Тедас. Однажды и навсегда

— Ещё одно слово — и, клянусь Создателем… — почти процедил сквозь зубы Карвер. Он стоял напряженный и каменный — и казался естественным продолжением двери. Статуей у входа в храм. Вчерашний рекрут — Страж-энсин — тряс перед ним своей кистистой бородкой: — А я тебе два скажу! Тыщу слов скажу! Надо над ней стоять. Не тут, а там с мечом стоять, понимаешь? Пусти, я видел, как оно бывает. Сначала она якшается с демонами, а потом они из нее лезут. Карвера передернуло, но вида он не показал. Младший Хоук знал, что там, в комнате, Мерриль никогда не бывает одна. Она смотрит в Зеркало и оттуда — её глазами — на неё смотрят десятки глаз. Демоны ведут её руку, которая держит их поводок. И если она хотя бы на мгновение забудет, кто кого держит… Кто кого ведёт… — Я знаю, что говорю, — сердито тёр в пальцах бороду новичок. — Я храмовник. — Ты Серый Страж, — сказал ему Карвер. — Я был храмовником! — А теперь ты есть Серый Страж. И по приказу Командора и Констебля, у меня есть право нести свой пост без посторонней помощи. — Командор и Констебль… — бывший храмовник сплюнул. — Шавкин сын и пещерный выродок. Карвера передёрнуло вновь. Как он смеет. Командор в первую очередь Натаниэль и уже потом Хоу. А Огрен… Да, однажды, во время оглашения приказа, Констебль прервал важную речь протяжной отрыжкой, но это было всего один раз и здорово разрядило обстановку. Да и какие бы ни были — они его Старшие по Ордену! Мысли цепляли мышцы младшего Хоука, как крючочки, и совсем скоро он обнаружил свою руку высоко вздетой и занесённой так, чтобы поудобнее было расквасить нос энсина в красную, фасолевую кашицу. Он уже готов был спустить свой гнев и растрескать в кулаке многонедельное напряжение, но остановился. Оба услышали едва заглушаемый дверью крик. Это кричала Мерриль. — Говорил же! Говорил я тебе! — торжественно прогромыхал по форме — Страж, а внутри — храмовник. — Началось! Карвер вдавил дверь плечом и внёсся в комнату, как антиванский бык на арену. Бешено огляделся. Мерриль не было. Только стоял посреди комнаты покорёженный элювиан. Исходил холодным светом. И отражал какой-то серый, невиданный край. Карвер вошел в него, не раздумывая (храмовник за его спиной даже пикнуть не успел), переступил портальные границы… и оказался далеко и от храмовника, и от Башни Бдения. Мерриль металась по палёной траве, поднимая копотную пыль и заставляя сердце Карвера лихорадочно колотиться: она всё ещё кричала. Прижимая ладони к губам, кричала, как никогда раньше, и в этом крике был и смех, и неверие, и изведенная усталость, и невероятное, со слезами выходившее избавление. Карвер шагнул вперёд. Она услышала и прекратила. И обернулась к нему. В зелёных, как Тень, глазах стояли слёзы. Легкие, пепельно-угольные лоскуты, что парили здесь повсюду жуткими хлопьями от земли к небу, мазали по её впалым щекам и крошились. — Скажи, я ведь я не сплю? Я знаю, что я не сплю, — шептала Мерриль, пока он осторожно шёл к ней, боясь, что и она вдруг может раскрошиться. — Нет, это точно не сон. Мерриль всхлипнула. — О, Творцы… Я попросила Ужасного Волка, я его попросила, а потом… Карвер взял её за плечи. Улыбка Мерриль дрожала, и вся она дрожала тоже: — Элювиан открылся. Он открылся мне, и я смогла… И я… Карвер обнял её — так успокаивающе и тепло, что теперь она только плакала. Но голос её просветлел, и скатывался вместе со слезами по его нагруднику: — Я смогла… Махариэль, Тамлен, я… О, Творцы, я сделала это. Я это сделала. Карвер ничего не говорил. Только держал её крепко и смотрел вперёд. Он не мог определить на глаз, куда именно их вывел элювиан — что это за разоренный войной и скверной край. Но он не чувствовал порождений, только усталую дрожь в своих руках. И обнял Мерриль крепче. И даже, когда из Элювиана вышагнул Командор Натаниэль, а за ним, сторожась, с десяток Стражей, Карвер всё ещё продолжал её обнимать. Они стояли друг у друга в объятьях. Вокруг них догорал Тедас. … — Покажите мне его. Подошвы сапог Первого Стража стёрлись до каблучных гвоздиков, и оттого шаги её раздавались по Башне Бдения, точно стук орлесианских туфель. Натаниэль едва за ней успевал. Он был рад получить от Первого Стража весть и встретить её — живую — на побережье Амарантайна. Поприветствовать на суше, взять под плащ: в Ферелдене ливнило третий день. Поцеловать мокрую, бронзой блестящую руку Жозефины. (Страж писала, что из-за этой женщины может начаться новая война с Орлеем, потому что обе правительницы — и Королева, и Селина — одинаково сильно хотели видеть её при своём дворе). Оттого сама Жозефина пожелала до поры работать на нейтральной территории — у Стражей. «Сейчас, когда Серым Стражам присягнули все правители мира, ваша репутация должна оставаться нерушимой и образцовой в любых ситуациях. Мне известно, что порой Стражи вынуждены идти на сомнительные меры, я постараюсь сгладить эти углы. Нет, господин Хоу, я не добра, я практична. И я знаю, как и с кем можно поговорить». Натаниэль шёл за Первым Стражем и думал о ней, и об этой женщине-канцлере — о том, как много у них обеих будет работы. Орден стал далёк от возвышенных легенд о доблести Серых, Командор знал это, как никто другой. — Покажи мне его, — обернулась Страж, не сбавляя хода. — Я хочу увидеть его прежде, чем начнём наш совет. — Тогда от оружейной направо, — направил Натаниэль. — Элювиан стабилен и безопасен для двустороннего хода. Страж сосредоточенно кивнула. — Некоторые Пути осквернены, многие всё ещё закрыты или зеркала повреждены. Сейчас большинство Дорог контролируются Орденом. Не хватало нам ещё, чтобы из-за них началась грызня. Первый Страж кивнула вновь. Она шла, и младшие по Ордену расступались с её пути, хоть признавали её и вытягивались, складывая руки в стражевом жесте, только после того, как кто-нибудь постарше немилосердно толкал их локтём. Было кучно: кроме самих Стражей в Башне ютились чужие люди; не для Стражей чужие — для Ферелдена. — Беженцы Старкхевена, — сказал Натаниэль. — Пришли через зеркало два дня назад, осада порождений затянулась. Даже пришедшие на подмогу войска Тантерваля не смогли их отогнать. — А Принц Себастьян? — Поклялся покинуть город последним и разбить элювиан за своей спиной. — Создатель… — со вздохом процедила Героиня. — Не нужно ему было отдавать нам свои корабли. Тогда Принц мог бы приказать бить порождений с воды — пушками; или, отступая, обрушить опустевший Старкхевен на их смрадные головы. Она знала, Себастьян бы это смог; в его глазах лазурью сияли небеса, но были там и демоны. Такие, что и сотней церковных песен не вымолишь. Страж и Натаниэль прошли мимо дворовой статуи Андрасте. Пахло дождевыми подтёками и очень сильно — мочой. Натаниэль нахмурился, Страж смолчала; и после оружейной они повернули направо. … Элювиан походил на опутанную дутыми корнями калитку. Вокруг стояли призеркальные сторожи, возглавлял их Карвер, а Мерриль деловито сновала между ними и рассказывала, торопясь, что сейчас она наладила зеркало так, чтобы оно показало Перекрёсток. А это — самое сердце. Соединение всех путей, бесконечно яркое для эльфов и бесконечно серое для людей. Зато оттуда можно попасть куда угодно — хоть в Орлей, хоть в Тевинтер, только лучше сначала все-таки послать известие о прибытии, потому что рисковое это дело — выходить из чужих зеркал. Героиня стояла перед порталом во все края и отчего-то не чувствовала и толики трепета. В полном спокойствии сделала шаг вперёд. — Кусланд, — вдруг позвал её Нат этим странным, тянущем за сердце словом; именем, которое потрескалось и почти стёрлось после всех этих лет, сражений и титулов. — Я рад, что ты жива. И знаю, где ты хочешь оказаться больше всего, но прошу. Задержись в крепости Ордена ещё на пару дней. Пусть они на тебя посмотрят. … Первое, что её поразило — ветер. Точнее — его отсутствие. Здесь, на бесцветном Перекрёстке воздух стоял стеной, и ощутить его кожей можно было только в движении — проходя сквозь. Совсем скоро тут расположиться первый в своем роде перекрестный штаб, и целые армии будут переправляться по узким полумагическим тропам, строго курируемые Путевыми — а те, закрывая глаза на всю жуть этого места, возьмут за долг контролировать, чтобы военные траектории движения не спутались с другими — торговыми, скажем, или срочно-политическими. Но это — после. А сейчас по Дорогам, обволакивая себя стоячим воздухом, шли старкхевенские беженцы и остатки принцевой армии. Героиня указала путь какой-то в лихорадке сцепленной и белолицей семейной паре. А потом вдруг увидела неподалеку щит. На нём грифон выцарапывал синими лапами сильверит. Щит Дункана. — Алистер! Стена воздуха всколыхнулась. Он с кем-то разговаривал, но всё равно услышал её, и обернулся. И тяжело, но бойко пошёл навстречу; сильверитовый грифон с синими лапами укрывал его спину надёжным панцирем. А за спиной у него тоже шли; Страж не могла разобрать, всё её внимание было отдано хозяину грифона, хозяину её королевства и её сердца. — Дыхание Создателя… — он зачем-то остановился в паре шагов и принялся бегло её оглядывать — казалось, каждая её чёрточка, каждый участок доспеха, лица, кожи, увлекал его взгляд так полно, что тот просто не мог остановиться на чём-то одном. — Я собирался встретить тебя в Башне. Так бы и сделал, если б знал, что всё это зазеркалье больше похоже на рыночную площадь, где кого только не встретишь. Смотри, я встретил искательницу, короля Неварры и старкхевенского Принца. Что за времена, я прав? Он говорил задорно и по-простецки, как в самый будничный день — и это помогло Героине немного уняться и наконец окинуть взглядом остальных. Искательница Кассандра недовольно выхмыкнула: кажется, Алистер задерживал её своей болтовнёй (при всем уважении, разумеется). Король Фердинанд коротко напомнил, что он здесь со своим отрядом не просто так, а по приглашению Серых Стражей и по делу, которое будет обсуждать только с ними. А Принц Себастьян оставался молчалив. Его нижняя губа была рассечена и перешита, правая — тетивная — рука наскоро замотана в белую клешню, и всё его тело было покрыто мелкими ранами, будто он, покидая свой город последним, разбил зеркало не за собой, а собой. Но он был жив. И Алистер… И Алистер был жив тоже. Героиня вернула взгляд мужу. И опустилась перед ним на одно колено: — Ваше Величество. Пусть знают. Пусть все они видят, кому предан Первый Страж, пусть говорят потом, что Стражи вконец опрестолились, Жозефина сгладит углы. А Страж-Королева… Пропустила через себя пару мгновений полной, недвижимой, как здешний воздух, тишины. Чтобы потом едва ли не вздрогнуть от голоса Алистера где-то над собой — твёрдого и невероятно глубокого: — Встаньте, Первый Страж. Не вам кланяться. Она вскинула взгляд и увидела, как он выступает вперёд. И как сам встаёт перед ней на одно колено и склоняется настолько, насколько позволяет щит-грифон на спине. Его примеру следуют и остальные. Принц Себастьян припадает к серой земле легко и беззвучно — привычным движением, которое он исполнял тысячу тысяч раз у алтарей Пророчицы. Церковная искательница упирается коленом в потресканную дорогу без пыли. Король Фердинанд к тому же складывает ладони на груди в почтительном жесте, — такой часто можно увидеть в невварских саркофагах и очень редко — на живых королях. Слышится скрежет доспехов и скрип кожаных наголенников — это рушатся на колени целые отряды. Ферелденский, невварский, группка орлесианских храмовников, и без того едва стоявшие на ногах рыцари Старкхевена. И Первый Страж, завороженная этим действом, даже забывает встать, выполнив приказ своего короля. Но зато вспоминает — кто она сама. Алистер долго, с улыбкой смотрит на стёртые носки её сапог, а потом поднимает к ней лицо: — Все королевства Тедаса дали присягу Серым Стражам. Мы ждем вашего приказа, сэра. … — Что за представление ты там устроил? — Здорово, правда? Я знал, что тебе понравится. Героиня мотнула головой, широко вышагивая, и Алистер едва за ней успевал. Им многое предстояло сделать: распределить беженцев, откровенно поговорить с Принцем (Себастьян стойко обозначил свою готовность к сражениям и сплевывал кровью после каждого слова, — плевать, что ему отсекло пальцы, если нужно он будет натягивать тетиву зубами!). Король Ферелдена и Первый Страж шли; им многое нужно было решить. Они были вместе уже какое-то время, но так ни разу не прикоснулись друг к другу. — Я слышала, ты переправил всё мирное население на Пар Иштрак? — Не всё. Слишком многие убеждены, что там их обернут в Кун и обратно не вывернут. — Натаниэль сказал, что Хайевер… — Да. Мы не смогли его удержать. Прости меня. Та, кого когда-то называли Кусланд, не ответила. Она продолжала идти дальше, и тогда Алистер сказал, глядя на её напряженно-выгнутую, как под каменящим заклинанием, спину: — Твой брат жив. Сейчас он в Денериме, и, сдаётся мне, Авелин его недолюбливает. Страж отпустила смешок. Почти не натянутый — у Алистера посветлело на душе. — Сейчас нас ожидает Фердинанд, — тяжело напомнила она и вдруг пустила через плечо короткий, доверчивый взгляд. — Что мне ему сказать? Он просит перенаправить всю армию Стражей на защиту Неварры. — От Неварры осталась одна столица. Его люди уже ушли в Орлей. Он хочет защитить могилы. — Ты знаешь, что он предлагает взамен? Алистер кивнул: — Лекарство от скверны. Насчет этого… Я не хочу, чтобы Неварра посадила Стражей на цепь, тем же способом, что Церковь — храмовников. К тому же, сомневаюсь, что они изобрели его сами… — Ты что-то знаешь? Она не сбавляла ход, но Алистер пошёл рядом: коридоры расширились и опустели. Их путь лежал через почти нехожую башню, где собирался жар от кузниц, и грелись промокшие птицы. — А дело такое. Один наш давний… секретный союзник… — Ты терпеть не можешь, когда его так называют, — покосилась Страж. — Архитектор, — сказал Алистер и на всякий случай пустил кругом осторожный взгляд. — Он связался со мной через… своих. Предлагает для встречи в одиночку спуститься на Глубинные Тропы. — Тебе? — Тебе. Она хмыкнула, шаг её не сбился ни на миг; блестящие вороны с бешеными глазами шарахались под крышей от гвоздящего стука её шагов. — Ты не пойдешь туда одна, — сказал Алистер. — Я не был с тобой, когда вы впервые, гм, встретились. Ты ведь знаешь, я до сих пор не могу себя… — Конечно, я не пойду туда одна, — прервала его Страж, глядя вперёд. — Ты будешь со мной. Ты подписал Соглашение, и теперь, Ваше Величество, я могу тебе приказать. — Наконец-то! Я говорил, что самостоятельность и ответственность меня старят? Ты только посмотри, в кого я превратился! — В замечательного короля? — улыбнулась Её Величество, даже не взглянув в его сторону, ей не нужны были глаза, чтобы видеть его силу, его стойкость, его великодушие, которое не обесцвечивалось даже с годами. Какое-то время Алистер шёл молча. Едва ли всерьез задумываясь над ее словами — скорее что-то прикидывая в уме. — Не могу не чувствовать во всем этом подвох, но если лекарство от скверны действительно существует и действует… Если оно окажется у нас… — размышлял он вслух с каким-то затаённым чувством. — Ты же понимаешь?.. И мысли выводили его в такие места, и рисовали такие картины, что он не выдержал. Остановился. И её заставил остановиться тоже. Увидел её запястье с веточкой выступающих вен в едва гнущихся пальцах своей латной перчатки. И неожиданно почувствовал тепло. — Ты понимаешь, что это значит? … Когда открылись Элювианы, Тевинтер вставал на уши по несколько раз на дню: именно в его городах, складах и окрестностях отыскалось вдруг множество этих древних зеркал. Впрочем, Фенриса это не удивляло. А удивляло то, как быстро и слажено им находилось практическое применение. Хотя Фенрис и предполагал, что за каждым активированным Элювианом, за каждой транспортировкой в пользование другому королевству стоят сотни договоров и будущих обязательств. Однако Тедас, кажется, воспрял духом: теперь переход войск часто осуществлялся через Перекресток, и маленькими отрядами главнокомандующие на разных концах света перебрасывались легко, как мячиками с песком. Составлялись зеркальные карты. Лучшие умы были брошены на изучение и налаживание этих немыслимых порталов, разведчики возвращались с такими отчетами, что у тех, кто их послал, кружилась голова, и пересыхало горло. Кто-то ворчал: древние Пути не предназначены для массового пользования и теперь, когда там топчутся и шарятся всякие — точно жди беды, а их сейчас и так — хоть ложись и обмазывайся. Фенрис тоже был бедой. Даже до всей этой шумихи с зеркалами. Не для всех, правда. Только для магистров. Для тех из них, кто ввязался в «драконьи культы» и желал с помощью Мора достичь былого величия империи (сам Архонт называл их сектантами и передавал через Шейлу их имена). И еще он был бедой для тех, кто в последней степени изощренно злоупотреблял своей властью (их Фенрис выслеживал и устранял уже по собственному желанию). Хотя были среди властвующих магов и те, кто сумел его удивить, хотя сам эльф и вряд ли в этом признается. Например, магистр Кальперния… И, надо признать, та была не единственной занимательной личностью, которую он успел повстречать за все эти месяцы. … Однажды он допустил свидетеля. Магистр уже был мёртв, глаза его стали серыми, как чешуя на затихшей рыбе. А этот, который ещё смотрел, был больше похож на ученика, чем на раба. Фенрис предупредительно вскинул ещё неотёртый, с подтёками крови меч в его сторону: — Если собираешься мстить за своего наставника… — Нет, — коротко отозвался человек; кажется, не слишком впечатленный всем, что предстало его взору. — Значит, ты раб. — Нет, — он опять ответил ровно и коротко и мотнул головой. — Я раб другого человека. — Сочувствую. — Но я слышал, что ты помогаешь рабам. Фенрис встряхнул мечом и оглядел его по-новому. В его одежде не угадывалось ничего тевинтерского; по акценту сложно было разобрать, но широкие рукава походили на белые и халатные ривейнские одеяния. — Ты хорошо осведомлен для… — Советника, — человек кивнул и сложил руки, широкие белые рукава слегка колыхнулись. — Я личный советник принцессы Ривейна, и быть осведомленным моя прямая обязанность. Хоть я и не желаю вмешиваться в интриги на чужом берегу. — тут он посмотрел на тело магистра, разодетого, распластанного и проткнутого, как бабочка под стеклом. — Но я действительно мог бы использовать увиденное себе на пользу. Или во вред. Взгляд молодого советника — медленный, немного песчаный, теперь зацепился за кончик фенрисового двуручника. — Я не стану проверять. — Мудрое решение. — Да. Они тоже входят в мои обязанности, — сказал ривейнский юноша. И следующим мудрым решением предложил поскорее убраться отсюда прочь. … Позже они говорили в «штабе лириумных» на окраине города. За дверью, где зачем-то была вырезана по дереву белая, точеная гончая, больше похожая на худого волка. Здесь все носили витиеватые клейма, как принцесса свои татуировки. Тадео посчитал: пять эльфов, вместе с Фенрисом, и два человека. Ничто не выдавало в них бывших рабов, то были вольные, дерзковзглядые и опасные существа. — Ты действительно им помогаешь, — выговорил Тадео. — То, что я делаю, нельзя назвать помощью, — сказал Фенрис и прошелся по ним взглядом — нехотя, будто бы даже сожалея. — Они смотрят на тебя, как на лидера. — Я им не лидер. Я только слежу, чтобы они в агонии не прикончили себя в первые дни после ритуала, и вспомнили, зачем пошли на это. Фенрис отмахивался; на самом деле он действительно помогал. Помогал каждому из них научиться жить с клеймами и управлять их силой. Разве что на личном примере уже не мог показать. Он следил, чтобы Архонт выполнял условия: Виа Бориум (Via Borium) — «живые сосуды» на Тевене, переставали быть собственностью хозяев, но оставались на службе у Тевинтера — под защитой Августа. Архонт и его люди были обязаны принимать и других — союзников. На каждого клейменного тевинтерца обязательно приходился один ферелденец, один маркчанин и один орлесианец. Но у иноземцев чаще всего были свои реабилетаторы, Фенрис сам обучил их, как стоит обращаться с беспамятными клейменными. Он проделал огромную работу, и все равно чувствовал себя причастным едва-едва.  — Мне очень нужна эта сила, — сказал Тадео и мысленно себя обругал: на слух вышло совсем по-юношески, почти умоляюще. — Ривейн уже подписал Соглашения Стражей? — ровно осведомился Фенрис и мысленно усмехнулся: если бы кто-нибудь лет шесть назад сказал ему, что он, безграмотный и озлобленный бывший раб, будет обсуждать в столице Тевинтера вопросы политики с ривейнским советником… — Нет. Пока нет, — потупился Тадео. — Но я буду содействовать. И я, и моя принцесса понимаем, что это необходимо. Она молода, но её ум остёр, как… — И ты думаешь, что вживленный лириум поможет тебе её защитить. — Тебе он в свое время помог защитить тех, кто дорог, разве нет? Тадео прокатил сухой, песочный взгляд по его лицу, и Фенрис вновь подивился его пугающей осведомленности. И смелости, стоит признать: любой Виа Бориум мог накинуться и пронзить советника пальцами по первой дружеской просьбе эльфа с потухшими клеймами. Но эльф только вздохнул, выглотнул из своего стакана что-то тевинтерское и терпкое. Поставил на стол. — Боль никуда не денется, — сказал он. — Ни через день, ни через год, ни через десять лет. Хотя, наверное, стоило начать с того, что ты можешь не пережить ритуал вовсе. И почти наверняка забудешь и себя, и свою принцессу. Тадео подобрался. — Передумал? — Не знаю, — взгляд юноши опустился, его выверенные планы посыпались куда-то вниз, как песок из разбитых часов. — Мне нельзя забывать. — Пиши, если есть при себе бумага. — Что? — Ты из придворных, — пожал плечами Фенрис. — Наверняка обученный. Вот и пиши, потом прочитаешь о том, что нельзя забывать. Многие так делают. Тадео подумал. Хмуро мотнул головой и приложился к своему стакану — впервые с тех пор, как Фенрис его наполнил. Потом помолчал с минуту и наконец спросил: — Клейма. Их обязательно наносить на всё тело? … — Есть ещё кое-что, — сказал Тадео на раздорожье за стенами Минратоса; один белый рукав его обвисал широкой тряпкой, рука, чтобы не дёргалась, как одержимая, была споясана марлей к животу, клейма кое-как приживались, эксперимент удался. — Я благодарен тебе, а значит, мне стоит сказать об этом прямо. Если меня видели… там, на месте твоего преступления… Если сторонники того магистра хоть как-то заподозрят Ривейн… Фенрис прищурил глаза. Советник принцессы Лучии, хоть и был смел не по годам, не смотрел на него вовсе. — Я поборник репутации своей госпожи, и не могу позволить себе быть причастным к чему-то подобному. Мне придется им все рассказать. Вывести их на тебя, поэтому будь готов. Он смотрел вниз и виновато дышал. С пригородной стоянки под орлесианским флагом тянуло жареным сыром и полировочным лаком. В животе у Тадео саднило из-за гадливого чувства: он готов заплатить за помощь предательством, но он делает это ради своей принцессы. В животе у него саднило, и теперь при желании он даже мог потрогать пальцами свою селезенку. — Прости. Если хочешь, мы можем сразиться. — Не хочу, — сказал Фенрис. И они попрощались. … А через время, когда Ривейн подписал Соглашения, и пиратский вопрос был закрыт, он подошёл к Хоук: — Ганна, мне нужно поговорить с вами прежде, чем вы покинете город. Дело в том, что три недели назад, когда я направлялся из Тевинтера сюда, мне встретилась капитан Эва Скала — дочь магистра Скалы. Мне пришлось помочь ей в одном расследовании. — Ага. Нет, молодец, конечно, что помог, — от души похвалила его героическая гостья. — Но меня-то это как касается? И тогда он рассказал. Хоук вылетела из его кабинета, как коситское ядро из пушки и едва не столкнулась с Лучией. — Ох. Ганна Хоук, вы не поверите, что произошло! — голос её был обеспокоенный и радостно звенящий. — Тадео! Нужно скорее организовать приём. Серые Стражи в городе! — Я не получал отчетов о том, что кто-то из Ордена прошел через ворота. — Нет, они пришли из порта! — Мне не сообщали о новых кораблях… — Нет-нет! Помнишь старый торговый склад? Помнишь пыльное зеркало, которое там хранилось?.. … Они попрощались на раздорожье за Минратосом, и через три недели его схватили. Фенрис был готов, поэтому не стал оказывать никакого сопротивления. Даже когда на руки его нацепили тяжелые наручи, а на глаза — повязку. А последнее, меж тем, намекало, что ведут его не в общественную темницу — в частную. Когда настало время для первого допроса, его не стали выводить из скрипучей, пахнущей мешковиной и молью камеры. Да что там, даже повязку с глаз не стали снимать. Не стала. Допрашивать пришла женщина. Фенрис понял это по шагам. А потом она представилась: — Капитан Эва Скала. Кажется, это имя должно было что-то ему сказать. Фенрис только слабо повел головой, не выразив ровным счетом никаких эмоций. Он слышал про магистра Скалу, но не имел счетов ни с ним, ни с его отпрысками. Имя капитана и вовсе ему ничего не сказало; зато сказали шаги. Женщина ходила по камере нервно, как приговоренный. Эва нервничала: она не любила быть неуверенной, отец был убежден в причастности этого эльфа к убийствам, ривейнский мальчишка дал наводку именно на этого эльфа, но она так и не застала его «на горяченьком». Хоть и гонялась, и наблюдала за ним очень долго. Она была отличным капитаном, использовала приемы, что неизменно увенчивались успехом: и сосредоточение людей на перекрестных улицах, и подкуп торгашей, у чьих лавочек он останавливается чаще всего, и совсем уж откровенная слежка — все эти приемы уже были употреблены, но со всех сторон приходили одни и те же известия об убитых магистрах, о расстройстве работорговых точек. — Чей приказ? — раздраженно процедила Эва Скала, не испытывая привычного торжества решенной задачки. — Чей это был приказ, раб? Фенрис смотрел в морщинистую темноту повязки и был спокоен. Несколько лет назад он подорвался бы едва заслышав это слово. Отреагировал болезненно и громко, как на брошенный камень. Теперь же короткое, пренебрежительное «раб» задевало кончики его ушей едва-едва, как паутина в старом лесу. Пусть говорит, что хочет, пока не трогает. Шаги прекратились. Голос женщины был где-то наверху: — Я же по отметинам всё вижу. Чей приказ, кто твой хозяин? Фенрис незримо ухмыльнулся уголком губ; ох, как бы она удивилась. Но нужно молчать и держать себя в руках: всё это всё равно долго не продлится. Будь он хоть трижды эльфом, Фенрис не верил Архонту. Но зато верил Шейле. Его вытащат, и скоро. Лишь бы она не начала его трогать… — Разучился говорить? — голос опустился ниже, а вместе с ним опустилась и рука. — Или привык, что твоему языку находят другое применение? Пальцы под подбородком; сдавливают, вскидывают лицо. Все они так делают, всем им хочется, чтобы на них смотрели. Ей повезло, что на нём повязка; если бы она сейчас наткнулась на его взгляд — отшатнулась бы. Потому что только взгляд в такие моменты и оставался от Фенриса: а тело будто отмирало. Прикосновение растекалось едкой подкожной инъекцией и оживляло застарелый парализующий яд. Заткни пасть и не рыпайся, маленький волк, ты знаешь, что так будет проще и быстрее. Фенриса передёрнуло; от ярости и отвращения, как он сначала предположил, но потом почувствовал, что жар слишком явный и настоящий. А в следующий миг грянул звук и лопнул воздух, каменная крошка застучала по полу. Пальцы перестали держать, инъекция прекратилась. Эва резко обернулась; от её темницы, похоже, отхватили кусок. Стена осыпалась, как серые, полусгнившие зубы, которые пробили тараном. Пролом зиял красными всполохами, из пробиваемого ими облака пыли вышла фигура. И тоже сияла короткими алыми всполохами, как рыцарь Мередит в судную ночь. — Каффас! Какого…- сказала Эва Скала. — Прочь, — сказала фигура. — Это частная… — Прочь! Фенрис сначала не очень поверил. И вслушался в голос — какой-то слегка искаженный — полнее; когда стих наконец новый раскат жара, и в нос ударил запах каленого железа — это, кажется, плавились прутья. — Хоук? — позвал он по наитию. Она не ответила. Все силы уходили на то, чтобы себя унять: она пришла сюда не за чужими жизнями, только за своим эльфом, только за Фенрисом. Не было у неё в планах плавить местных капитанов, не стоило Эве Скале приводить его в темницу, сковывать наручами и повязкой. Не стоило ей его трогать. Капитан Эва Скала стояла напротив неё и плохо испепелялась взглядом. Обновила барьер, вскинула вперед меч неизвестной природы — то ли мудреный двуручник, то ли духовный клинок. Мгновение трескучей от потухающего огня тишины. Какое-то суетливое копошение. Фенрис не мог этого видеть, но в тот миг, когда духовный клинок готов был скреститься с острием отступничьего посоха, один скособоченных темничных мешков вдруг совсем завалился на бок — с наигрязнейшими проклятиями — и оттуда выкатилась и встала на одно колено взъерошенная и гибкая, как связка сена, эльфийка. — Эй, вы! — звонко и пренебрежительно выплюнула она вместе с соломой и залетной молью. — Да, вот вы! Обе, две. Упирая рукоять в коленку под заплаткой, она держала лук горизонтально, и две стрелы лежали на тетиве и косо смотрели в обе стороны. На Хоук, и на Эву. — Это вы, дамзели, зря! Продолжите в том же духе — тут все погорит. Ого у тебя глазищи! Хоук сморгнула алые искорки; дыхание её становилось ровнее. Капитан скала стиснула зубы и пальцы на клинке: — Слишком много вторженцев для одной темницы. — Пф-ф-фт, — эльфийка с заплатками с чувством дунула на рваную чёлку, — да вас тут вообще быть не должно. В это время. Вроде бы. По крайней мере, так ей докладывала её шайка. Или нет. — Склеротина Либетина. Но вообще — Рыжая Дженни. Слышали, а? Хоук и Скала невольно переглянулись. — Да пофиг. Я тут решила, что два плюс два — шестнадцать, а этот эльфи пойдет со мной на свободу. Тут недалеко. Хоук вскинула брови. Фенрис — нахмурил; непонимающе, вроде бы, из-за повязки точно не разобрать. — Этот «эльфи», — горячась, отчеканила капитан Скала, — повинен в смерти одних из самых приближенных к Сенату магистров. — А я о чем говорю! — лыбанулась Рыжая Дженни. — Он оказал услугу маленькому народу, а мы своих не бросаем. — Спокойно, — всё цедила Скала. — Чем он тебя подкупил? — Говорят, он светится! Две стрелы смотрели в обе стороны. Духовный клинок лежал плашмя, чтобы, если придется, отмахнуться по кругу — от всех и разом. Хоук опустила посох. И пошла к Фенрису. — Стоять! — скрежетный рявк Эвы смешался со скрипом напряженной тетивы. Хоук остановилась. Посмотрела на них через плечо; за всё это время она не сказала ни слова, но взгляд её был красноречивее даже, чем обнаженное оружие. — Не знаю кто ты, — сказала ей Эва. — Но, клянусь, сделаешь хотя бы шаг, и… Оглушительный грохот. Слоящийся камень. Снова пыль. Фенрис дёрнулся, словно подхваченный этим внезапным землетрясением: на мгновение ему показалось, что Хоук сделала этот шаг, и весь мир дрожит из-за того, что Скала исполнила свою клятвенную угрозу. Но потом всё стихло. Остался только каменный скрежет и чей-то гулкий голос. — Древняя империя, а строят будто бы из соплей и старого навоза, — сказала Шейла. И вышла из дыры в стене, как из пещеры. — Ох, говорила я себе, надо подольше пересидеть в этом сраном мешке… — пробурчала себе под нос Рыжая, третьей и желательно камнеломной стрелы у неё так сразу не нашлось. Хоук, признав знакомое лицо… валун?.. кивнула и продолжила свой нетерпеливый путь теперь уже совершенно ровно и беспрепятственно. У Скалы даже руки опустились от перешкаливающего непонимания; больше всего на свете она ненавидела дыры: в расследовании, в стенах, в логических сценариях разворачивающихся событий. А потом Шейла протянула ей какую-то бумагу со словами «ты здесь главное мягкое? Это тебе». Эва опустила взгляд в бумагу, потом подняла. И покосилась на Шейлу: — Если для двери ты слишком велика, то можно было хотя бы воспользоваться той же дырой и не делать новую? — Я постучалась, — грузно пожала плечами голем. Капитан устало вздохнула. И обернулась в ту сторону, где Хоук уже опускалась на колени и тянулась ладонями к лицу преступника. — Не видела тебя в Тевинтере, но, полагаю, ты его хозяйка, — она недоверчиво сощурилась, хоть и не сомневалась в своих словах; на её глазах раб приникал к рукам госпожи и был похож на найденного щенка, и никак не на убийцу. — У твоего эльфа друзья в Сенате. Они настаивают на освобождении и его свободном участии в военных компаниях. Печать Архонта. Только поэтому я подчинюсь. Эва отступила, широкий клинок её совсем погас. — Ты, голем, пойдёшь со мной. Я хочу видеть тех, кто тебе это вручил. Шейла не оскорбилась, она вообще никогда не оскорблялась, сразу превращала в пюре. Кажется, Росянка смягчил её спесивую горную породу, и Шейла отозвалась очень просто, даже дружелюбно: — Да, да, кичливое мягкое. Только не путайся под ногами, могу наступить. Они двинулись к одной из дыр, замечая, что от юркой эльфийки и след простыл. Только лежал бугристой тряпкой поеденный молью мешок, да полегчала на пару ключей напоясная связка Скалы. — Когда война закончится, будет суд, — сказала та, больше не оборачиваясь. — Это всё, что я могу обещать. Они ушли, и вскоре всё стихло. Хоук сосредоточенно плавила наручи. Сцепленные руки Фенриса были заведены за спину, и оттого в медленном и жарком процессе освобождения, им обоим пришлось застыть в полуобъятии. — Хоук… — Потерпи. Он всё ещё ничего не видел, зато уже всё ощущал. И её близость, и её голос, и её запах. Так пёс узнает хозяина. Так волк за версту чует того, кому в итоге позволит себя загнать. Он дышал глубоко, но не чувствовал крови. — Ты не ранена? — Нет. — Ты пришла сюда одна? Глупо. Очень глупо. — Я пришла через Элювиан в залах Архонта. Шейла ходит медленно. Наручи вязко скапывали вниз. Хоук сглотнула от сосредоточения. Фенрис чуть вскинул голову, чтобы слепо мазнуть носом под её подбородком. — Я был опрометчив, — сказал он. Она знала этот голос очень хорошо. Первые слова, которые она услышала от него в свой адрес, были именно извинением. — Тадео мне рассказал, — выдохнула Хоук куда-то в его висок. — Я мчалась сюда по перекресткам, как сумасшедшая, но, похоже, у тебя тут и без меня полно друзей. Тевинтерские капитанши. Сенат? Рыжие Дженни? И Фенрис даже усмехнулся: — Я теперь значимая фигура, Хоук. — У меня смешанные чувства по этому поводу. — Не могу тебя винить. Он улыбается ей в шею, а Хоук оставляет наручи остывать и стаивать. И вдруг отстраняется. Темнота спадает с него неожиданно и оттого слепяще, но по-настоящему цепенеет он лишь в следующий миг, когда глаза привыкают к свету. Он наконец-то видит Хоук. Он знает, что Хоук никогда не плачет; что, как и в его случае, её боль никогда не выходит слезами. Она надолго остается на её лице, белая, гладкая, как клейма, боль, часто рассеченная ухмылкой. Фенрис уже видел это: утрата делает её нездешней и прозрачной, будто лириумный призрак. Он понимает, почему она пришла одна. — Я больше никому не позволю… — говорит Хоук, глядя ему в глаза. — Больше никто. И после этих слов с обожжённых запястий Фенриса вниз срывается последняя капля. … Они шли по разрушенному тейгу глубоко под Редклифом, и Алистер говорил, что где-то там наверху ходят Теган с Коннором, и грохочут големы Эонара. Первый Страж наконец улыбнулась: до этого разговоры у них складывались пренеприятные — о войне, и о кошмарах. Они оба видели их, и с каждым сном всё ярче. Ни один не пожелал признаваться, что неделю назад мог вспомнить морду Архидемона до последней вздутой жилки, в то время как лицо супруга начало стираться в памяти, точно от заклинания. Даже просыпаясь, они какое-то время продолжали видеть кошмар, и лучше бы им не засыпать вместе, чтобы невольно в полоумие, которое охватывает Стражей, перед Зовом, не прикончить друг друга одним недобрым утром. Последние дни они не спали вовсе. Только шли. По большому счету, им даже карта Троп была ни к чему: они могли просто идти по трупам порождений, которые были выложены здесь, как дорожка из гнилых лепестков роз. «Приходи, Страж, приходи. Я тебя приглашаю». Архитектор хорошо позаботился о её безопасности: за весь путь им с Алистером не повстречался ни один враг. Только парочка вконец одичалых нагов. Они говорили обо всем, только не об Архитекторе. О том, что будет, когда они его найдут, о том, какой характер будет у разговора, когда он наконец их встретит. Жуткое преимущество Пробужденных — даже с доведенным до предела стражевым чутьем их нельзя было почувствовать на расстоянии. Они слушали тейг и говорили. — Значит, врут насчет Гильдии Воронов, — сказал Алистер с сожалением. — О том, что Зевран Араннай стал во главе гнезда. — Информация для узкого круга, — отозвалась Страж голосом сухим, как копна листьев, под которыми спрятали бездонную яму, что по-хорошему уже ничем не засыплешь. — Договоры и соглашения подписываются от его имени. Он остался. Как напоминание — Воронам. И как символ преданности. Мне. Алистер посмотрел в её лицо взглядом, после которого, как ей на миг подумалось, должен был спросить, спали ли они когда-нибудь вместе. Он ничего не спросил. Только сказал, пуская взгляд вперёд, как настороженного мабари-путевика: — Никогда не думал, что буду скорбеть о нём. — Ему не будет одиноко у трона Создателя. Карвер получил письмо от Хоук. Она сообщает, что Изабелла… Героиня проглотила горькую слюну и переступила через какой-то поросший кристаллами каменный обломок, похожий на осколок антиванского леденца. Алистер подал ей руку: — И никогда бы не подумал, что буду беспокоиться за трон. Особенно — чужой. Героиня ухватилась за его латную перчатку с благодарностью и приняла слова с улыбкой. Да уж, эти двое задали бы там такого жару, что Создатель бы точно не выдержал и с проклятиями вернул их обратно. Если бы Создатель был жив… Сердце её опять поросло неприятной вязкой плесенью, Тропы усугубляли. Древний гномий тейг лежал в земле, как покойник. Какие гулкие, несмотря на липкое гнильное мясо, коридоры. Какая тьма затаилась в углах. Подступала со всех сторон — подземелье точно съеживалось под натиском неведомой угрозы. Всякий шорох умножался и тотчас же резко стихал, точно прибитый к щербатым плитам длинной когтястой рукой. Стража снедало странное беспокойство, которое намного превосходило тревогу близкой встречи с «тайным союзником». Она предчувствовала что-то ещё. Всё трепещет в магических огоньках, что факелами были заботливо оставлены в самых ноголомных местах. Всё трепещет на острие её клинка в ножнах. Какое странно чувство, какая странная бронзовая фигурка наверху. Он всегда появлялся откуда-то сверху… — А-а, Командор. Архитектор называет её по-старому. Немного тянет слова — тяжело, с хрипливым присвистом, будто шея у него проткнута спицами в нескольких местах, и по горлу гуляют сквозняки. — Вы не одни, насколько я могу видеть. — Ты тоже, — сказала Страж. Ута глядела на нее неотрывно, и в полутьме глаза её были похожи на слепые бусины подбитого скверной зверя. Алистер держал руку на мече, почти зеркально повторяя её позу. — Я не против компании. Подобные вам говорят, что здесь её начинаешь ценить, как никогда раньше. Он спустился плавно — на своей магии, как на невидимых крыльях. И выпрямился перед Стражами во весь свой рост — стал похож на дерево, сухое и сизое, точно осушенное из-за вечного холода. — Ты хотел поговорить со мной, — сказала Героиня, стараясь не сильно задирать голову при взгляде снизу-вверх. — Верно. Я звал вас именно за этим, — сказал Архитектор. Он и при ранних встречах обращался к ней так, будто воспринимал в её лице сначала всё человечество разом, и только потом уже — Героиню Пятого Мора лично. — Я хотел поговорить с вами о судьбе. Моего народа и вашего. Я знал, что вы мне не откажете. Мы вполне успешно… сосуществовали все эти годы. Героиня кивнула. Алистер беззвучно выпустил воздух из уголка напряженно сжатого рта: он никогда не одобрял этого союза, но оспаривать решения супруги не брался. Архитектор тягуче вдохнул, прежде чем продолжить: — Я слышал, что союзники Серых Стражей ищут врата, за которыми хранится Суть и квинтэссенция магии. — Кто твои источники? — Оправляются ли зараженные в Неварре? — эхом спросил Архитектор, и она поняла, что отвечать не нужно: у него уже есть ответ. Он знает. Пробужденные — это уже даже не просто отдельный от порождений выводок; это система, организованные, дисциплинированные существа, у которых уже есть своя шпионская сеть, может быть, даже свой тайный канцлер. Только своей «Жозефины», что отвечала бы за авторитет и хорошую славу новых порождений, у них нет. Её заменяет Архитектор. Он говорит. Он делает подачки и напоминает о них. Реверанс без поклона. — Я был и остаюсь эмиссаром, Командор. И мне известно, что магия всегда струится через волю и только после — через плоть. Когда Драконьи Врата откроются, решать исход последнего Мора будет наделенное разумом существо. И я хочу, чтобы оно приняло разумные решения. Он обернул голову; Страж смотрела, как под ржавельно-золотой маской шевелятся его губы, и вдруг поняла, он боится. — Ты боишься, что тот, кто воспользуется спрятанной там силой, первой делом ударит по скверне. И это затронет тебя и твоих… твой народ. Архитектор снова повернулся к ней и посмотрел сквозь непроницаемую маску — прямо. Он долго молчал — глубоко, почти маятно, будто пытался что-то вспомнить. — Я боюсь, что там ничего нет, Командор. Нет Города, только мёртвый шепот. — С каких пор мы говорим о Драконьих Вратах как о Вратах в Золотой Город? — еле слышно сказал Алистер и покосился в сторону, так, чтобы и генлок, и гномка оставались где-то на краю зрения. — Чёрный, — поправила его Героиня. — И, по большому счету, мы пока сами не знаем, о чём именно говорим. Ключами и вратами занималась Защитница Хоук. Их задачей было — держать Тедас и сделать возможным Объединение Народов. Стражи сторожились назвать Пробужденных отдельным народом, но частью Тедаса они уже точно были, а значит… — Мы не можем выйти на поверхность и встать в один ряд с вами, — свистливо прошелестел Архитектор. — Но мы можем действовать отсюда. Мы знаем, где ходят ведомые «Белые» Стражи. Мы могли бы их вытеснить и кое-где сдерживать наших одержимых Зовом братьев, не давая им хода из-под земли. — Если?.. — настороженно потянула Серый Страж. — Если получу гарантию, что наш род не будет уничтожен. Пусть Сила, которую вы ищете, остановит Зов Древних Богов. Это он делает нас такими. Скверна — только проводник. И с ней можно справляться. Я нашёл лекарство. Вы могли видеть, что оно действует. — Чего он ожидает? — выговорил Алистер в сторону, но глядя прямо на Архитектора. — Что ты скажешь ему «Ах, точно, они же ни в чем не виноваты! Ну теперь-то мы их точно и пальцем не тронем, пусть громят наши города, по рукам!»? — Мне больно смотреть на трупы порождений тьмы так же, как вам больно видеть поверженных «Белых Стражей», — где-то за маской смотрел Архитектор. — Мы оба делаем то, что должны. Идти против них сейчас — вынужденная мера. Но когда Мор закончится, в тот миг, как Мор закончится… — Даже, если я гарантирую быть на месте решающего, когда это случится и сохраню порождений… — сказала Страж, блеск голубых глубинных кристаллов отражался в её глазах. — Как ты продолжишь Пробуждение? Получив лекарство, каждый Страж предпочтет использовать его, чтобы очиститься и продлить себе жизнь. Где ты возьмешь стражью кровь? — Это вторая часть нашей сделки, Командор, — просквозил возвышенный гарлок. — Если я открою вам секрет лекарства, взамен хочу получить нечто равносильное. Первый Страж смотрела, и он продолжил: — Серые Стражи, что падут в бою… Мы заберём их. Мёртвым кровь не по телу. — Ты хочешь… что? — Алистер прищурился и отвел голову чуть назад; он всегда так делал, когда сталкивался с откровенной, по его мнению, каверзой; потом повернулся к Героине. — Это бесчестно. Мор или нет — наши павшие братья заслуживают должного прощания. — «Жертвенность в смерти», — сказал Архитектор. — Кажется, так говорят ваши люди. Алистер сначала выпрямился и тут же осел, будто внутри у него что-то переваливалось. Его супруга молчала. — Послушай, это неправильно, — ему хотелось осторожно взять её за плечо, но руки намертво прилипли к ножнам. — Так нельзя. А если это будет кто-то из нас? Одна эта мысль… Ему вдруг живо представилось, как её, окровавленную и побелевшую, хватают эти чудовища с умными глазами, скручивают небрежно, как подстреленного оленя, и волокут, волокут, волокут. Алистер враз замолчал. Говорить ему расхотелось, думать — тоже. Зато задумчиво сказала Страж: — Что, если я откажусь? — Это будет прискорбно, — ответил Архитектор с неподдельной досадой. — Вы уже пользуетесь моими достижениями. Я, как и вы, ценю наш союз, но, думаю, буду вынужден повлиять через зелье на тех, кто успел его применить. Оно выполнено так, что некоторый состав остается в крови, даже после того, как та очистится. У Стража похолодело в горле. — Ты… — а потом зажгло в ладонях, в них сразу же обнаружились рукоятки меча и кинжала. — Именно за этим ты отправил лекарство в Неварру. Чтобы иметь рычаг. — Я отправил лекарство в Неварру, чтобы та не пала, — ровно отозвался эмиссар и поднял руку, адресовав осаждающий жест скорее Уте, чем ей. Гномка, не смотря на возраст, уже готова была, выставив щит, бежать на Стражей тараном. Щит-грифон Алистера метнулся тоже. Короткий, но тревожный скрежет-стук прокатился по тейгу. В поднятой руке эмиссара рождалось какое-то медленное заклинание: — Если мы продолжим пособничать друг другу, вам ничего не грозит. В спокойном состоянии состав совсем не опасен, даже полезен. Он всего лишь залог вашего слова, и в случае… Договорить он не успел: меч Алистера высоко вскинулся и указал острием куда-то чуть ниже его горла. Где-то загрохотали доспехи; это побежала Ута. Руки Архитектора с сизыми жгутами вен, искривленные, словно бы изведавшие все пороки мира опустились: — Я знал, что могут возникнуть… сложности. Я не виню вас. Люди стихийны, переменчивы, вы привязаны к своей природе так сильно, что боитесь, что внутри вас оставят что-то ещё. — Для порождения, живущего под землей, ты слишком хорошо знаешь людей. — Нет, друзья мои. Недостаточно, — коротко сказал кто-то с неожиданной, затемненной тейговой стороны. Меч Алистера выпал из его руки. Не сам по себе. Мгновение назад руку хлестко сбил круглый эфес мастерски брошенного кинжала. Король моргнул. Закрутить метательный клинок или топорик так, чтобы он обязательно налетел на цель не острием, а держалом, на его памяти мог только один человек.  — Ваш собеседник думает, что знает, как лучше преподносить людям свои идеи, — человек выходил из темноты под тусклоту огня и кристаллов; голова его была седой, борода похожа на зацепившуюся за подбородок серую белку, а в ухе мерцала сережка. — Но он всё ещё забывает, что кроме выбора им часто нужно дать время. В оцепенении Страж стиснула пальцы сильнее. А руки Алистера наоборот вконец ослабли. Синий грифон на щите полетел вниз. … — Ты… жив! Во имя всего, ты жив! — только и повторял он завороженным шёпотом, когда наконец закончил каменеть от неверия и бросаться, уверяя себя, что это, должно быть, ловушка Тени, забавы демонов. Снова, снова. Но Дункан ловко уходил из-под его руки. И был настоящим. Живым! Старым! С Архитектором он держался как будто бы близко и далеко. Архитектор прислушивался к нему так же, как прислушивался к немой Уте. И, по совету Дункана, дал им время. Стражи остались наедине со своим первым предводителем; на внутритейговой, костровой, но пустой стоянке. Пробужденные отошли подальше, чтобы не создавать лишнего шума в головах гостей. Героиня злилась. И счастливее этой злобы еще не видел мир. — Всё это время! — сокрушалась она, почти не жестикулируя. — Всё это время ты был жив. Ты выжил — тогда!.. Я не знала, что делать! Мы проиграли, вокруг был Мор, а со мной — только ночные кошмары и один в мямлю разбитый младший Страж. Без обид, любимый. — Нет, так всё и было, — мотнул головой Алистер в ответ на её ласковое прикосновение к плечу. — Ты… Демоны, ты же Дункан! Ты мог бы что-то придумать. Почему ты не дал нам знать, что ты жив? Дункан улыбался. Той самой улыбкой — хмурой и солнечной одновременно. Если бы Король Алистер до сих пор был тем мягколобым юношей, он бы рыдал в её пасмурных лучах. Героиня Ферелдена, убийца Архидемона стояла рядом и держала себя за локти. Дункан смотрел на обоих и видел в них всё тех же юнцов, которые стояли перед ним — там. Только плечи их стали крепче, да потемнели глаза. Они одолели Мор. И они любили друг друга. — Вы должны меня простить. Вы оба. Я не мог ни на что повлиять. Архитектор и Ута поднялись в Остагар за кровью Серых Стражей. А нашли — меня. Если бы я не был знаком с ними ранее, я был бы уже мертв. От ран или скверны. — Он дал тебе лекарство? — настороженно спросила Страж. — Не сразу. Сперва ему нужно было вернуть меня в мир живых. — Ты знал Архитектора раньше? — настороженно спросил Алистер. — Я знал, — кивнул Дункан, с некоторой неохотой, как им обоим показалось. — И это именно та история, которую вы должны услышать, прежде чем дать ему ответ. Архитектор — не то существо, которое можно назвать врагом или другом. Его слова всегда были изящнее действий. Тем не менее, он чтит свои обещания. Предательство он считает уродством. А любое уродство отчего-то претит его натуре. Оттого он и носит свою маску. — Но он… имеет над тобой какую-то власть? — беспокойно сказала Героиня. — Из-за этого состава в лекарстве. — Да, — сказал Дункан неожиданно мягко. — Я обещал ему не сбегать отсюда. Однажды я уже сбегал от него. Если повторюсь — он сможет… применить состав. Алистер тяжело качнул головой: — Но ведь это же рабство, Дункан. — Это соглашение, — с умудренным сожалением ответил тот. — Любому соглашению есть своя цена. — Как он вообще вывел это лекарство? — хмуро протянула Героиня. — Все это время над рецептом трудился наш самый сведущий в этом вопросе маг — Авернус. Но даже ему не удалось… — Кровь Мэрика. — Моего… отца? — пораженно вышептал Алистер. И Дункан ровно продолжил: — Это был единственный раз, когда он отправил меня по следу на поверхность. И я нашёл Мэрика, но не узнал в нем своего старого друга. — Король Мэрик… он тоже жив?.. — Это нельзя было назвать жизнью, Алистер. И я… — голос Дункана осип на мгновение. — Я не оставил его… таким. Помолчал немного. Потом продолжил в полной тишине, даже костры, кажется, прекратили пыльно щёлкать. — В основу лекарства подошла бы кровь любого потомка Каленхада. Ваш род отмечен кровью драконов. И история знала только один прецедент, когда скверна отхлынула от Серого Стража будто сама собой. — Первая чародейка Фиона, — безошибочно припомнил Алистер, всего на мгновение опередив с ответом свою супругу. — Верно. Вам доводилось встречать её? — Она вместе с Люциусом Корином командует большим отрядом из магов и храмовников. Сейчас они стоят рядом с… — Что, если я скажу, что она и Мэрик… — прервал его Дункан и на секунду задумался. — Алистер. Что, если я скажу тебе, что ты — их сын? … — Как ты себя чувствуешь? — спросила Героиня, присаживаясь рядом и протягивая супругу согретую на костре кружку с теплой водой. Не самый подходящий ситуации напиток, но на Глубинных Тропах на широкую ногу не разживешься. — Даже не знаю, — с непонятной улыбкой признался Алистер. — Схожу с ума, наверное? Хочется лечь. И жареного сыра. Хм. — Могу понять. Та ещё история. Архитектор, Дункан, Мэрик, Фиона… — И я, — бросил Алистер вниз; выражение его лица всё еще трудно было прочитать. Даже ей. Тейг был тих. Курлыкнул в темноте какой-то мелкий глубинный охотник и улизнул по добру. — А если Дункан прав? — костёр горел, и голос Алистера как будто сгорал тоже и немножко потрескивал. — И нам не нужно соглашаться на условия Архитектора? Я проглочу этот состав, приму лекарство, и тогда, возможно, драконьей крови во мне станет больше, чем скверны. И тогда я смогу… Спасти тебя. Фиона ушла от Зова именно потому, что родила сына, в котором кровь древних драконов нашла свое продолжение. Меня. Значит, у нас с тобой будет ребёнок. Зная это, мне уже всё равно, пусть делает со мной всё, что хочет. У Серых Стражей будет моя кровь, а ты что-нибудь придумаешь. Или Авернус. Стражи получат своё лекарство — без всякого… — Я не хочу, — отрезала Первый Страж. — Не хочешь детей? — Не хочу, чтобы на тебя имел влияние кто-то чужой. И не хочу, чтобы наши дети были феноменом или средством спасения. Ты, Алистер, уже делал детей на благо всего Ферелдена. И чтобы сохранить мне жизнь. Достаточно. — Ты как всегда жестока в своей веселости. — А ты видишь, что я веселюсь? Он обернулся. Лицо Героини было освещено слабой улыбкой, но на нем не было и следа шутливости. Она это всерьез: — Простите, Ваше Величество, но я не готова пойти на такое соглашение. Наши дети родятся по любви и для любви. Только для этого. И никаких уродских компромиссов. Алистер смотрел в её лицо еще пару мгновений; а потом с гулким, почти мучительным выдохом обрушился. И прижался лбом к её коленям. Он снова, уже в который раз за последнее время, остро почувствовал в горле готовность рыдать… а в душе — повиноваться ей. Горячо и отчаянно. Хоть прямо сейчас. … — Хочу вам кое-что показать, — сказал Дункан, ведя их куда-то, и тьма расступалась перед ним, как чёрная вода перед могучим кораблем. — Глубоко под землей Пробужденные нашли элювиан. Это ход в отдаленное место, куда мне разрешено подниматься. Полагаю, оно не связано с материком. Они не удивились его локальной свободе. Среди людей Дункану не было равных; казалось, он мог сговориться со всеми — ходить другом среди долийцев, быть почетным гостем в Круге Магов, и не склонять голову средь знати, дышать полной грудью в затхлых гномьих королевствах и спать без страха в любом эльфинаже. Даже среди порождений Дункан мог стать значимым и своим. Такой уж он человек. — Впервые я попал сюда, когда думал, что всё потеряно. И был переубежден, — белая борода его поднялась и опустилась, а с зеркала от его движения сошла дырявая ткань. — Дышите глубже и ступайте с осторожностью. Там высоко. Они прошли. И подавили первый приступ дрожи: здесь было льдисто и ветрено. Верхушки гор кололи им ноги, к сапогам липли влажные ошметки облаков. Они огляделись; горные пещеры смотрели на них голубыми глазами. А с вышины и плоских выступов на них смотрели… Завороженный вдох Героини утонул в мощных, похожих на близкий гром, хлопках. Вскружился сухой снег, смешался с перьями. Дункану пришлось кричать, а, может быть, ему именно так и хотелось: — Ничего не потеряно! Ничего! Выше голову, друзья мои! Посмотрите наверх! Наверху, поджав мощные, мохнатые лапы, парили грифоны. Крепко хватались когтями за лёд, как за жизнь и за радость. Серые Стражи смотрели ввысь. Грифоны летели. И отражались в их блестящих от слез глазах. Ничего не потеряно. Они живы. Они всё ещё живы. … — Назови своё имя. — Любое? — То из них, которое тебе по душе. — Моран. Тот, кто говорит, молчит. А тот, кто отвечает — спрашивает. — Почему ты не хочешь на нас смотреть? Ты остаёшься где-то недалеко, но никогда не приходишь лично. Тот, кто спит, всё ещё молчит. И смотрит вперёд, оставаясь с закрытыми глазами. Тот, кто спрашивал — продолжает; голос его совсем детский, потому что ему позволили говорить так, как ему по душе. — Почему ты не смотришь на нас? — Чтобы говорить с вами, мне необязательно на вас смотреть. Я прекрасно вас помню. — Тяжело, наверное, в этом мире быть единственным, кто совсем не изменился. Сначала ты открываешь Пути, а потом злишься, что по ним ходят не так, как ты хотел. — Могло быть хуже. Признаюсь, что здесь — я бы предпочел остаться в тени. Но Защитница Защитницы* меня выманила. — Нет, — тот, кто говорил детским голосом, засмеялся. — Она, скорее, моя защитница. Мой сhampion. А ее сhampion — Серый Страж. — Разве она не пыталась тебя убить? — спросил тот, кто спал, у кого-то еще. И та ответила с ерепейным смешком, но совсем без укора: — Даже ты при иных обстоятельствах попытался бы меня убить. Ты это знаешь, старый друг, опираться можно только на то, что сопротивляется. Последователя найти просто, а ты поди найди такого, со своей головой, кто готов будет выдвинуться против тебя. Хотя бы в одном из миров. — Это правда, Фен`Харел. Даже у тебя есть такой последователь, — сказал ребенок. — У меня нет последователей, — сказал тот, кто спал, и сон его на мгновение подернулся беспокойной рябью. Он почувствовал чьё-то присутствие — там, за Завесой. Ребенок смотрел на него и улыбнулся тому, как изменилось его лицо. И сказал тихо: — Честно говоря, я в этом не уверен. … Солас проснулся. И убедился в едва стаявших с сознания словах Морана, в своих самых маятных предположениях. — Я сидела рядом, пока ты спал, — сказала Лавеллан. — Ты шепчешь странное… — So... you find me at last, — устало выговорил Солас, не шевелясь. Он вдруг понял, что не хочет подниматься, тем более - воспрянуть, а хочет притянуть её к себе и остаться недвижимым ещё целую вечность. Здесь ему не нужно опираться, а ей не нужно сопротивляться. Она не его последователь. Она никогда не была его последователем. И все же… — Как ты нашла меня? — Когда открылись элювианы, это стало легко. Я всего лишь шла по ожившим эльфийским артефактам. Все они видом напоминают твою сферу. Что ты делаешь? — Мгновение назад я спал и видел сон. — Нет. Что ты делаешь? Солас улыбнулся осколком: — Ты никогда не перестанешь меня удивлять. Но я по-прежнему не желаю, чтобы тебя касались чужие ошибки и чужие Решения. Я не могу тебе всё рассказать. — Боюсь, тебе придётся, — сказала Лавеллан. И медленно повернулась. На ладони её, как в чаше, лежала Сфера и врастала зелеными корнями глубоко к локтю. … — Ты злишься? — слабо спросила она, когда Солас неимоверными усилиями всё-таки вышептал её руку у Завесы, и вернул её безрассудную обладательницу в сознание. Конечно, он злился. Он злился… но знал, что могло быть и хуже. — Расскажи мне всё, — она скользнула светом успокоенного Якоря и холодными пальцами по его щеке. – Расскажи мне, и, когда придет время, я смогу исполнить любую твою волю. А, может быть, стану той, кто остановит тебя. — Я готова ответить на твои условия, — сказала Страж, протянув руку к когтистой лапе Архитектора. — Я принимаю их, если даешь слово упразднить действие состава. Обещаю, что когда Врата откроются, я буду той, кто войдет в них и примет Решение. Твоему народу ничего не грозит. — Мне ничего не грозит, Фенрис, — сказала Хоук и уложила ладонь на его колючее плечо. — Шёпот Ключей меня нервирует, но я знаю, что делаю. Скоро с их помощью я открою Врата, войду в них ненадолго… И всё закончится.