***
По приходу домой, она решила немного посидеть с родителями и поговорить, просто поговорить. Она не стала говорить ничего лишнего об Адриане, кроме того, что он лежит в больнице, не стала говорить обо всем произошедшем; она рассказала об успехах в школе, рассказала о предстоящем на послезавтра Хэллоуинском Фестивале, поинтересовалась, придут ли они посмотреть на представление, которое, как думала Дюпен-Чен, должно пройти хорошо. Она последний раз поговорит с Даниэлем, последний раз обнимет его и скажет, какой он хороший друг… и напоследок спросит его о кое-чем, а пока… она таки решает рассказать родителям одну новость, которая наверняка потрясет их. — Данилла и Даниэль Конорс погибли, — она не знала, когда закончится эта боль, которую она каждый раз чувствует при произношении слов о смерти и имени друга. Она много раз мысленно говорила себе перестать и не упоминать это, не говорить на эту тему не с кем, а тут… пришлось. Они бы всё равно узнали. Сабина, по видимости, начала всё переосмысливать, и в конечном итоге зажала рот рукой, удивленно округляя глаза. Том, казалось, сейчас потухнет, как энергосберегающая лампочка после таких новостей, ведь на нём уже лица нет после услышанного. В подобное очень трудно поверить, но искаженное болью дочери лицо говорило о правдивости в сказанном, поэтому сомнений в том, что это не шутка нет. — К-как погибли? — первая заговорила Сабина. — Когда? — Около недели назад, — сглатывая вставший в горле комок, процедила Маринетт, — вы не смотрели новости? Родители переглянулись друг с другом. — Нет, — добавил мужчина. — Они разбились на пересечении Авеню и Майкет-Стрит, — это была уже ложь. Наглая ложь. Ложь во благо. Она боялась, что настоящая правда может их напугать, вогнать в ступор, вогнать даже саму себя, ведь последние определенно начнут задавать много вопросов. — Авария. — Ужас… А похороны?.. Маринетт приоткрыла рот и застыла, не зная, что сказать. Представить своего друга в гробу, представить всё черное вокруг него, спокойно лежащего в деревянном ящике, в белой рубашке, с сомкнутыми веками и аккуратно сложенными руками… Бр-р, она вздрагивает при мыслях об этом, при одном только представлении, как все вокруг плачут, окружая его. Не стоит, не стоит забивать этим голову, она буквально убеждала себя об этом внутренним голосом, но сейчас… нужно же было что-нибудь придумать. — Вчера прошли. — А почему ты нам не сообщила? — интересуется Том. — Потому что не хотела идти туда с вами и видеть всё это… — договаривает брюнетка и направляется к лестнице, чтобы запереться в своей комнате. И без того больно об этом говорить, она была готова заплакать перед ними, но осознавала, что не могла себе это позволить. Она видела куда больше, чем представленные похороны. Она практически видела, как его убивали. Как его отшвырнули, как ударили, как сломали руку, лишь бы он не мог сражаться — сломали для того, чтобы передать ему негативную энергию. Чтобы он не сопротивлялся… Маринетт бросила рюкзак прямо у шкафа и, пройдя центр комнаты, упала на нижнюю кровать, прямо лицом в подушку. Она понимала, что правильней бы сейчас было сесть за уроки, а затем за заучивание слов, что она и так почти выучила, чтобы быстрей освободиться, но… зачем? Зачем освобождаться раньше? Чтобы снова лежать и думать об этом? Думать о том, как было плохо Адриану? Или корить себя за то, что не уберегла жизнь друга? Она сжимает пальцами подушку, рвано выдыхает, чувствуя, как глаза покалывает. Черт, нет, не плачь, — мысленно приказывает она себе и продолжает яро сжимать мягкое, хлопковое изделие. Пора бы уже забыть, продолжить жить, как и жила она до этого, но разве можно так просто забыть смерть человека, прекрасно зная, что, если бы она поспешила или послушала бы тогда Кота и осталась, то ничего этого не было? Она вздыхает, стискивая зубы, и переворачивается на спину, после чего заплаканные глаза устремляются в потолок. Она вздрагивает, когда видит железный крюк, вбитый ею когда-то в потолок. Маринетт вытирает слезы руками и не обращает внимание на рядом парящую квами, сочувственно наблюдающую за хозяйкой. Она вспоминает тот самый период, когда хотела покончить с собой, когда считала, что всё потеряно и не имеет никакого смысла. Она вспоминала, как повстречала Нино в магазине в тот день, как пыталась сделать петлю… она вспоминала ту дрожь в ногах перед решающим поступком, и как Кот, словно ненормальный, ворвался к ней через окно, чтобы остановить. Она вспомнила тот решающий шажок в момент, когда было прощание, она вспомнила, как крепко петля сковала её горло всего на секунду после того, как Нуар применил катаклизм и спас её. Какая же она дура. Сколько было бы совершенных ошибок, сколько было бы пролитых слез. Что бы делал Адриан после этого? Если уж она, Маринетт Дюпен-Чен, не может так просто отойти от смерти друга, то как бы долго отходил человек, что любил её? Он бы вряд ли чувствовал себя хорошо, тем более зная, что причиной являлся он сам. Это было не весело. — Маринетт?.. — Тикки подает голос, и девушка резко принимает сидячее положение. Она дышит ртом, прикладывает руку к груди, пытается успокоиться, а затем, когда ей это всё же удаётся, она смотрит на парящую квами и улыбается уголками губ. — Всё нормально, — говорит та, но даже дурак не поверил бы в это, — я успокоилась. — она бросает взгляд на рюкзак, криво стоящий у шкафа. — Нужно подучить слова к Фестивалю, а потом сделать уроки… иначе Мадам Менделеева из меня всю дурь начнет выбивать прямо у доски. — она встает и на ватных ногах следует вглубь комнаты, чтобы взять рюкзак и достать нужные распечатки.***
— И что же теперь? — Дэйлан широко ухмыльнулся, приближаясь к почти не шевелящемуся Даниэлю, что сидел на поверхности этого темного пространства, поджав колени под себя и уткнувшись туда с головой, обхватив определенную область руками. — Ты предостерегал Маринетт, ты спас Адриана уже дважды… Что теперь? Он приближался, но ответов на свои вопросы не получал, и это злило в какой-то степени. Обычно брат говорит что-то пылкое и противоречивое, а сейчас он вообще молчал, даже не шевельнулся, чтобы взглянуть на говорящего с ним человека. — Полагаю, тебе хочется поигнорировать меня, — вкрадчиво прошипел шатен, находясь в расстоянии от парня всего в двух шагах. Он нагнулся. — А что ты скажешь, если я сниму твоё кольцо? В этот момент Даниэль крепко сжал руку в кулак, на пальце которой было оранжевое кольцо. — Хм, — усмехнулся тот, — что ты задумал? Даниэль всё так же сидел, только теперь убрал руки и вытянул ноги. — После того, как Адриан попал в реальный мир, ты почти не передвигаешься по пространству, как обычно это делаешь. — Заметил Дэйлан. — Что происходит? Ответов по-прежнему не было, и это начинало его куда более, чем просто злить. Он немного подумал. Когда последний раз его брат вёл себя так? Точно. Он схватил близнеца за ворот рубашки, заставляя подняться. — Ты копишь силы, — понял он. — Зачем?! Даниэль лишь широко ухмыльнулся и всё равно не выдавил из себя и слова.***
Отвлечься удалось, причем неплохо. Заучивание слов окончательно привело девушку в чувства, а вот решение уроков тем более. Мозги в любом случае должны были работать, поэтому мысли о плохом улетучились туда, где им сейчас и самое место. Тикки сидела на мониторе компьютера, разбалтывая своими маленькими ножками, и наблюдала, как Дюпен-Чен пытается решать задачу по химии, связанную с одной из простых реакций. — Черт, — она борется с желанием начать грызть ручку и копошиться с учебниками, — я не помню формулу для задачи подобного типа! — Маринетт! — шикнула квами, а после скрылась за монитором компьютера. — Не мешай, Тикки, — бурчит девушка, махнув рукой и уставившись в тетрадь, — я не могу найти формулу даже в учебнике! — Какую формулу? — задает вопрос мужской голос, и последняя едва не падает со стула, однако роняет ручку, а затем с испуга случайно сметает тетрадь и учебник по химии. Она разворачивается на стуле к источнику звука и видит перед собой… Как же трудно поверить… — Кот Нуар? — она немного пугается, оттого на стуле отъезжает назад, ведь… как такое может быть? Адриан же в больнице, и он точно не мог оттуда сбежать! Точно не мог! Она подумала, что что-то тут не так, потому всерьёз насторожилась, схватив первое, что попалось под руку. — Кто ты? Она встает со стула и, не сводя взгляда с него, медленно пятиться назад. — Ты чего? — недоумевает тот, вопросительно изогнув бровь. — Не подходи, я за себя не отвечаю! — она кидает в него пенал, но он одним движением головы уворачивается и, растягивая на губах улыбку, приближается к ней. — Маринетт, успокойся. — Не подходи, Дэйлан! — довольно глупое, но всё же предположение выпалила она, чем заставила последнего рассмеяться. Но как тут можно принять его за настоящего Кота Нуара, когда глаза его фиолетовые? Он уже довольно быстро приблизился к ней, схватил за руку и потянул на себя, чтобы крепко обнять. Какие-то секунды он продолжал негромко смеяться, а затем затих, прикрывая глаза. — Откуда, по твоему, у Дэйлана мой Камень Чудес? — Просто… предположила… твои глаза и… я подзабыла об этом… — чувствуя себя очень неловко, прошептала она. Дэйлан, видимо, и так достаточно её запугал, чтобы подумать на него на каждого не было сложно. — Минутку… — она слегка нахмурилась, осознавая положение ситуации. — Ты что, сбежал с больницы?! Рехнулся? — Я отлично себя чувствую, не мог сидеть на месте, — не отпуская её, говорит Кот. Маринетт сдаётся, и плечи расслабленно опускаются под его руками. Он ухмыляется, когда чувствует это и прижимается головой к её голове. — Я так соскучился… Она краснеет и невольно улыбается. Она так давно не слышала чего-то приятного и теплого, что вдруг почувствовала себя только что влюбившейся по уши девчонкой. В последнее время её преследовали лишь проблемы, битвы, переживания… странно было сейчас получать что-то такое, что успокаивало и заставляло чувствовать себя лучше. Простые слова, что пробрали до мелкой дрожи в считанные секунды. — Я тоже, — она, наконец, вытягивает руки и обнимает его. Они стояли так долго, очень долго. О домашнем задании было забыто, как и обо всех тех проблемах и мыслях, что буравили её голову; она отдалась своим чувствам, вникая в них целиком. Она не думала о посторонних вещах, о других людях — она впервые за столько дней сейчас смогла по-настоящему расслабиться, почувствовать себя любимой в его теплых объятиях. Порой он менял положение рук, проводя ими вдоль её спины, перекладывал голову из другого бока на другой, лишь бы быть ближе к ней и постоянно что-то шепотом говорил, что уже множество раз вогнало её в краску. Он больше говорил о том, как скучал, как любит. Просил прощения за всё плохое, и это, последнее, показалось ей весьма странным. Он говорил так много хорошего, что даже становилось страшно. Будто то, что было повторится, и в этот раз он умрет. Нет, нет, нет, нет, нет! Только не эти мысли! Только не снова! Ведь сейчас всё хорошо, всё отлично, а лучше и быть не может. Почему, когда, казалось, отвлекся, а оно возвращается не в тот момент времени? Они отстраняются друг от друга, и она смотрит ему в глаза, слегка щурясь. — Что-то не так? — интересуется он. Маринетт замечает, как глаза медленно начинают принимать естественный цвет, и улыбается. Мило улыбается, проводя рукой вдоль его щеки. — Твои глаза снова зеленые, — говорит она, и он расплывается в ответной улыбке. — А уши? — ухмыляется он. Маринетт как-то странно взглянула на него, а затем всё же перевела взгляд на его уши. — А причем здесь… Кот не даёт ей договорить и нагинается, резко и вполне неожиданно её целуя, отчего та едва ли не оторопела, но сопротивляться не стала. Он тут же притянул её ближе к себе, перемещая одну руку на талию, а другую на лицо Мари в попытках притянуть её до невозможного близко, но она и так была крайне близка к нему, а ему это казалось меньшим, что он мог сделать. Нуар чувствовал, как пылают её щеки даже сквозь латекс, чувствовал, как она охотно отвечает ему, как её руки медленно скользят по его плечам. Он понимает, что всё в порядке и углубляет поцелуй. Его движения немного наглые, смелые, но тем не менее осторожные и властные. Он, даже несмотря на то, что кроме них здесь никого нет, показывает, что она принадлежит ему, и показывает, скорее всего, ей самой, заставляя затеряться в уголках своего разума, заставляя полностью отдаться ощущениям. Она чувствует легкое смятение и нежность во время поцелуя, чувствует пробирающий трепет, когда он плавно проводит сухими губами по её, делая их немного влажными; чувствует благоговение, ну и, конечно, любовь. Её губы казались ему давно не касаемым бархатом, казались невероятно сладкими и мягкими; он, возможно, даже забыл каковы они на вкус, ведь разлука между Маринетт и Агрестом была очень долго. Он вводит язык, тем самым углубляя поцелуй, и она отвечает ему перед этим вздрогнув от неожиданности. Адриан почувствовал это и невольно усмехнулся ей в губы, посчитав это отчасти забавным. Эта усмешка всего на секунду всё прервала, но он не остановился и повернул голову набок, вновь углубляя поцелуй, только в этот раз с осторожностью. Спустя какое-то время, они отстраняются и смотрят друг другу в глаза. Её переполняли эмоции, заполняли каждую её часть, заставляя проникнуться, насладиться ими в полной мере. Его взгляд был таким ласковым, сияющим, живым, что она не смогла сдержать улыбки, как и он своей собственной, когда наблюдал за её — влюбленным, добрым и спокойным взглядом. — Я люблю тебя… — улыбнувшись уголками губ, говорит Кот и берет её руки в свои, чувствуя приятное тепло её маленьких, но нежных ручонок.