***
Влажная картошка, соприкоснувшись с горячим маслом, издала почти жалобный звук. Запах поджаренного крахмала и подсолнуха наполнили помещения в мгновение ока. Запахи всегда были козырем анимагов. Конечно, обоняние было ни столь развито как у тех же оборотней, но оно было в разы сильней людского. И люди, они пахли по-разному. Отчего это зависело, Сириус так и не узнал. Кто-то пах медом, а кто-то дегтем. Цветы, апельсины, клубника, яблоки, плесень, дым, гной… Один раз почувствуешь — запомнишь навсегда. — … и тогда Филч втолкнул нас в кабинет профессора МакГонагалл, а она назначила отработку, как и всегда. Кас говорила не умолкая, болтала и болтала, иногда заправляя за ухо непослушную прядь, в раз превратившись из несколько хмурого подростка в обычную девочку-болтушку. Сириусу нравилось слушать ее, ловить ее мягкий тембр голоса, который нет-нет и окрашивался фальцетом. Нравилось изучать ее забавную мимику, наблюдая как левая бровь взметается вверх. И неизменно Блэк задавался одним и тем же вопросом: какой Кас была в детстве? Забавная девчушка с пухлыми щечками и двумя темными косичками, всюду таскающаяся за матерью, выжидая момент, когда Габриэлла отвернется, чтобы в эту же секунду влезть в ее косметику или утянуть палочку? А, быть может, как вариант подойдёт высокая не по годам девочка с вечно битыми коленками, которая пропадает на улице ведя за собой банду мальчишек? Сириус узнает, какой была дочь в год, три, десять лет, тринадцать, но увидеть это воочию, принимать в этом участие он не сможет. Так же, как и не мог вернуться и обеспечить Гарри счастливым детством. Причин этому было множество, но винцом в любых исходах был сам Сириус. -Где Вы готовить научились? Вырванный из раздумий Блэк, поворачивается к дочери осторожно, словно пес, услышавший чужие голоса. Мужчина ухмыляется, дернув плечом. — Дядя Альфард, — выдает Сириус. — Слышала о нем что-нибудь? — Только сплетни и то, что вычитала в Трактате, после того как… Кас нервно дернула плечами, слегка подавшись назад. Кричер топтавшийся где-то в коридоре, что-то неразборчиво пробормотал, заставив Сириуса пожалеть о том, что он расслабился слушая Кас и полностью уходя в приготовления обеда и, очевидно, ужина. — Дядя был удивительным человеком, слишком достойным, чтобы носить нашу фамилию. А те сплетни, что раздувают — лишь потеха высокопоставленных лордов и моей матери. — За что она Вас так, мистер Блэк? Прежде чем ответить, Сириус отвернулся к плите, где лопаткой помешал картофель. Перед глазами бежали годы, события, мелкие и очень весомые. Мать стоит с палочкой наперевес, волосы растрепаны, неистово синие глаза горят безумием. «Уйдёшь сейчас, можешь никогда не возвращаться!» — Очевидно, слишком часто у нас разнились взгляды и мнения. И знаешь что, Кас, давай на «ты» и по имени. Сириус не питал каких-либо надежд, не верил в никчёмные мечты, словом, был реалистом. Он понимал, что Кас никогда не назовёт его отцом, но и слышать от нее «мистер Блэк, сэр» было как-то уж слишком по-семейному. Ожидая ответа, Блэк вновь фокусирует взгляд на Кассиопеи. Девочка закусывает нижнюю губу, то поднимая, то отпуская взгляд. — Будет неловко, — наконец выдает она, — но я попробую… Сириус.***
Из года в год, возвращение на Тисовую улицу было до скрежета в зубах отвратительным. Дядя Вернон всю дорогу домой сетовал на ненормальных магов, которые всюду окружают нормальных людей. Тетя Петунья смерила Гарри изучающим взглядом, приправленным призрением и даже не кивнула в знак приветствия, а Дадли, Дадли раздулся до размеров свиньи и переваливаясь с боку на бок, грозился раздавить своим весом ступеньки. Тогда кузен провалиться в чулан и не сможет оттуда выбраться, всецело прочувствовав, какого это, почти всю свою сознательную жизнь прожить в той коморке. Все они, четверо, никогда не были семьей. Никогда. Но, как бы иронично бы это не звучало, семью они должны были заменить. Может быть, они и были чудесными родителями для Дадли. Они его баловали, чем только можно, все позволяли, а он, Гарри, ничего хорошего от них никогда не ожидал. Даже вторую комнату Дадли, Вернон и Петунья выделили для него только из-за чувства страха. Из-за чувства страха, Гарри в это утро не давился долькой грейпфрута, а щедро заливал гречку сливками. Аромат молочного продукта, казалось бы, пропитал кухоньку от чего, заплывшие жиром свиные глазки кузена выглядели еще более озлобленно. В них будто бы плескался голод. Гарри, обхватив квадратную тарелку длинными пальцами, прошествовал к столу, где его уже ожидали ложка, сахар и кружка фруктового чая. Когда мальчик добавил в кашу сахар и тщательно его размешал, кузен не изменился в лице, но когда Гарри зачерпнул первую ложку, Дадли нервно дернулся, очевидно, помыслив схватить тарелку и выскочить с ней в сад. Тетя Петунья, повернув свою длинную шею, осуждающе смотрела на Гарри, взвешивая все «за» и «против», а затем, качнув головой, подала Дадли особо большой кусок фрукта. Гарри хмыкнул, любуясь своим завтраком. Когда кусок грейпфрута возник перед дядей Верноном, мужчина недовольно хмыкнул, кинув взгляд сначала на жену, а затем на них с Дадли. — Ну и что, твой, — Дяде Вернон поджал губы став походим на большого слизня, — крестный</i> тебе пишет? — О да, каждый день. Вы же знаете, наша почта работает иначе. Гарри демонстративно отправил в рот ложку каши, пытаясь таким образом скрыть победоносную улыбку со своего лица. Мальчик слышал как тетя пугливо глотает горьковатую мякоть, буквально чувствовал как Дадли впивается в спинку стула своим жиром и видел как дядя Вернон нервно кромсает яркую мякоть. Они боялись Сириуса даже не зная его, ни разу с ним не поговорив. Иронично, конечно, потому что Гарри, как и его дорожащие родственники, первоначально испытывал к своему крестному совсем не те чувства. — И что же он в них тебе сообщает? — пискляво встряла в разговор Петунья, заставив обратить на себя взгляд зеленых глаз. — Ничего особенного, -говорит Гарри, — интересуется как мои дела и как со мной обращаются. — Ты же написал ему правду? — с нажимом выдавил Вернон, сузив теперь свои кабаньи глаза. — Конечно, — Гарри отодвинул полупустую тарелку, поднялся на ноги. — Я рассказал Сириусу всю правду, сэр. Тетя Петунья взвизгнула, Гарри повернул к ней голову. Боялась. Ее страх, густой и такой никчёмный, буквально забивался в разум. И Поттеру, будто впервые в жизни увидел эту тощую блондинку. Красавицей ее сложно было назвать: слишком крупными были ее зубы для столь маленького рта, губы были тонкими, а глаза безжизненно — водянистыми, а еще, она была насквозь гнилая. — Когда все уладится, он заберет меня отсюда. Это Поттер сказал уже в дверях и говорил, скорее себе, нежели людям в вылизанной, словно больничная палата, кухне. Да, семьей они никогда не были и не будут. Но у него будет другая. Ведь будет же? Гарри быстро поднимается по лестнице и не рассчитав силу, с шумом захлопывает дверь в комнату, с удивлением обнаруживая на подоконнике красивую сову с перьями причудливого, бледно — оранжевого цвета. На голове птицы, возвышались белые перья и ее еще более грациозной и слегка надменной. — Привет, Альчиба, — улыбнулся Гарри, пожалуй самой искренней улыбкой в это утро. Неясыть встретила мальчика приветливым уханьем, в нетерпении переминаясь с ноги на ногу. Желтоватый пергамент, как всегда скрученный трубочкой, лежал на подоконнике, от чего Букля недовольно щелкала клювом, будто бы была недовольна такой небрежностью совы семейства Джиллсон. Накормив и напоив пернатую, Гарри плюхнулся на кровать, с нетерпением разворачивая пергамент. «Гарри, — бежали быстро нацарапанные строки, — слушанье перенесли, оно состоится в середине июля…»