Прибрежный ад

Теплый утренний свет лениво пробирался в комнату сквозь жалюзи, что были, казалось, плотно закрыты. Вся комната просила тишины, спокойно погружая юное тело во мрак утра. Прескотт уже и не помнил, когда его последнее «доброе утро» превратилось в кошмар наяву от осознания того, что ему придется с этим жить каждый гребанный день в своей бесполезной жизни. Парень не помнил, что точно произошло с ним буквально прошлой ночью до какого-то определенного момента. Он отчетливо помнил все, вплоть до возвращения в академию, но после того, как он пересек порог общежития — туман, который заволок собой все сознание, не позволяя собрать ворох мыслей воедино, что очень сильно раздражало. Нейтан приподнимается на локтях и оглядывается, пытаясь сфокусировать взгляд на помещении в одной его точке схода. Темно, как в его комнате. Когда с глаз рассеивается некая дымка, юноша тихо выдыхает, понимая, что находится сейчас в своей комнате, что не могло не радовать и не давать некое облегчение. Он не валялся где-то на улице под деревом в пьяном или наркотическом угаре, не лежал на кафельном полу в проявочной от очередного издевательства не безызвестного Марка Джефферсона и даже не лежал в своей комнате, в доме, где его ненавидели, а он ненавидел их всех. Тишина уже не резала уши, а яркий свет вскоре перестал пробираться через плотно закрытые жалюзи, окна. Он устало опускается на свою кровать, раскидывая руки в стороны и устремляя свой взгляд в сероватый потолок. С утра сложно что-то собрать воедино, при этом вычленяя из бесполезной и ненужной информации что-то конкретное, но ему удается это сделать. Воспоминания накатывают снежным комом и Прескотт болезненно стонет, так как понимает, что у него начинает болеть голова, но на этом страдания не заканчиваются. События прошлого дня пролетают перед глазами слайд-шоу, будто бы они транслировались с его проектора сразу ему в мозг, монохромными картинами отпечатываясь ему в подсознании. Проявочная, чертов Джефферсон, академия, душевые. Разбитое зеркало над раковиной, что «перерезало» жизнь подростка пополам. Моменты, слайдами, шли через голову. В руке снова сверкнуло стекло и мучительно медленно двигалось по направлению к запястью. Бледная кожа дрогнула, на тот момент, как показалось юноше, он услышал отчетливый звук кожаного мешка, который вспороли ножом. Что-то ярко-красное, вязкое, горячо стекло по руке, тяжелыми каплями падая на плитку. Дрожь в руках отдавалась не столько в них, сколько она небольшими электрическими разрядами раздавалась во всем теле, заставляя парня невольно вздрагивать от малейшего шороха. Он нервничал. На Прескотта накатил приступ, дыхание участилось, а паника только нарастала. Кадр за кадром шли неприятные, даже мерзкие, кровавые картины перед глазами, пока в одной из таких картин не промелькнул небольшой кусочек света. Маленький, он появился всего на мгновение, а потом пропал, потом опять появился и снова исчез и так несколько раз, по мере его приближения к цели. Свет был мягким, теплым, он ласкал кожу Нейтана приятным свечением, после чего отдавался во всем теле каким-то вязким чувством уюта, что было удивительно для подростка. После того, как свет растворился внутри, он стал неимоверно жечь. Маленький светящейся шарик, казалось, превратилось в огромное небесное светило и сейчас разрывало грудную клетку юноши на миллионы небольших частей. Оно приносило с собой какую-то нереальную боль и больше всего хотелось спрятаться. Хотелось умереть, забыть об этой нарастающей боли, что выжигала все изнутри. Внезапно, белое свечение окрасилось в ненавязчивый и приятный голубой оттенок. Прескотт почувствовал, будто бы кто-то схватил его за руку и сжал запястье. Её тут же пронзила боль и он с трудом поднял ладонь к своему лицу, осматривая место «захвата», но так ничего и не увидел. Фантомные боли отдавались в теле неприятными периодическими и хаотичными выстрелами. Пальцы задрожали, выпуская из своей крепкой хватки «оружие», которого в руках у парня давно уже не было, но как только оно упало, подросток услышал тихий стук о кафель и пронзительный треск ломающегося стекла. Голова непроизвольно дернулась. Воспоминания проносились одно за другим и было в них что-то схожее после того попытки оборвать свою жизнь. Где-то в этих воспоминаниях отчетливо читался чей-то силуэт. Легкое голубое свечение пыталось собрать в очертании кого-то конкретного, а до Нейтана долетали какие-то ошметки разговора. Кто-то его звал, но он не мог понять кто. Голос был знакомым, даже слишком. До одурения он был знаком и парня это злило. Его злило то, что он не может понять кому принадлежат эти слова. Его злило, что кто-то вмешивался в его жизнь! НИКТО никогда не вмешивался в его личное пространство, а если и пытались хоть как-то повлиять на исход или же просто поменять жизнь Прескотта, то в скором времени их будто бы сдувало ветром. Люди исчезали, появлялись новые и так все по нарастающей. Дыхание сперло, в горле встал ком. Голова раскалывалась на миллионы маленьких частей и осыпалась на кровать цветными осколками. Паника охватывала с головой, не позволяя юноше и на секунду расслабиться от навязчивых мыслей и осознания ранее своей ошибки. Очертания, состоящие из голубого свечения, вскоре стали приобретать странные детали. В голове составлялся более менее, но четкий образ чего-то узнаваемого, кого-то конкретного. Странно, он не в первый раз пытается прочитать лицо человека, особенно после того, как принял достаточную дозу наркотических веществ в очередной раз, попутно раскуривая свои сигареты. Он не в первый раз через боль в голове от похмелья пытался узнать чьи-то хоть малость знакомые ему черты. Дурацкая голубая футболка с котом «Шредингера» на нем, что мяукал из коробки, темно-синий, хотя, даже фиолетовый, небольшой, когда-то оставленный самим Прескоттом синяк под глазом и взъерошенные, непослушные русые волосы. Лицо все еще было размыто, но Нейтан, хоть и с большим трудом и с подсказками сознания смог догадаться о своем «нарушителе спокойствия». Уоррен, мать его, Гейрэм. Этот мальчишка-умник, вечно думающий, что его касается каждая судьба в этом чертовом клоповнике, что зовется «Академией Блэквелла», что он должен помочь каждому, даже если однажды этот кто-то причинил ему боль. Наивный настолько, что ходит по тонкой грани между идиотизмом и слепым доверием. — Вот придурок, — тихо произносит «богатенький ребенок», своими дрожащими губами и лишь слегка закусывает нижнюю половинку. Прескотт искренне не понимал, почему такой парень, как этот ебанный задрот остановил его. Он же столько раз унижал его при всей академии, издевался и они не первый раз устраивают с ним драку, так какого, мать его, черта?! Почему? Почему он не дал ему умереть, ведь этого все хотят. Все хотят, чтобы Нейтана Прескотта, сына Шона Прескотта и самого богатого ребенка этого блядского города не стало! Так почему он? Это была загадка. Подросток кладет руки себе на плечи, принимая уже сидячее положение на своей кровати и судорожно сжимает пальцы, слегка царапая и без того бледную кожу и пытается придти в себя. Внезапно в голове проскакивает мысль про медикаменты, но следом идет монотонная фраза врача, что они ему не помогают и ему были выписаны новые. Так какого черта они еще не у Нейтана на руках?! Какого, блядского, черта ему приходиться загибаться от утренних панических атак, что накрывают его, как внезапно пришедший шторм? — В пизду, — Тихо произносит парень и поднимается на ватных ногах с кровати, пытаясь добраться до своего стола, держась одной рукой за стену, — даже если я ими отравлюсь, плевать. Мне нужно что-то от этого ебучего состояния! Подросток разговаривает сам с собой, понимая, что ему нужно отвлечься на что-то внешнее. Он пробегается глазами от настенных часов, до проектора, с проектора на плакат над своей кроватью, с плаката на монитор ноутбука, стоящего у него на столе, а с монитора на небольшую баночку с таблетками. Прескотт спотыкается о свою же собственную ногу и хватается за угол стола, пытаясь не упасть и судорожно, до побеления на костяшках, сжимает в своих руках несчастный угол стола. Ему удается удержаться и он лишь хмыкает на эту ситуацию, в душе ненавидя свои ватные ноги и то, что они не могут удержать его так внезапно потяжелевшее тело. Подросток тянется к таблеткам и вертит небольшую баночку в руках, будто бы пытаясь понять всю сущность своего существования за какие-то жалкие пару секунд верчения в своей руке медикаментов. Флуоксетин. Так гласила надпись на пузырьке с таблетками. — Антидепрессанты, — Нейтан как-то грустно улыбается про себя и обводит большим пальцем этикетку, — что ж, это не всегда плохая идея. На самом деле, как ему казалось, это всегда была плохая идея. Подавлять свой внутренний страх своих же проблем и эмоций было так же сложно, как закинуть ногу за голову, а таблетки, как ему говорили некоторые «друзья», всего лишь плацебо, навязанное фармацевтами и врачами, но после одного взгляда Прескотта, они замолкали, понимая, что с ним лучше не спорить. Они ему были нужны. Были необходимы. Без них он чувствовал себя слабым, брошенным и незащищенным. Крышка щелкает в руках парня и он высыпает себе в руку добрую горсть этих таблеток, после чего закидывает их в свой рот, уже, по привычке, не запивая их водой. Он подходит к кровати и садится на нее, устало потирая заспанные глаза в надежде, что вскоре сможет проснуться и хотя бы сходить до душевых. Облегчение от таблеток приходило постепенно, паника вскоре отпускала, теперь страх не разливался по телу, а шел монотонным строем, смешиваясь со внутренним, оставшимся где-то на дне спокойствием и рассудком. Надо было отвлечься. Отвлечься на что-нибудь, на кого-нибудь. Нельзя было после такого оставаться в тишине своей комнаты, это лишь больше усугубляло положение общих вещей и состояния. Пусть таблетки и помогали Нейтану, но облегчение длилось недолго. Будто бы маленькие бесы танцевали перед ним свои странные пляски, а тонкие руки некой девушки с именем «пустота» медленно обвивались вокруг его шеи, медленного его обнимая, чуть крепче сжимая его в своих «удушливых объятиях», отдавая притворным теплом в спину, просачиваясь через одежду, слой эпидермиса и устремляясь прямо к внутренним органам. Эта «госпожа» спешила окутать собою юное, но уже бренное для нее тело, принять в свой круг, успокоить, поглотить. Прескотту это не нравилось. Он уже не помнил, когда тишина, к которой он так стремился убежать, спрятаться в ней, найти свое упокоение, привела свою чуть менее привлекательную подругу, что стремилась испортить их отношения. Раньше тишина дарила покой. Помогала обдумать детали своей жизни, дальнейших действий, прошлые ошибки. Она приходила всегда, когда ее ждали и нет, накрывала теплым шелковым покрывалом. Бережно, словно любящая мать, укутывала парня и укачивала в своих объятиях, в то время, как Нейтан слушал её спокойное и размеренное сердцебиение. Пустота всегда стояла в стороне, облаченная во все черное, как казалось подростку. Она с ревностью смотрела на подругу, что ласково поглаживала и обнимала своего подопечного. В душе неприятно кольнуло. Чувство надвигающегося страха и нервозности, а так же чувство некой паранои стали преследовать. Прескотт с каждым разом чувствовал, как она подходит все ближе и ближе, хищно улыбаясь, тянулась руками к будущей «игрушке», желая рассмотреть ее поближе. Распробовать на ощупь, на вкус, на запах. Словно маленький любопытный ребенок в первый раз увидевший «красивую» вещь, но парень не был таковой. Он не был красивым, не был вещью, он был самым обычным. Со своими тараканами в голове, но обычным. Пустоту привлекало не столь насколько интересна это «игрушка», а насколько она дорога, хрупка и можно ли ее сломать. Её руки не были мягкими, аккуратными и любящими. Вовсе нет. Они были холодными, шершавыми и деформированными. Тонкие пальцы, напоминали больше когти животного, чем пальцы искусной пианистки. Красивая, казалось бы со стороны кожа, с каждым приближением ближе, становилась бледнее и покрывалась небольшими коростами. Чем больше Нейтан всматривался, в казалось бы, красивые черты хрупкого молодого личика, тем больше они приобретали странные очертания, деформируясь, подобно рукам, кривясь в злобной усмешке, порча свою, показавшуюся прекрасной, на первый взгляд, улыбку. Постепенно тишину отодвинула на зданий план пустота, срывая с Прескотта вуаль спокойствия, заменяя его тревогой. Ей хотелось отобрать у своей подруги, что дорого ей, а у Нейтана отобрать все, что дорого ему, в данной ситуации ему дороже всего был рассудок и ясность мысли. Со временем она смогла прикоснуться своими холодными руками к лицу парня. Мягко обвела большими костлявыми пальцами тонкие, поджавшиеся от страха, губы. Опустилась на подбородок, приоткрывая его рот в беззвучном крике. Медленно перешла на кадык, слегка надавив его, от чего он начал задыхаться, а после обвила его шею холодными, будто бы мертвецкими, руками его шею. С каждым годом это кольцо сжималось все сильнее, перекрывая постепенно доступ к кислороду. Пустота издевалась над подростком. Она сплела ему терновый венок и водрузил на его голову, улыбаясь каждый раз, когда очередная капля крови стекала по его виску, она смеялась всегда, когда он принимал попытки к сопротивлению и отрезвляла его пощечиной всегда, когда это переходило все ее допустимые границы. Пустота полностью сковала Прескотта по рукам и ногам чугунными оковами, не дав и малейшего шанса к передвижению. Она обнимала его, смеялась, снова обнимала и снова заливалась смехом. Она была хищником, а он был загнанной в угол жертвой, без возможности спастись, но всегда был выбор. Либо ты борешься против системы и гнета, но все равно в итоге прогибаешься под ней, либо ты находишь себе более слабого, наивного и податливого противника. Того, кто будет подчиняться именно тебе, ведь только так круговорот будет продолжать медленно течь в своем русле, замыкаясь где-то далеко в конце, если не приходя обратно в начале. И Нейтан находил. Клуб «Циклон», страх всей академии, даже Виктория. Они все питали что-то «необычное» внутри него, давали пищу последующим унижениям и оскорблениям. Только Чейз смогла отойти на достойную дистанцию от обезумевшего на тот момент парня, стоя от него поодаль, ей нравилось зрелище. Если он и являлся в какой-то момент хищником, то Виктория была скорее падальщиком. Питалась тем, что останется от еды более сильного противника и ее вполне все устраивало. Держи друзей близко, а врагов еще ближе, шептала ему «подруга», медленно расхаживая по комнате из одного угла в другой. Это раздражало, бесило, опустошало изнутри, выматывало, убивало. Все таки Прескотт оказался более слабым, чем сам думал. Он не выдержал. Слишком тяжкая ноша легла на его плечи. Но как и в мире людей, птицам подрезают крылья, чтобы они не улетели далеко, что с ним и сделали. Просто подрезали крылья. Не позволили улететь, ощутить вкус свободы. Заперли в клетки из золота, накрыли багровой тряпкой сверху, чтобы лишний раз не шумел и не раздражал, думая, что так для всех лучше. Он был готов. Готов принять свою смерть. Нейтан ничего не готовил, это вышло спонтанно, но где-то внутри уже что-то давно кричало ему «сделай это», каждый раз приободряя его в этой идее. Удивительно, как одна ситуация, с которой может справиться психически стабильный человек, может повлиять на рассудок еще неокрепшего подростка. Но он не был здоровым. Он был больным. Был похож на язву. Гниющую, некрасивую и нарывающую язву на теле, которую нужно было немедленно удалить, но операция была слишком дорогой и к ней настолько привыкли, что уже смирились с неизбежным. Поэтому он решил сам избавить себя от страданий. Попытка была грубо прервана чем-то странным. Это «что-то» источало собой тепло, некую заботу, откуда-то внезапно появившуюся. В голове парня промелькнула мысль о «притворной» заботе. Все притворяются вне зависимости какой человек, хороший или плохой, молодой или старый, богатый или бедный. Все это — давно прогнивший театр с притворными актерами, лицо оных, приросло к маскам и только Прескотт оставался в половине. Маска лишь частично прикрывала его лицо, обнажая ту часть, которая неумолимо просит о помощи, пусть и не показывает этого. Ее подавляла другая часть. Часть «богатенького ребенка», агрессивного и несносного мальчишки, который прикрывается связями своей семьи в случаи чего и раскидывается деньгами. Это было отвратительно. Но однажды он заметил еще одно лицо с половинчатой маской, ходящее, словно призрак, по заведению, иногда разговаривая с «актерами», искренне им улыбаясь и помогая в каких-либо ситуациях. Нейтан не мог поверить своим глазам. Такое правда бывает? Он здесь не один? Словно что-то сильное толкнуло его в спину, выталкивая того вперед, навстречу. Осторожно ступив вперед, он запнулся о свою собственную ногу и упал на пол, содрав свои юношеские колени до крови и порвав тонкое трико своего карнавального костюма. Актеры смеялись, никто не хотел ему помогать, ведь он был единственным, чье лицо хотя бы на половину не было прикрыто маской лицемерия и лжи, тот, кто хоть немного показывал себя настоящим, хоть и это «настоящее» было не одно из самых приятных его качеств. Подняв свой взгляд и сдержав слезы, нет, не от боли, а скорее от обиды и всеобщего смеха, он увидел тепло протянутую руку, помогающую встать на ноги. Глаза быстро пробежались от ладони до локтя, предплечья, чуть выше плеча, поднимаясь все выше и выше, доходя до лица. На него смотрел человек. Лица не было видно, что-то мешало ему его разглядеть, но тот отчетливо на каком-то инстинктивном уровне чувствовал, как этот «кто-то» ему улыбается. Прескотт нервничает и закусывает по привычке свою нижнюю губу. Он замешкался, не знал, как ему поступить. Оттолкнуть? Не выйдет. Сил почти не осталось. Подняться самостоятельно? Тоже не получится. Ноги болели от падения, а свежие ссадины кровоточили, отдавая острой болью и запахом крови. Принять помощь? Самый оптимальный вариант. Нейтан протягивает руку вперед и берет незнакомца за раскрытую ему в добром жесте ладонь. Будь что будет. Падать ниже уже некуда, а подниматься самостоятельно не было сил. Если что, то он всегда может опустить кого-то ниже себя, ведь это ничего не стоит, верно? Поднявшись на ноги и отряхнувшись от пыли, подросток внимательно всматривается не в лицо, а в костюм своего «спасителя». Глупые и нелепые, почти белые, доспехи, которые на худом теле смотрелись довольно смешно, а в плечах были просто огромными. Сверкающий меч и дух «геройства». Парня передернуло от него, но он был благодарен. Видимо это и называли когда-то старики «благородным рыцарством». Помощь и защита слабых, отстаивание своих принципов и чести. Да, это было по истине великолепно, но сильно слепило. Опустив свой взгляд чуть ниже, подросток заметил у незнакомца меч. Отполирован, чист, готовый защищать, только опасность замаячит на горизонте. На талии рыцаря, если его можно было так называть, небольшой тряпкой висел темно-синий пояс с каким-то непонятным рисунком. В голове Нейтана промелькнуло, что это вполне мог быть его герб, но быстро отогнал эту мысль. Слишком уж реалистичными были ассоциации и ведения. Вскоре пришло умиротворение, спокойствие и стабильность. Если понятие стабильность, вообще входило в лексикон смыслом того, что приступы паники отошли на второй план и пришло лишь одно осознание очередной своей никчемности, то да, стабильность была. Руки были холодными, будто бы окунули в ледяную воду минут на пять, а после резко достали. Прескотту это было на руку. Приподняв ладони к лицу, он медленно касается тонкими пальцами своих глаз, пытаясь снять напряжение и сон, и тихо шипит, понимая, что давит на синяк. Он уже и забыл, что был избит в своей собственной общаге каким-то ебучим задротом, коим являлся Уоррен Грэхэм. Нейтан злится на парня, что избил его, мыслимо и немыслимо проклиная его, думая, как собирается ему отомстить. Подросток злиться на себя за то, что не смог ему противостоять. Злиться на этого идиота за вчерашнее. За то, что он остановил его от решающего шага, помог дойти до комнаты, обработал раны, дал воды и вытянул на разговор. Чертов психолог. Почему именно ему Прескотт смог открыться, хотя раньше с таким мастерством прятался от своих психиатров, боясь, что узнав о его предпочтениях, мыслях и прочим, легче будет сослать парня куда подальше, лечиться в какою-нибудь самую престижную психологическую больницу. Боялся, что им будет легче запереть его в тюрьме из четырех палатных стен, чем помочь справиться с его агрессией, подростковым кризисом, суицидальным порывом, неврозом, паранойей, список можно было бы продолжить до бесконечности. Почему именно Уоррен? Почему, хотя бы, не Виктория? Почему? Немой вопрос встал в горле комом и Нейтан судорожно его сглотнул. Он так жаждал и ненавидел чужую помощь. Ему хотелось помощь, он желал помощи, кричал о помощи, но никто его не слышал. Почему-то, когда она пришла буквально из неоткуда, юноша внезапно почувствовал себя слабым, беспомощным. Ему не нравилось это чувство. Оно было липким, неприятным, снова обдавало страхом, но желание получить что-то помимо осуждения, ненависти и разочарования было сильнее. И он доверился. Доверил свою печальную историю одногруппнику, тому, над кем издевался столько времени, с кем вступал в конфликты и провоцировал на драки ранее, но обычно всегда выходил победителем. Это было странно, потому что этот сраный гик ничего не попросил взамен. Но ничего, это еще не вечер. Всем было что-то нужно от Прескотта. Он не мог поверить в искренность Грэхема, просто потому что не доверял ему. Не может человек не попросить что-то взамен на свою помощь. Такова природа. В мире все имеет цену и чтобы тебе не предложили, ты должен за это расплатиться в скором времени. Нейтан обвёл пальцами переносицу, чуть отросшими ногтями сдирая уже запекшуюся кровь. Он устало выдыхает и спускается ниже. Губы все еще болели и кровоточили. Конечно, дурная привычка кусать губы пагубно действовала не только на самого парня, но и раздражала Викторию, ведь каждый раз при встрече с подростком, она просила его не кусать их до крови и всегда дарила какие-то небольшие бальзамы, чтобы они у него не обветривались, на что Прескотт хмыкал, сводил брови к переносице и усмехаясь, брал небольшой флакончик в руки, после чего все равно со временем он летел в урну. Даже сил уже не было закипать и особо злиться на что-то. Как он и думал — губы были разбиты. Нижняя неприятно ныла от малейшего прикосновения, а верхняя вторила ей, напоминая о том, что ей тоже не хило досталось. Парень закатил глаза и медленно поднялся с с кровати. Тело просило о помощи, просило еще дать ему немножко отдохнуть, так как боль не прекращалась, а синяки на ребрах напоминали ли недавней стычке. С большим трудом, но успехом, Нейтан подходит к шкафу и берет сменную одежду, а так же полотенце и душевые принадлежности, надеясь, что никого по дороге не встретит, а так же окажется единственной выжившей душой в общежитии, что срать хотел на свои пары и всех преподавателей. Подросток переводит свой взгляд на кровать, пытаясь найти свой телефон и тихо хмыкает, когда взглядом на него натыкается около своей подушки. Он берет гаджет в руки и большим пальцем протирает экран, убирая с него ошметки пепла и пыли. Усталые глаза смотрят на него с потухшего экрана телефона свеча сейчас своими ярко-выраженными синяками. Прескотт невольно думает о всех этих высших слоях общества. Иногда в дом к отцу приходили люди, что находились с ним на одном карьерном статусе, да и положение занимали в обществе довольно высокое. Это было старомодно, отвратительно роскошно и притворно, но Шон Прескотт любил собирать в своем огромном доме всех своих богатеньких «друзей» с их детьми и устраивать светские вечера с беседами о политике, экономике и прочей хуйне. Нейтан не одобрял маленькое увлечение своего папаши. Он знал, что тот хочет лишь похвастаться своими достижениями. Выебнуться своей успешностью перед меньшими, по сравнению с ним, статусу людьми. Подросток всегда предпочитал обходить такие вечера стороной, сбегая обратно в академию, в свою комнату или куда-нибудь подальше в безлюдное место, где никто не потревожит его и оставит наедине со своими мыслями. К сожалению, печальный опыт говорил никогда не оставаться ему одному. Мысли, как стервятники, чуть только останься один, расслабься, потеряй бдительность и покажи слабость, как они набросятся на тебя, выклевав все светлые воспоминания не оставив и кусочка за собой, а ты опять потянешься к таблеткам, лишь бы избавиться от них, хоть и на время. Однажды ему пришлось присутствовать на одной из таких вечеринок. Отец даже купил своему сыну самый дорогой костюм и кинув тихое «не позорь меня хотя бы сегодня», вышел из его комнаты, оставив одного наедине с этим злосчастным воротничком. Прескотт не хотел идти туда, но ему пришлось. Правда, он всегда стоял поодаль от остальных и смотрел по сторонам, пытаясь отвлечься. На этом вечере он заметил девушку, видимо это была дочка какого-то влиятельного политика. Роскошное платье, выполненное в бордовых оттенках, с цветом расцветающей красной розы сумочки и на небольших туфлях такого же оттенка с каблуком. Старомодно, но элегантно. Она стояла недалеко от отца и внимательно слушала их разговоры. Лицо ее выражало усталость, но платье блестело сильнее свежей, только что сорваной розы в саду или горячей, только что пролитой крови. Они так и не заговорили друг с другом за весь вечер и Нейтан забыл ее лицо так, как забывал большинство людей, считая, что они больше никогда не пересекутся вместе. Так и случилось. Они больше не виделись. Он нервно усмехнулся, вспоминая уставшее выражение лица девушки, сравнивая ее со своими синяками. Он любил ассоциации неживых вещей с реальными людьми. Прескотт думал, что это делало его живым, чем-то большим, чем-то, что могло слиться со стихией и это, в какой-то степени, его успокаивало. Разблокировав экран легким движением руки, он проверил сообщения. Ничего. Проверил пропущенные звонки. Ничего. Никому сегодня он не был нужен. — Никому не нужен в принципе, — тихо шепчет он все еще дрожащими губами, пытаясь преодолеть дикое желание искусать свою губу до крови и снять с нее слой кожи. Никому он не был нужен в принципе и да, Прескотт прекрасно это понимал. Осознание не приходило поздно, ему не нужно было повторять дважды. Парень не был глупым и до всего всегда догадывался сам, если родители не могли ему чего-то объяснить или же просто у них не было времени возиться со своим собственным сыном. Всегда что-то ему поясняли либо сестра, либо экономки, которых нанимали работать в доме, а так же учителя, что учили маленького чертенка на дому и ему не приходилось с остальными проходить давно отсталую от современности программу. Подросток все знал, благодаря этому, но просто не хотел использовать свои знания, да и зачем? Пока в этом он не видел выгоды, то оно даже не стоило его внимания. Нейтан кладет телефон на стол рядом с компьютером. Сейчас он все равно ему не понадобиться. Он закидывает полотенце себе на плечо и мысленно считает до десяти, будто бы готовиться прыгать с вышки в бассейн с холодной водой. Взгляд медленно скользит на тумбу и падает на ключи. Мотает головой, понимая, что смысла закрывать дверь — нет. Подросток буквально на пятнадцать минут в душевые и обратно, да и к тому же, нет таких же отбитых, кто полезет к Прескотту в комнату без его на то разрешения, да и просто полезет. Иногда держать всех в страхе и не была такая уж плохая идея. Меньше проблем — меньше шума и это не могло не радовать. Парень вскоре покидает свою комнату, хлопнув ею после себя, не задумываясь даже о том что кто-то может проснуться или выглянуть на звук хлопка. Ему было плевать. Он наконец-то смирился, хоть и сам толком не понял с чем конкретно.