дальнем углу оборудованного под тир помещения. Крис невесело усмехнулся, как делал это уже с сотню раз до этого, и протянул мне широко раскрытую ладонь. Деревянные браслеты и железные цепочки тихо позвякивали на его запястье. — Тогда я просто не могу отказаться от спора. Инструктор, наблюдавший за нами со стороны, подошел, чтобы разбить нас. Я вытащила двадцатку, которую нашла в кармане толстовки Шистада и, ослепительно улыбнувшись, положила ее на стойку. — Ты же в курсе, что спорить со мной на мои же деньги — немного нечестно? — Ты проиграешь, и мне привалит пару крон. Должна же я получать компенсацию за твое хамское поведение. Шистад отвернулся от меня, чтобы наконец прицелиться. Взгляд его был сосредоточен, но всем своим видом Крис показывал напущенную расслабленность. — Уверен, — подхватил парень за стойкой. — Твоя девчонка права: ты не попадешь. Крис оскалился на него, и тот отступил. То была извечная загадка, мучающая меня уже не один месяц подряд: как можно быть таким пугающим в свои чертовы девятнадцать? Только что найденная мною двадцатка ускользнула от меня на молниеносной скорости, когда последняя жестянка со звонким шлепком упала на деревянный пол тира. Я чертыхнулась, глядя на теперь уже пустую полку. — Ты мухлевал, — попыталась я. Крис бросил ружье на столешницу и, наклонившись ко мне, задорно пропел: — Учись проигрывать, Э-ва. Учись проигрывать, Э-ва. Я схватила за уши протянутого нам плюшевого зайца и со словами «Я заберу его себе» поплелась к выходу. Звонкий смех Шистада заставил меня остановиться; мне еще ни разу не приходилась слышать, чтобы он так искренне и заливисто смеялся. Ямочки, которых я раньше почему-то никогда не замечала, появились на его слегка покрасневших щеках. Крис напомнил мне мальчишку с той полароидной фотографии, висевшей на стене у него в комнате. Впервые за долгое время улыбка коснулась не только его губ, но и глаз: Крис Шистад наконец-то выглядел настоящим. — Ты так и останешься наслаждаться своей победой, или мы пойдем? — Конечно, пойдем, — он подмигнул какой-то девушке, стоявшей в паре метров от нас, и та, охнув, уронила свое мороженое. — И куда теперь? Я огляделась по сторонам, думая, чем бы еще заняться, и взгляд мой наткнулся на упирающееся в самые облака старое колесо обозрения. Кабинки его слегка пошатывались, и огоньки, плющом вьющиеся вокруг металлических балок, иногда мигали от перегрузки, но в целом сооружение выглядело обнадеживающе. Мне не нужно было спрашивать кого-то, чтобы убедиться в том, что аттракциону уже не меньше десятка лет, и сбои в работе с ним случаются не реже двух раз в день. Вероятность застрять в кабинке — девяносто два к сотне. Тем не менее, несмотря на все «боже, какое оно старое» и «Эва, разве тебе надоело жить?» оказаться на высоте птичьего полета — разве не мечта? — Тебя ведь не напугает парочка метров высоты? — спросила я у Шистада, и он подозрительно глянул на старое колесо. Я уже было подумала, что Крис обвинит меня в глупости и провозгласит начинающим самоубийцей, но он лишь пожал плечами и предложил купить нам попкорна, пока я буду стоять в очереди за билетами. Телефон я заранее выключила и бросила в карман, зная, что спустя полчаса нас начнут искать, а мне не хотелось быть найденной. Когда человек теряется по собственной воле, он, верите или нет, в помощи вашей абсолютно не нуждается. У меня не осталось сил слушать упреки и нравоучения, мне просто хотелось отдохнуть ото всех, в том числе и от самой себя, как бы странно это ни звучало. Очередь продвигалась медленно и к тому времени, как я оказалась у кассы, Крис уже вернулся с большой упаковкой сладкого попкорна в руках. Мы простояли в ожидании еще несколько минут, прежде чем наконец смогли купить свои билеты. За этот короткий промежуток времени Крис успел получить номера телефонов у двух девушек, стоявших позади нас, и смачный подзатыльник от меня. Кабинка была открытой, и мы, оказавшись внутри, пристегнули ремни безопасности. Небо над нашими головами утонуло в темноте; пахло оно вечерними поцелуями и черничным вареньем на губах. У меня перехватило дыхание, когда мы наконец оторвались от земли и начали подниматься все выше и выше. Шатровые палатки по величине напоминали детские игрушечные кубики, люди — маленькие точки на грязной бумаге. Ветер невесомо касался моих волос, и мне крышу снесло от наслаждения. — Дух захватывает, Мун? — влез в мою утопию Крис. — Захватывает, — подтвердила я. И так, как это бывало всякий раз до этого, Шистад, одному богу известно, каким способом, в считанные секунды оказался рядом со мной. Я смотрела в его глаза, пытаясь понять, что именно творится в голове у этого парня. В тонких трещинах его каре-зеленой радужки не было ничего, кроме*******
Нура стояла, прислонившись спиной к стенке вещевого шкафа. Глаза ее были плотно закрыты, дыхание сбито. Я смотрела на нее некоторое время, пока она, наконец разлепив веки, не заметила меня. Взгляд Нуры стал осмысленным, и она, тяжело вздохнув, как делала это всегда перед тем, как начать читать мне лекции, натянула усталую улыбку. — Эва, я волновалась, — Нура подошла ко мне, чтобы обнять, и я положила подбородок ей на плечо. — Почему ты не позвонила мне, когда ушла? — Я отключила телефон, — призналась я.— Прости? Нура отстранилась и, кивнув, пошла в сторону кухни. Мне ничего не оставалось, кроме как пойти за ней. С того дня, когда Вильям с Шистадом на руках ввалились сюда, прошло очень много времени; мы с Нурой оттерли кровь с линолеума на полу, избавились от осколков, лежащих в раковине, и долго проветривали квартиру, чтобы прогнать тяжелый привкус шистадовских сигарет. Но запах крови и никотина прочно въелся в желтые кухонные обои, и теперь каждый раз, когда я переступала порог комнаты, воспоминания, снося с ног, накрывали меня тяжелой волной. Нура села на высокий барный стул и выжидающе посмотрела на меня, нуждаясь в объяснениях. — Я больше никогда не заставлю тебя волноваться из-за такой ерунды, обещаю, — честно сказала я. — Ни разу в жизни не отключу телефон, не предупредив. Прости меня. Сатре грустно рассмеялась и помешала маленькой ложечкой остывший чай в граненом стакане. — Слушай, Эва, — неожиданно слишком серьезно начала она, заставив меня подступить ближе. — Кое-что случилось, пока тебя не было и… Я дала ей пару минут на то, чтобы собраться с мыслями. Телефон в моих руках пиликнул, и его экран засветился ярким белым светом. Десять пропущенных от Нуры. — Сюда приходила твоя мама, — на выдохе выпалила она. Я подняла на нее полный удивления взгляд, и Нура поспешно отвернулась, пряча пальцы в рукава своей длинной футболки. — Рассказывай. — Я не знаю, как она узнала, что ты живешь именно здесь, но… Она пришла, и я не могла выгнать ее за дверь. Нура заерзала на стуле, и я отложила телефон на стол. Серый дымок повалил из закипающего чайника; дверца форточки немного качнулась от несильного ветра, и Нура, чертыхнувшись, поспешила ее закрыть на маленькую защелку. — Она искренне волновалась о тебе и показалась мне хорошей женщиной, Эва. Тебе стоит поговорить с ней. Пожалуйста?.. — Дело не в том, какая она, Нура, — перебила ее я. — Просто поверь мне… Неожиданно в комнате стало совсем тихо: пропал и свист стоящего на плитке чайника, и тиканье настенных часов где-то позади. Молчание наполнило комнату. — Она рассказала мне, Эва. Рассказала о твоих проблемах. И тут все провалилось. — Возможно, это совсем не мое дело, но я так сильно за тебя переживаю, черт возьми. Твоя мама просто боится, что все это повторится… Она поймала меня за запястье и в смелой попытке отыскать что-то неведомое в моих глазах ухватила за подбородок. Мне не хватило сил посмотреть на нее в ответ. — Ты можешь сказать это вслух. Мы не в книгах о Гарри Поттере, тут ничего не случится, если начнешь называть пугающие тебя вещи своими именами. — Она боится, что ты снова впала в депрессию и, — страх сковал мое горло.— Опять попробуешь покончить с собой, Эва. Взгляд ее не выражал ничего, кроме безграничной жалости и сочувствия по отношения ко мне. Воспоминания резали не хуже до блеска наточенного ножа, били под самые ребра, змеями впивались в кожу и прожженные кости. Вот как это выглядело для остальных: три года назад в сентябре месяце бедная и слабая Эва Мун настолько сошла с ума, что решила перерезать вены в собственной ванной. Она заперлась в комнате, достала лезвие от бритвы отчима и надавила на кожу запястья, томясь в ожидании ощущения крови на тонких руках. Жалкая и никому ненужная Эва Мун решила, что смерть — самый верный способ избавиться от проблем. В школе неодобрительно качали головой, взрослые оттаскивали от меня своих детей со словами «Эта та самая девочка из новостей, помните? Почему она не в психиатрической больнице?» Мы жили в маленьком городке, и люди вокруг сделали из меня трагедию: бедная бедная б е д н а я эва муууун. Никто не хотел верить в то, что я не закрывалась в ванной комнате с желанием поскорее покончить жизнь самоубийством в свои четырнадцать; потому что никто не знал, как громко я просила о помощи, не желая умирать в одиночестве и как страшно мне было чувствовать вес крови на ладонях и стопах; никто не знал, что в пропахшей стиральным порошком и моющим средством ванной комнате тогда было не один, а два человека. Не суицид, убийство. — Ты права, — выдергивая свою ладонь из ее, холодно бросила я. — Это не твое дело, Нура. И я понимала, как сильно буду жалеть о сказанном мною завтра, но не была готова рассказать ей все прямо сейчас. Люди оказались правы, назвав меня слабой и жалкой: я не умела доверять, а это, пусть я и противоречу собственным словам, настоящая слабость. Нура отшатнулась от меня, и я, ведомая собственными чувствами, кинулась вон из квартиры. Я обязательно с ней объяснюсь (просто не сейчас); я обязательно ей откроюсь и признаюсь во всем, что лежит на моей душе тяжелой печатью (просто в другой день). Нура любила меня, и я была готова любить ее в ответ, разве что пока не знала, смогу ли.*******
«Я переночую у тебя?»«Мой дом похож на общежитие?»
«Приму за приглашение.»