Жёлтые окна

      Когда я пришёл в себя, всё было кончено. Солдаты сделали своё дело и ушли. Большая часть рабочих пали от выстрелов. Немногие выжившие скидывали в печи их окровавленные тела, а к вечеру того же дня покинули фабрику, не взирая ни на что. Позже их расстреляли в городе за кражи.       В цехах беспрепятственно гулял ветер. Жалость к работникам сменилась безразличием ко всему. Чтобы как-то развеять его, я принялся сам работать. Один человек, безусловно, не заменит десяток других, но тяжёлый труд удерживал меня от падения в пропасть отчаяния и безысходности. Работа в цехах напомнила детские года, когда я ещё помогал отцу ставить заклёпки. Славное, беззаботное время. Время от времени ностальгическая искорка оживляла меня. Я вспоминал давно ушедшее детство, и мне было приятно и легко трудиться. Но очень скоро воспоминания не ласкали меня, а резали душу.       Быстро наступала зима и я всё чаще оставался в конторе под множеством одеял и то спал, то дремал. Работать стало совершенно невозможным — слишком холодно. Зима действительно была лютой, как я и говорил рабочим, когда те замуровывали окна. Печи, костры не помогали. Фабрика умерла, и каждый день я видел её краснокирпичный труп, покрывающийся белыми пятнами забвения. Трубы — образ величия и нерушимости в моей детской памяти — клонились в стороны, как чахнущее растение, и в один день они рухнули, обрушив крышу. Сбылся страшный сон.       В один из тёмных дней декабря в контору кто-то постучался. Звук прокатился эхом по комнате. Я лежал неподвижно, полагая, что это мне почудилось, но стук раздался вновь. Не помня себя от радости, я отворил дверь и увидел на пороге посыльного мальчика, того самого, что приносил мне письмо промышленной коллегии.       — Ну и намело же у вас во дворе! Насилу добрался до вашей конторы! Получите приглашение! Прощайте! — сказал юноша, отвесив поклон.       В моих руках был дорогой надушенный конверт.        — Получателю этого пакета необходимо прибыть в этот же день к дворцу Промышленной коллегии. В распоряжение получателя будет дан экипаж… — начиналось письмо.       Не дочитывая, я кинулся в сборы. Деньги, костюм, хоть и не нов, но сгодился бы для подобного приёма. Часы в карман, пальто на плечи и шляпу на голову. Мальчишка был прав. Весь внутренний двор был завален снегом. Я проваливался в глубь, падал, то на спину, то на грудь, но всё равно упорно шёл к распахнутым воротам. Этот снег был капканом, что поймал меня и не желал отпускать из мёртвого царства фабрики. Я рвался из его стальных сонных объятий. С радостным криком я выпрыгнул за ворота, мне мучительно захотелось деятельности, неважно какой, главное двигаться, смотреть, слышать, думать.       Перед входом на фабрику стояла и пускала струйки дыма самодвижущаяся паровая повозка — последнее веяние технической моды. — Гилберту — промышленнику, — висела табличка на дверце. Ни малейшей подозрительности не вызвал этот паровой экипаж, слишком хотелось каких-то перемен и движения, пускай механического. Лишь захлопнул дверцу, как экипаж тронулся. Мы быстро проехали наш маленький городишко. Одиноко стоящие деревья то сливались в леса, то рассеивались по лужайкам. Лес внезапно сменился серой безжизненной землёй. Огненная пустошь (так их называли местные жители) тянулась до самого горизонта. Повозка неспешно катилась вперёд, попыхивая трубой. Поездка через пустошь длилась долго. Было душно, и я вспомнил, что говорили про эти места. Некогда все эти поля занимал один гигантский завод. Что-то важное он производил для ведения войны, не то дирижабли, не то бронепаровозы. Что-то случилось с заводом, и он взорвался, убив всех рабочих, хозяина, сгорев дотла. С тех пор в пустоши всегда жара, а по ночам, говорят, можно увидеть призраков рабочих этого завода, которые ищут своего хозяина, чтобы отомстить ему. Народные истории блещут преувеличениями и неуместной мистикой, но отражается в них и доля истины — часто находили в Огненной пустоши странные большие куски обработанной человеческими руками стали. Откуда она бралась — никому не было ведомо.       Пустошь стала меняться. Попадались сперва не большие кучки снега, перешедшие затем в большие сугробы. Пустыня огня сменилась пустыней льда. Именно в снегах был один из дворцов коллегии. Повозка будто учуяла близость замка и покатила резвее, выпуская большие струи чёрного дыма. Передо мной выросла большая усечённая пирамида. Площадка сверху не пустовала, на ней была закреплена длинная мачта, конец которой обвили верёвки дирижабля. Повозка подъехала ко входу и остановилась. Не испытывая терпения механического извозчика, я быстро схватил сумку и шубу и вышел наружу.       Над входом был натянут флаг — белое поле, ограниченное по краям двумя зелёными полосами, и чёрный треугольник посередине. Я не был знатоком геральдики и флагов, но было очевидно, что это как-то связанно с промышленностью. Двери сами распахнулись, стоило только подойти к ним, и захлопнулись, окинув эхом большой гранитный зал. Потолок был так высоко, что перехватывало дыхание. Вдоль стен стояли в ряд бюсты каких-то людей с выгравированными именами и годами жизни. На самой стене развернулось огромное мозаичное панно. На нём был изображён человек в просторной белой накидке. Он был преклонных лет, морщины и серебристая борода были тому свидетелями. В одной руке он сжимал листы бумаги с какими-то чертежами, в другой руке держал что-то похожее на винт, высоко подняв его над головой. «Бог в труде» — было написано под панно. Бог, я помню о нём.       С малых лет мать, а после неё — отец, твердили о неком боге, требовали говорить странные фразы на непонятном языке, хотя, будучи ребенком, я не понимал смысла и большую часть слов не мог выговорить. Я спрашивал у отца про бога, кто он и где на него можно взглянуть. Он молчал. Тайна искушала меня, и я попытался найти ответ в окружающем фабричном мире на свой детский лад. Чем меньше я знал окружающих людей, тем больше непонятного я в них видел. Незнакомый человек, работающий на фабрике, вызывал у меня щенячье восхищение. Я наблюдал за его передвижением, действиями и не понимал, отчего он идет в ту сторону или берет этот инструмент. Непонимание порождает веру, и я поверил тогда, что каждый незнакомый человек и есть тот самый бог и лишь сейчас я осознаю, как близко к цели попала детская мысль. Бога трудно осмыслить, а человека, быть может, не менее трудно. Пример тому мой отец, в котором я не сумел разглядеть острый ум философа. Значит, Всевышний и люди имеют некоторое родство, хотя бы в непознаваемости.       Так я стоял, рассматривая панно и размышляя. Раздался гудок, похожий на фабричный, только тише. Открылась дверь, и зал стал заполняться людьми, одетыми в парадные костюмы, похожие на мой. У каждого на поясе висели латунные часы — знак владельцев фабрик. Откуда-то возникли разносчики напитков и закусок. Люди приходили и приходили, набрасывались на напитки… Казалось, им не будет конца. Смех, возмущённые возгласы и угрожающие нотки разговоров слышались со всех сторон. О, как я оробел и чуть не позабыл, что теперь я из их числа и не должен обращать внимание на эту суету. Эти люди были для меня чем-то очень высоким, труднодостижимым, но они были не совсем богами. Человек обожествляет то, что пока не в силах познать. Так и я не мог познать их непринуждённость в поведении, лёгкость и, кажется, открытость. «Тому причина — семья», — подумал я. От воспитателя к воспитуемому передаются множество повадок, привычек, что и создаёт в итоге человека. Они были выращены в богатых семьях, умеют с малых лет читать и писать, а самое главное, говорить. Может, это имел в виду мой отец? Говорить как они и, возможно, лучше. Я был поражён тем, как ловко вылетают слова из их ртов. Дерзко и элегантно они вели беседы, лишённые смысла. Просто болтали, но как… Я позавидовал им.        — С вами все в порядке? — спросил человек средних лет, не отличавшийся от прочих своим костюмом и манерами.        — Благодарю вас за беспокойство! Все замечательно! — испуганно выпалил я.       В неловкую паузу я успел рассмотреть своего собеседника, а он, в свою очередь, окинул взглядом меня. Гладко выбритая голова, быстро бегающие глаза оттенка стали, широкие печи и небольшое брюшко. Лицо выражало одновременно надменность и соучастие, определённую дозу превосходства и желание помочь.        — Готов поспорить, что вы впервые на подобном приеме, — продолжил он, — а раз так, то стали владельцем фабрики совсем недавно. Вы не привыкли к такому скоплению людей. Оно несколько вас пугает, но вы стараетесь утешить себя мыслью, что всё это теперь естественно для вас. Не так ли?        — Всё верно. Вы угадали по моему поведению. Ведь так? — промолвил я.        — Каждый из присутствующих, — он обвёл рукой зал, — бывал в вашей шкуре.       Раз в год мы, владельцы самых крупных фабрик, собираемся в Равнинном замке… О, прошу прощения, я не представился! Гарольд Стич. Владелец фабрики транспортных дирижаблей. Вы…        — Гилберт Грей. Владею паровозным предприятием.        — Тот самый Гилберт, у которого взорвался изобретатель? Слышал-слышал! Рад знакомству! Однако, сейчас мне нужно произнести речь перед всеми присутствующими. Мы с вами ещё поболтаем! — сказал он, коротко кивнув, и растворился в толпе, оставляя меня в полнейшем недоумении.       Я подозревал, что произошедшее должно как-то отозваться на мне. Но как именно, не мог понять. Разговор с Гарольдом окончательно запутал мои мысли. Похвалят меня или накажут, а вдруг обойдут стороной это событие… Я нервничал.        — Господа! Прошу минуту вашего внимания! — громко произнёс Гарольд. Рядом с панно, прямо из пола поднялась каменная кафедра, за которую встал оратор. Присутствующие в зале подошли ближе.        — Господа! Я рад видеть в этом праздничном зале всех вас! Некоторых нет, но будем милосердны, простим им. Сколько поколений промышленников видели эти стены, наверное, не счесть, но каждый имел заслугу, которая отворила дверь Равнинного замка. Промышленность не стоит на месте. Она развивается. Не было ещё года, когда ничего не было изобретено или усовершенствованно. И этот год — не исключение. Позвольте же вручить почётные грамоты тем, кто за этот небольшой промежуток сделал самые значимые открытия…       Могу поспорить, что лицо каждого стоящего в толпе выражало в этот момент огромную преданность своему делу и солидарность с оратором. Конец его фразы вспыхнул аплодисментами. Это произошло так быстро, что я подумал о неискренности каждого хлопка, будто это была своеобразная традиция. Что скрывать, я сам слушал выступающего с огромным вниманием, но лишь для того, чтобы понять, как он так складно говорит, старался запомнить новые слова и удачные обороты. Как смолк последний хлопок, оратор продолжил.        — Приглашаю сюда Маргариту Бейн за её крайне удобное изобретение — клавишная установка для машины Бэббиджа. Чарльз Бэббидж — ярчайшее светило на небосклоне науки и бог-покровитель новых времён! Его заслуги перед промышленностью неизмеримо велики! Его детище — Аналитическая машина, жемчужина этого века. Изобретение удобных клавиш не входило в планы гения, но нашёлся человек, который восполнил недостаток! Поздравляю вас, Маргарита! Вот грамота! Объявляю вас действительным членом коллегии.       Снова аплодисменты. Мне стал интересен этот Бэббидж. Решил, что когда-нибудь почитаю о нём.        — Вернер Сименс награждается за открытие в транспортной сфере. Он изобрёл самодвижущийся вагон для перевозок в городе и дал ему название «Трамвай»! Поздравляю! Примите грамоту и членство в нашей коллегии.       Не меньше десятка людей подходили к Гарольду, получая похвалу, рукоплескания и место в коллегии.        — Мы поговорили о заслугах, но только ли они приводят промышленников сюда. Конечно же нет! Неудачи преследуют каждого! Без них не бывать ни одному открытию! Мы можем спросить новоявленных членов коллегий о количестве неудач! Поверьте, их будет достаточно! Однако, неудачи этого рода привели к появлению блага. Есть и иной род. Неудачи, которые привели ни к чему. Мы не исключаем из своих рядов людей, которых постигло подобное несчастье, но строго наказываем тех, кто не сумел избежать гибели людей при неудачных опытах… Кристофер Стич, коллегия объявляет вам своё неудовлетворение за уничтожение целой деревни из-за испытания огнеметательного орудия, которое вы старались собрать по чертежам неизвестного нам изобретателя. Поручаем вам отстроить деревню заново и отыскать конструктора, чертёж которого вы использовали на вашей фабрике.       Снова имена и, теперь уже, наказания. Дойдёт ли очередь до меня, думал я, покрываясь испариной.        — Дамы и господа, мы переходим к последней части нашего заседания! Есть одно немаловажное человеческое качество, которое может сравниться с изобретением! Коллеги, я говорю о смелости, — произнёс Гарольд и остановился, блуждая взглядом по толпе. — Будем честны, не всякое новшество воплощается в массовое производство. Некоторые из нас боятся новых веяний и прибегают к старым, но проверенным временами изделиями. В этом нет вашей вины. Все знают, что риск велик, и пренебрегать им — преступление. Однако ошибки изобретателей часто подставляют промышленников. В них заключена нить прогресса — отбросить всё негодное, оставив только лучшее. Гилберт Грей! Коллегия выражает вам глубокую благодарность за испытание двигателя нового образца и выражает сочувствие по поводу запустения вашего предприятия. Ваш отчёт был нами высоко оценен и, несмотря на жертвы среди ваших рабочих, несмотря на неудачу при испытании двигателя и подавление бунта среди рабочих, мы принимаем вас в коллегию и дарим вам скромную сумму на восстановление вашей фабрики. Идите сюда, пусть каждый увидит смелого человека! Если хотите что-то сказать, то мы слушаем.       Я сильно засмущался, но вошёл на кафедру и приготовился говорить. Слова! Слова — самое главное! Отец, видел бы ты меня тогда…        — Пожалуй, мне нечего сказать, так как я сегодня впервые в этом зале. Пусть лучше кто-нибудь из вас задаст мне вопросы. Много не надо, прошу вас.        — Что вы можете сказать о бунте ваших рабочих? Почему он произошёл? Была ли такая нужда в жандармах?        — Постараюсь ответить. Мне не приходилось выступать ранее перед такой серьёзной аудиторией. Хочу поговорить с вами о вере. Синдром веры — человеку нет разницы, во что верить. Это может быть Бог, Дьявол, Судьба, Курс валют, да что угодно, лишь бы верить всей душой и не стараться познать, принимая как данность. Рабочие моей фабрики тоже верили. Верили в то, что моё свержение сделает их жизнь лучше. Однако, обсудим их мысль, идеологию бунта. Смерть хозяина фабрики даст им полную свободу. Они будут идти куда и когда хотят, делать то, что вздумается и позволять себе прочие вольности. Но мечтания о свободе закрывает от них обратную сторону медали. Потеря хозяина фабрики лишает их рабочих мест. Даже если они сами станут управлять фабрикой, то никто не купит товар. Самостоятельное управление снова разделит уже рабочих на правящих и подчиняющихся. Мои действия могут показаться грубыми, но демонстрация силы смогла убедить многих. Подавление бунта было лишь небольшой победой. Малые победы нужны не для общественности, для нас только. Они подбадривают, дают уверенность и силу для свершений важнее. Быть может, мелкая победа будет свидетелем еще неувядших сил зрелости или утешением для старца. Большие победы губят душу, подготавливая иллюзии величия, непобедимости и всемогущества. Сколько победителей пало под собственными чарами. У меня всё! Благодарю за внимание.       Раздались бурные аплодисменты. Я слегка поклонился благодарной аудитории и направился к выходу. Слишком взволнован я был и нуждался в покое. В толпе меня кто-то схватил за руку. Это был тот самый оратор Гарольд, который, как я выяснил позднее, был президентом коллегии.        — Замечательное выступление, Гилберт Грей! Давно мы подобного не слышали. Вы порядком взбудоражили толпу! Кто обучал вас ораторскому искусству?        — Тот же вопрос хотел задать вам я! Вы были неподражаемы! Столько времени выступать!        — Бросьте! Столько лет я веду заседания, что они мне только в радость. Вы не останетесь на ужин? Очень советую побыть с нами. Полезные знакомства, красивые женщины! Оставайтесь!        — Благодарю! Я останусь. Ненадолго.       Перед тем как войти в зал, главный казначей выдал мне банковский чек на крупную сумму. Ужин был и впрямь отменным! Я предполагал остаться на час, но просидел до четырёх. Говорить с кем-то не было мочи. Все свои словесные силы я истратил, выступая на заседании. В третьем часу ночи ко мне подсел изрядно подвыпивший мужчина. Сам я был немного нетрезв, но помню его черты. Тучный человек, затянутый в исполинских размеров костюм с чёрной бабочкой на бычьей шее. Тёмные волосы, чуть припущенные в длине. Круглая голова, довольно большие карие глаза, короткая окладистая борода такого же цвета, что и волосы. Он присел и долго рассматривал меня, барабаня толстыми пальцами по столу.        — Э… Гилберт! Как хорошо вы выступили! Крепкие слова на лестнице коллегии, порой, сильно нужны.        — Спасибо…! Не знаю вашего имени        — Вильгельм Катц! Хм… Я занимаю должность третьего помощника президента Гарольда. Если возникнут трудности, то я к вашим услугам. Однако я хотел бы попросить о небольшой услуге.        — Конечно! — живо ответил я, предвкушая свой будущий авторитет в глазах других членов коллегии.        — На своей фабрике я произвожу часы самых разных видов. В этом деле я давно. Моя фабрика очень известна, и множество людей отдаёт предпочтение моим часам. Не так давно в одной партии случился брак. Мелкая деталь, по сути, но какие последствия. Если вы имеете возможность, то одолжите некоторую часть той суммы, что вам дали на починку фабрики. В долгу не останусь. Я похлопочу о вашем продвижении по коллегии. Ваша фабрика будет первой в своей области, положение в коллегии даст огромное влияние! Только помогите мне, — проговорил он, переходя на свистящий шёпот.        — Власть для меня не имеет ценности, — соврал я скромно улыбнувшись. — Я рад, что меня наградили титулом члена коллегии, но мне большего не нужно. Фабрика и так некогда была одной из лучших. Времена меняются и всё меняется.        — Что же для вас имеет вес на этом свете?        — Знания!        — А так ли важно знание для человека? На мой взгляд, богатство и власть могут дать человеку куда больше.        — В ваших словах есть доля смысла, но помилуйте, разве способен человек вынести такую пытку? Достичь многого и накопить огромные суммы, чтобы после замереть, подобно статуе или же продолжать расти и раздуваться в деньгах и власти. Мрамор замер в веках и на века, в то время как человек из плоти и крови, замирая, убивает возможность увековечить свое имя. Знания дают куда больше. Обладая тем или иным знанием, добыть необходимое становится формальностью. Ими же можно торговать. Идеи товар редкий и штучный.        — А! То есть, вы считаете, что постоянное стремление к знаниям может к чему-то привести? Это тоже накопление, в своём роде. Вы в чём-то правы, друг мой, но послушайте доброго совета: остановитесь, пока не зашли далеко. Знание и разочарование ходят парой. А теперь позвольте откланяться. Желаю вам приятного вечера.        — Постойте! Я соскучился по интересным разговорам. В знак благодарности за беседу, я дам вам необходимые средства. Заезжайте на неделе. Хорошего вечера вам.        Оставшееся время до отъезда я сидел и лениво отпивал из бокала какой-то пряный напиток, наблюдая за гостями, которые стремительно снимали личину приличий.       Над ледяной пустыней воцарилась ночь. На десять шагов от замка ещё было что-то видно, но после начиналась непроглядная тьма. Я сел в паровой экипаж, что привёз меня сюда и покатил в сторону родной фабрики. По дороге я заснул и проснулся только тогда, когда плавное укачивание машины-извозчика закончилось. Итак, этот сложный день подошел к концу. Мне было неясно многое. Всё-таки, коллегия промышленников должна заниматься производством, а не чествовать молодых учёных. Тогда я совершенно позабыл, что здание фабрики разрушено, и принял решение с завтрашнего дня предпринять любые попытки возродить фабрику. Сам я в ту ночь не сомкнул глаз — очищал внутренний дворик от снега. Большое начинается с малого.       Дней через пять приехал Вильгельм в большой четырёхместной повозке, которой правил сам. Повозка была обычной — запряжённая лошадьми. Я сдержал обещание и дал ему необходимую сумму.       С того самого вечера прошло пять лет. Фабрика медленно возрождалась. Долгое время я один работал на всей фабрике. Справедливости ради, стоит сказать, что уцелел лишь один цех, где я расположился. Из непострадавших от времени и погоды частей оборудования я смастерил несколько станков для производства простых вещичек: расчёски, заколки, детские игрушки, пуговицы. Сталь, медь и прочие материалы я брал из сломанных станков, частей труб или же покупал на рынке в городе. В уцелевшем помещении фабрики я смастерил себе пристанище, перетащив всю мебель и книги из конторы. Это же время стало для меня большим интеллектуальным скачком. Очень часто дров не хватало для обогрева и тогда в ход шли книги, которые я прочитывал, прежде чем сжечь. Ел я через день, экономя деньги. Иногда я нанимал за небольшую в городе нескольких свободных рабочих, что помогали мне с ремонтом помещений.       Первые полтора года прошли под знаком ограничений во всём, но это не было напрасным. К выше названному сроку я имел достаточную сумму, чтобы покончить с ремонтом раз и навсегда. Удобный случай сделал и этот проект реальностью. Тот промышленник Вильгельм, кому я одолжил деньги, вернул долг и суммы хватило даже на закупку оборудования. Фабрика была восстановлена и готова выпускать поезда. Шёл второй год со дня посещения коллегии.       Рабочие из других городов прознали о свободных местах и медленно потекли в город, к тому же, звание члена коллегии тоже играло свою роль. Однако, заказы не поступали. О моей фабрике позабыли, полагая, что её вовсе не существует. Среди своих старых записей я нашёл список постоянных клиентов, скупающих поезда под свои нужды. Несколько месяцев я колесил в экипаже, налаживая контакты заново. «Мы рады, что ваше предприятие не сгинуло. Помнится, мы хорошо сотрудничали. Надеюсь, мы сможем заключить соглашение в будущем. Ожидайте нашего письма», — слышал я фразу почти от каждого из скупщиков. Мои труды не пропали даром. Половина моего списка откликнулась и сделала большие заказы. На фабрике снова закипела работа, но теперь я нацелился на нечто иное. Я хотел расширить фабрику.       Старое здание фабрики снесли спустя год, после начала работ. Я не сожалел об утраченном доме. Теперь он казался немощным и ничтожным по сравнению с кирпичным кольцом других заводских зданий, окружавших её. Это было моей заслугой. Производство развивалось. Заказы прибывали. Я был горд новой фабрикой.       Техника задала новую моду. Теперь уже не поезда, а дирижабли понадобились людям в большом количестве, но мы остались верны поездам, зная возможные последствия экспериментов. Теперь рабочие жили в городе — перестраховка от бунтов. Жизнь, казалось, потекла по спокойному руслу, но это был самообман. Всё это время я возвращался мыслями к вечеру в коллегии, старался вспомнить все подробности вечера. Особо сильно в моей памяти возникал разговор перед отъездом. Ведь я соврал нежелании власти? Я лгал, испугавшись неизведанного ответа на свою искренность. Ложь можно было оправдать случившимся бунтом, но что бы я ни говорил, как бы ни старался унять себя, всё равно жажда власти, на время утихшая, давала о себе знать. Слово Вильгельма ещё не было сказано, и я оставался простым членом коллегии. Я думал, что он обманул меня, ведь фабрика, хоть и росла, но продолжала быть просто фабрикой одного из членов Промышленной коллегии. Только потом я узнал, что он пустил пулю в лоб. Ловко вывернулся. Ещё ни один раз я вспомню его.