Живи и не помни

- Со-ба-ка. Ну же, малыш, повторяй за мной. Мгновение Джим смотрит на карточку. Сердце Анны замирает от надежды. Он вновь отворачивается. Всё чаще Анна ловит себя на том, что ей хочется схватить его за отросшие на затылке волосы и тянуть, тянуть, чтобы он наконец обратил внимание и сказал ей хоть слово. Они сидят в зале, карточки в беспорядке лежат на полу. С ними соседствуют кубики, мягкие игрушки, конструкторы. Бесполезно. Анна знает, что Джим играет – она часто находит причудливые сооружения из деталей «лего» - в основном это высоченные башни или пирамиды. Проблема была в том, что он не хотел играть с ней. Вернее, он не хотел играть ни с кем. Доктор Эттингер считает, что чтобы Джим заговорил – нужен какой-то стимул. Что освоив речь, он сможет налаживать контакт с другими людьми, а это – самое главное для детей с его болезнью. И Анна старалась, видит Бог. Каждый день в течении пары часов она пыталась научить сына. Она прятала его любимые игрушки, чтобы он попросил о них. Она показывала ему карточки с животными, предметами, едой и раз за разом проговаривала по слогам одни и те же слова. Иногда она ловит себя на том, что шепотом проговаривает этикетки в супермаркете. Однажды, совсем отчаявшись, Анна решила пойти на крайнюю меру – не давать Джиму есть, чтобы он попросил, или хотя бы начал выражать свое возмущение. На третий день она увидела, как Джим грызет собственную руку. Она могла поклясться, что его взгляд был на этот раз направлен прямо ей в глаза. Когда она рассказала об этом случае доктору (разумеется, не упоминая причин, к нему приведших), он сказал, что это лишь один из частных случаев аутоагрессии, и что для аутистов это абсолютно нормально. Абсолютно нормально – стекающая изо рта сына кровь, капающая на кипельно-белый кафель. Абсолютно нормально – ни единого произнесенного слова за пять лет жизни. Абсолютно нормально – считать своего сына самым большим горем, что с ней случалась. Вздохнув, она собирает карточки в стопку. Сегодня у нее нет сил на это. Анна уходит на кухню. Оглянувшись по сторонам, будто кто-то может её увидеть, она достает из шкафчика бутылку вина. Наливает прямо в стакан – бокалов в её доме нет. Зачем, если гостей у них не бывает? Из соседней комнаты доносится протяжный крик. Она замирает. Мгновение спустя Анна понимает, что это был не крик, а взрыв смеха. Джим включил телевизор. +++ Анна выходит во двор. Обычно Джима можно найти раскачивающим качелю или роющимся в песочнице, но в этот раз он присел на корточки около соседской машины и внимательно что-то разглядывает. Анна подходит ближе, близоруко прищуриваясь. Когда она видит, что вызвало интерес сына, к горлу подкатывает кислый ком тошноты. В решетке радиатора застряли комки черных перьев, обломки белых косточек и немного разбрызганной крови. Джим оборачивается. В руках у него – то, что осталось от сбитого существа. - Птица. То, чего она так долго ждала, случилось. Первое слово её сына. +++ - Поздравляю вас, Анна. Если честно, это первый случай в моей практике, когда домашнее обучение дало столь потрясающие результаты. Если темп улучшений не снизится, то я уверен, что Джим будет способен на обучение в обычной школе. Ей же полагается быть польщенной от этих слов, так? - Единственный показатель, по которому у Джима результаты почти не сдвигаются, - продолжает Герр Этингер – это умение распознавать чужие эмоции и выражать свои. Думаю, вы и сами это замечаете. Замечает ли Анна пустой, ничего не выражающий взгляд сына, следующий за ней постоянно? О да. Доктор говорит что-то ещё, но его слова обтекают сознание Анны, не затрагивая в нем ничего. Если бы доктору Этингеру пришло в голову спросить «Фрау Анна, когда вы стали бояться своего сына?», она бы знала, что ответить. Это случилось, когда Макс ушел. Анна не могла винить его – скорее, она была удивлена тем, как долго он продержался. Конечно, она проплакала весь вечер. Из соседней комнаты доносился звук работающего телевизора – кажется, Джим мог смотреть его вечно, если Анна лично не выключала его. Нужно было заняться сыном, покормить, и она обязательно сделает это, вот только поспит пару часов... Проснулась Анна от бьющего в глаза луча солнца. Лицо было отвратительно стянуто высохшими дорожками слез. Застонав, она отворачивается от солнца, открывает глаза и встречается взглядом с Джимом. Она чуть не вскрикивает. Раньше Джим никогда не заходил в родительскую комнату, вероятно потому, что там не было ничего интересного. Он стоит у окна, в руках у него что-то темное и длинное. Какой-то шнурок? - Джим, что это? Она тут же понимает, что допустила ошибку – нужно было спросить конкретнее или вовсе показать пальцем. Но, к её удивлению, Джим прекрасно понимает, о чём речь. Он подходит к ней, и молча протягивает руку с шнурком. На ощупь он очень гладкий и легкий, сплетенный из черных нитей. Анна подносит его к самому лицу и только потом понимает, из чего он сделан. Её ладони разжимаются и чьи-то волосы, сплетенные в тонкую косичку, с тихим шелестом падают на пол. Слишком тёмные для неё, Джима или Макса. - Солнышко, откуда это? Джим молча смотрит на неё. Как всегда, его лицо не выражает ничего. - Где ты это взял? – Голос Анны срывается: - Джим, у кого ты их взял? Она сама не замечает, как хватает его за плечи. - Тебе. Это всё, что он ей сказал тогда. - Я хочу отдать его в интернат. Доктор Этингер замирает на полуслове. - Вот как... – медленно тянет он, явно удивленный таким разворотом беседы. - Но, позвольте спросить, чем вызвано ваше решение? Как я и говорил, у вас замечательный прогресс и прогноз крайне оптимистичен. - Я не справляюсь. Она словно со стороны слышит свой голос, спокойно говорящий с доктором Этингером. Кажется, она отвечает на какой-то вопрос, вот только сознание совершенно не улавливает смысла слов, что льется из её губ. Она не собиралась этого говорить. Или собиралась? Анна может поклясться, что чувствует, как между лопаток её прожигает взгляд Джима. Она не любит его. И не уверена, что когда-то любила.