Тедас. Однажды и навсегда

… А на пятый день из города отправлены были три гонца по трём дорогам. Двое на скакунах и один – в сапогах на подошве, не знающей износа. Но у каждого в кармане или сумке – два письма в одном конверте под ферелденской восковой печатью. Первое письмо – на гладкой, хрусткой бумаге, исполненное строгим, точеным почерком без единой помарки и лишней капельки чернил. Должно быть, строченное мастером чистописания под диктовку, как и все важные, официальные письма. «…подмога пришла со стороны Западных Холмов», - было изящно выведено где-то посередине листа. И ниже: «Вулф прислал немногочисленный отряд, но, напав на потрепанную орду порождений с тыла, именно он положил конец четырехдневной осаде Денерима. Что странно: многие твари обратились в бегство, причем довольно организованное. Отступили словно по приказу, а не из-за страха перед смертью. Уйти им, к несчастью, удалось. От погони они ушли сразу же, а собаки устали настолько, что не хотят брать след. Люди Вульфа сообщили, что Банны и эрлинги наши под удар не попали – только придорожные селения и фермы, встретившиеся порождениям тьмы на пути к столице». Следом указано было о запланированных дальнейших действиях, о том, что следует проститься с павшими, подлатать стены и отмыться от крови. О том, что Королю Ферелдена предстоит вспомнить все советы Эамона и, в худшем случае, подтягивать все боеспособные силы к Денериму, а мирных жителей страны каким-то образом селить в стенах столицы, Хайевера и Амарантайна. И да сохранит их всех Создатель… А в особенности её – ту, кому официальные послания эти были адресованы. Гонцы неслись сломя голову по трём дорогам и даже не догадывались, что под гладким, хрустким листом в конвертах хранится ещё одно письмо – во всех трёх случаях изрядно измятое. Здесь буквы были выведены без претензии и на изящество. Скачущий почерк разом выдавал все чувства Короля: чувства, в которых не было место для формальности. Он писал эти строки сам, отпустив писаря и оставшись один всего на пару мгновений. Всего на несколько строк… «Где ты сейчас, душа моя? Все ли с тобой в порядке? Денерим выстоял и, обещаю, будет стоять нерушимо до самого твоего возвращения. Триумфального, как всегда. Ты, главное, возвращайся. И привези мне андерфельского сыра! Такого с рыжей корочкой и без дырок. А Зеврану передай, чтобы дрался со всей своей ловкостью. И чтобы вне боя руки свои держал при себе. Будь осторожна. Во всех возможных смыслах. С тобою всем сердцем, Алистер». … На пятый день после возвращения, оглушенный тишиной Башни Бдения и изъевший себя всякими мыслями до впалых щек, Карвер наконец решился. Он знал, нутром чувствовал, что рано утром в крепость прибыли. И не кто-нибудь, а Серый Страж – Героиня Ферелдена в сопровождении. Весь донжон, встретив её, встрепенулся, как старое дерево, поневоле потерявшее все свои листья. Веселее застучали молотки в кузнице, оживились солдаты, а Дворкин даже бороду расчесал. Карвер терпеливо ждал до полудня – сенешаль Варел дал знать, что не стоит напрасно беспокоить Её Величество: она ведет беседу с Командором, капитаном Гаревелом и Старшим Серым Стражем. И Карвер после такого строгого предупреждения долго смотрел в одну точку и напряженно дышал: он ведь тоже один из Старших Серых Стражей! Пусть некоторые и называют его «Младший Старший Страж», но сейчас-то выбирать не приходится. Сейчас только он, Огрен да Натаниэль – а больше в Башне Бдения из Серых и нет никого. Почему же его не позвали на встречу с Королевой?.. Он промаялся до самого вечера – сенешаль Варел посоветовал отложить все несущественные вопросы на завтра, а лучше и вовсе о них забыть, потому что Её Величество ещё не окончила свою беседу с хозяевами опустевшей крепости. Теперь она велась в личном кабинете Командора и превратилась, верно, в такой же личный разговор, рассчитанный только на троих: на Героиню, Огрена и Натаниэля. Карвер в волнении и в гневе ходил взад-вперед перед наглухо затворенной дубовой дверью. Хотя и знал прекрасно: даже если бы он был там, с ними - по праву единого Ордена и единой Крови, всё равно пропустил бы мимо ушей всё до последнего словечка. Младший Старший Страж вовсе не был нерадивым слушателем, просто он вспоминал разговор в трапезной тейрна Кусланда так часто, что под глазами посинело. А Королева встретилась с его сестрой прямо перед тем, как по миру пронеслась весть о её гибели в Тевинтере, и раз так, кто, если не Её Величество может рассказать ему правду и успокоить душу? Карвер наконец решился и прижался к двери плечом, чтобы вдохнуть поглубже, толкнуть, шагнуть в кабинет и громко задать один единственный вопрос. Один единственный! Что, Королева трёх слов для ответа ему пожалеет? - Мой ответ – нет, - услышал вдруг Карвер и замер, все еще прижимаясь плечом к двери и даже забыв вдохнуть поглубже. Ему показалось, что Её Величество обратилась сейчас именно к нему, что она видит его сквозь толстый слой дверной древесины. Но в следующее же мгновение послышались и другие приглушенные голоса, а Героиня продолжила: - Нет, Нат, со мной ты никуда не отправишься. На тебе сейчас Орден, будешь ли ты возвращать ушедших или отыскивать новых рекрутов – дело твоё. Но мне нужны Серые Стражи. Мне нужен Амарантайн. Карвер слушал, не чувствуя, как в неудобном положении затекает тело. Он так напряг свой слух, что теперь возня паука, обхаживающего муху в своих растянутых прямо над дверью сетях, казалась ему громкой до бесстыдства. - Постараюсь прислать к вам Стражей из Андерфельса, - говорила Королева, и голос её становился то ближе, то дальше: видимо, она ходила по кабинету кругами. - Если Архидемон явится в Ферелден, а у нас тут только вы трое да Алистер - никакие Драконьи Врата нас уже не спасут. Потом он услышал Натаниэля. Правда, слов разобрать не смог, но по тону понял: Командор недоволен таким неверием в Орден с её стороны. В год Пятого Мора Стражей в стране было и того меньше и ничего – победили. Кому как не ей это знать? Недоволен был и Огрен; Карвер мог ухватить отрывки из его монотонного бурчания: - Дра…ньи… рата. Бабкины …азки. - И это говорит гном, однажды поверивший в существование штанов-убийц? – уела его Королева. Больше гнома слышно не было. Её величество уверенно продолжила: - Я верю Защитнице. Сейчас она занимается поисками Ключей и, если Врата… Ноги Карвера подвели - он пошатнулся и ударился лбом в дверь. Так и остался стоять, упираясь в неё головой, чувствуя колкую древесину между бровями, пялить глаза в никуда, ничего уже не соображая и ничего больше не слыша: в ушах зашумело. Она… жива. Ведь её, её же называют Защитницей, больше некого! Она жива и не посчитала нужным поставить его – собственного брата – в известность! Ну всё, думал Карвер, справляясь с дрожью облегчения и накатившей ярости, увижу её – сам убью. А потом ещё письмо известительное заставлю себе отправить. «Я умерла. С любовью, сестра». Оскорбленный брат мотнул головой и со вздохом развернулся, наваливаясь на дверь спиной и останавливая свое короткое сумасшествие. - Эй, Страж. Интересно, этот насмешливый голос ему тоже послышался, являясь частью тронувшегося ума или все-таки… Карвер устало повернул голову. Эльф стоял недалеко - под выдолбленным оконцем и, кажется, наблюдал за ним с самого начала и с самой паскуднейшей улыбкой. - Если любишь подслушивать… Карвер не стал дожидаться окончания фразы, быстро оттолкнулся от двери и зашагал, оставив смуглого ухмыляющегося остроухого за спиной. Подслушивать… еще чего. Он – Старший Серый Страж и такой ерундой не занимается. Он тут вообще мимо проходил, и оправдываться перед эльфом-чужаком уж никак не намерен. - Стой! – пытался его догнать всё еще смешливый голос. – Я хотел сказать, если любишь подслушивать – иди сюда, здесь лучше слышно. И когда насупленная фигура юноши скрылась за поворотом, Зевран, оставшийся без компании и внимания, скрестил руки и щелкнул языком: - Эти Стражи… Карвер быстро шел по пустому коридору и, честно говоря, был рад окружающей его пустоте. Зашел в общую комнату. Сел на свою кровать – единственную, что не была застелена наглухо и не казалась запыленной. Из-под кровати выкатилась стеклянная улика последнего ночного кутежа. И где же сейчас те, с кем он эти улики так старательно прятал от Командора и особенно от Огрена – у этого чутье особое было на кутежи. Карвер поднял с пола забытую бутыль и качнул её в пальцах, в надежде, что там что-нибудь да плеснёт на самом донышке. Но звук был странный. Это не хмельная влага плеснула внутри, а что-то шелестнуло и стукнуло. Он перевернул бутылку и вытряхнул из узкого горлышка цепочку с красным стеклянным камушком и свернутое в бумажную тростинку письмо. Карвер хмыкнул; общаться такими вычурными способами умел только Жозеф – маг из Ферелденского Круга, всего три года как Страж и один из его соседей по почивальной комнате. «Карвер! – писал Жозеф в письме. Вот ты с Командором ушёл, а у нас тут началась такая пляска! К нам в Башню такая гостья прибыла! Такая, что даже ты не смог бы усидеть на месте с суровым видом. Она пришла издалека. Называет себя Джанекой и собирает Стражей в последний поход. Скоро не будет даже слова такого «мор», представляешь? Мы пойдем за ней, Карвер, мы убьём Архидемона спящим и прославимся! Я знаю, мы это сможем. Мы пойдем за ней. Мы пойдем, сможем, мне об этом мой внутренний голос говорит. Если бы ты её видел, Карвер… Если бы услышал хотя бы одно слово госпожи Джанеки, то понял бы меня сразу. А так – тебе остается только поверить мне и пойти за мной следом. Ты ведь не хочешь быть в стороне? Ты не умеешь быть в стороне. И я не знаю, я не знаю, как еще об этом написать, но это всё очень важно. Я чувствую, и мой внутренний голос звучит, как голос Джанеки. Ах, Карвер, просто найди нас, и всё сам поймешь. И присоединишься ко всем с самым жарким азартом, вот увидишь. К письму я прикрепил свой амулет, такими обычно храмовники пользуются, чтобы нужного мага настигнуть. Я немножко над ним поработал и к юной чистой крови своей добавил кровь нынешнюю. Так что ты теперь сможешь меня найти, даже храмовником не являясь. Поторопись присоединиться к нам, а то придется забрать всю славу себе. Твой друг Жозеф». Карвер поднял цепочку и увидел свое искаженное отражение в красном камушке; оказывается, это и не камушек вовсе, а круглая стекляшка с кровью внутри. Потом он резко встал, резко сел и снова встал, будто на что-то решаясь. Нужно было сказать обо всем Командору. Вот только когда – сейчас, потом? Он перечитал письмо, еще раз удивился Жозефовой восторженностью, убедился, что правильно прочитал имя «Джа-не-ка». Распахнул свою тумбочку, чтобы проверить, нет ли от кого еще каких-нибудь писем. Нет. Одно старье: исписанные отчетные бумаги, пара конвертов от матери, которые он никак не решался ни перечитать, ни выбросить и одно мелкое письмишко, пришедшее пару месяцев назад и непонятно кому адресованное. Но отдали его зачем-то именно Карверу. Теперь он взял это письмо в руки и подхваченный каким-то внезапным порывом решил его прочесть, не важно, что оно наверняка предназначалось кому-то другому, просто гонец ошибся. «Алисия из Гварена» было начертано на конверте. Никаких Алисий, а тем более из Гварена он не знал. «Здравствуй, братец!» Карвер удрученно отвел от бумаги взгляд; бедный брат Алисии из Гварена так и не получит весточки от сестры. А может быть, он её ждет больше всего на свете, может быть, места себе не находит… Все локти искусал до самых косточек, а поделать ничего не может: нету письма. «Уж извини, что пишу тебе под таким странным именем, но, сам, наверное, уже знаешь – я официально мертва». Радом с этой строкой начерчен был даже неровный круг с двумя крестиками, изображающими глаза и изогнутая мученическая линия – рот. Нарисованная отрубленная голова. У Карвера вспотели ладони: не из-за рисунка, из-за слов. «Я же официально всё это опровергаю и пишу тебе, чтобы ты там не расслаблялся. Даже не надейся остаться в этом мире единственным Хоуком. Ты всегда будешь младшим. С любовью, Сестра». Его скрутило непонятное чувство. Дикое раздражение: вот ведь, только-только ожила, а уже над ним подтрунивает! Дикая радость: сестра жива, жива и даже не забыла его об этом оповестить. Дикая злость на самого себя: письмо все это время лежало тут, в тумбе, а он дурак… жаловался, обвинял целый мир, плакал. «Ты всегда будешь младшим». Конечно, в глубине души, Карвер понимал, что этим она хочет сказать безобидное «ты не останешься один», но что-то ерепенистое и толстолобое в нем отказывалось видеть скрытые смыслы, и он злился. Злился, как мальчишка. Как вновь оставленный в тылах сосунок. Он вскочил, сжав в руке Жозефов амулет и только что приняв бескомпромиссное, ну просто бесповоротное решение. Идет война, расползается Мор, Ферелдену нужны Серые Стражи, и он – Карвер Хоук – найдет их, один, лично. И приведет их обратно, какая бы там навязчивая идея их из крепости не увела. Джанеку он знает, с Джанекой он разберется. И приведет за собой целую армию Стражей. Командор пожмет ему руку. Огрен с уважением стукнет кулаком по его плечу. И вся страна будет ему благодарна. Вот тогда и посмотрим кто здесь «младший»! Карвер вылетел из Башни Бдения стрелой, налегке, никому ничего не сказав, и не на какие вопросы не отвечая. Амулет тянул его в нужном направлении, и он шёл всё вперёд и вперёд. А ведь когда старшая сестра была «мертва» особых подвигов со стороны Карвера замечено не было. К своему ужасу он осознал, что без неё в этом мире - они ему просто не нужны. Некого было превосходить, некому было что-то доказывать. А теперь вот – она опять появилась. И он шёл всё вперёд и вперёд. … На пятый день из семи храмовников осталось четверо. Все оттого, что на рассвете они вышли на очень уж открытое пространство, где гулял очень уж быстрый ветер, разнесший их запахи на целую версту. Порождения почуяли и пришли. И в битве с ними Бевин кричал, отчаянно отбиваясь: «Эйтенгер! Сними с Коннора наручи! Дай ему колдовать – он их одним махом!». Но разве Эйтенгер его послушал, разве осмелился бы он дать магу свободу? Особенно в бою. Вот трое его подчиненных битву эту рассветную и не пережили. И среди них был молчаливый бородач с сочувствующим взглядом, который Бевину больше всего в их рыцарской шайке нравился. Четыре оставшихся храмовника – Бевин, капитан, капитанов подлиза и храмовница – единственная среди них девчонка вели мага в Эонар. Шли, не останавливаясь, от первого луча – до последнего. Шли медленно: Коннор не мог идти быстро. Ему было больно, но он терпел – шел на цыпочках и за весь день даже не пикнул. Он попытался сбежать в первую же подконвойную ночь. Попытался сбежать во вторую и в третью. И после третьей его попытки, Эйтенгер решил вшить ему в пятки конские волосы, чтобы сама мысль о ходьбе и тем более побеге стала для мага невыносимой. Конского волоса ни у кого не нашлось, и тогда Рыцарь-капитан срезал у ныне покойного спутника кисть жесткой бороды. Будет конскому волосу замена. Бевину в ту ночь ничего не оставалось, как сидеть к удерживаемому Коннору спиной и не смотреть, как ему режут ступни, насыпают в надрезы мелко изрубленную бороду и кое-как заматывают ноги тряпьем. Бевин даже уши закрыл, чтобы не слышать, как Коннор будет кричать и звать его… Но со спины слышна была только глухая ругань Эйтенгера, напряженное сопение, беспомощные удары: рыжий аристократ пытался отпихнуть от себя изобретательного тирана, упираясь в его нагрудник босыми пятками, но щиколотки его тут же перехватывали и унизительно вздергивали ноги вверх, чтобы капитану удобнее было резать. Тогда он замирал, с силой стискивал зубы, но нет – даже не пикнул. Вот и сегодня – так же, как, впрочем, вчера и позавчера – только эта жуткая картина стояла перед глазами Бевина, несмотря на то, что вид трёх мертвых товарищей было столь же ужасным воспоминанием. Но в голове уцелевшего храмовника мыслей о Конноре было столько, что думать о другом просто не было сил. Иногда на свою беду он вспоминал слова покойного эрла. «Ты хороший товарищ, Бевин. Я надеюсь, Коннор это скоро поймёт». Коннор понял, кусал себе губы Бевин, Коннор всё понял, а Вы ошиблись, Эамон, подвел я Вас, Ваша Светлость, и сына Вашего подвёл. Видели бы Вы его сейчас… Изможденный, со впалыми щеками, отказывающийся есть четвертый день подряд. Преданный. Бевин попросил привал ещё до заката. И Эйтенгер впервые с ним согласился. Нужно было передохнуть: дорога менялась. Всё гуще становилась трава, всё непрогляднее делалась под ней хоженая тропка. Впереди – земли Эонара, царство забытых магических экспериментов, заключенных чародеев и храмовников, кто, даже будучи здесь хозяевами, чувствовали себя чужими для этих земель. Бевин изловил ушастого зайца и сам удивлялся, с какой легкостью ему это удалось. Зверья здесь водилось много. Крупного, даже жирного, и не пуганного: охотники сюда не совались. Знали, что промышлять на землях близ Эонара опасно; трава бушующая, грибы мясистые, ягоды с кулак каждая – всё это ерунда, всё это не стоит жизни. В Эонаровы земли ходили и не возвращались; говорят, ещё тевинтерские маги здесь наследили, ловушек своих понаставили, чтоб не лезли к ним, не мешали их опытам. Маги сгинули, а ловушки остались, то-то промысел в этом крае ни у кого не вяжется: сегодня ты охотник, завтра - дичь. Бевину всё это было невдомек, он шёл послушно на поводу у своего долга за Рыцарем-капитаном, а тот уж пусть думает о выборе пути и разных опасностях. Сейчас Бевин не хотел думать ни о чем, он вымочил хорошенько и зажарил зайчатину. Даже наварил чашку бульона из жирка. Напротив у костра присела храмовница. Бросила в котелок наловленных мелких – не больше человеческого ногтя - плотоядных ящериц. Попыталась сделать из них суп. Получилась гадость. Бевин это, даже не пробуя, понял. Девушка в мундире посмотрела на него поверх скачущего, будто в приступе издевательского смеха, огня и как-то виновато, по-женски улыбнулась. Бевин оторвал и протянул ей поджаристую заячью лапку. Храмовница улыбнулась еще раз – теперь уже по-новому. Он кивнул и подумал, что хорошо бы отыскать где-нибудь бритвенный прибор, привести в порядок волосы и, может быть, даже пожевать какую-нибудь мятную травку. Но от первых же более-менее отвлеченных мыслей за всё это время его отвлек мерзковатый голос капитанского подлизы. Правая рука Эйтенгера, которого тот держал при себе как обыкновенного служку и даже называл пренебрежительно «Эй ты». Впрочем, также его называли и все остальные. «Эй ты» сидел, скорчившись, рядом с Коннором и разматывал тряпки на его ступнях. Бевин поднялся. - Ты смотри, - обернулся храмовник-служка на излюбленного своего капитана, отпуская удивленные смешки. – На нём заживает, как на собаке. Расковырять надо бы. Расковырять, Рыцарь-капитан? - Вон пошёл, - тихо сказал над ним Бевин, остановившись в угрожающей позе и глядя сверху вниз. «Эй ты» его побаивался, сторонился с самого начала пути и теперь только злобно шикнул змеёнышем сквозь щель между зубами и отполз. Эйтенгер даже внимания на него не обратил, растянулся у костра, поглядывал на храмовницу и щурился на огонь, как огромный худой котище. Бевин опустился на траву рядом с Коннором. Тот посмотрел на него и увидел, будто сквозь мутную бутылочную стекляшку. Предатель выставил перед ним своё варево и горячую зайчатину. - Съешь, а? Коннор отвернулся. - Ну бульон хоть выпей! Сдохнуть от голода захотелось?! И вновь его взгляд – неясный, болезненный, но очень острый и красноречивый. А если да, захотелось? Потому что в тюрьме «все равно, что в гробу, так хоть не заживо». Бевин поёжился. Ему самому захотелось сдохнуть – не от голода, так еще от чего-нибудь. - Я тут всё оставлю, - сказал он и ушёл подальше: может, это маг из гордости, в укор предателю, есть отказывается, и если тот отвернется… Ничего подобного: совсем скоро Бевин увидел, как «Эй ты» доедает его зайчатину. А ещё увидел, как Эйтенгер нежно и требовательно подталкивает ту улыбчивую храмовницу в сторону своей капитанской палатки. - Я Обеты давала… - Правильно, а Обет Послушания о чем гласит? Вот и слушайся старших в Ордене. - Но я… Нет… Ну нет… - Я тебе капитан или мальчик сарайный? И услышав их разговор, Бевин уже никак не мог стоять в стороне. К тому же он успел приглядеть, где поблизости разросся соцветиями мятнотравник. - Эйтенгер. Отстань от неё, - сказал он ему просто, как почти ровеснику. - Я смотрю, вывернуть все законы Ордена себе в угоду ты мастер. Эйтенгер смотрел на него так долго и пристально, что у Бевина вспотели ладони. Во взгляде капитана он заметил такое превосходство, такую упоенность собственной властью… и еще что-то такое, чего в этом взгляде ему даже не захотелось разгадывать. - Рыцарь Бевин. У нас всех сегодня был трудный бой. Я трех людей потерял. У меня маг дохнет мухой. Я злой и уставший. И если сейчас же напряжение не сброшу… - тут Эйтенгер оборвал свою фразу и плотоядно улыбнулся. - Или ты, Бевин, хочешь на её месте оказаться? Мне всё равно с кем сбрасывать. Если так, то, сам скажи девчонке, пусть идёт и дальше носится со своими Обетами. Если же нет, то засунь себе своё благородство… И он ушёл. А Бевин стоял каменным истуканом, которого вкопали в землю по самые коленки, облили кипятком, потом леденющей водой, а потом еще и плюнули в холодную, красную, окаменевшую морду. Бевин молчал. Храмовница взглянула на него бесцветно и пошла за Эйтенгером в палатку. Солнце было уже высоко, когда на следующий день, они вышли к нарядному лугу. Зеленый, сочный, блестящий на солнце, как спокойная изумрудная вода. Казалось, только капитан Эйтенгер был этому лугу не рад и выглядел раздраженнее, чем вчера. Не хватило ему вчерашнего для сброса напряжения, подумал Бевин с дичайшим отвращением и с жалостью посмотрел на девчонку-храмовницу. Та, к счастью, не выглядела подавленной. Даже улыбалась и, кажется, едва сдерживала себя, чтобы не побежать, водя ладонями по высокой траве и не упасть с удовольствием в это буйство зелени и запахов. Коннор тоже дышал глубоко и с удовольствием, но шел, нещадно кусая губу чуть ли не после каждого шага. Трава острая – режется. Но всё лучше, чем идти в обуви. - Я могу тебя понести, - сказал Бевин неожиданно даже для себя и поспешил добавить. – На спине. Коннор шел вперед и опять молчал. Теперь он только и делал, что шёл и молчал. Бевина это убивало. Лучше бы он кричал на него, винил, даже проклинал. Попытался бы пнуть его хорошенько в конце концов… Но этот маг… рыжий белокожий аристократ с тонкой костью и гордостью, которая скорее кровью из ушей пойдет, чем он скажет хоть слово, будет идти, по траве, по камню, по углям – не пикнет. - Я помню… - сказал Бевин как-то несобранно, сам не зная зачем. – В Редклифе… Я тогда еще мальчишкой был… В Редклифе у нас жил парень такой… За монету мог донести тебя на спине от церкви до самого замка. Его все за это Несушкой звали. Коннор никак не поменялся в лице. Зря он ему, наверное, про Редклиф напомнил. И про замок тоже, про дом, куда он должен был его, невредимого, вернуть. - Слушай, Коннор, я… - Капитан! Капитан! – впереди визжали чуть ли не по-поросячьи. «Эй ты» стоял в каком-то черном полупрозрачном облаке и отмахивался, отплевывался. Бевин пригляделся – мухи. Целый рой. А внизу, в траве почерневший какой-то пень. Или крупная коряга. Уродливая, гниющая. И зачем из-за неё столько шума поднимать? Коннор отвернулся первым, зажмурился и даже согнулся, словно от рвотного спазма. Бледнея лицом, отшатнулась назад храмовница. Все плевался мухами капитанов подлиза и показывал пальцем на жуткую находку. Эйтенгер вгляделся и помрачнел, как никогда раньше: - Капкановое поле. Это мы еще даже к мажьим ловушкам не подошли. Долго плетемся. Капкан, вот что это было! Капкан с добычей в зубах! Тут поплохело и Бевину. В почерневшей коряге он узнал человеческую ногу. - Это…храмовники? – услышал он собственный голос. - Ставили наши, да, - сказал Рыцарь-капитан. - Чтоб не шастали разные. И чтобы маги, если сбегут вдруг из тюрьмы, да еще ловушки проскочат и выбегут на лужок, тут и остались. А потом их находили, отрубали ногу и возвращали, подумал Бевин. Звери все-таки Эонаровы храмовники… - Сволочи, - вдруг согласился с ним Эйтенгер. – Знали же, что мы им мага ведем. Могли бы и убрать. - То есть, тут в траве целое капкановое поле спрятано, а мы через него вслепую пойдем? Ну ладно он, ладно он – у него сапоги крепкие, может, и не прокусит, но Коннор-то вообще босяком! Рыцарь-капитан бесцеремонно притянул свою вчерашнюю подружку к себе, наклонился к её лицу и сказал сосредоточенно: - Перелесок вон тот видишь? Храмовница посмотрела на редкие деревца вдали: - Вижу. - Вот туда прямиком и иди. - Да как же… - Ножками. Ножками своими прелестными. А мы за тобой след в след. - Но я!.. - У тебя интуиция хорошая. Может, и обойдешь все капканы. Давай, иди. Я тебя прошу. Не заставляй приказывать. Храмовница подавлено опустила глаза, а Бевин вскинул их в ужасе. Девчонку – вперёд, по капканам пускать?! Зверство. Новое Эйтенгерово зверство, которое Бевин уже не потерпит. Сам скорее первым пойдет, чем позволит этому гаду распоряжаться людьми, как вещами. Он сделал решительный шаг вперёд и… замер. Ему показалось, что в траве рядом с его ногой что-то негромко щёлкнуло. И благородный рыцарь оцепенел от страха. Бевин не трус. Никто не посмеет назвать его трусом! Он боец – он сражался с орлесианцами, он бился с порождениями, у него за спиной непревзойденный дедов драконобой. Пусть из травы поднимутся десять вражеских воинов, десять воинов в тяжелой броне на него одного – он не дрогнет. Но это… Невидимая железная пасть, которая схватит исподтишка, внезапно, подло… Храмовница обреченно оглядела сочный, залитый солнцем луг. Собралась. И сразу же испугалась – замерла с занесенной ногой. Что-то решила и отступила осторожно. - Мне бы палку какую. - Ты видишь здесь деревья? – раздраженно спросил Эйтенгер. – Дойдем до перелеска – будет тебе палка. - Посох. Все разом обернулись. Храмовникам не послышалось – маг заговорил! Произнес одно единственное слово и вновь сомкнул губы, не узнав собственного голоса, отвыкнув от него, даже испугавшись. Коннору, оголодавшему и измотанному, едва удалось совладать с языком. Рыцарь-капитан посмотрел на него долгим странным взглядом: - Добрым мальчиком решил побыть? Хорошим, послушным? Маг не ответил, Эйтенгер ухмыльнулся с удовольствием. Бевин напрягся, а храмовница мысленно благодарила Создателя за доброту их несчастного пленника. - Эй ты, дай ей мажий посох, - приказал капитан. - Пусть траву им прощупывает. И они двинулись. След в след. Храмовница с содроганием расчесывала древком посоха блестящую траву, похожую теперь на длинную шерсть зеленого чудовища. И часто, очень часто клацали железные пасти, хватая и раскусывая, давясь деревяшкой. Идущая впереди вскрикивала, представляя на месте посоха собственную ногу и прибавляла ходу. Нещадно лупила траву измочаленным магическим оружием, словно давила палкой змей, и почти что бежала. Перелесок становился всё ближе и ближе. Трава редела и редела. Деревья… наконец. Под ногами – не длиннющая непроглядная зелень. Корни, пожелтевший сухой мох. Храмовница отбросила не на что уже не годный посох и обессилено упала на колени. Поползла, склоняя голову, как перед ликом Андрасте до ближайшего дерева, чтобы обхватить его руками, прижаться лбом к кроне и рыдать – выплакать весь тот страх, которого она натерпелась. Бевин, замыкающий их цепочку, оглянулся на обманчиво-прелестный лужок. Вспомнил почерневшую ногу и мух. Ему вновь показалось, что он услышал звонкий и безжалостный «клац». И вдруг храмовница закричала. По-настоящему. Не показалось ему… Она все-таки попалась. Угодила в капкан, укрытый палой листвой. Рукой! Рукой влезла. Думала всё, думала – спасена, провела всех, смогла… И тут… Бевин бросился к ней и тут же отшатнулся: так пугающе, так дико она кричала. В руке её – два ряда зубов. Эти зубы и дерево, и железо пробивают! Как тростинку человеческую кость перекусывают! - В листья не лезьте, - сказал Эйтенгер отстраненно, будто в капкане сейчас билась не его, нарушившая Обеты, подруга, а чужая, заплутавшая тут, коза. - Капитан!.. Капи… тан… - дрожала храмовница от боли, умоляюще глядя на него снизу-вверх. - А что я могу? Тут только руку рубить. - Н-не н!.. Не на-а… - она выдохнула сдавленно и затихла, лишившись чувств. По крайней мере, теперь ей не больно. Бевин опустился рядом с ней, боясь прикоснуться. Бросил беспомощный взгляд на Коннора. Хотя, если бы тот и ответил, то ответил бы так же: «А что я могу?». Коннор не целитель, да и кто ему позволит наручи снять? - Эй ты, марш вперёд, пригляди местечко, - нервозно скомандовал рыцарь-капитан. – Дальше сегодня не пойдем. По перелеску отойдем от капканового поля и разобьем лагерь. Хватит. Хватит с меня… Бевин! Поднимай мага! Бевин вздрогнул: - Мы что, её здесь оставим? - Поднимай мага, говорю. Расселись тут оба, как барышни. - Просто бросим здесь и всё?! Эйтенгер посмотрел на него, жалея, что в капкане умирать остается единственная девчонка, а не этот крикливый. - У неё есть клинки. Она сама примет решение. На ноги вставай. Отправляемся. - Нет. Нельзя её вот так бросить… Я… - Значит, оставайся тут, - отозвался капитан безразлично и пошел к Коннору. – С магом я и сам справлюсь. Бевин стиснул зубы и поднялся на ноги. Знал он, как Эйтенгер с магами справляется. Нет, юный рыцарь поклялся Создателю, что не спустит со своего заносчивого командира глаза. И еще поклялся, что Эйтенгер ответит. За всё. Даже ночью, разморенный запахом влажной земли и костра, он не мог ни улежать, ни усидеть на месте: мелкие, как жуки, ящерицы, из числа тех, которых храмовница пыталась сварить в супе, пробирались к нему под мундир и больно кусались. Но еще больнее кусалась его совесть. Коннора лихорадило. Бевин пожалел, что смалодушничал и не попытался насильно влить ему в глотку вчерашнего бульона. Теперь ходил вокруг костра, вспоминал, из каких цветов готовится заварка против жара – с синими жилками на листьях или с белым пушком на стебельке. Ушел искать и те и другие. А когда вернулся… - Что, плохо? Коннор с трудом услышал прошептанные рядом с его ухом слова и, как не старался, не мог разглядеть, что за человек склонился над ним, как хищник над загнанным оленем. Более- менее ясно он понимал только одно - не Бевин это: Бевину до хищника далеко. - Плохо тебе? – вновь прошептали ему в ухо без нежности и жалости. – А хочешь, будет хорошо? В лихорадке он плохо слышал, почти ничего не видел, но прекрасно всё чувствовал. Прикосновение. Беспардонное. Пальцы на подбородке. Пальцы, вцепившиеся в плечо, заставившие приподняться с теплой мшистой почвы и смотреть прямо. В лицо того самого хищника, в лицо, которое близко. Коннору захотелось оттолкнуть его от себя – но руки не поднимались. Он, с трудом удерживаясь в сознании, отворачивался, и тогда руки, не дающие ему воли, принуждали: - Смотри на меня. Коннор не смотрел. Коннор не видел, что такого произошло, после чего он вдруг вновь почувствовал землю под щекой: руки отпустили, разжались пальцы. Он только слышал высоко над собой голос Бевина и того, кто шептал и приказывал. - Что за… Ты что делаешь, Эйтенгер?! - Справляюсь о здоровье нашего узника. Ты, кажется, гулял, рыцарь Бевин? Вот и гулял бы себе. А потом сделалось сразу жарко и холодно, Коннор хотел перевернуться на спину, чтобы легче стало дышать, но вместо этого только болезненно дернулся, вцепился в землю пальцами, и все равно соскользнул – прямо в убаюкивающие объятия обморока – порождения голода и лихорадки. Плененный маг так и пролежал без сознания до самого утра и даже предположить не мог, что один из его конвоиров – самый крученый – не отошел от него за ночь ни на шаг, совал под нос чарку, чтобы он дышал паром целебной заварки и всё отгонял и давил надоедливых кусачих ящериц. Утром Коннору стало немного легче, они снова двинулись в путь – к Эонару. Ломило шею, рыжий пленник морщился от боли после каждого шага, но идти на носочках уже не было сил. Зато вчерашняя потеря чувств туманом заволокла в памяти Коннора посягательства капитана, о которых, впрочем, отлично помнил Бевин и прожигал спину впереди идущего Эйтенгера таким взглядом, что тот не выдерживал и оборачивался, ожидая увидеть над своей головой занесенный Бевинов меч. Эйтенгер отдал приказ, и «Эй ты» забрал драконобой у младшего храмовника. На всякий случай. После мшистых троп перелеска дорога стала труднее. На вопрос своего подручного подлизы, далеко ли до тюрьмы, Рыцарь-капитан отвечал уклончиво: по прямой, по лужайкам и рощицам, мол, быстрее, но там ловушек везде понатыкано, придется петлять. И скоро все они поняли, что значит «петлять»: все стежки-дорожки разом исчезли, их засыпало желтой, сухой хвоей. На ней, как на острых опилках, лежали, раскинув лапы, мёртвые ели и преграждали путь высохшими своими трупами. А самые сильные и грозные деревья стояли прямо и гордо, и не видно было неба за сетью их переплетенных ветвей. И Бевин видел, как с ветвей этих, как с тонких клыков стекает белой слюной паутина. А под ней - едва заметная резьба на коре. - Тут на деревьях… метки какие-то, - сказал Бевин, уверенный, что он единственный заметил эти странные отметины. - Это здесь указатели пути такие, - отозвался Эйтенгер сухо и кивнул на одно из меченых деревьев. – Иди, посмотри, куда нам… Бевин шагнул по направлению к ветвистому указателю, протянул ладонь к мощному стволу, чтобы смахнуть с него обрывок сухой, давно уже не липкой паутины. Но едва рука его приблизилась к вырезанному на коре причудливому знаку, как тот засветился неяркими синим светом и, кажется, даже поменял свой рисунок. - Это не указатель пути… - прошептал молодой храмовник, застыв на месте вместо того, чтобы броситься прочь. – Это… Из дерева вдруг полезли новые ветви. Не ветви даже – колья! Разрослись по обе стороны от Бевина, сомкнулись за его спиной и, протащив его вперед, сложились крест-накрест, как лапки дохлой мухи. - Ч-чт… - он ударился о ствол подбородком и, судя по неприятным ощущениям, сопровождающим его попытку выругаться, еще и губу в кровь расшиб. Эйтенгер смотрел без удивления. Специально остановился и развернулся, чтобы лучше видеть, как надоевший ему рыцарь Бевин барахтнулся в клетке из ветвей-кольев, и как теперь уже тонкие, гибкие прутья опутывают его, прижимая к дереву-убийце спиной, захлестывают живот, ноги выше и ниже колен. А Бевин, не веря в то, что видит, всё дергается и всё повторяет «ловушка, ловушка!». - Это уже не храмовники, - проговорил Рыцарь-капитан, дернув плечами. – Это маги лес попортили. Давным-давно. А ловушки до сих пор срабатывают… - Но ты же сказал!.. – Бевин вдруг затих: почувствовал копошение у себя под ногами. Ящерицы! Опять эти мелкие гады! Да как много-то… Повысовывали из хвойной подстилки свои наглые рыльца, побежали по корням – по коричневым и по белым. По белым?.. Угодивший в ловушку рыцарь содрогнулся и еще сильнее прижался к дереву спиной. Создатель. Не корни это… Кости! Давно обглоданные кости давно съеденного пленника… Того, кто стоял тут до Бевина… В подтверждение его жуткой догадки, из пустых глазниц опрокинутого черепа выползла ящерка, присоединилась к остальным. Бевин знал, куда они ползут. Ему чудилось, что он слышит их суетливый топот и тихое шипение: «Чур, за мной первый кусочек». И возмущенное: «Нет, за мной. За мной!». - Эйтенгер. Дай мне мой меч! Капитан глянул на него в последний раз и, ничего не сказав, пошел дальше. Бевин озлобленно и испуганно дернулся, кое-как вытянул руку между деревянными кольями, будто пытаясь схватить удаляющуюся фигуру. Плотоядные ящерицы взбирались по стволу извилистой веревочкой. - Эйтенгер! Меч!.. Рыцарь-капитан шел, не оборачиваясь. Ящерицы бежали, некоторые – особо нетерпеливые лезли по сапогам и по алой ткани мундира. - Эй!.. Эй ты… - судорожно крикнул Бевин, впервые пожалев о том, что не знает его имени. «Эй ты» только иронично развел руками, мол, а вот сам виноват, надо было дружить с капитаном. Мелкие твари все-таки доползли – полезли в волосы, за воротник и по спине. Бевин ожесточенно мотнул головой, стараясь их сбросить, сильно хлопнул ладонью по нагруднику, только ящерицам-то что? Был бы он в рубахе, может, и прихлопнул кого, а он в панцире храмовника – в панцире! А под панцирем у него начинается пир. И вот тогда, подгоняемый первыми немилосердными укусами, он позвал на помощь того, кого сам же и предал: - Коннор! Оба они теперь пленники, а всё он виноват. Дурак ты, Бевин, дурак… Будешь теперь лежать под опавшими иголками, и в черепушке твоей будут жить сытые ящерицы. А Коннора приведут в Эонар и там… Там… - Эй, маг, - донесся голос Эйтенгера. – Давай вперёд, чтобы я тебя видел. И тот пошёл вперёд, снова морщась от боли после каждого шага. Бевин тоже поморщился, но не от боли, и не из-за укусов – к его глазам, от которых совсем скоро останутся только пустые глазницы, подступили слёзы. - Коннор… - он с силой уперся лбом в одно из деревянных кольев. – Прости. Прости-и… Даже отдавшись долгу, в котором он был неуверен… даже предав, Бевин собирался пройти этот путь с ним до самого конца - остаться служить в Эонаре, быть всегда при нём, чтобы никто, никто и пальцем не посмел… Коннор споткнулся и зашипел, стиснув зубы. Босоногой ступней наткнулся случайно на острый камень, тот от удара тяжело перекатился, взрыхляя хвою, и остановился, завалившись на бок, прямо у Бевиновых ног. Бевин вскинул голову, Коннор посмотрел на него выразительно и пошел, подгоняемый гадливым голоском «Эй ты»: - Под ноги смотри. Влезешь в ловушку какую – вытаскивать не будем. Судьбу дружка своего повторишь. Смотри под ноги, ты… Бевин смотрел под ноги, смахивая слезы вместе с, подобравшимися к глазам, ящерицами. И острый камень под ногами был его спасением. Но прощением – не был. - Вот и всё. Теперь никто не помешает. Вставай. На земле – неудобно. Коннор не сразу смог понять, как он вообще на земле оказался, потому что удар был хлестким и неожиданным. Он приподнялся на локтях, глядя вниз; примятая трава стала вдвое гуще: каждая травинка двоилась у него в глазах. - Вставай, - говорили где-то над ним, и он все не мог вспомнить, когда что-то подобное уже с ним случалось. – Вставай сам, или прикажешь тебя поднимать? Вечер выдался пасмурный, под сводами леса висел тягостный полумрак, но даже, несмотря на подступающую темноту и размытость всего, что Коннор видел, он смог разглядеть Рыцаря-капитана в двух шагах от себя. Это он ударил. - Эй, поднимай его. Отведи к тому вон дереву. Нет. Лучше вот к этому: тут ветви пониже. И крепкие, - он двигался по кругу, Коннор мог понять это по нетерпеливому треску веток. – Есть у тебя веревка какая-нибудь? Или ремень? Если нет – сам держать будешь. - Капитан… как-то это… - Тебе участвовать никто не предлагает. Можешь и не смотреть. Руки ему держи и всё. К нему наклонились. Не Эйтенгер, тот что-то искал в дорожной сумке, сщелкивая с неё вездесущих ящериц. «Эй ты» - капитанова служка взял мага за плечо: - Ну-ка… И тут же отшатнулся, зажав нос ладонью: Коннор, собравшись с силами, очень удачно от него отмахнулся, саданув тяжелым наручем по слащавому лицу. «Эй ты» выругался сквозь пальцы и замахнулся. Коннор даже не зажмурился инстинктивно и разглядел, как изменилось его лицо, когда занесенную руку вдруг бесцеремонно остановили. - Не трогай, - сказал Эйтенгер ровно. - Мне он нужен в сознании. И протянул своему прихлебателю ремень, на который к дорожной сумке крепилась походная утварь. - На. Поставишь мага лицом к стволу. Руки привяжешь к нижней ветке. Или над ней. Вот так. Понял? Демонстрируя желаемый результат, он вытянул руки над собой, прижав друг к другу запястья. Коннор представил себя связанным вот так и попятился, не поднимаясь с травы. - Куда? – его поймали; «Эй ты» втянул носом кровь и, цапнув рыжего мальчишку за воротник, оторвал от земли с такой легкостью, что тому сделалось нестерпимо обидно. Неужели от голода и неволи он ослабел так сильно, что любое сопротивление теперь по силе приравнивается к детской игре в кулачки?.. - Ну чего ты брыкаешься? – сказал служка Рыцаря-капитана до жути ласково. - Успокойся уже. Нету рыцаря твоего. Съели. Коннор остро взглянул на него исподлобья. И тому, кто его связывал, на мгновение стало не по себе. Перед ним маг все-таки. У мага в глазах такая демонщина водится… А у этого, рыжего, она еще хуже… - Достаточно, - сказал Эйтенгер где-то сзади и сам проверил надежность скрепленного ремня и ветви – Коннор почувствовал на своих сжатых в кулаки ладонях его горячие, но отчего-то дрожащие, точно от холода, пальцы. – Хорошо. «Эй ты» улыбнулся: не зря он тут мажий взгляд терпел, капитан похвалил его. - Слушайте, - сказал он весело, уперев руки в бока. – Ну он Вам не дастся. Барахтается, как кролик в сетке. - Перестанет, - убедил его капитан, и пальцы его оказались теперь у Коннора на шее. Ему невмоготу вдруг стало «барахтаться», теперь борьба шла не за свободу, а за глоток воздуха. - Теперь мантия. - Чего? – Эйтенгерова служка дернулся, дернулся и Коннор. - Подол мантии. Поднимай. «Эй ты» пожевал язык во рту, опустился на корточки. Исполнил приказ. - На нём… э-э… кальсоны, капитан. - Спускай, - приказал Эйтенгер всё так же ровно, и только вновь и вновь задыхающийся маг кончиком уха почувствовал, с каким жарким выдохом оно было произнесено. И ему расхотелось дышать: храмовник, схватив задранный подол мажьего одеяния, прижался к своему пленнику всем телом горячий, как печка. Коннор с новой силой забился, как кролик в сетке. Даже попытался ударить ногой, потянувшего свои ручонки «Эй ты». Но потом Эйтенгер вспомнил вдруг, что помимо извращенного ублюдка он еще и Рыцарем-капитаном является. А им – главным – известны и дозволены многие, многие хитрости: действенные, жестокие и «только для крайнего случая». Коннор вырывался из рук командира слишком уж раздражающе и сам того не подозревая превратился в «крайний случай». - Тише. Что, такой уж недотрога? – тихо сказал Эйтенгер ему на ухо, и он против воли замер, склонив вперед голову. В теле его больше не было костей, только какие-то натянутые, податливые веревки. Ему стало страшно. Ему стало безумно страшно, безумно отвратительно, но он знал – ни одним звуком, ни одним словом умоляющим он их не побалует. Пусть что хотят с ним делают, пусть берут его, как хотят – не пикнет. Не дождутся. Эйтенгеров служка взялся за шнуровку на кальсонах, на мгновение поднял вверх глаза и встретился с Коннором взглядом. И во взгляде этом… «Эй ты» вздрогнул: во взгляде этом - власть наследника, гордая ненависть, превосходство мага и дикое, дичайшее презрение. - Спускай, - приказал ему капитан сдавленным хриплым голосом. «Эй ты» медлил. - Спускай! - Н-не… я не буду… проклянёт. Глазищи у него, видали, какие? - Тогда пошёл ко всем демонам! И его обожаемый капитан без снисхождения толкнул его, оставив на плече след своего сапога. - Я… сам… Пальцы Эйтенгера паучьими лапами забрались по шее плененного мага к губам, храмовник с грубым нажимом прижал к ним указательный палец. - Не сжимай губы. Открой рот. Капитан не терпел неподчинения - обхватил подбородок, запрокинув рыжую голову. Ногтем царапнул намертво стиснутые зубы. - Мне приказать? Давай, открой рот. Рыцарь-капитан приказал. Тело мага подчинилось. А его обладатель зажмурился, подавив рвотный позыв. - Ты ведь сам этого хотел, - шептал Эйтенгер ему на ухо. – Корчил тут из себя неприступного принца, который выше всего, что тут у нас происходит. Даже в крови, даже в лихорадке оставался таким чистеньким и возвышенным, что зубы сводило… Вторая его рука плотоядной ящерицей забралась под вздернутую мантию, скользнула от живота к спине и вниз. Коннор, возвращая себе последние силы, заставил свои челюсти сомкнуться. Почувствовал во рту металлический вкус. Храмовник с гортанным рыком освободил из его хватки окровавленный палец, схватил никак не желающего остепениться мага за рыжий, растрепанный, распушенный, как у дикой белки, хвост. Намотал его волосы на руку, с силой рванул вниз, заставив пленника болезненно выгибаться. - Ну что ты как маленький – сразу кусаться? Давай уже по-взрослому: ты делаешь мне больно – я тебе тоже. Договорились? И он позволил Коннору выпрямиться. - У тебя длинные волосы. Очень удобно… Ну чего так напрягся? Расслабься. Рука его, та, что под мантией вернулась на живот и изучающим прикосновением двинулась вверх, к горлу, скоро пальцы наткнулись на завязки у воротника и без промедления ослабили их. Мантия, что и без того Коннору была чуть велика, не без помощи Эйтенгера скатилась на одно плечо. Белая кожа аристократа… - Наклонись вперед, - рыцарь-капитан сказал это, едва касаясь обнаженного плеча мага губами. Коннор встрепенулся и со всей силой, на которую он был способен в этот момент, ударил затылком в его висок. - Уговор есть уговор, - прошипел сквозь зубы Эйтенгер. Не отпуская рыжие волосы, он согнул руку в локте и собрав всё свое нетерпение, всё желание и злобу, надавил строптивому магу на хребет между лопатками, заставив того не только согнуться, но и задышать сбивчиво и униженно. Склоняясь над ним, пострадавшей ладонью надавив на его затылок, не позволяя даже головы поднять, не то, что выпрямиться, храмовник принялся судорожно распахивать свой мундир. В следующее же мгновение, почувствовав его трясущуюся руку, что лихорадочно взялась за его кальсоны, выполняя приказ хозяина – рвануть вниз, наплевав на всякие там завязки, Коннор забился отчаянно в своей последней попытке освободиться, уверенный, что скорее руки себе свернет, чем… Ветвь, к которой были привязаны его руки, металась вверх-вниз, как крыло пойманной, прижатой к земле, птицы. Как перья летели рыжеватые листья. На мгновение Коннору показалось, что ветви этой больше нет, что она сдалась, сломалась… Такой ему послышался деревянный скрежет. Ему почудилось, что руки его наконец свободны, и что Эйтенгер, отшатнувшись от него болезненно хватается за голову, подкошенный вдруг какой-то внезапной, но обязательно смертельной болезнью, а лучше – поваленный на землю диким белым зверем, не понятно откуда взявшимся. У него получилось выпрямить спину! Никто его больше не держал и не наваливался сверху всем телом. Но руки его оставались связаны. И ветвь была целой. Тогда откуда же скрежет? Создатель, откуда же этот дикий белый зверь?! Коннор смотрел во все глаза и не понимал бред ли это или действительно… Бевин ревел по-звериному. Сам не узнавая себя, не соображая откуда у него взялась вдруг такая зверская сила, он понимал только одно – остановить себя он уже не сможет. И Бевин снова и снова наносил удары, пока лицо его Рыцаря-капитана не стало похоже на красную глину для лепки горшков. Пока Эйтенгер не дернулся в последний раз и не затих на земле. Только тогда Бевин, тяжело дыша, встал и выпустил из красной, мокрой руки такой же красный и мокрый камень. Заметил свой меч у дорожной сумки, выдернул его из земли суетливо, как морковь из грядки. Бешенным взглядом огляделся вокруг: где-то здесь прячется второй, без него не обошлось, не обошлось точно… Ответит, ответит, как и его обожаемый господин. Прости меня, Создатель, повторял про себя Бевин, не переставая, прости Андрасте, но я убью его, я убью их обоих… - Не надо… - скульнули где-то поблизости. Вот и «Эй ты». Вылез. Бевин поудобнее взялся за меч; повезло этому гаденышу – от меча умирать куда приятнее, чем от острого камня. - Не надо! – «Эй ты» сел на корточки и скрестил руки над собой. – Я говорил ему! Говорил не трогать мага! Я говорил! - Но он… тронул… - Не убивай! Послушай, я видел… Я видел, как маг тебе камень подбросил, а капитану ничего не сказал! Не убивай, а?! Бевин глубоко дышал. Та ярость, что охватила его после только что увиденного, постепенно опадала с него, как листва с ветки. - Не трогал я твоего мага! И пальцем его не коснулся! Отпусти, а? У меня… матушка… старая, болеет… - Вот же крыса… - выдохнул рыцарь, опуская меч. – Пошёл. Пошёл отсюда! И скажи Преподобной Матери, что она близорукая курица – таких капитанов нам выбирать. «Эй ты» закивал, как ярморочный болванчик, и пустился со всех ног в обратный путь. Бевин бросился к Коннору, тот стоял на полусогнутых ногах и смотрел вниз. Его предатель и спаситель разрезал путы, подхватил пошатнувшегося мага и помог ему опуститься на землю. - Коннор… Я… Я не опоздал? Коннор молчал. - Пожалуйста… Скажи, что я не опоздал… Коннор устало и вымученно лег на траву, спрятав в ней бледное лицо. Прижался лбом к холодной – наконец-то холодной! – земле. Закрыл глаза. - Коннор… - сорвался на жалкий шепот, совсем недавно свирепствующий всесильный рыцарь. – Коннор… я… опоздал? И рыжий маг слабо мотнул головой, сил не хватило, чтобы сказать «не опоздал, успокойся ты, смотри снова не разревись тут, дурак». А так хотелось… Он услышал, как кто-то, видимо, поддавшись колоссальному чувству облегчения, грохнулся рядом ничком и громко по-мальчишечьи шмыгнул носом. - Слушай. Нельзя лежать. Я видел порождений недалеко отсюда. Надо бы подальше убраться. Ты идти можешь? Коннор снова, но зато абсолютно честно мотнул головой. И, в свою очередь, поддавшись чувству облегчения, потерял сознание. Одинокая ящерка забралась на его белое плечо и, махнув хвостом, скатилась обратно в траву, даже не укусив, даже не решившись его потревожить. Пару раз он приходил в себя и оба оттого, что сильно прикусывал себе язык, болтаясь на спине Бевина. Он, наверное, и щит свой и сумку походную с припасами оставил, чтобы его вот так на себе тащить, а ещё… Не успевая довести мысль до конца, Коннор вновь погружался в беспамятство. Окончательно он вернулся к жизни уже глубокой ночью. Обнаружил себя лежащим на мягкой подстилке из листьев у покряхтывающего слабого, но теплого костра. Над лесом висела, не давая ни капли света, маленькая, как сережка, луна. Отражалась в самодельной, кривоватой чарке, от содержимого которой пахло так, что щекотало в носу. - Ты не морщись, дыши давай, - сказали где-то рядом. – Это не бурда какая-нибудь – целебная заварка. Поможет. Видишь, уже помогает. Бевин покивал со знанием дела и запустил пальцы в волосы. Достал трупик ящерицы и сам поморщился. Потер искусанную шею. И если приглядеться – вся кожа у него будто в крапинку: порезвились кусачие тварюги славно. Хорошо еще яда в них нет, как, например, в муравьях. А то бы их сейчас обоих озноб колотил. Не ушли бы они далеко… - Я тут… смотри, что нашел. Бевин кивнул на широкий блестящий лист, на котором по кругу выложены были румяные все изошедшие соком яблоки. - В золе испек. Как тогда, перед боем у Перевала. Ты не помнишь, наверное. Коннор прекрасно все помнил. Смотрел на них, выбирая, с какого начать. Бевин истолковал его бездействие по-своему. - Слушай, - сказал глухо, глядя куда-то в сторону. – Ну поешь ты, а? Теперь-то что голодать? Я в Редклиф тебя отведу. Клянусь! От порождений мы ушли, ловушки обойдем. Я теперь костьми лягу, а в Редклиф тебя приведу. Обязательно! - Бевин, - обратился к нему маг, выслушав его и проглотив одно за другим три печенных яблока, даже не почувствовав вкуса. – Я тут подумал… Ты меня сюда что, на спине нёс? Его горе-провожатый пожал плечами: - Типа того. - Тогда я должен называть тебя Несушкой. Просто редклифская традиция, ничего личного. - Ешь и молчи, - огрызнулся Бевин возмущенно и отвернулся, улыбнувшись. Это не злая усмешка, не сардоническая ухмылка, а просто улыбка. Едва заметная, одними уголками губ. Впервые за всё это время. … … И на пятый день они наконец добрались до тейрнира. Хоук безмолвно признала, что Гварен ничуть не изменился. Только выцвели треугольные флажки на веревках, которые держали растянутые рыночные навесы. Веревки эти крепились к толстенным столбам. Один из них был сплошь оклеен листами – весь покрылся бумажной желто-белой чешуей. И на каждом листке красная храмовая печать в нижнем уголке и большая надпись: «Разыскивается для предания священной каре»… У столба толпились городские мальчишки – молодые, но ученые; громко читали по слогам, водили пальцами по тонким буквам и жирным цифрам. Мечтали послужить в угоду таинственной священной каре и – куда сильнее – быстро разбогатеть. Хоук шла мимо и слышала их деловые разговоры: - А вот двадцать шесть золотых. Тоже не плохо. И товарищ говорившего громко зачитал для всех: - «Разыскивается послушник, позволивший бежать опасному мале…» - Да ты вот куда смотри! «Приметы особые… рассеченное ухо, под правым глазом шрам, на левой руке нет мизинца». Вся дворово-поисковая компания завертела головами, высматривая в будничном течении народа на площади злодея с рассеченным ухом и девятью пальцами на руках. Того, кто подходил бы для продажи храмовникам. - Глядите! Глядите, что нашел! – тут один мальчишка, видимо, из вожаков сорвал уже не очень-то свежий листок и замахал им над головой. – Сто двадцать золотых, а! Не хотите?! Даже Хоук невольно навострила уши. Но не из-за цены. - «Разыскивается для предания священной каре беглый маг Андерс, повинный в…» Так, ну это не интересно, это я пропущу… Вот! «Особых примет не имеет»… Хм, ну и как такого искать? Действительно, подумала Хоук со смешком, вот написали бы они «особые приметы: одержимость Справедливостью и маниакальная любовь к кошкам»… всё, попался бы отступничек. Интересно, где он сейчас?.. - Забудьте про него, братцы! Я нам рыбку покрупнее достал. Двести пийсят! Надо же, кто-то Андерса по разыскиваемости обогнал. Вот он расстроится… - Двести пийсят золотом, вы можете себе представить? – забурлила толпа мальчуганов. - Это ж можно корабль целый купить! - Или от девок в порту целый год не вылезать… - Читай уже! Кого ищут-то?! - «Орден орлесианских Искателей разыскивает»… - тут малолетний алчный чтец запнулся и хохотнул. – Искатели, слышьте, разыскивают. Хреновые, значит, Искатели! - Дальше! Читай! Ну! - Да читаю я! «Разыскивает»… Ой, слышьте, а тут, кажется, баба! «Хоук, прозвища не имеющую. За неё живую назначена награда в двести пятьдесят золотых. А тому, кто укажет, где её искать – половина награды»… Не хило так. - Да ты приметы читай! Приметы давай! Ну! - Приметы… «Особых примет не имеет, но обычно ходит в сопровождении эльфа. А у того – высокий рост, смуглая кожа, белые волосы и клейма по всему телу». Мальчишки, в который раз энергично замотали головами, осматривая площадь. Хоук обернулась на Фенриса и быстрым движением накинула капюшон недавно купленного плаща на его броский затылок. Высокий, весь в клеймах, эльф посмотрел на неё с удивлением, а его спутница только дернула плечами, мол, раз уж ты – моя главная примета, изволь не светиться. Двести пятьдесят золотых монет… Шутки ли. - Да брось. Не светят нам эти деньги, - послышался разочарованный мальчишечий голос сзади, когда Хоук решила-таки на всякий случай прибавить шаг. – Никто бабу эту живой уже не возьмет. Видите, вот тут красным крестом бумага помечена – померла, значит, Хоук эта. Или как её там… «Как её там» в сопровождении Фенриса без особых хлопот и неприятностей дошла до порта. Спасибо Данарию. Как, оказывается, удобно быть мёртвой… День был пасмурный. Вода волновалась. Остров, в недрах которого хранился Сундук Мертвеца, не маячил на горизонте как обычно – скрылся за кремовым слоем далекой-далекой дымки. Наугад придется грести. Старый рыбак, которого хвалили все местные за то, что он дает пользоваться своей лодкой под залог, посмотрел на путников недоверчиво, но сочувствующе. Открыл свою книгу для записей, сказал медленно, не поднимая на Хоук взгляда: - Лодочку-то мою… ты мне так и не вернула. - Алисия, - назвалась Хоук выдуманным именем, решив проигнорировать его слова: мало ли что там старый рыбак под нос себе бормочет. - А в тот раз тебя Сибилою звали. И тут Хоук вздрогнула, узнав вдруг в пожилом лодочнике того самого припадочного рыбака, который не желал их с Андерсом и Рианом на мертвецкий остров отпускать. Он послюнявил пальцы, полистал свою книгу. - Ну да. Ну вот. Сибила Селби. Пятьдесят серебряков оставила, а лодку так и не вернула. Продала, небось? Хоук замотала головой: - Пираты сожгли. - Э-э, - махнул старик рукой, не поверив ни одному её слову, да и как верить, раз девица всякий раз даже именем разным представляется. - Так Вы нам лодку дадите? Лодочник сощурился. Посмотрел на неё пристально, потом также - даже еще пристальнее – на Фенриса, и снова на Хоук: - А в тот раз с тобой другой мужик был. Теперь её еще и Фенрис взглядом засверлил. Хоук нахмурилась и, раздражаясь, поторопила старика с незаурядной памятью: - Еще раз спрошу: Вы нам лодку дадите? - А вернешь? Она кивнула. - Ну смотри, Сибила-Алисия. И не говори мне потом про пиратов. Они плыли. Вода под стелящейся дымкой была похожа на грязное молоко. Фенрис опускал в него весло, как огромную ложку, и даже не грёб, а так – легонько помешивал. Лодка сама собой к острову шла, его очертания выплыли к ним навстречу из тумана почти сразу же. Тишину нарушил нервный крик, маленькой, как стриж, чайки, пронёсшейся у них над головами. Потом и Фенрис заговорил: - Так что это был за мужик? - М? – Хоук подняла глаза, оторвав взгляд от мутной воды. – Этот-то? Да просто лодочник, с которым мне уже довелось иметь дело. - Нет. Я про того, что был с тобой «в тот раз». - А… Одна из мелких волн с плеском разбилась о деревянный лодочный бок. - Это он, наверное, Андерса запомнил. С нами ведь еще и Риан был. Я же рассказывала тебе о склепе и Сундуке. Фенрис вздохнул саркастически: - Да, да, я был в Тевинтере, а ты гонялась здесь за реликвиями. - Я гонялась за Изабеллой. Подумала, что с ней в команде вызволять тебя из твоего Тевинтера будет куда веселее, - улыбнулась Хоук и, обернувшись через плечо, устремила свой взгляд туда же, куда стремилась их лодочка. - Знаешь, как я радовалась, когда обернулась вот так же и увидела вдруг на горизонте её… корабль. Корабль… Корабль! Она крутанулась на месте так резво, что лодка качнулась. Фенрис едва устоял на ногах, а Хоук, не веря своим глазам, все вскидывала указательный палец, словно пытаясь проткнуть им силуэт огромного корабля на фоне острова. Корабля под пиратским флагом. И когда Фенрис вытаскивал на берег лодку, скользкую и блестящую, как большая рыбина, его предводительница всё маячила у него перед глазами, оставляя переплетенные цепочки следов на песке. - Говорю тебе, она здесь! История повторяется. Предлагаю пойти прямо к кораблю! - Подожди. Сама знаешь, чем обычно оборачивается твоя уверенность впопыхах. Хоук хотела было возразить, но вспомнила дождь из кинжалов, обрушившийся них, когда они однажды пошли вот так «прямо к кораблю». - Проверить нужно, - сказал донельзя осторожный эльф и, завалив лодку на один бок, осмотрелся. Ровная, белая, песочная лента. Какого-то сизого цвета заросли. Парусный гигант на привязи якорей. Грубоватая перекличка пиратов где-то не так далеко, и стук – будто киркой по камню. - Слышишь, роются? - шепнула ему Хоук. – Был бы это кто другой – приплыл бы, посмотрел на развалины склепа, вздохнул и уплыл. Только Изабелла знает, что идол… Ключ – у Глазодёра под землей остался. Вот она своим и отдала приказ – копать. Вдруг – на этот раз совсем уже рядом – зашелестели мясистые влажные листья, засвистел в воздухе клинок, прорубая дорогу кому-то черному, с кряхтлявым голосом. Фенрис схватил её за локоть и стремительным рывком кинулся в противоположную сторону – в сизые заросли, не разбирая дороги. - Зачем? – выдохнула Хоук, жмурясь: огромные, как лопухи, листья хлестали по лицу. - Падай! – эльф припал к земле и её с собой потянул. - Фенрис! - Тише. Не дыши. Приказ был отдан строгим шепотом. Фенрис накрыл ее плечи распахнутым плащом, спрятал, как хищная птица прячет свой выводок под большим черным крылом. Прижал её ближе к себе, а еще для верности прижал ладонь к её губам. И ей вдруг нестерпимо – абсолютно не к месту и не ко времени - захотелось его поцеловать. Но уже в следующее мгновение она и вправду перестала дышать, потому что на место, где они стояли минутой ранее, вышли пираты. - Да ну…гн-на… - как-то невнятно ругался один из них – в черной рубахе и с черной бородой. – Найти-то нашли. Вот только… гн-на… шлю…мг-на там костлявые с-с-с…н-на поднялись. Не дают вынести, с-с-с… Всё шипят «некрома-а-ант, некрома-а-ант». Вот… их… гн-на… да через… с-сн-на. - А, может, им нашего отдать? – шел за ним пират помоложе, вовсе без бороды. – Все равно толку от него на корабле никакого. - Ну так с-с… Погоди. Это еще что за гн-на?! На глаза им попалась лодка. - Лодка! – проявил невероятную смекалку молодой. – Чужая лодка! Чужая лодка чужаков! - Эй-эй! – замахал руками бородатый. – Сюда, гр-н-нс-с-сы! Вмиг их на берегу стало пятеро. И среди этих пиратов даже гном был. К нему-то чернобородый и обратился: - Капитану скажи, гости у нас. Хе-хе, гости… н-на да во все гн-на… И с этими словами, посмеиваясь и поругиваясь на своем собственном языке, он выхватил из рук такого же бородатого товарища тяжелый боевой молот и обрушил его мощь на бедную лодочку. Затрещало дерево. Полетели щепки. Хоук тихонько и жалобно вздохнула: лодочник её убьет. И ведь не объяснишь ему никак… - А гостей-то двое всего. Глянь-ка, тут следы… И Хоук враз забыла и о лодочнике, и о лодке. Фенрис напрягся всем телом. - Ну-ка пойдем, ну-ка за мной, - скомандовал бородатый, теперь уже не ругаясь, а только посмеиваясь неприятно. Отбросил молот. Достал свой клинок. И резанул им прямо по зарослям, в которых следы гостей обрывались. Вниз плюхнулись тяжелые сизые листья-лопухи. Один приземлился в шаге от Фенрисова плеча. Пираты шли друг за другом, громко обсуждая, что сделает с гостями капитан, «гости» лежали неподвижно и дышали через раз. Морские разбойники были уверены, что чужаки успели уйти далеко вглубь острова, это чужаков и спасло. Высматривая между ветвистых зарослей их мелькающие спины, Фенрис осторожно отпустил свою спутницу, проговорил негромко: - Будь здесь. Я пойду за ними следом – проверю, кто у них главный. - А мне что? Куковать? Фенрис улыбнулся и тут же исчез – только сизые листья качнулись и замерли. Он умел двигаться бесшумно. Хоук – не умела, только обузой бы ему была. Хорошо хоть, что в лицо он ей этого не сказал – век бы потом она свою гордость зализывала. Она встала с земли, недовольно отряхнулась и вновь нырнула в лопухи: к разбитой лодочке снова кто-то шёл. И чего им всем на корабле не сидится? - Да хватит! Да отстаньте вы все от меня! – этот пират отличался от остальных, был тощ, остронос и бледен до синевы на щеках. Он быстро шел, почти бежал, загребая ногами песок, и постоянно оборачивался на преследователей, которые ещё с утра были его близкими товарищами. От этих частых движений головой, длинные, чуть ли не до пояса, черные – и тоже в синеву! – волосы хлыстали его по плечам. - Отстаньте. Не некромант я! То есть, Некромант, конечно… Но это прозвище моё! Прозвище, не призвание! Некромант – человек с грозным прозвищем и испуганным лицом семенил вдоль зарослей, попятам за ним шли двое, повторяя только одно – «приказ капитана». Как это похоже на Изабеллу, подумала Хоук, она уже не впервые предпочла отдать Глазодёру некроманта, обменяв его на сокровище. Интересно, взыграет ли в ней совесть на этот раз? - Я и колдовать-то не умею, а вы меня мертвецам хотите… - Приказ капитана. - Приказ капитана, - нервно, почти истерично передразнил преследователей Некромант. – Вот расскажу я Корсару о таких приказах!.. - Напугал окуня червяком. Хоук тихонько пробралась ближе, в голове у неё созрел внезапный план. Она притаилась, решила подождать пока бедный пират, сто раз успев проклясть свое прозвище, пойдет к её укрытию так близко, что можно будет дотянуться до него рукой. - Отстаньте. Отстаньте, а?.. - Приказ ка… Скрывавшаяся в зарослях, магесса указательным пальцем нарисовала в воздухе круг, обвела его невидимыми чернилами, потом ещё раз, ещё и ещё. Белый песок вздыбился, закружился маленьким смерчем, полез преследователям в глаза, в уши и в нос. Некромант остановился, замер, уставившись на отплевывающихся пиратов, которые отчаянно сражались сейчас со стеной из песчинок. С неподдельным ужасом опустил взгляд на свои руки; неужели это он сделал? Неужели он действительно… Но тут, прервав момент его торжества, песок поднялся и ударил его по лбу, - так ему показалось. На самом деле это Хоук схватила его за ногу и обрекла на обидное падение, а потом еще и заставила Некроманта кувыркнуться в свое укрытие в зарослях. Он окончательно перестал понимать, что происходит. - Т-ш-ш-ш. Заметят, - а магесса, не дожидаясь от него никакой реакции, взялась за посох и выпустила куда-то в сторону наколдованный каменный кулак. И там, где он врезался в землю, родилось столько шума, столько шелеста и хруста веток, что у пиратов-преследователей со слезящимися от песка глазами не осталось сомнений – Некромант побежал туда. А в действительности он лежал сейчас на земле, боясь пошевелиться, и только глазами стрелял. - Считай это бесплатным спасением, - сказала Хоук вместо тысячи объяснений. Тощий пират моргнул: - Ты… некромант? - Не-а, это ты Некромант. И тебя хотели отдать мертвецам на закуску. Некромант поморщился, все еще загнанно ёжась и даже не помышляя о том, чтобы хоть чуть-чуть приподняться. Хоук посмотрела на него понимающе, почти с нежностью: - Что, зверствует? - Кто? - Ну, она. - Она? - Изабелла. - Капитан Изабелла? Магесса довольно ухмыльнулась. В яблочко! Значит, это все-таки команда Изабеллы тут песок топчет, заросли мнёт, развалины разгребают. Значит, права была Хоук, а Фенрис – параноик. Она радостно завозилась, села, скрестив ноги, качнулась вперед: - Эй, Некромант, пойдешь со мной в склеп? Ты мне вроде как должен… - Да не некромант я! - Но скелеты-то об этом не знают. Некромант замотал головой, не отрывая затылка от земли. В его длиннющие волосы, как в путаную ловушку, попался жучок, белый и напуганный, как он сам. - Всё равно тебе склепа не избежать, – добавила Хоук. – Не эти, так другие твои товарищи тебя силой к мертвецам затолкают. Лучше уж нам вместе туда прогуляться, как думаешь? Просто постоишь рядом, а я реликвию заберу. Перехитрим костлявых: у них в черепушках мозг давным-давно уже высох. Некромант покосился на неё, как на радостного самоубийцу: - Ты что, хочешь у капитана добычу увести? Прямо из-под носа?! - Знаю я вашего капитана. И мы давно договорились не держать друг на друга обид. Так что не дергайся. Кажется, он и впрямь успокоился. И даже шевельнулся наконец. - Ну что, пойдем? Я потом, если хочешь, словцо за тебя капитану замолвлю. Скажу, какой ты отважный. Некромант сел. Выдернул жучка из спутавшихся косм, щелчком отбросил его в сторону. - Пусть лучше золота даст. И поднялся. Странно, но, ни на кладбище, ни по пути к нему, им не встретилось никого из пиратской команды. А ведь Хоук даже речь для такого случая приготовила: «Эй, уважаемый, погоди зубоскалить. А то капитан Изабелла вас всех потом на палубе выстроит и заставит извинения приносить. Где она, кстати? Зови сюда». И как назло – никого! Наверное, по острову все разбрелись: гостей непрошенных ищут. Впрочем, Хоук не растеряла энтузиазма: всё сложилось ей на руку, она сможет показать себя во всей красе. И Фенрису свою изначальную правоту докажет, и первый Ключ добудет, и Изабеллу удивит; правда, останется она опять без реликвии. Некромант остановился. Перемялся с ноги на ногу. Хоук ободряюще кивнула. От склепа, который она помнила, не осталось ни затхлых коридоров, ни залов с напольными плитами. Только выкорчеванные камни и узкая нора, уводящая куда-то вниз. Внутри, где нора эта вдруг расширилась, пираты-землеройки установили балки, чтобы земля не просела и не обрушилась, сведя на нет все их труды и похоронив под собой всё то, что они тут накопали. А то самое сидело себе тихонько в глубине, глядело сквозь подземную тьму, ждало новых посетителей с лопатами, с оружием, с факелами… Хоук справлялась с темнотой и без факела. Некромант с опаской косился на магический огонек у неё на ладони. - Глазами-то не стреляй, - сказала она ему весело. – Хочешь - тронь. Он не жжется… пока я этого не захочу. Некромант потянул было руку, но тут же её одернул: огонек выхватил из мрака пять безжизненных лиц. Четырех он узнал. Пятого – узнала Хоук. - Глазодёр, - она произнесла его имя чуть ли не по слогам. Мертвец качнулся из стороны в сторону, и костяным маятником качнулась его рука, в которой мёртвой хваткой зажат был… - Морские духи!.. – слабо выдохнул Некромант. – Морские духи… это же… - Идол. Ключ, - сосредоточенно нахмурилась Хоук. - Чего? Не! Это… мужики наши… с корабля. Они пошли отбирать у одного единственного мертвяка сокровище… И не вернулись. К чести косматого пирата, он не пустился наутек. Только в ужасе вылупил глаза на тех, с кем вчера моря бороздил, и на чьи ходячие трупы он смотрит сегодня. Прямо сейчас. Никто из мертвых не бросился на них. Не атаковал первым. Хоук начинала понимать природу их проклятия: Глазодёр нашел Ключ и потерял покой. Пытался избавиться от него, прятал в Сундуке Мертвеца, за ним приходили чужаки и навсегда оставались в склепе, и тоже теряли покой. Без идола, который он сам же от себя спрятал, Глазодёру стало совсем худо, он даже в петлю себя подвесил. Однажды, правда, нашелся герой – вернее, героиня, которая вернула ему сокровище; тогда его братья по неупокоенному несчастью все-таки отошли в мир иной, а бедный Глазодёр остался. Слишком уж долго он во власти Ключа находится… А безопасен ли будет Ключ для живой Хоук?! - Кхм. Я привела Некроманта, - сказала она недрогнувшим голосом и, кажется, даже услышала, как сердце косматого бухнулось в сапоги. Глазодёр вытянул шею. Растолкал едва остывших, еще даже без гнильного пушка на теле, пиратов. Наклонился к Хоук так близко, что стоящий чуть позади Некромант испуганно икнул. Владелец Ключа втянул носом (хотя, казалось бы, чем там втягивать?!) воздух – это он, видимо, человеческую ложь по запаху пытался опознать. Но Хоук не лгала. Она действительно привела Некроманта. -Он вас… э-э-э… умертвит. Меняться будем? И магесса, не заключавшая сделок разве что с демонами (Моран не в счет) протянула руку, чтобы получить желаемый артефакт. Некромант почувствовал, как по белому виску его ползет тяжелая капля пота. У него зудели ноги, потому что у самого входа в нору Хоук шепнула ему: «Когда я скажу «беги» - беги». - Беги-и! Он с готовностью бросился наверх – к свету и сизой растительности. Рванул, что есть силы и не видел, как Хоук вырвала из едва поднявшейся мертвецкой руки идол вместе с двумя бесплотными фалангами, как она, уже оборачиваясь и переходя на бег, ударяет по удерживающим балкам чем-то тяжелым, как наколдованный каменный кулак скрывается вместе с Глазодером и мертвыми пиратами под слоем земли, которая все рушится и рушится сверху. Почва ворочается, урчит и грохочет… Из норы Некроманту пришлось выбираться чуть ли не ползком. И он был уверен, что вместе с неупокоенными земля пожрала и его странную провожатую… когда где-то позади тускло залучился свет. Свет Ключа-идола. - Они – мертвые, - объяснила Хоук, удивившись, что выбравшийся на твердую почву Некромант подал ей руку; прямо не пират, а воспитанник ликея для аристократов. - Я подумала, что мертвые должны быть погребены. Разве нет? - А если выберутся? - Так мы сейчас же на корабль и парус по ветру! Она выкарабкалась из покореженной норы, отпустила его руку, кое-как отцепила от древней реликвии не менее древние Глазодёровы пальцы. То, что от них осталось. - Отведи меня теперь к своему капитану, Некромант. - Так в этом нет нужды. Вон… И косматый сделал шаг в сторону. За его спиной стояли, почесывая бороду и покручивая что-то острое в пальцах, пираты из команды капитана Изабеллы. И откуда она их только берет? И её корабль-громадина, интересно, откуда?.. - Что за н-н-на?! – чернобородый и странноругающийся тоже здесь был. – Бабы? - Не, одна из них - наш Некромант, - ткнул его локтем все тот же молодой и безбородый. - С-с-с… А у бабы в руке эта х-х-х…гн-а… из-за которой мы тут горбатились. Хоук усмехнулась и уверенно, с торжественным видом пошла к ним на встречу: - Что такое? Надорвались? Если спину защемило или животик заболел - так это я потом полечу. А сейчас у меня встреча с капитаном. - Да неужели? Вот счастья-то привалило! – послышалось где-то за непричесанными затылками чернобородого и молодого. Голос был незнакомый, совсем не тот, который Хоук ожидала услышать. Пираты расступились, вперед вышел невысокий лысоватый мужичок с маленькими черными глазами и разноцветными косынками, скрученными и нацепленными все разом на правую руку от запястья до локтя. - И зачем же ты ко мне припорхала? Чтобы отдать мою добычу, которую попыталась тут сцапать? Или ты хочешь встречу с капитаном боле… гм-м… личного характера? - О да, - подыграла ему Хоук: в конце концов, им еще плыть вместе, зачем отношения портить. - Изабелла на корабле? Пираты переглянулись, паскудная улыбка любителя косынок и личных встреч расползлась еще шире по его щетинистым щекам: - Так ты еще и с подружкой. - Так уж вышло, что мы с вашим капитаном друзья. Тут кто-то осторожно тронул Хоук за плечо, Некромант взглянул на неё странным взглядом и сказал тихо: - Нашего капитана… зовут Израм. Не очень похоже, что вы с ним знакомы. - Подожди. А капитан Изабелла где? - А я почём знаю. И после такого вот откровения уже Хоук в свою очередь вцепилась в его плечо. Пираты нехорошо посмеивались. Израм щелкал пальцами и отдавал какие-то немые приказы. - Ты же сказал!.. Ты же сказал, что Изабелла… - Чего я сказал? Ты спросила, зверствует ли она. А она знаешь, как зверствовала, когда мы с ней последний раз в «Жемчужине» встретились! Знаешь как?.. У-у-у… Он почему-то облизнулся. Хоук взвыла страдальчески и с обидой, досадой, и еще дюжиной подобных чувств, хлопнула себя ладонью по лбу. А потом её хлопнули по голове. Чем-то очень-очень тяжелым. … Примятая трава. Обреченные на гибель листья. Неестественно взрыхленный песок. Щепки искромсанной лодочки. Бесконечные следы. Бутылка рома, забытая под деревом. Чей-то, оставшийся без пары, сапог. Он нашел всё, что только можно, всё… кроме Хоук, которую попросил оставаться на месте. Проклятая Хоук, которая не умеет ждать! Он спешно и, уже не боясь быть замеченным, пошел по берегу. Увидел отплывающий пиратский корабль. И сразу всё понял. Может, почувствовал. Может… Он со злобой вонзил тяжелый двуручник в песок. Его зыбкая белизна стала вдруг плотью ненавистного врага. Он рывком сбросил свой плащ. Пусть составит компанию одинокому, забытому на острове, мечу: хорошее было оружие, верно ему служило. Он еще раз посмотрел на всё уменьшающийся корабль, прикинул расстояние сначала до него, потом – до земли на горизонте. Разбежался и бросился в воду, молясь только об одном – чтобы хватило сил.