this chaos's on the rise

Нет ада хуже мне, чем в собственных мыслях; где бы я ни был, что бы я ни делал, везде они преследуют меня.

***

Эва дре­мала, по­ложив го­лову мне на пле­чо. Я ос­то­рож­но вы­тащил у нее из рук по­лупус­той бу­маж­ный ста­кан­чик, на од­ной из сто­рон ко­торо­го ча­сом рань­ше ми­лая офи­ци­ан­тка ос­та­вила мне свой но­мер те­лефо­на, и вы­кинул его в ур­ну не­пода­леку. Ос­татки ко­фе рас­плес­ка­лись по гряз­ным стен­кам му­сор­но­го ба­ка, кап­ля­ми сте­кая на са­мое дно. Мы уже око­ло по­луто­ра ча­са си­дели на обод­ранной ста­рой лав­ке око­ло подъ­ез­да Сат­ре. Лю­ди ухо­дили и при­ходи­ли, ог­ни в ок­нах мер­кли и сно­ва за­жига­лись, — да­же в са­мые тем­ные ча­сы го­род про­дол­жал жить. Непод­вижны­ми ка­зались лишь ос­трый ме­сяц да плот­ные ту­чи, на­вис­шие над на­ми, все ос­таль­ное так или ина­че ис­че­зало с те­чени­ем вре­мени. Уже давно перевалило за полночь и на улице стемнело; только мигающие гирлянды, лежащие на толстых ветвях старых дубов и осин, да тянущиеся вереницей вдоль дороги фонарные столбы светились рядом. Звуки в ночи имели особый эффект становиться все отчетливее и реже с каждым часом. Чужие голоса и собачий вой, шум громкой музыки из паба напротив и тихий визг шин автомобиля, что занесло на резком повороте в паре минутах езды отсюда, — все они были слышны так явно, как будто их источники находились меньше, чем в метре от меня, — стоит лишь руку протянуть. День выдался не из легких. Куда бы мы ни шли, где бы ни искали, кого бы ни спрашивали, — все тщетно; Нуры Сатре и след простыл. Она как сквозь землю провалилась, черт ее побери. Мы с Эвой трижды, как минимум, объехали школу по всему ее периметру, навернули пять, если не больше, кругов вокруг нашего района и двух других, останавливаясь каждую сотню метров, и пешком прошлись по всем любимым местам Нуры, какие Эва только знала. Ко второму часу ночи мы выдохлись и, закупившись кофе в старбаксе, взяли себе небольшой перерыв, усевшись на караул. Обосновавшись на лавочке около подъезда, мы молча пили кофе и ждали чуда; чудо нас, отнюдь, не ждало. Из Эвы караульщица вышла ужасная, — уже спустя два с половиной стакана кофе ее склонило в сон. Она спала, облокотившись на меня, а я продолжал ждать. Мой телефон вдруг жалобно запищал у меня в кармане, и я, борясь с зевотой, аккуратно, чтобы не разбудить Эву, вытащил его из брюк. Я прищурился, глядя на дисплей мобильника.  — Что у вас? — сходу спросил Вильям, стоило мне только поднять трубку. Вильяму достаточно было произнести пару слов, чтобы я понял, что и ему сегодня повезло не больше нашего. Виль­ям, как и мы, весь се­год­няшний день ни­чем, кро­ме по­ис­ков Ну­ры не за­нимал­ся и за­нимать­ся не хо­тел. Ког­да она про­пала, Маг­нуссо­ну точ­но кры­шу снес­ло; ча­сами он бе­гал от зда­ния к зда­нию, то и де­ло на­бирая но­мер ее со­тово­го, пи­хал се­бе в рот од­ну си­гаре­ту за дру­гой и, при­курив, выб­ра­сывал без еди­ной за­тяж­ки. Весь день он дер­жался как мог, а к ве­черу от не­го за­пах­ло от­ча­янь­ем, — да так силь­но, что я мог учу­ять за вер­сту. Имен­но тог­да я, дол­жно быть, по­нял, что это зна­чит 'по-нас­то­яще­му лю­бить ко­го-то', и при­шел в ис­крен­ний ужас. Лю­бовь — это в пер­вую оче­редь от­ветс­твен­ность, не спра­вив­шись с ко­торой, ты на­чина­ешь то­нуть под гне­том собственной ви­ны. И Виль­ям уже почти у самого дна.  — Ничего, — честно признался я, искоса глядя на Эву, мирно посапывающую на моем плече. Это, на самом деле, даже хорошо, что ей, пусть и нехотя, удалось выкроить часок другой на сон. Стоит случиться беде, и ты начинаешь забывать, каково это — нормально спать. Сам того не замечая, я начал перебирать пряди ее рыжих волос. Наматывать длинные локоны на пальцы, вырисовывать черт-знает-что-означающие завитушки на гладкой коже ее предплечья, — почти привычное. Мне не хотелось привыкать ни к чему подобному, но что я мог с собой поделать?  — И у меня. Где-то со стороны паба у одной из машин истерично завыла сигнализация, звук бьющегося стекла и пьяного смеха раздались минутой позже. Я ожидал, что вот-вот, уже прямо сейчас Эва, поежившись ото сна, наконец раскроет глаза и вынужденно отпрянет, отворачиваясь от меня, но она продолжала лежать, прильнув щекой к моему плечу. Я заметил, что задержал дыхание, только когда услышал свой облегченный вздох. Идиотизм. С самого начала, как только Вильям, подавленный и испуганный, вломился ко мне в комнату с тихим 'ее нигде нет, Крис', я понимал, что тут к чему; понимал, что означает его 'она пропала' и честно хотел помочь. Понимал я его и тогда, когда вера в лучшее начала слоем за слоем слезать с его сердца, как старая краска с обветшалых стен. Единственное, чего я с ним разделить не мог — искренних переживаний за Нуру Сатре. — Это все из-за меня, Крис, — выплюнул он. — Если бы не я… Если бы не наши отношения… — Ты мне, чтобы жалеть себя звонишь, что ли, Магнуссон? Соберись, парень. Не важно что, как и почему, если сейчас у тебя есть шанс вытащить ее оттуда, где бы она ни была. — Даже если я сам ее туда завел? — Даже если и так. Из всех глупых привычек, какие только известны миру, самая глупая непременно должна была достаться Вильяму Магнуссону, иначе и быть не могло, — привычка винить себя в чужих бедах. Хотя и осуждать его за это мне никогда не приходилось; жизнь у моего лучшего друга и впрямь была из веселых. Для своих девятнадцати у Вильяма Магнуссона было слишком много недоброжелателей, и Нура Сатре для каждого из них — отличная возможность; живая мишень с пометкой 'его личная слабость' на грудине. И Вильям до хруста в костях боялся этой самой слабости лишиться. Самое горькое: все вокруг это знали. Якузы с их не прекращаемой жаждой мести и злобой в крови легко могли бы провернуть исчезновение Нуры. Что им стоило выкрасть девушку посреди улицы после всего того, что они уже учинили? В жестокости и глупости равных им во всем свете бы не сыскалось; но только кое-что никто из них не учел: односложное «месть» Вильям мог выцарапать себе на лбу, не раскрывая глаз.  — Если до завтра она не вернется, я пойду в полицию, Крис, — выдохнул он. — Мы пойдем вместе. Она найдется. Эва вздрогнула то ли от окатившего нас холодного порыва ветра, то ли от звука моего голоса и, теснее прижимаясь ко мне, пробормотала что-то нечленораздельное. Я положил руку ей на плечи в безнадежной попытке согреть. — Ребята прочесывают округу. Эскиль ждет дома, — заверив меня, Вильям обратился к кому-то рядом с ним. Слов я почти не разобрал, но могу сказать точно, что так или иначе Магнуссон раздавал приказы. Он снова вернулся ко мне: — Езжайте, отдохните. — Спасибо за разрешение, — усмехнулся я. Шутка вышла неудачной, Вильям лишь цокнул языком, как бы давая понять: не сейчас, Крис. — Я позвоню завтра утром, — сказал он и, прежде чем я бы успел сообразить что-нибудь в ответ, сбросил вызов. Как это на него похоже; Вильям, кажется, рожден для того, чтобы командовать. Закатив глаза, я положил телефон обратно в карман и уставился в одну точку, задумавшись. Идея оставить свой пост и поехать домой мне определенно пришлась по душе. Дело оставалось за малым (большим) — убедить Эву. Не мог же я оставить ее одну. — Что он сказал? — неожиданно, не открывая глаз, спросила Эва. Я чуть было не вздрогнул, но вовремя опомнился и повернулся лицом к ней. Статься, проснулась. Чудесно. — Нам дают перерыв в несколько часов, Мун. Нужно поспать. Я думал, Эва начнет пререкаться, но, поднимаясь, она и слова мне не сказала, сильнее закутываясь в свое тонкое пальто. Ночь близилась к утру, но темнота не отступала, и шаг за шагом мы увязали в ней, как и друг в друге, все больше и больше.

***

Оставлять Эву одну с Эскилем — не вариант (как по мне), поэтому мной нами было решено поехать ко мне. Эве все равно не впервой у меня ночевать. Она написала Вильяму смс с просьбой позвонить, если появятся хоть какие-нибудь новости. С пропажи Нуры еще даже и суток не прошло, но все мы готовились к тому, что скоро придется идти в полицию. Даже Эва, нежно хранившая далекий от вероятности шанс на то, что Нура придет сама, не исключала такого исхода событий.  — Тебе страшно? — спросил я, не подумав. Эва съежилась под моим взглядом, но не отвернулась. — Страшно, — согласилась она, и это был самый честный ответ, какой я только мог от нее ожидать. Она разглядывала свои пальцы, вероятно, задумавшись о чем-то. Мне хотелось бы знать, что именно творится в ее голове; такой ли же там хаос, как и у меня? — Вильям найдет ее, — я и сам не знал, зачем говорил все это; зачем пытался помогать, поддерживать, когда, на самом деле, ни чуть не беспокоился о пропаже Нуры. — Ты не можешь знать этого точно. Она повернулась набок, и тонкий плед сполз с ее плеч. Я ухмыльнулся своим собственным мыслям, и Эва настороженно нахмурилась, глядя на меня. — Но я знаю Вильяма. Он скорее свой член собакам скормит, чем позволит кому-нибудь обидеть того, кого он любит. Эва рассмеялась, удобнее устраиваясь на кровати. Сколько можно ерзать? — Милое сравнение, — потянувшись, она выключила стоявший на прикроватной тумбочке светильник. Ее голос был мягким и уставшим. — Милое, — согласился я. Меня не пугало то, что Эва лежит напротив, уже привычно укутываясь в мое одеяло, не пугало меня и то, как легко я чувствовал себя рядом с ней. Не знаю, в какой точно момент я полностью это принял и осознал, а в какой решил, что так не должно быть и начал отрицать снова и снова, но факт оставался фактом: я был влюблен. Я был влюблен в то, как смешно она морщит свой маленький нос во сне; влюблен в веснушки на ее плечах и едва заметную родинку на подбородке, в ее хриплый ото сна голос. Я мог отрицать, мог прятаться и бежать, но ничего не менялось: в л ю б л е н. Что за блядство? Эва быстро уснула, и я притянул ее к себе, надеясь, что ей об этом узнать никогда не придется. Легкий смешок сорвался с ее губ, и я почувствовал, как она теснее прижимается ко мне своим телом. Черт. — Не думай, что нравишься мне, Шистад, — устало вздохнула она. — Не думай, что и ты мне, Мун, — усмехнулся я.

***

Этой ночью мне снилось то же, что и каждую ночь до этого. Все оставалось неизменным из года в год, и я мог по памяти воспроизвести каждую, даже самую мелкую деталь. Пожар начался с маленькой спички в руках моей матери; как из мелкого семечка прорастает большой цветок, так и из бледной искры родилось высокое змееподобное пламя. Оно кружилось, изнывая от голода, выбивало деревянные двери в комнатах и бежало по скользкому полу, не оставляя после себя ничего, кроме пепла. Пламя, сошедшее с ладони, плясало и плясало, пока не поглотило весь дом; а с ним и меня. Когда огонь ласково лижет пальцы, взывать к богу — все равно, что идти к психологу с лейкемией, — не спасет; когда крик тяжелым комком желчи сидит внутри, а запах гари въедается в крошащиеся от жара кости, растекается вязким дегтем по капиллярам вен и остается черным клеймом на горящей глотке, как вечное напоминание о себе, ты наконец понимаешь: нет, блять, в мире никакого бога. Куда бы я не смотрел, везде был огонь. Он окутал длинные синие шторы, сжег дотла высокие полки, продавленные тяжестью книг, тонкую ткань простыни на моей кровати, — всякую вещь, напоминавшую обо мне. Забираясь ко мне на колени, пламя радостно шипело, приветствуя меня, оно хваталось костлявыми пальцами за браслеты на моих запястьях и царапалось, как животное. Я забыл, как надо кричать, когда оно потянулось к моему лицу. Мне снилось, как потолок, осыпаясь, начал рушиться мне на голову, а обои на толстых стенах, вот уже двадцать лет стоящих на этом месте, — гореть темным искристым пламенем. Это все ты виноват, Крис! Это все ты! — Крис! — я почувствовал резкую боль в районе щеки и вдруг… проснулся. Эва смотрела на меня, широко раскрыв глаза. Волосы ее растрепались, а футболка задралась, оголяя бедра. Обхватив ладонями мое лицо, она зачем-то всматривалась мне в глаза. Неужели там и впрямь можно что-то да разглядеть? — Ты ударила меня, Мун, — хмыкнув, опомнился я. — Плохая девочка. Эва удивленно таращилась на меня, а потом, закатив глаза, легла на подушку рядом. Дышать все еще было тяжело, но плевать я хотел на тяжести. — Идиот, — она провела пальцами по щеке и отвернулась от меня. — Мне показалось, будто ты задыхался, Крис, — я промолчал в ответ, и спустя минуту она добавила полушепотом: — Можешь не рассказывать. Я не заставляю. Эва аккуратно нащупала мобильник на тумбочке и включила, чтобы проверить, нет ли пропущенных. Разочарованно вздохнув, она вернулась обратно в кровать. Было четыре часа утра или около того. Солнце еще не встало, и улица купалась в темноте. — Знаешь, что? — вдруг оказавшись слишком близко, произнесла Эва. — К черту все. — Прямо все? — переспросил я. Печальная улыбка появилась на ее губах: — Идиот. Она уткнулась лбом в мое плечо, и я притянул ее к себе, обнимая. Пусть завтра никогда не наступает; я бесповоротно влюблен в шаткое и неустойчивое сегодня.