***
— С каких пор ты завтракаешь по утрам? — кивнув в сторону стоящей на плите сковородки, спросил меня Вильям. Я и сам немало удивился тому, как Эве удалось состряпать что-то съедобное из продуктов, хранившихся в пределах моей кухни. Насколько я помнил, кроме двухлитровой бутылки пива и заплесневевших листьев салата в холодильнике больше ничего не было. Даже лампочка там осталась последняя, мигающая время от времени. Магнуссон приехал ко мне в половине восьмого, чтобы подхватить по пути в школу. Он припарковался на другой стороне улицы под громкие ругательства моих ебанутых соседей и, вымученно улыбнувшись, послал всех проходивших мимо нахер. Минутой позже он, не потрудившись постучаться или нажать на звонок, зашел в мой провонявший сигаретами дом. В отличии от Мун, Вильям цивилизованно повесил свою черную куртку и шарф на кривой грубый крючок в коридоре и убрал обувь в специально отведенный для этого шкафчик. Больше, чем привычка Эвы всюду ходить босой, меня бесила только ее манера разбрасывать вещи по полу. — Начиная с сегодняшнего дня, — ослепительно улыбнувшись, сообщил я, и Магнуссон недовольно цокнул языком. За последние несколько недель вид и образ жизни Вильяма потерпел ряд существенных изменений. Удивительно было наблюдать за тем, как сильно на него повлияло его тайное (как он думал) оглушающее 'люблю'. У Нуры Сатре, маленькой несносной девчонки из первого класса с льдинками вместо глаз, как и у Эвы Мун, был свой талант: она могла вправить мозги даже крышесносным долбаебам. А Магнуссон, верите или нет, был именно таким; ему хоть ложкой мозги мешай, все равно не поймет, на кой ему сдался какой-то там 'инстинкт (блядского) самосохранения'. Но Нура, бог весть какими способами, запустила свои пальцы на тысячи метров дальше его головы и нашла двадцать раз порванный и джинсовой тканью заштопанный жалкий кусок того, что люди особенно романтичного склада ума называли душой. С пятой попытки Вильям вылез из шаткого состояния едва-ли-человека, променял синие винстон на зеленый салат у Нуры по утрам и, как будто новыми глазами на мир взглянув, осознал что-то такое, чего я никак не мог. Синяки под его глазами пусть и не исчезли на совсем, но наконец-то перестали напоминать две Марианские впадины. Лицо приобрело здоровый оттенок, а кровоподтеки на носу почти зажили. Благодаря Сатре, Вильям обрел что-то, помимо сбитых в кровь костяшек и светлого пива вкупе с дешевыми чипсами вечером пятницы; благодаря Сатре, Вильям научился быть человеком. — А это?.. — ловко подхватив костлявыми пальцами маленькую записку, прикрепленную магнитиком к холодильнику, он, прокашлявшись, прочитал вслух: — Спасибо, Шистад. И все? — И все, — согласился я, глядя на кривым размашистым почерком в спешке выведенное 'спасибо'. Было несложно представить, как Эва находит запечатанную пачку желтых стикеров в одном из кухонных ящиков и, быстро черкнув ручкой по бумаге, нелепо улыбается самой себе. — Если бы я тебя не знал, чувак, то подумал бы, будто ты начал водить к себе девчонок. Тут он был прав; чужого присутствия в своем доме я на дух не переносил. Свои действия в отношении Мун я объяснить не мог. — Может, и начал. — Нет, — рассмеялся он. — Не начал. Мун не считается за одну из твоих девчонок. Он с разбегу плюхнулся на диван и по привычке закинул свои ноги на грязный кофейный столик. На его лице сияла непонятная мне кривая улыбка. — Даже спрашивать не буду, с чего ты решил, будто это именно Эва. — Вот и правильно, — согласился Вильям, а потом, помолчав с пару секунда, продолжил: — Я тебя кое о чем попросить хотел, Крис. Я удивленно поднял брови в предвкушении чего-то интересного: — Это о чем же? — Поговори с Эвой, — на полной серьезе выпалил тот. — Нура волнуется. Мне захотелось огреть его чем-нибудь тяжелым по голове. Что эта Сатре сделала с моим лучшим другом похеристом? — С каких пор ты стал таким чувственным, Магнуссон? Вильям уперся локтем в подушки и, помахав телефоном у меня перед носом, предположил: — Может, я просто повзрослел? — Не говори ерунды. Он тихо рассмеялся, провел пятерней по волосам и уткнулся в свой смартфон, разрывающийся от приходящих на него сообщений. По резко отупевшему выражению лица Вильяма несложно было догадаться, кто именно ему писал. В школе Магнуссон, не удостоив меня и словом, сразу же свалил весть знает куда. Мы почти не пересекались за целый день, только пару раз мне удалось найти его стоящим в компании Нуры и ее подруг, Эвы среди которых не наблюдалось. Они о чем-то громко говорили и весело смеялись; не думаю, что понимал их помешанности. — О, нет! — кричала блондинка всякий раз, когда Вильям начинал рассказывать что-то остальным. Естественно, я думал над тем, что сказал мне Магнуссон утром, и в конце концов пришел к выводу, что мне это ни к черту не сдалось. Одно дело — думать о том, как было бы невьебенно круто, прижми я Мун спиной к школьной душевой кабинке, оставь я парочку засосов на обнаженных ключицах и заставь я ее сладко стонать мне в рот; меня ни чуть не стеснял тот факт, что Мун меня возбуждала. Разговоры — уже другое; главная проблема в том, что с Эвой, в отличии от большинства других девушек ее возраста, общаться было приятно, а я не горел желанием привязываться к ней еще больше. Так что, нет, я не собирался и пальцем шевелить ради кого-то, на ближайшие, как минимум, сорок восемь часов мне и своего дерьма хватало. К третьему уроку я, откровенно заскучав, глупо таращился в окно на высокий клен и стучал ручкой по изрисованному каракулями столу деревянной парты. Неожиданно мою голову посетила ошеломительно крутая идея по поводу того, как можно было бы разбавить свои скучные школьные будни и совместить приятное с полезным. До конца дня оставалось еще четыре урока, а терпеть у меня уже сил никаких не хватало. — Достаем двойные листочки, — с громким кряхтением поднимаясь со своего обитого кожей кресла, прошипел давно не молодой учитель биологии — Лоренс. Иногда я ловил его за сигаретой на заднем дворе; как только он меня замечал, сразу же прятал смятую пальцами пачку в карман серых брюк и, поправляя галстук, уходил в свой кабинет, будто ничего и не случилось. Моя соседка по парте, имени которой я не знал, расстроенно поморщилась и опустила голову на парту. Выглядела она неплохо, и я, прикусив губу, шепнул ей на ухо: — Кто-то не выучил домашнее задание? Одноклассница коротко кивнула головой, подарив мне мимолетную улыбку. В глазах ее вспыхнул хищный огонек, и я принял его за согласие. — Хочешь помогу? На ее лице отразилось искреннее удивление. Она незаметным движением поправила подол своей короткой юбки и томно прошептала в ответ: — Уверен, что справишься? Лоренс кинул на меня холодный взгляд, как бы говоря: пора заткнуться. В ответ я положил руку на коленку третьекурсницы и пальцами провел по тонкой ткани ее колгот. Услышав, как она возбужденно сглотнула, опустив взгляд на мою удобно лежащую на ее бедре руку, я не смог сдержаться от очередного приступа самолюбия. — Если ты окажешь мне услугу, — усмехнулся я, и эта блондинистая шлюха с моего потока, не раздумывая, кивнула. Вот что значит быть Крисом Пенетратором.****
Я вышел из туалета, поправляя собачку на ширинке, полностью удовлетворенный и довольный собой. Мне даже стараться не пришлось: Маргит, так звали эту самую блондинку, оказавшись со мной наедине, сама запустила руки мне в штаны и опустилась на колени. Губы ее, накрашенные липким блеском, были мягкими и чувственными, но я бы никогда не стал их целовать, — слишком отвратительно. У меня стояк поднимался от одной мысли о том, как приятно было притягивать ее к себе за короткие волосы и чувствовать кончик ее языка у самого основания. Конченая шлюха, таких еще поискать надо. Когда я проходил мимо кабинета директора, то услышал громкие крики и ругательства. Какая-то женщина лет сорока - сорока пяти в деловом костюме возвышалась над перепуганным стариком Иваром и, размахивая до того костлявым руками, что кости виднелись, пыталась что-то до него донести. Тот лишь упрямо пожимал широкими плечами в ответ и поправлял то и дело спадавшие с носа квадратные очки. Лысина его головы покрылась тошнотворной испариной, щеки раскраснелись, а губы дрожали одновременно и от растерянности, и от злости. Излишне заинтересованный спором, меня никак не касающимся, я притормозил и прислонился спиной к стенке здания, чтобы было удобнее оставаться незамеченным. — Вы должны что-нибудь сделать! — кричала она. — Дайте мне поговорить с вашим психологом! — Эва уже третью неделю пропускает встречи с психологом, — наконец набравшись силы и мужества, подал голос директор. Эва? Так что же это, получается, ее мама пришла на разборки? Становилось только интереснее. — И вы мне говорите об этом только сейчас? Господи! Что за страна, что за нравы? — Успокойтесь, дамочки, — подбежала длинноногая секретарша. — Прекратите кричать! — Во время школы, вы... — продолжала женщина, но я уже давно перестал ее слушать и теперь вглядывался в точеные черты ее лица, стараясь найти хоть какую-то схожесть с Эвой. Ничего общего между ними я, сколько бы не пытался, найти не смог. Они как будто и вовсе родственниками не были: абсолютно разные. — ... О, Боже, вдруг она опять решит что-то сделать с собой? Дальше пошла полнейшая неразбериха: мама Эвы плакала, Ивар в полном отчаянии старался ее как можно скорее успокоить, а секретарша, еле передвигая свои длиннющие ноги, ушла, чтобы принести стакан воды и успокоительное. Меня как будто током ударило, сквозную в грудине дыру оставило. — Так ты ответишь? Ты сама их себе оставила, да? Поэтому находишься под наблюдением психолога? Эва лежала рядом со мной и без тени улыбки на лице. Нетрезвый смешок сорвался с ее губ. Она долго думала над тем, что сказать после, а потом, не опасаясь последствий, на выдохе выпалила: — Я чокнутая, это правда, но не идиотка. Думаешь я бы стала резаться или что-то типа того из-за подростковых проблем? — Не знаю, — признался я; слезы проступили на ее глазах. — Вот и все вокруг тоже не знали, — уткнувшись носом в подушку, прошептала она. — Никто мне не верил. До сих пор не верит. Я напрягся, не зная, что ответить. Кто мог быть настолько звероподным, чтобы заставить кого-то, похожего на нее, плакать? — Не верили во что, Эва? — В то, что ему нравилось причинять мне боль. Я еще с минуту смотрел на плачущую в кабинете женщину, а затем рванул от туда со всех ног, не желая больше слушать их треп. Эва преследовала меня везде, где бы я не был. Моя личная Ахиллесова пята, грабли, расставленные по периметру всей чертовой комнаты, — Эва Мун. «Я поговорю с ней.»«О, когда ты стал таким чувственным, Шистад?»
«Отъебись.»