Тедас. Однажды и навсегда

      Вместе с ними на неё смотрит История. Все выжившие смотрят на неё. Все будущие поколения смотрят на неё — с благодарностью и порицанием, с ненавистью и со слезами на глазах. Хоук медленно вдохнула. Будто то был последний глоток воздуха в её жизни. Если в этом пространстве вообще существовали такие понятия как «воздух» и «жизнь». Она постояла так ещё немного. А потом произнесла имя, и сейчас оно далось ей тяжелее, чем все слова мира: — Солас. Тот, кого называли так с самого начала, не спеша вышел к ней. Некуда было спешить: всё уже решено. Фен`Харел — Ужасный Волк — и Защитница из Киркволла стояли друг напротив друга. И не укладывались в рамки своих пресловутых титулов. Солас сложил пальцы на Ключе, который сам же и сконструировал — уверенно и буднично, как мастер. Под ногами вспыхнуло и заворочалось: Исток, к которому не притрагивались многие века, принимал их Решение, готовый вот-вот торжественно излиться вверх и во все стороны. А когда это произошло, Хоук ощутила, как вокруг всё расслаивается. Или наоборот спрессовывается в какую-то новую материю. Ни Флемет, ни Моран уже не выглядели как раньше. Древние стояли на их местах, ещё не осознавшие себя полностью, но уже и сбросившие с себя всё чужое. И только Солас остался самим собой. На его лице — признание и немного улыбки. Хоук вдруг поняла, что эта улыбка — возможно, последнее, что ей довелось видеть. Она моргнула и уже не увидела ничего. Ничего, кроме Потока. Сердце Титана разбухало и лучилось, пока не раскололось беззвучно, и по жилам вместе с лириумом заструилось и что-то ещё… Выше, выше, выше. И от этого Брешь расходилась во все стороны. Шире, шире, шире. По всему Тедасу от одного круглого эльфийского артефакта к другому потянулись нити завесных лучей. Мир перешивал себя заново. …       Стрелы у Королевы закончились вместе с действием барьера. Архидемон замер перед своей последней атакой. Лавеллан что-то кричала у Стража за спиной: из самой бездны, из глотки Пика Дракона с гулом поднималось нечто. И от того одежду и волосы взбивало вверх. Энергия была невероятной силы; подобное Страж ощущала только тогда, на вершине Форта Драккон. И та подумала, возможно, это оно. Может быть, какая-то из её стрел всё-таки пробилась сквозь чешую и скверные наросты до живого… Может быть, ей все-таки удалось… Дикая завесная энергия сжалась в тугой, пружинистый луч и пробила небо. И Брешь под её напором вдруг стала расходиться и разъедать всё небо. И даже сам горизонт. Архидемон всё ещё был жив, но его тоже словно разъедало. Он стал лучиться изнутри: в нём что-то пробуждалось… Страж заворожённо опустила оружие. Лусакан раскрыл крылья — тяжело и сладостно, как меха, которые много лет не знали теплоты огня. Посмотрел на Стража. Та замерла: это был взгляд разумного, изведённого существа. С потрясением, похожим на короткий укол, она заметила, что больше не слышит его шёпота. Она вообще больше ничего не слышит, только искристый шелест потока, только ветер, который расталкивают драконьи крылья. Дракон немного рассеянными рывками взмыл ввысь, пропал в потоке. И небо, разверзнутое в малахит, без шума и без движения рухнуло.

Концовка 2: Lathbora viran

      Тишина. Пронзительная, совершенно особенная тишина. Та тишина, которая всего на пару мгновений сковывает воздух после любой великой трагедии. Или великого чуда. Солас сделал свой первый, обжигающий лёгкие вдох, и огляделся. Исток был чист, как молодой родник. Недалеко от него прямо на плитах лежал Фалон`Дин. Как и предполагалось, неудержимая сила древней магии вернула его сюда за миг до того, как Тень и мир стали единым целым. После великой тишины всё обязательно приходило в движение. И Солас пошёл. Для начала его необходимо было осмотреть. Солас склонился над Фалон`Дином и приподнял того за плечи. Как он и полагал, скверна ещё расходилась по его заново дарованного Истоком телу, но была уже не опасна. — Mir`lin! (дословно «моя кровь», в данном контексте «брат»). Диртамен обрушился рядом с ними на колени с шелестом испуганного шёпота, как подкошенное молодое дерево. Солас не почувствовал удивления; он знал, возвращение — это сложный процесс, который не происходит за пару вдохов. Его народ уже здесь, но первые минуты они в состоянии будут только реагировать на то, что происходит перед глазами. Но с каждым мигом они, словно некогда расколотые сосуды, наполнятся памятью, как горькой водой. Она вернётся к ним. Вся. — Он умирает? Он может умереть, как они?! — Нет, Диртамен. Я сделал всё, чтобы этого не случилось. Но его душа сильно искалечена. В отличие от вас, он едва отделился от дракона. Дай мне минуту. — Hahren! (Наставник, учитель), — узнал Соласа Диртамен и распахнул блестящие от слёз глаза. Он, хоть и полностью отражал своего близнеца, всегда был мягче сердцем. По крайней мере, так все о нём когда-то давно говорили. — Hahren… — схватил ртом воздух младший близнец, точно утопая, захлёбываясь в том, что неумолимо происходило у него внутри. — Я сделал всё, как ты сказал, Hahr… Я пытался его отговорить… — Я знаю, da`len. — Я пытался его отговорить! Я… — Я знаю. Ты всё сделал правильно, без единого изъяна. — Даже когда мне стало оглушительно, липко и больно… Я не хотел делать ничего плохого, я пытался не трогать их!.. — Я знаю. Твоей вины здесь нет. Скверна Уртемиэля не оставила тебе выбора. Пространство пронзил крик. Так кричит мать, увидев в люльке растерзанного младенца. Это кричала она: — Он дышит? Что это за болезнь! — Сейчас пройдёт, — сказал Солас почти беспомощно. Он увидел, как пальцы Митал накрывают лицо сына, чтобы согреть давно забытой магией, но не стал её останавливать. Он слышал пока ещё слабо объяснимые даже для них самих слёзы. Пройдёт совсем немного времени, и они поймут. Солас сделал очередной обжигающий вдох. Всё происходящее пробирало его до самых глубин души, но удивлён он не был. Солас знал, что в первые минуты будет невыносимо тяжело. — Почему всё такое… — Митал, пожалуйста… — Где Эльгархан, он выжил?! Что с нашим миром? Кто мог учинить подобное?! Солас, ты всё знал?! — Mamae… — слабо позвал Фалон`Дин; он едва приходил в себя и чуть-чуть приподнял подбородок. — Mamae, tel`abelas. (Мама, прости). — Lin da`len… (Мой сын), — прошептала Митал в ужасе накатывающей горячими волнами памяти. — Я был неосторожен, и стал забывать, чему вы меня учили. Когда я первый раз прикоснулся к Истоку… — Ты был таким способным… — Ты держала мои руки в своих. — Я помню, я помню… — И ты учила меня держать в мире порядок… — А ты всегда менял его правила. — А я всегда… Солас слышал их. Он был рядом, но смотрел на них словно из далёкого далека. Митал и её сыновья — все трое сейчас проходили через то, от чего Солас хотел бы их уберечь. Души их обливались кровью, ненавистью, разочарованием, страхом и тут же надеждой, радостью обретения, и снова скорбью, невесомой любовью и неподъёмной тоской. Они хватали друг друга за руки, сжимали в объятьях, будто каждый намеревался сделать другого частью себя, чтобы больше никогда, не при каких обстоятельствах не пришлось бы пережить всё это вновь, в скитаниях, в одиночестве. Солас был рядом. С лицом сухим и усталым. И тоже держал её в руках — всю эту боль, которую не сможет постичь ни один из смертных. И только вдыхал угольно-горячее счастье: он выполнил обещание. Он их вернул. …       Самым сложным оказалось — начать заново. Какое-то время они, обеспечив себе некое подобие Прибежища, не касались Истока вовсе. Все силы уходили на то, чтобы срастись друг с другом вновь. Как и раньше, почти всё своё время Солас проводил в Тени. Фалон`Дин не находил в себе силы заговорить с ним. Однажды Создатель решил умереть и пока прикидывал, справедливо ли Ужасный Волк поступил с его душой. Однако чувство вины и руки брата держали его на ногах, а его сердце — в ребрах. Диртамен немного замкнулся в себе: когда Митал обнимала его, прикосновения матери отчего-то теперь казались ему чужими. Но он промолчал и никак этого не выдал. Митал горячо скорбела по эванурисам, даже по мужу. И ещё она скорбела по той человеческой части себя, с которой шла через века нога в ногу. — Флемет была права. Никогда нам уже не стать прежними, — сказала Митал. И присела рядом с Соласом. Тот смотрел вперёд — на изумрудное зеркало элювиана. Впрочем, это могло быть и не зеркало, но этот образ казался ему привычнее остальных. В зеркале отражались Митал и Солас. Никогда им уже не стать прежними. — Но мы живы. И теперь наконец вернулись, — сказала Митал. — Подумать только. Сколько всего мы должны были перенести, чтобы научиться прощению. И прижалась губами к гладкому виску. Солас смотрел вперёд. — Я уверена, что мы не заслужили твоих страданий. Но я не жалею. Я знаю того, за кем я пошла однажды. Она смотрела на его профиль. Возвышенный, всегда немного далёкий. Он сделал всё, что мог. Но для себя так ничего и не исправил. — Ты заменил одну боль на другую. Но не мог поступить иначе, — Митал обернулась на теневой элювиан и перестала в нём отражаться. Из глубины зеркала на неё смотрели совсем другие глаза. Тень Тедаса сквозила тысячей запахов, расходилась эхом тысячи голосов. — Теперь мы не коснёмся их мира ни единым намерением. Более мы не совершим ошибок, — сухо сказал Солас и добавил чуть тише. — Он лучшее ваше творение. Что вам ещё было нужно? Митал всмотрелась в гладкую, зелёную, как их леса, пустоту: — Не ходи туда больше. Зачем ты себя терзаешь? — За тем же, зачем туда возвращается твой сын. Там ходит его Андрасте. — И твоя… кто? — В этом и вопрос, — улыбнулся Солас. — Верно? …       …Сколько не спрашивай, никто из них не смог бы ответить, в какой момент вся магия вернулась в Тедас и сплелась с ним крепко, как сновидение с ночью. Каждому казалось, что он уже рождён с этим Знанием: мир можно менять по своей воле. И за эту волю приходилось бороться. Как некогда духи и демоны боролись за свою территорию и влияние. Но теперь тут не было ни духов, ни демонов. Были только они, разные, но каждый — именно то, чем он является. Разумеется, одни часто сталкивались волей с другими. Сталкиваться, двигаться, взаимодействовать и развиваться было необходимо. Это их единственная потребность. Потому что они наслаждаются яствами, а не испытывают голода, не страдают от болезней. И теперь никогда не умрут насовсем. А чтобы пространства для жизни и воли было ещё больше — мир, как обычно, был немного слоёным, как бисквитный торт. Под землёй жили гномы и Пробуждённые. Архитектор выстраивал целые города не хуже гномьих и придумывал всё новые правила. С Дунканом они больше не встретились, да и Серые Стражи теперь им были ни к чему. Они жили немного затаённо, по-своему. Только Ухо часто поднимался на поверхность и долго-долго слушал её. Иногда с ним играли дети, иногда находились красивые камешки, а порой даже удавалось для кого-нибудь спеть. …       На дебаты собралась вся Минратоская верхушка. Магистр Мэйварис Тилани объявила, что готова приступить к вопросу назначения одного из претендентов. Но выбирать из них она будет не самолично, а с помощью заинтересованной аудитории, собранной из представителей разных классов, и какого-нибудь мага со стороны союзных королевств. «Для пущего эмоционального наполнения». Взор её пал на симпатичного чародея из Марки — Максвелла Тревельяна. Тот прибыл в столицу Империи по её приглашению, и вся кампания Дориана Павуса пошла псу под хвост. Хотя, по идее, ему бы радоваться: Максвелл наверняка поддержит своего давнего партнёра по шахматам, Дориан победит, станет магистром… Но ведь обязательно поползут какие-нибудь слухи. Не то, чтобы он переживал за свою репутацию. Совсем не за это он переживал. Дориан смял и смахнул со стола прочь половину своих предложений. Он потом их как-нибудь продвинет. Ни к чему их оглашать прямо у всех на виду. У него на виду. В конце концов, Дориан победил бы и без всякой поддержки со стороны: его оппонент — совсем дитя. Однажды его затащили в Магистериум по большому блату, а потом — после какого-то потрясения — он сам ушёл, учиться и, верно, искать новых покровителей. Дориан не глубоко копал — он узнал только, что они оба некогда практиковались в некромантии (хотя теперь их знания в данной области вряд ли кому-то пригодятся), что мальчишка водился с душными личностями, и что его мать была меркой женщиной, а детства, по сути, и не было. Дориан не мерзавец какой-нибудь, он сжалился и не стал уничтожать мальчишку на дебатах. Только сделал акцент под конец своей речи, мол, Магистериум уже достаточно напоминает детский сад, чтобы пускать туда ребёнка. — Мне шестнадцать, — негромко сказал его молодой оппонент за трибуной в паре метров от него. И, ужасно волнуясь, обернулся лицом к аудитории. — Если страшно, можешь не продолжать, — громко сжалился Дориан, немного на кураже своего выступления и стройных аплодисментов после него. Только Максвелл во время оваций лежал щекой на ладони. Максвелл откровенно скучал. Он ждал от Павуса чего-нибудь эдакого. Но эдакого не случилось. Ну и пусть, подумал Дориан раздражённо. Что я ему, орлесианская балерина? Тем временем ребёнок оглядел публику, точно привыкая к оценивающим взглядам, и наконец с помощью магии возвысил голос. — Моё имя Риан. Да, мне шестнадцать, — сказал он. — Когда мне страшно, я боюсь, но всегда остаюсь честным. И пытаюсь защитить то, что мне дорого. Дориан покосился. Если бы мальчишка не хмурился решительно, а сделал лицо пожалостливее, может быть, это заявление действительно сработало бы ему на пользу. — Я думаю, самое важное для магистра — не только умение выдвинуть новые решения, но и заявить о них. Защитить их так, как он готов в будущем защищать свои интересы и интересы своей Империи. Зал нетерпеливо, но слушал. Магистр Тилани чуть-чуть сузила глаза, Максвелл смачно зевнул. Дориан продолжал смотреть на мальчика. Да, он признавал, пацан, должно быть, не из тонкокожих: слабонервные в некромантию не суются. Но кого он своей малолетней смелостью удивит? — Раз решил за что-то сражаться, магистр должен оставаться непоколебимым, — сказал Риан и медленно развёл в стороны подшитые листки, которые пахли знакомыми Дориану чернилами. — А раз моему оппоненту не хватает духу, прежде, чем огласить собственную программу, я хотел бы зачитать те положения, которые он сам замял. Первый касается однополых браков и вольности в выборе официальных партнёров независимо от принадлежности к классу. Дориан окаменел. И после секундной паузы зал взорвался. Мэйварис энергично замахала веером, пряча выражение на лице, глаза её сияли. Максвелл, враз ожив, чуть не кувыркнулся вниз со своего балкона: — Да что вы говорите?! — То, что вы услышали, — постреливая яркими глазами, держал мягкие, восстановленные из мятых комьев, листки мальчишка. — Понимаете ли, когда вы прибыли сюда и снова оказались в его поле зрения, вся кампания Дориана Павуса пошла псу под хвост. Мой оппонент красуется перед гостем из Марки, как павлин. Потому что произвести на него впечатление гораздо важнее, чем понравится Магистрериуму. — Да ну?! — воскликнул Максвелл. Дориан блестел в направленном на него свете и чувствовал, как раскалывается на двое. А этот стервец продолжал: — Так или иначе, раз мой оппонент не готов заявлять о своих смелых идеях напрямую, нововведения за него готов ввести я. Мне они кажутся вполне уместными. С другой стороны, хочу признать, я вовсе не понимаю, к чему наше состязание. Дориан Павус и в ус не дул на своё положение в обществе, на своё «наследие» по роду, которое он пытается одолеть. Не хочется ему становится магистром. На самом деле всё, что он хочет — это уплыть за море с нашим гостем из Марки и увидеть, какие змеи водятся в его штанах! — БРАВООО! — ликующе закричал Тревельян во весь дух. И публика подхватила. Мэйварис Тилани аплодировала стоя. Дориан заслонил лицо ладонью и полностью уничтожено вздохнул. И уже в конце дебатов, когда Риан собирал документы в ровную стопочку и постукивал ими по трибуне, Павус едва удержался и не сгрёб мальчишку за шиворот. — Вот стервец! Как ты… — Подслушивал, — легко сказал Риан и расплылся в неожиданной, очень взрослой ухмылке. — Ты бормотал за работой. Видишь ли, я ребёнок, меня часто не замечают. Дориан в который раз за последние несколько минут потерял дар речи. Юнец, удаляясь похлопал его по плечу: — Ах, да! Если решишь мне как-то мстить, я свяжусь с Хоук, и она тебя уничтожит. И он ушёл. — Парень великолепнейший, — сказал Максвелл, ступая на вещательный круг и провожая того взглядом. — Может, нам его усыновить? — Ни. Одного. Слова, — отчеканил Дориан, невольно и очень грозно вжимая голову в плечи. — Да-да, я понял, — поднял ладони гость из Марки. — Ты скорее дашь разгромить себя на дебатах, чем сознаешься, что я тебе нравлюсь. Публика постепенно расходилась, Риана обступили со всех сторон. Магистр Мэйварис махала рукой. — Слушай, я буду настаивать, чтобы место в Магистериуме получил этот малый, — сказал Макселл прижухлому Дориану. — Так что… Хочешь, поплывём за море? Змеи там водятся ого-го! … — Я не знал, когда ты поплывёшь, поэтому пришёл сейчас. Изабелла перестала внюхиваться в ветер, поджидая момента для «отчалить», и обернулась к нему с мучением во взгляде: — Выпивку принёс? Себастьян развёл руками. — Тогда какой в тебе смысл? Ни выпить, ни потрогать. — Хочу напомнить, что это всё ещё мой корабль, адмирал, — улыбнулся Себастьян и пристукнул сапогом по палубе. — Пфа! — раздула губы Изабелла так, что волнистый локон, спадающий на смуглый нос, скатился в сторону. Они немного постояли рядом, у борта. Себастьян стоял лицом к городу, Изабелла — к морю. — Удивительное дело, твоё высочество, — вдруг сказала последняя. — Величество, — поправил Себастьян. — Но что в том удивительного? — Да нет, ничего. Просто думала, что, не смотря на все твои песнопения, оседлая жизнь не совсем твой стиль. — И уж точно не твой, — он улыбнулся. — Флот будет скучать по такому адмиралу. А если ты вдруг заскучаешь по оседлой жизни, то всегда можешь вернуться сюда. Изабелла усмехнулась, принюхалась вновь. Ветер никак не изменился, но она решила: пора. — Спасибо за корабль, твоё высочество. Я возвращаюсь на свой. …       Аришок явился так быстро, как только смог. Ему сообщили, что на остров прибыла его кадан. Не Страж (той пока не рекомендовались дальние перемещения). Шейла. Он прибыл на место встречи так быстро, как только позволили обстоятельства. Повёл безрогой головой, но не увидел свою боевую подругу. — Ниже, — сказали где-то внизу, и он опустил глаза. Прямо под его носом улыбалась, изогнув мохнатые брови, бравая гномка. …       Они неслись сквозь зелёные вековые заросли. Как тройка молодых оленей. Не на перегонки: из них троих только Амалия знала, куда они так спешат. В пути она иногда воодушевлялась настолько, что подскакивая выше елей. — Ну куда! — в который раз бросал ей в спину Бевин. — Не знаю. Не знаю! Но мне надо там быть! — отзывалась их юркая девчонка. Коннор ничего не спрашивал. Он всегда следовал за ней молча; потому что это Амалия, а значит, какая разница. Рано или поздно они оба всё равно окажутся там, где она ходит. Скоро заросли поменялись на залитую солнцем опушку с лоснящейся, высокой травой. И из травы, как из волн, вырастала фигура. Все трое остановились, как каменные. А вот фигура каменной более не была. Он ещё не придумал, из какого материала хочет себя собрать, и потому явился невесомым и полупрозрачным. Но неожиданно ощутимым. Амалия заворожённо дотянулась и ощупала его живот. — Кот? Он чуть-чуть помедлил, будто врастая в этот момент. А потом опустился на то, что можно было считать коленом, медленно приподнял руку… И протянул Амалии маленький, луговой цветок. Та тотчас залилась счастливыми слезами. Коннор с Бевином переглянулись. И мученически закатили глаза. …       … Но в итоге получилось что-то среднее между человеческой свадьбой и доллийским «праздником сердец». Были костры и ленты. Лучшее антиванское вино и корневой самогон. Карвера заставили завалить медведя, но, что страшнее, станцевать ферелденскую присядочку. А когда все самые нарядные приготовления были закончены, Мерриль задержалась у себя в комнате. Она коротко выдохнула в предвкушении празднества и своей новой, совершенно счастливой жизни. Встала перед своим элювианом, чтобы в последний раз посмотреть в него, как в зеркало. Словно с улыбкой прощаясь. Мерриль ждала увидеть там себя — в серебристом платье, с цветами в волосах и лучиками счастья между ресницами. Но зеркало вдруг подделось рябью, и оттуда к ней шагнули. Это были они. Оставляя за спинами зеркальную муть, годы тоски и скорби, все удары неуспокоенного сердца, которые невозможно сосчитать, Тамлен и Махариэль шагнули к ней. И без слов взяли её в объятия. Да, это именно они потом заставили Карвера в одиночку завалить медведя. И ещё долго беседовали с ним, прежде чем отпустить к алтарю. …       Андерс смотрел на далёкие костры. Если бы он захотел, то, прислушавшись, смог бы различить, как шелестят над ними ленты. — Ты не пойдёшь туда? — спросил Справедливость где-то у него за спиной. — Там те, кто имел для тебя значение. — Приглашения я не получал, — сказал Андерс без особого выражения. И обернулся. Справедливость предпочёл выглядеть совсем как Кристофф. Всё-таки оригинальности в нём, как в штурмовом таране. — Я скоро покину тебя, — сказал Справедливость. — Думаешь, я стал бы тебя удерживать? — Я думаю, что тебя одолевают чувства, которые ты не можешь выплеснуть. — Ну отчего же? — сказал Андерс, делая к нему шаг. — Теперь могу. Замахнулся хорошенько и пропечатал кулаком аккурат между Кристоффских глаз. Те несколько не синхронно моргнули. — Ух, даже полегчало! — засмеялся Андерс, встрясывая гудящей ладонью. А потом подставил ему лицо. — Теперь ты. — Не понимаю, — признался тот, шевеля губами Кристоффа. — Давай, — широко и призывно улыбнулся Андерс. — Справедливости ради. …       Со стороны распахнутого балкона тянуло улицей. Недавно по Денериму пронёсся тугой, летний ливень и оставил после себя запахи пенистой земли, мокрого дерева и умытых камней. Королева величественно раскрылилась над рабочим столом и уже выводила пером последние буквы нового соглашения, когда из-за ширмы высунулась совершенно по-глупому улыбающаяся голова. — Эй, ты-ы-ы… — смешно растянул губы Король, как делал это только в двух случаях. Первый — перед тем, как огласить, о том, что прибыла новая партия сыра. И второй — когда брался дурачиться. — Алистер, извини… — спохватилась его супруга. — Я помню, что обещала расправиться с бумагами пораньше, но потом пришла новость о летнем бале, который устраивает Селина в зимнем дворце, и я… — Кто устраивает летние балы в зимних дворцах! — …И я до сих пор не решила, кого отправить вместо нас, с каким извинительным подарком. И, главное, стоит ли поднять наших шпионов. — Подожди. — …потому что, если их поймают… — Подожди. Смотри, что у меня есть! И он вышел из-за ширмы с протянутыми руками. В крепких, больших ладонях тихо и увлечённо болтался, стараясь подтянуть к животу кругленькие пятки, их хорошенький принц. Вот только Алистер с тайным ликованием был совершенно уверен, что ничего он не хорошенький, а единственный. Невероятный. Он — их общее чудо. Самый лучший ребёнок на свете, до которого не дотянется ни одна беда, пока он держит его на руках. — Это мой сын, — гордо представил Алистер. — Посмотри на моего сына! Только посмотри на него! — Поверь, Алистер, я его видела, — с коротким смешком сообщила Королева. — На самом деле, мы пришли тебе помочь. Алистер уселся напротив, поднёс к лицу одну из бумаг. Не теряя времени, его высочество сын схватил оставленное в чернильнице перо кулачком, как мышь за хвост, готовый ставить торжественную каляку на своём первом постановлении, от которого задрожит весь Тедас. — Я знаю, что оставляю тебе большую часть работы, — сказал Алистер, извиняясь, и ловко перехватил сыновью лапку. — Да-да, я в курсе, что мы не просто так платим сиделкам. Они постоянно хотят от меня избавиться! — Потому что ты прилипала, — улыбнулась их Страж и снабдила сына чистой бумагой. Тот сосредоточенно клюнул пергамент пером. — Я знаю… Я знаю, — смотрел на его светлую макушку Алистер, понимая, что пройдёт ещё не год, и даже не два прежде, чем он свыкнется с этими переполняющими чувствами, но он делал успехи. По крайней мере, Алистер уже научился не рушиться, как башня, всякий раз, когда попадал под взгляд этих огромных, васильковых глаз. — Моего отца не было рядом… Ну, когда я рос. Да и потом тоже, — негромко сказал тот. — Наш сын… я хочу сделать всё для него. Всё на свете. Её Величество протяжно вздохнула. Эти двое не оставляли ей шансов, так хотелось их обоих целовать. К бумагам удалось вернуться только после того, как она с достоинством и мастерством расправилась с этим важным делом. А потом прошло ещё пара часов. Да, они пришли ей помогать, но оба закемарили прямо здесь, за столом. Алистер — откинувшись на спинку стула и забыв закрыть рот. А их сын сопел, прилипнув ухом к отцовской груди. И именно в тот момент, когда, несмотря на спорную информацию в документах и другие вечно тревожащие донесения, Королева испытала вдруг бесконечное умиротворение, со стороны балкона послышался отчётливый шорох присутствия. Насторожившись, смахнув под рукав нож для резки бумаг, Страж поднялась из-за стола. Она не чувствовала очевидной опасности, но присутствие явно не принадлежало существу, которого можно было бы назвать определённо мирным. И чутьё снова не подвело её. На балконе её ожидал убийца. — Выходить на Ворона с ножом для бумаги. — изогнув бровь, пожурил её Зевран. — Вы меня совсем ни во что не ставите, моя Королева. — Зев! — шёпотом воскликнула Страж. — Что ты здесь делаешь? — Пришёл посмотреть на принца, разумеется, — наклонил голову тот, из-под чёрного капюшона к плечу посыпались светлые пряди. — Понимаешь, у меня к ним особенная тяга. К принцам. — А у меня в рукаве нож для бумаг, — с тонкой улыбкой напомнила Королева. И Ворон из Воронов тихо захохотал: — Да-да, я и так уже вовремя передумал, и вместо этого решил повидаться только с тобой. — Почему же передумал? Почему не зайдёшь? — Представь себе, с годами я становлюсь только сентиментальнее. Пожалей мою репутацию, Страж. Она улыбнулась и с теплотой взяла его лицо в ладони, Зевран сидел на балюстраде, крепко держась за неё руками, и только щурился довольно, как будто загорая на солнце. — Хорошо, что ты пришёл, — сказала Королева, становясь рядом, к улице спиной. — На самом деле, я и сама хотела с тобой связаться. — Я знаю. Так и быть. Обещаю, я пригляжу одним глазом за сиделками, а другим — за балом в зимнем дворце. … — Хоук, мне нужна помощь. — Прости, Фенрис, боюсь, я не справлюсь с миссией. Это сильнее меня! — Хоук! — Я не могу! Она плачет! Нет, я не могу, моё сердце! Ты же знаешь, какое оно у меня слабенькое, ты его держал! — Вы оба меня с ума сведёте! — вмешался в звенящую какофонию звуков новый голос. Бетани спустилась со второго этажа особняка, прошлась босыми ногами по плетёному ковру из красной кунарийской нити, отодвинула Фенриса и наклонилась над колыбелью. Оказавшись в её руках, младенец совсем скоро успокоился. Довольная вниманием к своей скромной персоне, девочка только причмокнула губами и посмотрела куда-то в потолок. Над её кроваткой не было подвесок с бумажными грифонами, зато была огромная люстра. И иногда на ней здорово и захватывающе раскачивался Сэндал. Бетани уложила макушку племянницы на сгиб локтя и глянула на родителей, которые всё ещё переживали младенческие истерики тяжело, как нападение дракона. — Вы хоть понимаете, насколько вы бесполезные? — в наступившей тишине спросила она. — Бладмэджик! — поражённо прошептала Хоук. — Ага, именно, — вздохнула Бет. — Она самая. Сработает ещё эффективнее, если ты сама возьмёшь свою дочь на руки. — Мы это уже обсуждали, — возразила Хоук, выглядывая из-за плеча сестры и любуясь умиротворённой мордашкой. — У меня всего две руки! Всего две глупые руки! Вдруг я не удержу её всего лишь двумя руками! — Тогда держите в четыре! Сказала Бетани и торжественно вручила чадо родителям. Хотя процесс этот был больше похож на предотвращение катастрофы, на спасение мира: — Да, вот так. Вот здесь придерживайте. — Давай ещё вот тут перехвачу на всякий случай. — Заревёт? — Не должна. — Какая же она мягонькая. Я помру сейчас. — Не помрёшь. — Всё так? Ей не больно? — Нет, не больно. Видишь, Фенрис, она улыбается тебе. — Всё, умираю. — Да не умираешь ты! С ума сойти, сестра! А мама ещё говорила, что ты в детстве помогала ей нас укачивать. — Иногда. Очень редко. И только Карвера. Но тогда было легко! Я просто перекатывала его с боку на бок, пока не уснёт. — А, так вот почему он такой, — задумалась Бетани. И с коротким смешком отступила назад. Босыми ногами по ковру из красной нити. А потом ушла на своё важное коллегиальное заседание по андерфельскому магическому вопросу. Бетани оказалась очень деловой барышней и быстро стала любимицей чародейки Фионы. Фенрис держал в руках дочь и ладони Хоук. В такие моменты он терял всякую жизнеспособность и замирал, как волкодав, на нос которого присела бабочка. — Не двигайся… — прошептала Хоук, хотя он и так даже не думал. Они постояли истуканами какое-то время. Дочь смотрела на них внимательно и явно что-то замышляла. — Хоук. — Не дыши! — шикнула та. — Мой план: мы просто тихонько постоим вот так, пока Бетани не вернётся. Фенрис поднял взгляд. Лицо у Хоук было такое сосредоточенное, будто она тоненьким потоком магии обезвреживала бомбу в подвале церкви. Он сжал губы и тихо засмеялся. Обе его леди посмотрели с непониманием. — Да чего? — Любуюсь зрелищем. Раньше мне не встречались люди, которые способны так легко выбить тебя из колеи. — Поздравляю! Теперь ты держишь одну такую на руках. — А теперь я держу её на руках. Хоук шумно вздохнула и чуть-чуть расслабилась. Фенрис прав. Ей хватало мужества держать весь мир в руках, а теперь вот, полюбуйтесь, перед лицом собственной дочери она стала совершенно беспомощной. И абсолютно непобедимой. — Понимаю полностью. Ты боишься ошибиться. Поверь, Хоук, я тоже боюсь. Пожалуй, даже больше, чем Хоук. За его спиной не нашлось решительно ничего, что могло бы помочь им в их новой исключительной миссии. Только страхи, сколы и отсутствие веры в семью, которая у него была когда-то. — Попробуешь увидеться с Вараньей? — Нет. Нам обоим непросто, когда мы оказываемся на одной территории. Помолчали. Их дочь осознала, как здорово устроилась, и стала наконец засыпать. — Да уж… Нам предстоит совершить тысячу ошибок. — Оптимистично. Зная тебя и себя, я бы удвоил ставку. — Бедный ребёнок, дурной ей достался джекпот, — улыбнулась Хоук уже мысленно перед ней раскаиваясь. За себя, за него, за все их будущие ошибки. — Но мы будем совершать и исправлять их вместе, — сказал Фенрис. — По крайней мере, я могу обещать хотя бы это. — Этого достаточно, Фенрис. Зная тебя, и зная меня, даже много. Хоук подалась немного вперёд, нарушая собственные законы, и нежно потёрлась носом о безбородый эльфийский подбородок. Белый рисунок, больше похожий на витиеватый шрам, вспыхнул тусклым, нежно-голубым светом. — Что бы я делала без тебя, — сказала Хоук, подняв к нему лицо. — Боюсь, этого тебе уже никогда не узнать, — ответил Фенрис. Убаюканная сладким неведением о своём нелёгком грядущем детстве, их дочь мирно спала. Впрочем, беспокоиться ей было не о чем. Они держали её крепко. В четыре руки. …       Диртамен не выдержал. Он посетил Тень Тедаса всего один раз. Но после него так и не смог сбросить с души то, что он там увидел. Как он нашёл её… И как она стояла перед ним на коленях, раскорябывая сухое, измождённое лицо. Слёз у неё уже давно не было, и от того глухие рыдания выглядели ещё ужаснее. Он пытался её утешить, но в какой-то момент Морриган просто застыла, глядя куда-то сквозь него. Её лицо уже ничего не выражало. Только шевелились потресканные губы: — Я не могу так. Я не такая, как все они. Я всё понимаю. Не могу больше. Забери меня. Просто забери меня. Здесь ничего нет… Больше ничего нет. Не могу… Забери же меня! Тогда он смалодушничал и сбежал. Обвиняя и себя, и Фалон`Дина, и Соласа. И понимая, был бы на его месте брат… Был бы не его месте брат, он бы её забрал. …       Едва прибыв в Орлей, команда Трёхглавого, Белые Рукава и шайка Боевых Быков стали не разлей вода. Стоило пролиться первой капли эля в их пузатые стаканы. Однако на сам бал все явились свеженькими и гладко выбритыми. Ну, кроме, пожалуй, Глыбы. Широкие белые рукава были безукоризненно накрахмалены и расшиты серебряными узорами. — У-у-у, браска, как попляшем сейчас! — энергично встряхивал смуглыми ладонями Марцио. — Что-то не вижу маринованных яиц на тонких палочках, — разочарованно огляделся Некромант. — А ещё орлесианцы. — Ты сюда жрать, что ли, припёрся? — пожурил его Марцио. Хартверд хотел сказать, что уж это куда лучше, чем просто стоять в сторонке и смотреть, как его Корсар медленно, но верно напивается. — Ха! Лично у меня и господина Корсара совершенно другие цели, — зачем-то лизнул и вскинул палец вверх, точно проверяя ветер, Марцио. — Да ну? — покосился на Монки Хартверд. — И какие? — Дамочки-и-и, — сладко протянули Монки и Марцио в ответ. — Не забывайся. Мы здесь ради безопасности принцессы, — приземлил последнего лидер Алано и пошёл вперёд. — Верно. Для принцессы это первый большой бал, — Марцио всмотрелся куда-то в танцующие нарядные рядки. — Ты слышал, Корсар? Если будешь хорошо танцевать, то принцесса, может быть, даже поцелует тебя. — Даже? — вскинул бровь над единственным глазом тот, уже ужасно раззадоренный атмосферой грандиозного праздника. — Мой друг. Лучше оставь этот вопрос с «может быть поцелует» и спроси меня чуть позже «куда». — Хэй! — стрельнул бровями Марцио. — Хэй. — стрельнул Монки ему в ответ. — Хэ-эй… — Хэ-эй… Так они и хэйкали заговорщически, подталкивая друг друга локтями, пока не получили пару затрещин от Крэма и отповедь о том, что обоим для начала неплохо было бы поучиться обращению с принцессами. В любом случае, их великие планы всё равно поплыли в далёкие дали. Потому что, едва Лучия спустилась в танцевальный зал в своём ослепительном платье, первое, что она увидела — свиту Инквизиции, возглавляемую генералом Калленом. И её девичье сердце сделало «бум». — Ты тут, как шницель в холодный зимний день. — Спасибо за красочное сравнение, — сказал Каллен. — Оно должно было мне как-то помочь? — Просто говорю, что они смотрят на тебя так, будто хотят сожрать, — развела руками Таллис. — И опять что-то легче не стало. Таллис хмыкнула. Вообще-то её не должны здесь видеть. Да и не увидят, спасибо орлесианской моде на маски всех мастей. — Ты здесь по какому-то делу? — Можно и так сказать. Фейнриэль попросил стащить для него пару книг под шумок. А Данарий — привязать кого-нибудь к кровати просто для хохмы. Не хочешь записаться в добровольцы? — И посрамить имя генерала Инквизиции? И думать забудь. — Инквизиция, да? — Таллис отыскала взглядом Лавеллан, о чём-то беседующую со своим рыжим тайным канцлером. — Сначала Бык угодил на её поводок. Теперь ещё ты. Добром не кончится. — Беспокоишься? — Нисколько. Просто… Не позволяй смазливым эльфийкам собой командовать! — Да, мэм, — в смешке кивнул Каллен. И они попрощались.       Под конец вечера на одном из балконов Зимнего Дворца образовалась неплохая компания: Лавеллан и живописный вид. Холмы на горизонте — бархатно-синие, тяжёлые, но спокойные, как вечные снега. Небо потрескивало. Никогда ему уже не стать таким же синим. — Не удивлён, что нашёл тебя именно здесь, — сказали у Инквизитора за спиной. И та улыбнулась бархатной дали: — Я боялась, что ты не придёшь. Обернулась. Встретила взгляд Соласа и его протянутую в приглашении руку: — Пока играет музыка, станцуй со мной. Синие холмы были спокойны, как вечность. Они танцевали, не исчисляя времени. И разговаривали в танце. — Я слышал о твоих достижениях, Инквизитор. — Ты показал мне Скайхолд, и, полагаю, я должна была с этим что-то сделать. Я сделала всё, что могла. И сделаю ещё многое. — Не имею в этом сомнений. Она рассказывала о работе с Искателями, об экспедициях с Быками, о помощи «маленьким людям» довольно странными, но действенными способами вместе с теми, кто называл себя Рыжие Дженни. Она говорила, что поддерживает мир и вторгается только, если это действительно необходимо. У неё даже есть генерал, дипломат и канцлер. Она делает всё, чтобы держать этот мир в балансе. И сделать его лучше. Она делает всё, а со временем сделает ещё больше. — Ты очень стараешься, — похвалил Солас с признанием, но как-то сумрачно. Как хвалят своих «держателей неба» аввары, в глубине души сознавая, что оно и без них никуда не упадёт. Или уже упало. — Ох, и… — Лавеллан вдруг осторожно остановила их танец. И взяла Соласа за руки: — Я знаю, ты занят. Но позволь показать тебе, чем я ещё горжусь. Синие холмы под шрамированным небом медленно растворялись. И на смену им вырастали снежные горы с могучими серыми стволами. Остуженные ферелденскими морозами, зябло пушились высокие ели. — Ты отлично научилась работать с пространством, — не без восхищения сообщил ей Солас. — Это не то, что я хотела показать, — ответила Лавеллан и шагнула в сторону, открывая его взгляду… Убежище. То самое Убежище в Морозных горах, но теперь уже совершенно иное. — Это убежище для духов, которым не досталось пристанища, — складывая руки за спиной, объяснила Лавеллан. — Кто-то из них коснулся души, которую так и не смог осмыслить. Кто-то исказился. Кто-то просто сконфужен. Не всем удалось приобщиться к твоему новому порядку сразу. Мы постепенно учим их понимать. Солас стоял в ласковом потоке скользящего ветра. Совершенно потрясённый. На одной из крыш, свесив ноги, сидел Коул. Улыбался. И махал им рукой. — Коул очень помогает, — гордо сказала Лавеллан и посмотрела на Соласа по-новому. — Я понимаю, что этот мир уже совсем другой. Мне хватило сил, чтобы это признать. Но это ничего не меняет, Солас. Кем бы я теперь ни была, я всё равно буду стараться его сохранить. Он молчал. А она — старалась. Вековые ели переплетались зелёными лапами и корнями. Духи Убежища тоже пытались переплетаться. И иногда из их стараний складывалась старая, почти живая картина. Лавеллан стояла рядом и смотрела с ним в одну сторону: — Здесь обитают редчайшие из духов. Порой я смотрю на них и вижу тебя. Я вижу тебя повсюду… Солас приподнял лицо, точно над водой. Ему тяжело было говорить, но тут, в этом месте, это и не требовалось: — Это ты… редчайшая из духов… — Теперь всё действительно так, верно? — улыбнулась Лавеллан и, потянувшись к лицу Соласа, мягко, но требовательно обернула его к себе; и тот раскололся сферой от этого её взгляда. — Поздравляю, ma sa`lath. Надеюсь, тебе удалось спасти свой народ. И вернуть утраченное. Поздравляю! Эпилог - https://ficbook.net/readfic/511031/24109072