Тедас. Однажды и навсегда

Таллис, как и было условлено, показала проход на Глубинные Тропы – единственный, который мог встретиться беглецу в шлеме на пути. И рано или поздно, он должен был оттуда на поверхность вынырнуть, потому что под землей – всё, тупик. Они ждали два дня, один из которых от рассвета до заката рыскали по единственной Глубинной Тропе в поисках, быть может, каких-нибудь скрытых нор. Но ничего не нашли, ни нор, ни шлемоносца, умеющего излечивать заражение скверной. Должно быть, выскочил раньше, чем они успели сюда прибыть. И как теперь действовать, никому из них троих не приходило в голову. А Таллис резко сделалось хуже. Всё её тело стало будто бы излюбленным местом гнездования тонких синих змей, с которыми теперь легко спутать её вспухшие, налившиеся скверной вены, легко зримые даже сквозь её посеревшую кожу. Таллис мучилась. Каллен старался находиться рядом, помогать по возможности, но не смотреть ей в лицо – на нём не было ничего кроме гримасы боли и воспаленных глаз, в грязно-белой мути которых нельзя было разглядеть зрачки. А на лице же самого Каллена лежало такое страшное, такое непосильное напряжение, что Найри избегала на него смотреть даже сильнее, чем на изнеможенное лицо Таллис. Темнокожая неваррка соображала, какую бы тряпку растянуть между ветвями деревьев, чтобы создать навес: далеко послышались басистые раскаты грома, а спасаться от скорого дождя на Глубинных Тропах очень уж не хотелось. Таллис, лежа на земле, рывком перевернулась со спины на живот, зарывшись носом в палую хвою. Будто надеялась, что хвойный аромат победит палённый запах собственной словно горящей изнутри плоти. - Я больше не могу на это смотреть, - признался ей Каллен потерянным голосом. – Таллис, я должен избавить тебя от этого. - Замолкни, пожалуйста, - кое-как проговорила заражённая эльфийка, мелкие желтоватые иголочки прилипли к её почерневшим губам. – И без тебя, видишь, тошно. - Вижу, - с горечью признал Каллен и поднялся. – Именно поэтому… Она глянула на него снизу-вверх и собрала все силы на то, чтобы исступленно оттолкнуться от земли: в руке его блеснул обнаженный меч. - Я рыцарь и мужчина. С моей стороны бесчеловечно оставлять тебя в таком состоянии. Таллис попятилась на коленях: - Спятил? Другим способам спасения вас там не учили, нет? - В нашем случае, это единственный способ. Прости… Мы не успеем найти того типа в шлеме до того, как ты… Ему хватило ума замолчать. - Я отлично себя чувствую! – растянула нервную улыбку Таллис. Каллен сделал шаг к ней навстречу и покрепче сжал пальцы на рукояти меча. Главарь тал-васготов не собиралась сдаваться ни ему, ни скверне – хватанула ртом воздух, вскочила, как испуганный рыжий олень, которого сбили наземь, пробив стрелой ногу. Бросилась прочь, налетая на деревья и отталкиваясь от них руками, что давало ей возможность двигаться хоть с какой-то быстротой. - Нет, Таллис!.. Я хочу помочь! Прокричав это, Каллен словно прилип к палой хвое ногами: Найри тяпнула его за плечо и удерживала на месте легко, как старшенькая сестра раззадоренного братишку. - Посмотрите на него… самоотверженный герой. Теперь доволен? - Я ведь… - Оставь её. Понял? Любому страшно умирать. - Я лишь хотел, чтобы смерть для неё была менее болезненной. - Фу-у, благодетель твоя аж воняет. Найри выпустила его, встряхнула ладонью, будто проветривая её от едкого рыцарского запаха. Рыцарь рухнул под деревом у тлеющего костерка, посыпая себе голову пеплом. А сверху ещё и сухие хвойные иголки нападали. - Меч не убирай, - посоветовала ему Найри. - Вдруг она вернется. - Ты же сама сказала не трогать её. - Да. Но кто сказал, что она вернется в прежнем своём облике? Где-то снова гулко раскатился гром. Найри подняла голову и как-то озлобленно прищурясь, наблюдала, с какой быстротой расползается по небу предвещающая ливень чернота. Смотрела и думала… Если скверна в теле человека расползается так же быстро, что же к этому времени стало с её маленькой, совсем малотельной сестрой. … Таллис бежала недолго, зная, что рыцарь не пойдёт за ней. Охотничьей мании преследования в нём - как в бронто грации. Но она продолжала обессилено брести куда-то, едва переставляя ноги; может быть, желая увести себя подальше от своих спутников, прежде чем стать подобием порождения тьмы, а может, и просто, чтобы не потерять сознания и не сгореть в лихорадке. Прорвавший тугое чёрное небо ливень совсем не остужал. Таллис подумала с горькой иронией, что на ней бы сейчас можно было пожарить хрустящий порей. Она вышла на шумящую дождем опушку. Здесь царил простор и блестящая влажная трава. Возвышались грудой сложенные кости давно заброшенных алтарей. Вырастал из травы кусачий порог скалы. Сонно зевнула, так и оставшись с распахнутым чёрным ртом, пещера. И посреди всего этого, как ценральная фигура дождливого пейзажа, стояла одинокая фигура. Не двигаясь. К Таллис спиной. Она заставила себя подойти ближе, поймав себя на мысли, что перед неминуемой смертью становишься почти что бесстрашным и теряешь всю свою осмотрительность. Человек – или кем бы он там ни был – смотрел вверх, подставив лицо каплям. Они отскакивали от его высоко задранной безволосой головы или раскалывались на мельчайшие брызги, скатываясь по коже костного цвета, да и гладкой, как ничем не прикрытая кость. Некто глубоко дышал, держа в руке шлем, прислонив его к боку и сунув пальцы в прорези забрала. И Таллис узнала этот шлем… - Эй! – крикнула она сквозь дождь. Некто вздрогнул, будто в него что-то бросили, и обернулся. Таллис непроизвольно остановилась. Серо-жёлтые глаза смотрели на неё так широко раскрывшись, что не было видно даже век. Не было видно носа… или его вообще не было. Маленькая, но оттого не менее уродливая пасть чуть приоткрыта… Горячий пар дыхания тает в воздухе. Таллис, не смотря на свое состояние, почти сразу осознала, что перед ней не человек. А если даже и человек, то она видит в нем отвратительное порождение. Возможно, это скверна в её крови привела её разум к такому восприятию мира, и теперь каждый встречный будет казаться ей гарлоком или генлоком, а может и крикуном, если ей повезет и она встретит сородича. Сородича… все они теперь её новые сородичи… То ли от этой тошнотворной мысли, то ли из-за взгляда существа с отвратительной мордой глаза её окончательно заволокло какой-то дождевой серостью. И уже где-то далеко, будто за пределами этой жизни, она слышала шаги по влажной траве и чувствовала, как холодные влажные руки пробираются под шею и под колени, а затем поднимают её с земли, как измученного, потерявшегося в лесу и уснувшего без сил ребёнка. … Она очнулась, окруженная запахом сырого камня. Но в пещере было сухо, и даже горел, потрескивая, каким-то чудом собранный и поддерживаемый костёр. Чудо сидело на выходе из пещеры, чуду не нужно было тепло, столь необходимое для более хлипких существ. Костёр горел только для Таллис. Она, лежа на спине, протянула вверх руки – исхудавшие, со следами старых и недавних ссадин, но без вспухших чёрно-синих вен. Без огненной боли под кожей. Таллис скосила глаза – неподалеку лежали аккуратно собранные вместе её наплечники и нарукавники. Стояли поближе к огню, обсыхая, высокие сапоги. И чуть в стороне – кучка смоченных тряпиц, широких измочаленных листьев, деревянные пробки. Снаружи засвистела какая-то птаха. Засвистел и кто-то в пещере. Таллис вжалась затылком в камень, служивший ей не очень-то удобной подушкой. Тот, кто был с ней в пещере, подражал птице с таким мастерством, что можно было подумать, будто под шлемом у него на самом деле птичья голова, а не ужасающая морда, которую эльфийка тут же вспомнила и от этого-то вся и обмерла. Выходит, всё это время Каллен и Найри преследовали порождение тьмы. Выходит, это самое порождение тьмы сдалось без боя и сидело три дня у тал-васготов в клетке, а потом спасло Таллис от участи страшнее смерти и теперь преспокойненько и насвистывает себе в шлем. Но вскоре трели прекратились. Не вставая, Таллис повернула голову и увидела своего спасителя снова со спины. За плечом у него понемногу светлел круглый пещерный прорез: тучи истощались. Дождь иссякал, а он продолжал его слушать. Рядом с ним в рядок выставлены были будто бы стаканчики - разрезанные, располовиненные деревянные фляжки. Последний дождь капал в них и стучал по камням и корням, сливаясь в тихую мелодию. И, попадая в ноты этой мелодии, откуда-то пробился сначала совсем неслышимый, нерешительный и чуть шепчущий тонкий голос, совершенно скверным чудовищам не свойственный. - Я… яи… Тихая капель. Теплый пар выдоха из-под шлема. - …ду… А потом Таллис и сама едва удержалась от громкого выдоха: на этот раз существо издало не свист. Оно по-настоящему запело. Чисто, как не умел петь ни один из тал-васготов, что остались ждать её в гробнице-убежище. А ведь среди них немало выискалось певцов и музыкантов. Но ни единого с таким проникновенным голосом: - Я иду по земле без устали, Отверженный больше самим собой, чем другими. Знающий откуда берется моё начало, И проклявший это знание. Это была песня истинно серых. Верно, он услышал её, когда был в плену и наблюдал за скучающими стражниками – любителями затянуть «песнь отвергнутых странников», отличающуюся отсутствием всякой рифмы. В этом тоже проявлялось несогласие с правилами, столь характерное для всех тал-васготов. Некто пел, и слова, наталкиваясь на стенку шлема, звучали ещё печальнее и гульче: - Это всё ещё я - желающий содрать с себя кожу, Понимая, что от этого она всё равно не перестанет быть серой. Мне проще умереть, и многие желали бы этого, Но я не сдамся, пока не найду своё место. И однажды обретя его, я обрету и покой. Он услышал её однажды и запомнил до единого словечка, подумала Таллис, тихонько приподнимаясь на локтях и с удивлением замечая, что вместе со скверной из тела испарилась вся боль и даже усталость. Тот, кто вытянул её из липкой скверны, продолжал петь, подставив ладони под редкие капли. Собирая блестящие дождевые бусины некрасивыми пальцами. - А пока буду прятаться под неотделимой серой кожей, и идти по земле без устали - Один, если так суждено… Если так суждено… Так суждено-о… Закончив петь, он сильно вздрогнул от того, что сзади кто-то громко хлопнул в ладоши. Да не однажды, а много раз подряд. Существо обернулось тем же движением, как и в первую их встречу – сквозь прорези шлема на Таллис вновь уставились нечеловеческие жёлто-серые глаза. - Отлично исполнено, - сказала она, подтянув к себе ноги и прижав босые пятки друг к другу. - Если бы ты позволил узнать себя поближе, думаю, понравился бы нашим. Создание напротив сидело неподвижно и смотрело на неё. Таллис ненадолго отвела взгляд: - Прости, что посадили тебя в клетку. Чужаки представляют опасность для нас. Тем более такие чужаки. Без обид. Такой чужак встрепенулся птицей, что недавно свистела где-то под редеющим дождём, суетливо заводил пальцами по камням, готовясь оттолкнуться, встать и уйти от пещеры подальше, чтобы больше не представлять ни для кого опасности. - Нет-нет! Стой! Не убегай. Ты ведь меня понимаешь, да? Остановленный и растерянный, он приподнял плечи. За шлемом его слышались щёлкающие какие-то звуки. Так щёлкает клювом птица перед человеком – не способная, не умеющая разговаривать на его языке. Щёлкающее существо согнуло колени и всё согнулось, насколько это позволил его доспех с обломленным куском железного нагрудника и ткане-кожными обрывками, скрепленными очень странной стёжкой. Кончиком пальца, на котором не было ногтя, упёрся в деревянную стенку чаши из полуфляги и осторожно пододвинул её ближе к Таллис. Чаша почти доверху была наполнена дождевой водой. - Нужно выпить? – мягко спросила Таллис. Существо кивнуло так осторожно, что даже шлем, скрывающий уродливое лицо, не скрипнул о доспех. - Хорошо, - улыбнулась Таллис. - Спасибо. И почувствовала вкус дождя, вкус серого неба под внимательным наблюдением серых глаз. Серых с желтизной – точно отсвет солнечного диска, пробивающегося сквозь самую тугую серость. Таллис улыбнулась снова: - Как ты это сделал? На мне живого места не было… В ответ на это спаситель её только заурчал приглушенно под шлемом. Снова заёрзал. Пальцы его опять опустились на камень. Он поднял и притянул к себе две грубо сшитые друг с другом тряпки – прямоугольный, не очень вместительный мешок. Наконец отвёл свой взгляд от Таллис. - Эй… Ты не скажешь, как тебя зовут? Я – Таллис. Ему очень хотелось сказать. Таллис чувствовала это. Но он умел только подражать, только воспроизводить когда-то услышанное. Он вспомнил дословно и проговорил с охотой: - Запомни хорошенько, Слышащий. Ты покинешь нас и отправишься вверх – к небу и к солнцу. Ты найдешь Героиню Ферелдена и отдашь ей наши дары. Ты узнаешь её. Скверна подскажет. Говоря, он делал паузы, наверное, для того, чтобы под шлемом правильно сложить губы (или из чего у него там состояла пасть), дабы получился нужный звук. Подражать чему-то музыкальному, ему, видно, было проще. - Слышащий, ты отдашь ей дары и скажешь, что это благодарность… за возможность сотрудничества. Предложишь ей возможность получить большее, если сотрудничество продолжится. Пробуждённые готовы защищать людей, если люди готовы защищать Архитектора и творений его. Напомни ей, Слышащий, что Мор – это бич не только для её народа, но и для моего тоже. Таллис слушала его, закусив краешек деревянного стакана и пытаясь разобраться в его словах. Получалось плохо, назревали вопросы: - Значит, твоё имя Слышащий? Слышащий кивнул, растянув в стороны веревочки самодельного мешка. - И дары, которые ты должен отдать – это лекарство от скверны, верно? Слышащий кивнул вновь. Потом взялся за уголки мешка и встряхнул его, показывая, что внутри пусто – только мелкие крупинки, травинки, кусочек древесной коры и два муравейных трупика. - Но ты всё потратил на меня, - озвучила очевидное спасённая от скверны Таллис. Слышащий посмотрел на неё коротко, а потом мотнул, урча, головой – не только, мол, на тебя. Располовиненных фляг было три. - Тебя не накажут? Он даже не уркнул в ответ, взял одну из наполненных водой половинок в руки, сначала предложил её Таллис, а получив благодарный отказ, выплеснул дождевую воду в костер. Вскоре и вовсе потушив его, повыплескивая и остальные стаканчики. А потом с тщательностью принялся упаковывать их в мешок – хозяйственно, как домоправительница. - Удивительно, что такое лекарство вообще существует. - Архитектор всё исправит, - вспомнил Слышащий чьи-то слова, которые сейчас, по его мнению (его собственному мнению, не зависимому от желаний Архидемона) подходили к разговору. - Пробуждённые не дремлют… больше… - Пробуждённые? Ты, значит, из них? Это какое-то… э-э-э… племя разумных, говорящих и… чувствующих порож… - у неё язык не повернулся назвать его порождением тьмы. Слышащий завязал мешок, надежно закрепил его на поясе. Стряхнул с него налипшую грязь, медля – словно оттягивая время, понимая, что скоро им нужно будет проститься и разойтись по своим дорогам. - Послушай, - сказала Таллис, торопливо что-то обдумывая. - Если уж тебе так понравилось спасать… жителей поверхности, может, попросишь у своего Архитектора ещё лекарств? Тут недалеко твои сородичи – ну, те, что из злых - целый город скверной заразили. Люди страдают. Слышащий медленно поднялся. Таллис только сейчас разглядела, что ростом то он чуть ниже средненького кунари – выше Каллена, наверное, на целую голову. Ему даже пришлось пригибаться, чтобы выйти из пещеры и не задеть шлемом каменных корней. А потом нагибаться снова, чтобы заглянуть обратно, увидеть оставшуюся внутри эльфийку… и пригласительно мотнуть ей головой. И та, никак не ожидая такого лёгкого согласия, выпорхнула к нему, на лету натягивая сапоги и наплечники: - Не думала, что ты не против компании. Может, и компаньонов моих подхватим, если повезет? К тому же с ними, как они рассказывали, ты уже успел познакомиться… … Им повезло. Найри и Каллен недалеко ушли от последней их остановки. И оба смотрели на встреченных во все глаза. Невредимая, исцеленная Таллис расприседалась перед ними в выразительных книксенах, а потом и вскинула острый торжествующий взгляд на храмовника – такого всего из себя рыцаря, недавно пытавшегося её убить. Найри и Каллен ошеломленно и безустанно перебрасывали взгляды с неё на цель своих долгих преследований и обратно. Цель долгих преследований, будто робея от такого избыточного внимания, переступил тихонько с ноги на ногу, за уши держа перед собой рябого зайца, пойманного по дороге. - В двух словах, - деловито сказала Таллис, делая шаг вперед и заслоняя своего спутника плечом. - Его зовут Слышащий. Он – разумное порождение тьмы. Уверена, вы с ним поладите. Слышащий даже сумел приветливо улыбнуться. Но за шлемом этого никто не заметил. … Хоук боялась упустить чувство времени, но, в конечном счете, ничего не смогла с этим поделать. Бродила по лабиринтам подземных нор, уже и не осознавая, как давно произошел разговор с Андерсом. Как давно она разорвала ветхую веревку и рухнула на кровавую гору останков. Сколько времени прошло с тех пор, как их разделил обвал? Как давно она видела Фенриса?.. Она уже в который раз, почти автоматическим движением прижалась спиной к первому попавшемуся камню и притихла. Мимо прошаркала группа обезумевших серых стражей под предводительством какого-то особенно зловонного генлока-эмиссара. Её не почуяли. Хоук сползла по камню вниз, да так и осталась сидеть. Не зная дороги, не зная, как теперь вообще быть… Она давно сбилась с пути и сбилась со времени, - не могла предположить, как долго просидела здесь вот так, уложив на землю руки ладонями вверх. Ей даже подумалось, что она задремала. В дымке дрёмы и сырой глубинной пыли, из рыжей темноты донеслось влажное и быстрое собачье дыхание. «Мабари... – сонно подумала Хоук и признала радостно: - Мой!» Пёс облизал ей подбородок, его ликующее сопение и весь этот странный, но такой по-домашнему тёплый сон стал самым приятным событием, произошедшим с Хоук за последнее время. - Привет, малыш, - сказала она сухими губами. Мабари придирчиво обнюхал её пятнистую из-за засохшей крови мантию, посмотрел на застрявшую на Тропах хозяйку неодобрительным взглядом, взял зубами подол и потянул. - Ну куда-а? - капризно протянула Хоук в ответ на его действия. Уверенная, что если этот несносный пёс вытянет её из сна и раствориться видением в воздухе, она ему этого никогда не простит, и кусочка со стола он у неё больше не получит! Интересно, где он сейчас? Под каким столом корчит из себя жалобного голодного щеночка? Ходит ли по следам Карвера и присматривает ли за ним незаметно, как она ему велела? Пёс потянул её с новой силой, сон с его участием никак не заканчивался, хоть дрёма и отступала, отпугнутая собачьим рвением. Дрёма отступила, а мабари почему-то остался. - Так ты, что же, настоящий? – с осторожной улыбкой неверия, Хоук совсем неосторожно хватанула верную псину за нос и легонько прищемила влажную носопырку между пальцами. Мабари возмущенно фыркнул, чихнул, отпустив мантию и подтвердив свою настоящесть. - Ты здесь. С ума сойти, - выдохнула Хоук с усмешкой и едва удержалась, чтобы снова не ухватить собачий нос. – Подожди… раз ты здесь, то и Карвер… Она вскочила на ноги, словно теперь её за мантию потянул не мабари, а моровой медведь, не меньше. Ей вдруг живо, во всех красках представился брат, послушно бредущий среди стада порабощенных Стражей… Брат с вечно непримиримым, а теперь потухшим взором, питающийся плотью товарищей по Ордену. Брат, которым сейчас, быть может, где-то те самые товарищи по Ордену питаются. - Он… жив? Он ведь жив? Ты можешь отвести меня к нему? Пёс крутанулся на лапах, скребя когтями, мол, а зачем ещё, я, по-твоему, тебя тут дёргаю? И, мотнув коротким хвостом, прыгнул в рыжую темноту. … Хоук шла за ним, не разбирая пути и времени. Замирая всякий раз, когда четвероногий спутник её принюхивался к очередной костлявой кучке, оставшейся от кровавого пиршества. Она боялась, что однажды пёс скульнёт и опуститься скорбно на живот, пачкаясь в крови, чуя в крови этой знакомый запах. Но мабари лишь фыркал задумчиво и шёл дальше. Встретились им и старые иссохшие кости. Скелеты гномов будто бы зажёванные в землю или раздробленные упавшими сверху камнями. Хоук видела это место в Тени и смогла узнать его – сапоги её и когтистые лапы фыркающего напарника ступили в коридоры Каридина, напичканные ловушками, что перестали быть опасными с тех пор, как побывала в этих подземных краях Героиня Ферелдена. Им встретилась и разбитая рухнувшая кузня, четыре её странных каменных лица смотрели перед собой обреченно и безжизненно. Мабари вбежал в широкий проход, за которым, видимо, эти лица когда-то присматривали и охраняли. Место, куда привёл Хоук добромордый друг, было огромным. Восторженный лай раскатывался по пространству и терялся, будто тонул в лаве, огненной смолой стекающей сверху и шипящей где-то далеко внизу. Хоук не удивилась бы, узнав, что это кладбище големов – они лежали здесь порушенными статуями, словно гигантские сломанные манекены на заброшенном складе. Идти меж ними было жутковато. Покорёженными серыми зубами торчали из каменистой земли плоские глыбы с выбитыми на них древними гномьими надписями. Хоук непроизвольно остановилась: перед одной из таких глыб стоял Карвер – вдумчиво и напряжённо глядя на символы, будто бы что-то в них понимал. Мабари счастливо подскочил к младшему Хоуку. Замельтешил, затоптался вокруг него. Карвер опустил к нему взгляд и скрестил на груди руки: - Вернулся, предатель? И чего ты там унюхал такого, что сорвался со всех лап и бросил меня? Крысу глубинную? Или кого покрупнее? - Кого покрупнее, - сказала Хоук. Карвер обернулся, едва не налетев спиной на глыбу с гномьими письменами. - С… Сестра? - Стой спокойно, - она подошла к нему вплотную, взяла руками по-мальчишески изумленное лицо и пальцами оттянула веки, будто бы собираясь закапать в его глаза капли черничного отвара. - Ты… Ты чего?! - Чистые. Никакой белой колдовской плёнки… Хвала Создателю. - Нормально со мной всё! Я – не из тех, ясно?! – отбился от сестринских рук Карвер, как в детстве, пытаясь избежать ежегодной стрижки. – А вот ты!.. Тут он нахмурился. Вся темнота Глубинных Троп скопилась в складке между его густыми бровями. - Ты… пришла тут. Стоишь живая. - Ну уж извини! – съязвила старшая Хоук, отчего складка меж бровей брата стала ещё глубже. - Нет. Я… рад, что ты жива. Что-то в его лице поменялось всего на миг, но миг этот не мог оказаться упущенным и не вызвать у Хоук улыбку: - Да. Я тоже. Глядя на воссоединившееся семейство, Мабари торжественно облизнулся. Будь его хвост чуть длиннее, он до боли исхлыстал бы им свои пухлые бока. Семейство молчало. Карвер первым отвел взгляд. Настала та самая тишина, которая накатывается тяжело и надолго, когда человек взболтнул что-то искреннее, но совершено, по его мнению, лишнее. Так прошли несколько мгновений. Затем Карвер наклонился и поднял с земли большой, едва умещающийся в его ладони камень. Пошёл куда-то, переступая истрескавшиеся големьи останки. Смирившись с тем, что сестра нагнала его и идёт рядом. Смирившись, и, кажется, даже наслаждаясь этим. Они давно не ходили вот так… Просто рядом. Они не виделись уже два года, и на протяжении одного из них Карвер вовсе был уверен, что они и не встретятся больше никогда. По крайней мере, в этом мире. - Может, хоть ты объяснишь, что с ним творится? – на ходу проговорил Карвер. - С кем? - С миром. Сначала восстание магов. Потом ты пропадаешь. Потом я и вовсе узнаю, что ты погибла где-то в Тевинтере. - Я писала тебе, что это не так. Он предпочёл помолчать некоторое время. Дошёл вместе с сестрой до неширокого каменного моста, ведущего на возвышение с какими-то обломками наверху. Остановился. - … а потом Мор. Снова. И Серые Стражи, которых заставили забыть о том, зачем они вообще существуют. - Ты не забыл, - сказала Хоук, и слова её легли Карверу на макушку теплой ободряющей ладонью. Он резко мотнул головой: - Потому что не попал под колдовство Джанеки. - Джанека?.. Джанека сделала их такими? Не Андерс?! - А, так ты его видела… - покосился на неё Карвер безрадостно и припомнил их первую встречу в лечебнице. - С самого начала знал, что этот маг однажды слетит с катушек. Вот только почему умалишенные Стражи теперь видят в нём главного, я так и не понял. Может, безумие притягивает безумие? Он прицелился и бросил подобранный камень на мост, словно пустил гладкую гальку скакать на поверхности воды. Пёс едва удержался, чтобы не побежать вслед за ним, как за мячиком. - Что ты делаешь? Карвер посмотрел на сестру, потом на последний раз перекатившийся и замерший на мосту камень. Сказал поучительно, как редко мог себе позволить: - Проверяю, нет ли на пути ловушек. Вроде бы нет. Странно, что Наковальню Пустоты, пусть и сломанную, оставили тут вот так… - Так это… Хоук вскинула голову. Развалины на вершине моста перестали быть просто развалинами. Тут же превратились в важнейшее на всех Глубинных Тропах сокровище. Карвер вырвал из затверделой почвы и на всякий случай прокатил по мосту еще один камень. Ничего не поменялось. Карвер хлопком смахнул каменную крошку с ладони: - Я всё исправлю. Андерс… То есть этот дух внутри него сказал, что если притащу ему лириумную сердцевину Наковальни Пустоты, он освободит Стражей. - Ну да, - скептически скрестила руки на груди Хоук, и её брат покосился на неё непонимающе. – Понятно всё. Справедливость на твоё честолюбие ставку сделал. Знает, демоняга, на что надавить. - Пусть блох в своей накидке давит, а на меня никто не может… - Он использует тебя как инструмент, Карвер. И, возможно, понимает, что с помощью тебя сможет ещё и мной манипулировать. - Конечно, - усмехнулся Карвер. - Опять вокруг тебя всё вертится… И сделал пару шагов по каменному мосту, стараясь занять собой всю его широту, чтобы даже мабари не смог выбежать вперёд и обогнать его. Сестра шла чуть позади, но след в след, Карвер кожей чувствовал её желание останавливающее схватить его за локоть. - Ты не понимаешь, что я пытаюсь сделать? – не выдержав этого чувства, он остановился сам и заговорил громко, чуть наклоняясь вперёд. - Я верну Стражей и этим спасу Тедас от Мора! Только Стражи могут… - Нет, это ты не понимаешь, что тебя водят за нос! – в тон ему вторила Хоук. - Это я могу спасти Тедас от Мора, если добуду все Ключи. Эта лириумная сердцевина Наковальни Пустоты – часть одного из Ключей, которые… - В этом вся ты, да?! «Я спасу!», «Я смогу!», «Я выручу!». Я же великая Хоук, которая всегда побеждает! Тебе совсем наплевать на этих людей? Ты хоть видела, что с ними творится? - Мне жаль, Карвер. Если бы была возможность… - Она есть! Просто дай мне эту возможность… Дай наконец мне возможность победить. Сделай по-моему хотя бы раз! - Однажды, когда мы поступили по-твоему, ты заразился скверной, помнишь? Он смотрел на неё какое-то время. Потом лицо его моментально сделалось ледяным – Хоук ужаснулась. А Карвер потянул из-за спины меч. - Карвер… не стоит… От сковавшей лицо бледности его брови сделались ещё чернее. Он поколебался мгновение… и вонзил меч в камень, проткнув подол мажьей мантии – пригвоздив старшую сестру к мосту, как делал это с цветными жуками в детстве; протыкал булавками их крылья и не давал сбежать. Потом, конечно, Бетани всё равно сводила все его труды на нет и по доброте душевной выпускала усатых пленников. Они, мельтеша лапками, убегали в траву так же стремительно, как Карвер сейчас ринулся к Наковальне. - Карвер! Стоять! – неслось ему вслед вместе с треском выдёргиваемой из-под лезвия ткани. – Да не будь же ты таким остолопом! Но Карвер всё несся вперёд и действительно был остолопом: он сам не понимал, что будет делать дальше. Ну добежит он первым до Наковальни, ну пусть даже получится у него вырвать из её каменных недр лириумную сердцевину… Но дальше-то что? Что дальше? Не драться же с сестрой до первой крови, как в детстве за последний кусок маминого пирога? Под ногами у него по-морозному хрустнуло, он поскользнулся на наколдованном льду, рухнул и едва не соскользнул вниз, в лаву. Первая кровь была пролита: Карвер расшиб губу об лёд. Хоук решила на бегу перемахнуть через лежачего и поплатилась: лежачий поймал её за ноги и опрокинул на живот. Получил каблуком по подбородку, но не сдался. Поднялся первым. Слышал далекое подзадоривающее бурление лавы, близкие догоняющие шаги и иступленный лай пса – похоже, самого разумного существа среди их троицы. Отовсюду катилось эхо, и казалось, будто бы каждый камень громко лаял. Даже сама Наковальня, на обломках которой Хоуки наконец сцепились не на шутку. И только когда верный пёс вконец охрип, только когда замолчал последний камень, и над пошипывающей лавой натянулось горячее, как пар, молчание, кровные противники замерли, чтобы перевести дыхание. - Так… и теперь что? – спросила Хоук, способная в этот момент костяшками позвоночника пересчитать все трещинки на одной из плит Наковальни Пустоты, глядя вверх на занесенный над её лицом кулак брата, что казался сейчас размером чуть ли не с его, Карвера, голову. – Расшибёшь мне череп ради спасения мира? - А ты скинешь меня в лаву? – спросил Карвер, в чей живот сейчас упиралась подошва сестринского сапога, и стоит ей лишь резко и с силой разогнуть ногу… - Давай. Не велика будет потеря: ты же все равно всегда считала себя единственной и неповторимой. Даже в детстве. Даже в детстве ты… Тебе всегда было на меня плевать. - Неправда. - Да ну? – Карвер сглотнул с видом, словно во рту у него скопился горький, горячущий грог. - Да ты хоть… Ты хоть … помнишь, когда у меня день рождения? Этот нежданный и такой, казалось бы, неуместный в их шаткой ситуации вопрос на мгновение изменил выражение её лица. Но потом она со всей серьезностью взглянула на брата, на совсем не от гнева дрожащий его кулак, сжатый до белизны пальцев… И сказала негромко: - Вы с Бетани родились в первый день лета. Незадолго до первого заката фервентиса. Карвер замер, почти перестал дышать. Рука его медленно опустилась, но кулак не разжался. - Ну а ты, Карвер? Помнишь ли ты о моём дне рождении? Карвер молчал. Молчал потерянно и долго. - Вот именно, - сказала Хоук и оттолкнула его ногой, - легонько, так, чтобы он даже на секунду не потерял равновесия. Уселась на плите – огромном осколке чего-то большого и некогда важного. Поправила мантию. Нашла взглядом валяющийся неподалеку посох и рядом с ним притихшего, выбившегося из сил мабари. Карвер молча выпрямился и молча остался стоять. До тех пор, пока Хоук не щёлкнула языком и не потянула его вниз: - Да сядь ты уже. Мы друг друга хорошо поколотили – вроде полегчать должно. И он сел. Лицо его не выражало никакого облегчения. - Что, братец, - вздохнула она, заворачивая рукава, чтобы посчитать ссадины, которые ей не захотелось так запросто исцелять. – Тебе прямо до смерти хочется первым быть? Ну, хочешь, на… ищи, выковыривай из Наковальни сердцевину, тащи её Андерсу. Я не буду мешать. Да только ты же и сам понимаешь, что ничего хорошего из этого не выйдет. Ты ведь никогда не был глупым. Остолопом – да, частенько. Но глупым – никогда. Карвер вздохнул устало. На злость, пусть даже детскую, пусть даже моментальную – просто не хватало душевных сил. Хоук сжала и разжала пальцы, будто пытаясь поймать пушинку, которой тут, на Тропах, уж точно не бывать: - И я понимаю тебя. Тебе хочется верить, что ты можешь что-то изменить. И очень сложно отказаться от этой веры. Ещё Андерс… Справедливость этот жестоко убедителен, – ей не захотелось вспоминать их недавний разговор, и она потрогала рукой Наковальню. – Да и Ключ, наверняка, так на разум влияет, что мы с тобой тут… совсем… Карвер упёр костяшки кулака в плиту. - Мне… никогда не было на тебя плевать. И я не считала себя единственной. То есть, мне хотелось быть среди вас одной такой… ну, знаешь, чокнутой – с магией, «с даром», - она царапнула воздух указательным и средним пальцем обеих ладоней. – Хотелось, чтобы вы росли нормальными. Росли вместе, как и положено близнецам. Прости, что отняла у тебя Бетани. Я помню, с какой обидой ты смотрел нам вслед, когда отец день за днем с самого утра уводил нас подальше от деревни, чтобы обучить обращению с магией. Я видела, как ты целыми часами, не отрываясь, смотрел на свои руки, в надежде, что между пальцами вот-вот блеснет магическая искорка. И как ты… - Я в курсе, я в курсе, я тоже там был, - быстрыми словами отмахнулся от её воспоминаний Карвер, рассчитывая, что она бросит это и замолчит. Хоук молчала недолго: - Ты там был и когда нас с Бетани окружила деревенская шпана и горланила: «Ведьмы! Ведьмы!», а мы и сделать-то с этим ничего не могли, чтобы себя не выдать и не усугубить… Помнишь, что потом было? Ну, давай, братец, вспоминай. - Я окунул голову их главаря в корыто с кормом для свиней, - легко вспомнил Карвер со вздохом. - Во-о-от, - с удовольствием протянула Хоук. - И тогда, в Киркволле, ты пришёл, наплевав на законы Стражей. Пришёл и сказал: «Я должен быть со своей семьёй». То есть… ты был невероятно крут. У Карвера опустились плечи. Воспоминания сделались яркими и какими-то ненормально значительными, а потом померкли, будто в голове потушили свечку. Хоук смотрела вперёд: - Я хочу сказать… Без тебя мы бы не справились. Я бы не справилась уж точно. После этих слов оба долго молчали. Тихонько подошёл на мягких подушечках пёс, улегся у их ног и провалялся так всего пару мгновений. Потом вскочил, посеменил куда-то, хватая ноздрями воздух, словно учуял чьё-то незаметное глазу присутствие. Кроме него на это никто не обратил внимания. - Послушай, - осторожно сказала брату Хоук, - я не обещаю тебе мировую славу героя и незыблемую память в веках, но… Карвер, ты поможешь мне найти Ключи и открыть Драконьи Врата? - Я ничего не понял и понятия не имею, куда и зачем ты идёшь. Верно. Так и было всегда… Я просто шёл за тобой следом. - Прости. В темноте погасших воспоминаний он услышал вдруг голос Фергюса: «Родной брат. Чем тебе не достойная роль?». И в темноте же повернулся и притянул к себе сестру, как если бы мальчишкой нашёл её вдруг на ощупь в тёмном чулане и обнял крепко и испугано. - Карвер? Он не ответил. - Ты хорошо себя чувствуешь? Он хорошо себя чувствовал, но говорить было трудно: подбородок его лежал у сестры на макушке: - Почему ты ушла, не попрощавшись? Все смогли тебя проводить. Кроме меня. - Ты был в стельку пьян. - Я думал… думал, это поможет мне перестать быть остолопом. И тогда мы смогли бы… - Смогли бы что? - Поговорить. Мне всегда хотелось… просто сесть и поговорить. Он произнес это так обреченно, что ей не поверилось. Не поверилось и в то, что Карвер был способен так сказать, а ведь речь шла об обычном, самом обычном разговоре, каких у них с братом было, кажется, миллион. Но ни одного – настоящего. Такого, чтобы вот просто сесть и поговорить. Карвер тяжело выдохнул сквозь сцепленные зубы. - Братец, ты чего? Ревешь, что ли? О-хо-хо, это ты так сильно скучал по мне? - Ты можешь помолчать? - Ты же сказал, что всегда хотел поговорить… - Ты помолчать можешь? - Могу. И они помолчали. … А потом пёс разразился заливистым лаем. Таким, от которого по ночам вскакивали с кроватей соседи. Темнота ушла из головы Карвера, и, выпустив сестру из объятий, он смог разглядеть вытянувшиеся фигуры на одном из недалёких глубинных уступов, от которого их отделял обрыв, весь трепещущий от жара текущей лавы. - Я не хотел вас беспокоить, - голосом Справедливости сказал Андерс – главная на этом уступе фигура. – Я бы дал вам спокойно разобраться друг с другом и уйти, но вы слишком близко подошли к моей цели. Тут же Наковальню Пустоты будто жаром обдало – Хоук и Карвер, как по команде, вскочили с её плит. И оба с опаской потянулись к оружию. Мабари глухо рычал. Месть наблюдал с уступа бесстрастно, не двигаясь и не мигая – не давая даже на мгновение погаснуть ледяному огню нечеловеческих своих глаз: - И я вижу, что никто из вас не пожелал внять моим советам. - Потому что ты лжец, - громко бросил ему Карвер. Месть наклонил голову, будто стараясь увернуться от брошенного в лицо камня, и Хоук впервые увидела со стороны, как другой человек – родной человек! – попадает Мести под взгляд. Взгляд этот был хуже… гораздо хуже, чем получить камнем в лицо. - Я не лгал, - сказал Месть. – Исполни ты мою просьбу, и я бы отпустил тебя и их. Да только они сами не смогут уйти. Они связаны со мной и Архидемоном древней магией и скверной. Ты же должен знать о тайных свойствах скверны, Карвер Серый Страж. Ответом ему стал грохот и затверделый хруст: Хоук перестала ждать, в какую сторону повернет отдаленная беседа, сама повернулась в сторону Наковальни и запустила в неё наколдованным каменным кулаком. Что-то блёкло блеснуло под разворошёнными плитами. Хоук чувствовала зуд в ногах: нужно было скорее выцарапывать Ключ, хватать его и бежать, подгоняя Карвера. Потому что Андерс понял: ни одна, ни второй ещё не успели присвоить себе сердцевину Наковальни Пустоты, а значит, и обменивать свою жизнь им, по большому счету, было не на что. - Не заставляйте меня обрывать ваш смертный путь преждевременно, - сказал Месть и без движений сделал что-то; не взял в руки посоха, не произнёс ни одного заклинания, но что-то сделал, и это понял даже не чующий магии Карвер. - А ты… Хоук, ты могла бы стать вечной. Мабари отпрыгнул, поджав хвост: на мосту взвихрился горячий воздух, скрутился в блесткое жерло и осел, оставив на камне рунный рисунок. Сияющий круг – люк, ведущий в Тень. Карвер смотрел на происходящее, не выпуская из рук меч: он помогал ему не думать о своей беспомощности против всех этих магических трюков. Хоук смотрела на Месть: - Кажется, ты говорил, что в круг этот можно войти только добровольно. - Ты сама сделаешь шаг, - отозвался тот, и в раскатистом его голосе звучало раздражённое нетерпение. - У тебя не остаётся выбора. Он что-то сделал. Что-то такое, что заставило саму лаву взбурлить и зачавкать с жадностью. А потом поползти вверх со скоростью нечистот отстойника, в который кто-то бросил добрый кусок маргарина. - Подонок ты! – нервно выкрикнул, стараясь заглушить бешеное бурление лавы, Карвер и сделал единственное, что только мог предпринять – швырнул меч в сторону Андерсова уступа. Меч до цели, конечно, не долетел – утонул в лаве. Карвер и не рассчитывал на успех, он лишь надеялся, что сможет отвлечь внимание одержимого мага, выиграть время, чтобы сообразительная его сестра непременно что-нибудь да придумала. Хоук напряженно молчала. Каменные корни моста сжирала лава, на единственном пути к их спасению лежала печать Тени. - Это не ловушка и не смерть, - сказал Месть, продолжая бездвижно колдовать, заставляя лаву лезть всё выше по мосту. – Это лишь Тень. Добровольное путешествие, в котором любой маг позабудет об обратном пути. - Карвер… Эй… Он обернулся на негромкий зов сестры, обрадованный, что у неё наконец созрел план. Как раз вовремя! - Похоже, сбылась твоя мечта, братец… - с непонятной улыбкой сказала Хоук. - Принимай на себя главную роль. - Чего? Она взглянула на него со странным выражением, и Карвер не сразу смог понять: то ли она серьезно, то ли просто план её уже вступил в исполнение. - Сейчас послушай меня, ладно? Плюнь на Наковальню, постарайся уйти и больше не попадаться Андерсу… то есть ему на глаза. Потом скажешь своему Командору – Её Величеству, что полтора Ключа он сумел себе заграбастать. Но сначала, сначала найди Фенриса. Он где-то здесь, на Тропах. Найди Фенриса и корону гномьего короля. Корона. Гномьего. Короля. Ты запомнил? - Да о чём ты… - Нет, ты слушай и запоминай, Карвер. От этого зависит всё. Фенрис… он расскажет тебе. У него теневой фолиант. Там вся информация. Вообще вся. Найди кого-нибудь. Хоть кого-нибудь, кто сможет его в Тени читать. Понял? Карвер, ты понял? Ты слушаешь меня?! Времени нет! Только сейчас он заметил, что она говорит всё это, крепко схватившись руками чуть выше его локтей. Заметил и понял наконец – она не шутит, она всерьез собирается… Карвер бросил быстрый взгляд на рунный круг: - Ты… Туда?.. - Да. Грохнусь в Тень – круг исчезнет. И потом ты быстро… - Совсем сдурела, что ли?! - Спокойно, - ей даже улыбнуться удалось. – Карвер, эй. Ты справишься. Шипела подступающая лава. Надсадно скулил пёс. Зазывно блестел круг. - Ты же… выберешься? – тут и сам Карвер схватил Хоук за руки, боясь, что она в любой миг может сигануть в этот круг, как в пропасть под обрывом. – В этом же ничего такого, верно? Ты ведь сто раз в Тени была. - Тут, похоже, другая магия, - не стала врать Хоук. – Ты его слышал… оттуда не вернуться ни одному магу. - Я понял, - не сразу отозвался её брат изменившимся каким-то голосом. И Хоук осторожно сделала шаг назад, с трудом расцепляя их руки: - Да… Прости, что не удалось поговорить. - Нет. Теперь и ты меня послушай, - он говорил это и на глазах становился старшим; старшим братом, старшим – с плечами намного шире, чем у сестры, вечно влипающей в неприятности. – Слушай меня. Как можно быстрее расковыряй наковальню магией, хватай свою часть Ключа и беги. - Что? - Ты права, как всегда. Я справлюсь, - Карвер попятился, продолжая говорить, как никогда уверенно. - Я вытащу тебя отсюда. Есть во мне одна приятная особенность, – и уже, занося ногу над лучащимся кругом, проронил победоносно: - Я – не маг. И наступил на светящуюся руну, как на голову змеи, как на голову малолетнего главаря уличной шпаны, окуная её глубже в корыто с объедками для свиней. Прошел миг. Карвер рухнул. Рунный рисунок, получив своего добровольного путешественника в Тень, высыхал, словно водяной след от ведра на солнце. Испарялся от жара с хлюпом подступающей лавы. У Хоук перехватило дыхание. Она неотрывно и ошарашено глядела, как мабари осторожно обнюхивает то, что осталось в этом мире от Карвера. Бросилась к нему, чтобы проверить дышит ли он, а убедившись в этом, вскинула голову. И встретилась с Местью глазами. Тот смотрел со смесью сочувствия и злорадства. Он наблюдал за всем, он всё видел. Он не ожидал такого развития, но и удивлён, кажется, не был. А был занят глубинной магмой. Теперь ему нужно было если не отправить Хоук в Тень, то хотя бы отогнать её он Наковальни. Каменный мост перестал быть мостом. Превратился в полуостровок, омываемый морями лавы. Хоук не двигалась с места. Всё смотрела в глаза Мести, и во взгляде её чего только не было: и ярость, и ненависть к Тени и ко всем её духам сразу, неверие в потерю может быть не самого постоянного, но доброго друга, нежелание бескомпромиссно отрицать и до чёрной пустоты изглаживать из памяти их совместное прошлое. На мгновение лицо Мести исказилось болью. Вернее, это было лицо Андерса, потому что духи не реагируют на физическую боль. Глаза его потухли и совсем на чуть-чуть сделались человеческими. Совсем Андерсовыми. Хоук даже подумалось, что она смогла вернуть его, что острый взгляд её подействовал как оружие против мстительной и опасной сущности… Лава замерла и затихла. Андерс пошатнулся на уступе, и причиной этому стало совсем другое оружие. Разворошив стальным носом его перьевую накидку, в плече мага застрял пущенный кем-то метательный топор. - … о-о-о-ук! Посторони-и-и!.. – донёсся откуда-то со стороны корней моста басистый клич Броски, и над головой Хоук просвистел второй топор, завертевшийся от мощного гномьего броска и вскоре отскочивший от посоха Мести, которым тот умело защитился. Одержимый маг вынужден был оторваться от вспучивания магмы. Незримое колдовство его оборвалось, и он, сжав белыми крючковатыми пальцами засочившуюся кровью рану, отступил куда-то назад, в глубину, в красноватое месиво чёрноты над уступом. Лава стала оседать, будто пенка на вскипяченном молоке. Повыбрасывавший своё оружие, Броска гордо пошёл по вновь вырастающему из огненной жижи каменному мосту. Мабари ринулся ему навстречу, остановился на широко расставленных лапах и оскалился, глухо зарычав. - Тише, малыш. Он свой, – сказала Хоук негромко, и не сводя взгляда с опустевшего уступа. - Уполз заживляться. И не появится ещё долго. Я на этот раз хорошенько его достал. Хоук обернула к гному голову, и устало села рядом с Карвером, оперевшись на камень ладонями. Произнесла бесцветным голосом натерпевшегося человека: - Спасибо, Фарен. - Э-э-э, - махнул рукой тот, в полной уверенности, что благодарность он заслужил бы, только если б пробил топором не плечо яркоглазого чужака, а хотя бы череп. Хоук не без усилия перевернула брата с живота на спину. На спокойном лице его – следы страшно глубокого сна и их недавней дурацкой погони-драки. Броска покосился на Наковальню Пустоты, не испытал ни страха, ни благоговения. Потом взглянул на Хоук и на мабари, они показались ему куда интереснее, чем поломанное изобретение Совершенного. - Где ты успела нахватать живность? – спросил он и коленом отодвинул от себя любопытную, нюхастую собачью морду; морда обидчиво отвернулась к лежащему на спине Карверу, Броска принялся разглядывать человеческое лицо. – Да еще живность такого разного рода и размера… - Это мой брат, - сказала Хоук, потому что ей очень хотелось об этом сказать. – И он угодил в ловушку, которая предназначалась мне. Фарен кивнул, ему пусть и издалека, но удалось увидеть этот героический поступок: - Первый раз вижу, чтобы кто-то так отважно дрых на поле боя. И никак не пойму… отчего ты не боролась, Хоук? Раз топор мой долетел, то и заклинание твоё, наверное, долетело бы? И на этот раз ей не захотелось ничего говорить. - Ладно, - топырящимися ушами процедив долгую паузу, говорит наконец Броска. - Доставим его в Орзаммар, а там решим… - У вас что, есть специалисты по Тени? – не верит Хоук, глядя снизу. - Я про Ключ говорил. Но брата своего, ты, верно, тоже оставлять тут не собираешься. Выбирай… Фарен прошёл мимо Карвера. Посмотрел на Наковальню, всё еще хранившую в себе вожделенную лириумную сердцевину. Его «выбирай» прозвучало, как хруст подтаявшей ледышки под молотом. Иногда тон его менялся так резко и скатывался в столь непонятную сторону, что казалось, ещё чуть-чуть, и гном из Хартии перейдет из разряда союзников в какую-нибудь другую категорию. - Выбирай, - повторил Броска. - За ноги его потащишь или за руки? И Хоук выдохнула с облегчением. … Все Глубинные Тропы здесь – сплошные наросты уступов, ходы нижние и верхние и между ними стены, сохранившиеся в веках – гладкие и такие высокие, что сорвавшемуся с верхнего прохода вниз нет другой участи, кроме как превратиться в лепешку. Зато сверху им было видно всё. Особенно Фенрису – он был в армии Пыльного Города выше всех. Внизу были гномы. Нормальные гномы – не из Пыльного. Из касты воинов и всех тех, кто был к ним и к военному делу причастен. Два большущий отряда. По две стороны от скалистого гребня. Головастая клякса отряда Харроумонта по всем краям была обнесена такими гребнями. В одном из гребней можно было разглядеть завал, созданный будто искусственно. Там захлопнулась ловушка, в которую они сами себя посадили, догадался Фенрис. Из их каменной коробки, впрочем, был ещё один выход, но и его они запечатали – уже крошащиеся от древности ворота были обнесены закрепленными железными щитами, что служили не хуже сложенных в непробиваемую стену кирпичей. И об этом решении Харроумонта никто из его солдат не жалел. Потому что с другой стороны в ворота ломились. Бились плечами, руками, оружием… Вцарапывались ногтями гномы. Гномы, которых теснили, вжимая в стены и в ворота порождения тьмы, выползшие из глубин. - Хрыч… Вот же хрыч трусливый! – прошипел Принц, лежа на животе у самого обрыва и прижимая подбородок к краю уступа, плоского и костенелого, как столетняя чача на дереве. - Они не ваши, - сказал ему Кардол, подгибая короткие ноги и присаживаясь рядом на корточки – коленные щитки его черного доспеха оттопырились острыми мордочками. – Они из Кэл-Шарока. И, видно, это всё, что от Кэл-Шарока осталось. - Но они гномы! Такие же гномы, как этот седой круглоносый крыс! - Если Харроумонт прикажет разобрать ворота, вместе с гномами к ним ворвутся и порождения тьмы. - Так он и своих уже на голодную смерть обрёк. А так хоть в бою. Трус ты, старик Харроумонт. Книгочей – не воевода! Смотри! Не на него, Кардол, на кэл-шарокских! Там среди них бабы и соплежуи совсем! - продолжал негодовать Дюран. – Давай спускай туда своих, пусть загоняют порождений обратно в темноту. Лидер Легиона посмотрел на своих. Легионеры стояли далеко позади, чтобы не подвергнуть уступ риску обрушения. У каждого из них на поясе был чёрный трос, кирка и цепкие «гномьи кошки». Фенрис осмотрел снаряжение близстоящих и представил, как они, в тяжёлых своих панцирях, с траурными своими лицами спускаются вниз на вёревках, как безлапые пауки. - А меня и ушастого – давай к Харроумонту. Мы его армию к вам на подмогу выпинаем. - Каким же образом? – скептически осведомился Кардол. - Силой моего обаяния, - ответил Дюран и со всей силы своего обаяния улыбнулся. Свернулся в сохшую изюмину проползающий мимо глубинный жучок. Притворился, что сдох. А может, и не притворился. - А если сила твоего обаяния их не проймёт, и они заколют вас, приняв за предсмертный бред? - Тогда в бой вступит обаяние ушастого. Видал, как гроздно смотрит. Вот и они на него глянут и обосрутся все разом. Фенрис, даже расслышав, как его назвали, даже узнав роль, которую для него запланировали, остался спокоен. Таким же спокойствием обладает некто уверенный в своей непричастности к сложившейся ситуации. Кто-то, кто твердо убежден, вот сейчас все пройдет мимо меня и закончится. Это не моя битва. Просто так получилось. Он посмотрел вниз. На тех гномов, которые не медленно сходили с ума взаперти, а которые сражались. От пота и крови они были мокрые и скользкие, как грибы. К ним маленькими группами спускались легионеры и тоже быстро становились скользкими. Двух из них прибили сами же гномы, решив с перепуга, что порождения полезли к ним ещё и сверху на веревках. Фенрису захотелось прекратить всё это. И стало всё равно, куда и с кем идти. Лишь бы идти. Лишь бы сделать что-то с обстоятельствами, которые засасывают его в себя, как болото. Волосатое, бородатое болото с блестящими грибными шапками. Кардол сам опоясал его тросом. Поставил трех здоровяков в держатели и на всякий случай втоптал кошку в твердь уступа. - Я за тобой наблюдал, - говорит он, сцепляя вместе какие-то крючки, и не смотрит на Фенриса. – У тебя ноги крепкие. Длинные. И ты с ними в ладах. Фенрис не знает, как реагировать на странное это наблюдение. Молча закрепляет двуручник за спиной так, чтобы лезвие его случайно ничего не перерезало. Его молчаливость и спокойствие всем нравятся. Кардолу, Принцу. Даже легионерам, которые видят его в первый раз. Кардол поднимает к нему бородатое лицо и говорит, улыбаясь. Фенрис полагает, что улыбка эта нервная - натянулась вместе с нервами перед боем. - Его Высочество не обладает нужными для спуска навыками. Тебе придется его в нагруз взять, - сказал Кардол, и Пыльный Принц вскочил, не отряхаясь: - Меня?! Самого важного и тяжеленного в Орзаммаре гнома – в эти худые эльфячьи руки? Да ушастый и шлем-то мой без натуги поднять не сумеет! Ушастый вздохнул. Одной худой рукой взялся за трос – другой взял Принца подмышку. Без труда и эмоций. Будто это был не гном, а бочонок. … Воины Харроумонта шарахались от них, как от прокаженных. Вкладывая в это шараханье последние свои силы. - Спокойно, спокойно, - только и твердил им Дюран, расхаживая меж расступающимися гномами, как пёстрохвостый петух среди уже полусваренных цыплят. Фенрис шёл следом и был только рад, что великий Принц Пыльных Задворок привлекает к себе столько внимания, и на него, высокого эльфа, их пожелтевшие от обреченности глаза выпучиваются лишь во вторую очередь. - Значит так, господа! – Дюран шёл, разведя руки, словно собрался кого-то крепко обнять. - Я спустился к вам с неба, чтобы вас всех спасти. Внемлите же, что скажет вам рот на моём лучезарном лике и примите спасение из моих рук – дуйте разбирать щитовые ворота. Риньтесь на помощь братьям своим и вам воздастся! Выдохшиеся воины Орзаммара растерянно расступались. Принц, не убавляя шага, обернулся через плечо к Фенрису: - Это было для андрастеанцев. Теперь вступительная часть для более классической публики. Кх-кхм. Сами Предки послали меня к вам! Я спасу вас из каменного плена и объединю два гномих королевства, лишь разбейте ворота! Гномы не двигались. Только глазели. - Ладно, ничего, - вздохнул «Дюран Посланник Предков». – Понимаю, с первого раза редко доходит. Ну же, народ мой! Грянем топорами! Прорубим себе путь к общей победе! Я ваш Принц. Ваш новый Совершенный. Да что там! Я – Воплощенный Камень! Давайте внемлите мне уже, а то надоели. Фенрис мотнул головой, прижав кончики пальцев к переносице и прикрывая ладонью глаза. Низкорослые бородачи в доспехах стали переглядываться: ошарашивающий эффект появления чужаков истощался быстро. То ли сами воины были слишком истощены, чтобы долго проявлять хоть какие-то эмоции, то ли чужаки уже являлись тут из ниоткуда до их с Принцем появления. Из их тяжёлой бронированной массы наконец отделился скрипучий сгусток. И направился прямиком к ним. Сгустком оказался гном с необычайно острым носом, торчащим над черными усами, как голая сосна над чащей пожженного леса. - Кто? – как-то скрипуче прошелестел он. – Откуда? - Мы, - честно ответил Принц и вскинул указательный палец вверх. – Оттуда. А это ты тут всем командуешь, когда твой король вдруг внезапно безумеет, засыпает камнями все выходы и заколачивает ворота? - Моё имя… - Отличное имя! – хлопнув в ладоши, перебил остроносого Дюран. – А теперь, когда мы так душевно познакомились, отведи-ка нас к Харроумонту. Пора воротца открывать, пока вы тут совсем грибами не поросли. Далеко ходить не пришлось. Король Орзаммара был здесь же, только раньше его всего закрывало туловище остроносого. А сейчас он вышел вперед, сникнув, будто признающий свою вину преступник перед судьёй. Фенрис оглядел его мельком и беспристрастно, а Дюран… Дюран позабыл все слова, которые собирался ему высказать. Статный большеголовый Харроумонт, с пути которого он неосознанно пятился с самого детства, теперь стоял перед ним весь какой-то усохший, выжатый и сморщившийся, как фрукт, на который с силой наступили. Он вжимал голову глубоко в плечи, словно рыжая корона давила на него с ужасающей силой, а он всё не может снять её, потому что она настолько по-хищнечески вгрызлась в его череп, что теперь нипочем не отпустит. Но больше всего ужасал взгляд… Взгляд совсем не короля, а вконец сдавшегося гнома. - Лорд Харрумо… Т-то есть, ваше величество. Нужно отодрать щиты и разбить ворота. Там… народ из Кэл-Шарока, - сказал Принц, и остроносый тряхнул своей сухой ветвистой бородой. - И ты, непонятно откуда к нам свалившийся, думаешь, что лучше умереть не только им, но и нам тоже? - Вы и так покойники, - отмахнулся от него Дюран. – Если ничего не предпримите, так костьми и поляжете здесь. - Зато оставим Орзаммар в безопасности! Даже если твари пробьются через ворота – завала им не разобрать. Они не пройдут. Единственный путь, который им остаётся – под надежным присмотром Легиона Мёртвых. Харроумонт, не говоря ни слова, смотрел на них из-под обвислых белых бровей. - Легион я привёл сюда, - сказал Дюран больше ему, чем остроносому. – Он там, за воротами. И несколько легионеров наверху: помогут выбраться, когда от порождений тьмы отобъёмся. Но остроносый удивился сильнее, чем гномий король. - Что? Легион здесь? И наверху?! И тут уже Дюран развернулся к нему весь – острый нос крикуна едва не ткнулся ему в нагрудник. - Если ты думаешь, что заваленный вами ход – единственный на Тропах, то похоже, весь мозг у тебя не в башке, а в носу помещается. - Что?! Да чтоб какой-то оборванец из неприкасаемых с отметиной во всё рыло посмел такое… Да я тебя! Большая ладонь, растопырив пальцы, схватила голосившего за лицо. Острый нос на мгновение оказался в наморднике. Потом схвативший отшвырнул главного после короля командующего и распрямил спину, будто самопровозглашая себя на его место. - Прикуси язык, раз не знаешь, с кем разговариваешь, - пригрозил остроносому лишенный всякой боязни голос. - Вовремя. А то я уже хотел тебя на этого кряхтуна натравить, - шепнул Фенрису Принц. Он смотрел на устранившего неприятного остроноса гнома и, ничуть не удивляясь, понимал теперь, благодаря кому забитые в ловушку воины всё ещё держатся. Это был Горим. Горим, с которым Фенрис недавно ехал в одной повозке. Горим, в повозке которого Дюран недавно по-свойски похозяйничал. Глаза последних встретились и сузились, как у довольных котов из одной помойной ямы. Горим, к тому же, усмехнулся неприкрыто. И от этой ухмылки красноватая борода его разъезжалась вширь. - Воины Орзаммара, - грянул он. - Этот «оборванец» - младший сын покойного Эдрина. Принц Дюран, пострадавший от предательства собственного брата и незаслуженно изгнанный. Я был там. Я видел все своими глазами. Внутри засыпанного каменного короба стало тихо. Можно было расслышать далекий шум боя за заколоченными воротами. Остроносый лежал в пыли. Харроумонт наклонился, будто корона его потянулась к сыну Эндрина и потянула за собой седую тяжёлую голову. Фенрис по-волчьи втянул носом воздух. Ему показалось, что он стал горячее. - Но… принц Дюран погиб на Тропах, - сказал кто-то из воинов, почувствовав в себе силы говорить. - Я восстал из самого Камня, - самодовольно улыбнулся Принц. - А говорил, что с неба спустился, - шепнул ещё кто-то, и Фенрис удивился, что этого болтуна правящих кровей вообще кто-то всерьез слушал. - Это он, - произнес Горим на этот раз тише и совсем без улыбки - он и сам, кажется, не до конца в это верил; испугался, что его повелитель снова не захочет быть узнанным и ударится в бегство, как после налета на Горимову телегу, но замолкать было поздно. – Принц. Дюран. И, Предки, я не знаю зачем он сделал это со своим лицом… Но это он! Последний из рода Эдуканов. На Принца смотрели множество глаз. Принц лизнул ладонь и пригладил чёлку. Кто-то из старших воинов даже, кажется, стал его узнавать. Других же смущала отметина на лице, простаковские повадки и столь внезапное его возвращение. Горим повёл усом и повернул голову к королю: - Его величество Харроумонт, думаю, найдёт в себе силы подтвердить правоту моих слов. Харроумонт старчески горбился, но даже опущенное лицо его не смогло скрыть вспухшей губы и синяков под глазами. Не от усталости… Его били, с содроганием подумал Дюран. Его били свои же подданные: враги таких следов на теле не оставляют – сразу отправляют к Камню. А здесь убить не осмелились, но приложились знатно, и загнавший их в ловушку правитель, похоже, даже отбиваться не стал. А остроносый командир, судя по целости носа, не стал его защищать. Дюран поменялся в лице. Под взглядом молчаливого Харроумонта сделал несколько шагов и остановился у лежащего на земле остроноса. Тот заверещал, пятками почувствовав опасность: - Это… это не даёт ему никакого права здесь командовать! Принц он или нет… Короля должен выбрать Совет! - У вас есть король, - напомнил Принц о Харроумонте, который уже давно готов был мириться с тем, что его считают здесь пустым местом. – И если он продолжит молчать, я буду вынужден говорить за него. - По какому это праву? – вздыбил сучковатую свою бороду остроносый. - Члены ассамблеи… - Сидят в алмазных залах и едят сушки, - случайно наступил ему на руку Принц. - А там, за воротами погибают гномы. И вы погибаете здесь, - а потом он присел и наклонился к скривленной физиономии гнома и нашептал ему с дружеской улыбкой до ушей. – На то ведь и был твой расчет? У тебя тут у одного из-за пояса кошки торчат. Хотел подождать удобного случая и выкарабкаться? Побежать к своей хвалёной ассамблее, притащить им кованную Совершенным корону и стать новым королем? Так ты думал поступить? Остроносый побелел. Принц ещё сильнее придавил сапогом его ладонь: - Это же ты добряка Харроумонта завалить ход надоумил? Мол, «ополчение смеет сомневаться в вас, ваше величество, отрежьте им путь, чтобы они назад не рванули, оставив вас в бою одного»? Насвистел старику в уши и доволен? Да только кончилась твоя песня, носатый. Песня носатого кончилась. Пальцы его хрустнули и вывернулись неестественно. Он застонал, но никому из воинов не было до него дела. Все ранги в этой глубинной ловушке давно стерлись - для гномов, замурованных здесь, не существовало больше ни короля, ни главнокомандующего. Был лишь пришлый любимчик, заставивший себя уважать – Горим и надежда на всеобщее спасение – Принц Эдукан. Как ознаменовать явившегося вместе с ним эльфа, пока никто не решил, но смотрели на него с неприкрытым большим ожиданием. В наступившей тишине, нарушаемой только злобными похрипываниями остроносого, Дюран отошёл от него, плюнув под ноги. Горим сделал широченный шаг и оказался рядом с Принцем на расстоянии, ни на миллиметр не нарушающем допустимую близость между оруженосцем и его господином. Он смущенно чесал подбородок под бородой, размышляя, подходящая ли выдалась ситуация, чтобы обнять своего старого доброго друга или хотя бы протянуть ему руку. Дюран улыбнулся, причудливо растянув отметину на своем лице, и легонько ударил Горима кулаком по наплечнику. На этом ритуал воссоединения принца и верного ему рыцаря оборвался: кто-то из притихшего орзаммарского отряда негромко спросил: - Ваше… высочество? - Да-да? – с удовольствием отозвался тот, мельком проведя большим пальцем по широкой белесой брови. - Нам всем досталось. Ты сказал, что можешь вытащить нас отсюда прямо сейчас. Вместо того чтобы кидать нас в битву за гномов Кэл-Шарока, не лучше ли будет вернуться в Орзаммар, укрепить его оборону и… - Речь не об Орзаммаре, - сказал Принц, и Фенрис понял, что над ним нависло то самое нечто, которое вдруг ни с того, ни с сего вытягивает из заносчивого главы Хартии всю дурь, превращая его из незатыкающегося идиота в решительное, одним только суровым взглядом убеждающее, страшное существо, рожденное командовать и молотом вбивать в сердца окружающих свою волю. Он прошелся вдоль враз выстроившегося ряда воинов, на ходу оглядев лицо каждого из них. Не поднимая забрал, заглянул под каждый шлем. Увидел даже те глаза, что сочились кровью и гноем под грязными перевязками. Если бы только знали все они, насколько неотличимы эти глаза от глаз солдат Хартии. Принц минул последнего воина и шагнул на вырастающий из камне-землистого пола валун, как на ступень. Стал выше их всех и даже выше Фенриса. - Сейчас речь идет о чем-то большем, чем Орзаммар! О чем-то большем, чем даже все гномы. У нас тут не междоусобица с выяснением у кого борода гуще. Настал Мор. Эльф, что пришел со мной, тоже думает, что это не его война. Фенрис насторожился. Он не любил, когда о нем говорят. Тем более, когда говорят правду. Но Дюрана совсем не смутил тяжелый взгляд эльфа, и он продолжил почти без паузы: - Но всё равно он будет сражаться бок о бок с теми, и защищать тех, с кем ранее не имел ничего общего. Вы гляньте, он даже не гном. Мы с ним даже разного роста. Но мы оба – из Тедаса. И те, что погибают сейчас за воротами по нашей вине – тоже из Тедаса. Нужно ли напомнить, что мы с ними одной расы и роста? Сыны и дочери одного Королевства? Фенрис опустил взгляд вниз и пошевелил пальцами на ногах. Он не привык быть для других вдохновляющим примером. Обычно роль эту с радостью исполняла Хоук. А Фенрис… он хоть и исполнитель, но не до такой же степени. Низкорослые воины из Орзаммара смотрели на него совсем также, как некогда смотрели на него Арлатанские охотники. Они видели в нём что-то, чего Фенрис сам в себе никак не мог разглядеть. Вот и сейчас он не понимал, почему под их взглядами, его сутулая спина выпрямляется, словно привязанная к пришедшему в движение огромному колесу. Снова тишина. Гномы хоть и молчали, но как-то по оживленному тихонько покряхтывали, будто колесо закрутилось и в каждом из них тоже. Дюран сверху косится на них цепко, разгоняя колесо ещё быстрее. Горим стоит, уперев руки в пояс. Харроумонт сжимает сухие губы, закусив волоски белых усов. Остроносый тип отползает туда, где побезлюднее и потемнее. - Но, - говорит Принц, и даже остроносый замирает. - Если вы решите, что всё это вас не касается, пусть будет так. Мы вытащим вас на веревках, когда бой закончится. Даже если ни один из вас не захочет сражаться… Просто откройте врата на мгновение. Выпустите меня. К ним. Он быстро облизывает губы, точно от жажды и говорит снова: - Если же кто-то решит пойти со мной… - Я решу, - вдруг говорит Харроумонт и выходит вперед своей привычной статной походкой; запущенное Дюраном колесо и его побитую спину распрямило и расправило старику плечи. – Я пойду с тобой. В твоих словах мне слышится голос Эдрина. В Дюране впервые что-то вздрагивает. В Харроумонте впервые что-то улыбается. - Слава Принцу Эдукану! – не к месту предлагает кто-то из воинов. И через мгновение всё вокруг сотрясается от возгласов в его честь. Его имя и его слава везде – в раскатистом эхе, в горле чуть ли не каждого, в путанных разношерстных бородах. Принц и Король слушают лавину восторженных голосов с разными чувствами. И оба командуют « к воротам!». Фенрис молча, но нетерпеливо кладет пальцы на рукоятку двуручника. Горим заходится торжественным хохотом и призывно бьёт мечом о щит. Раскрученное до предела колесо грохочет, уносит всех к воротам и разносит их в щепки. В мелкую каменную крошку. … Первым, что они увидели, были два маленьких тела. Гномка со сдёрнутыми ногтями на одной руке второй прижимала к себе мёртвого малыша. Их обоих поразила одна длинная и толстая оскверненная стрела. Гномы из Орзаммара замерли. В их ушах на мгновение стихли самые громкие звуки битвы. Каждому в тишине этой послышался звонкий смех погибших. Каждый увидел в них своих жену и ребёнка. И всё. … Бой кончился, а Дюран всё кровожадничал. Пятый раз с треском и хлюпом опускал свой тяжелый молот на голову опрокинутого и после первого же удара подохшего генлока. Тот даже ногой уже перестал дрыгать. Из лица под раскрошенным черепом полезли глаза. Как косточки из сплющенной красной виноградины. Принц наконец успокоился. Осмотрел поле битвы – пыльное коричнево-красное болото с бугристыми островцами тел. Перевернул свой молот и оперся на него, как уставший ройщик могил на лопату. Вытер губы тыльной стороной ладони. Кардол с Легионерами затаптывали последних из порождений поглубже во тьму их нор. Горим помогал подняться оглушенному воину из кэл-шарокских, громко сокрушаясь из-за отсеченного вражеским клинком правого уса. Фенриса обступили дети, чьи матери счастливо и диковато из-за еще не унявшегося страха обнимали своих уцелевших и целовали шлемы спасителей или рыдали над трупами. Дети были слишком малы, чтобы понимать и пугаться так близко подошедшей к ним смерти, дети и без того насмотрелись сегодня на кровь, поэтому Фенрис поспешил спрятать от них окровавленный меч. Самый желторотый и сосущий долго смотрел ему в лицо, а потом вдруг заревел, едва не проглотив большую соску на цепочке. За ним фонтанами забили и остальные; скоро их растащили по сторонам дети постарше – все понимающие, с глазами стариков. А Фенрис так и остался стоять в недоумении. Принц искал глазами Харроумонта. Прервали: к нему подволакивая ногу, подошёл гном с очумелыми глазами и ртом, рассеченным до самого уха. Подошёл, желая перед смертью последний раз взглянуть на прямого потомка Совершенного. Ждал теперь от него последних слов. - Подлечим, - твёрдо сказал ему Эдукан, и широкоротый воин передумал умирать. За ним пришёл ещё один, неся свою руку перед собой, словно кусок мяса с торчащей костью на подносе. - Подштопаем, - сказал Принц. Третий, всё это слышащий и тут же подбежащий для обнадеживающего слова, показал ему едва кровоточащий нос, и Принц хмуро потёр подбородок: - А вот тут уж ничего не поделаешь. Кранты тебе. Воин с рассеченным ртом захотел рассмеяться, но скривился от боли. Гномы всё шли к ним, раненые и нет, из касты воинов и простые жители. Из Орзаммара, Кэл-Шарока, Легиона. Все они ждали, все хотели знать, что делать дальше и что с ними теперь будет. Где-то недалеко Кардол созывал своих, командуя подготовиться к подъему на верхние уровни проходов. - Горим, эльф, - обратился к ним Дюран. – Помогите старине Кардолу всех наверх переправить. Горим тут же развернулся на пятках и взревел о том, что первыми к веревкам и спинам легионеров с когтистыми кошками будут пускать женщин и детей; остальным он велел запастись терпения: никто не будет забыт. Фенрис, пережив приступ растерянности и ожог требовательно ждущих его указаний взглядов, взялся за устройство лечебницы; уж с организацией экстренного лечебного лагеря он был знаком. Это, пожалуй, единственное полезное воспоминание, связанное с Андерсом. Принц собрал обширную группу более-менее целых воинов и отправился на поиски Харроумонта, приказав по пути осматривать тела - искать живых, а с мёртвых снимать то, что ещё пригодится. Харроумонт скоро нашёлся сам. И был вполне живым. А вот насчет его полезности у воинов возник вопрос. - Ваше высочество, а чего с предателем делать будем? – спросил кто-то из воинов, стаскивая с головы шлем и запихивая его подмышку. - С носатым? – не сразу понял Принц. – Да делайте, что хотите. - Они имеют в виду меня, - негромко сказал Харроумонт, и, кажется, уже готовый к этому разговору, мотнул головой в сторону, куда они с Дюраном пошли уже только вдвоём. Король остановил Принца через десяток шагов, там, где воинам их было бы прекрасно видно, но разговора никто из них не мог бы расслышать. Какое-то время слышать было и вовсе нечего: оба они молчали. Дюран смотрел на Харроумонта и видел под яркой короной исхудалое лицо цветом почти не отличающееся от седины. Будто сухая белая ножка гриба под нарядной шляпкой. Выглядел король Орзаммара так, словно жалел, что ему удалось выжить в битве. - Брось, старик, - не выдержал Дюран. – Тебя же этот клювоносый на провальный план подбил. - Но принял его я, - сказал Харроумонт. - И я же отдал приказ. Едва не погубив… всё королевство. - Разберись с ним, Эдукан! – крикнул кто-то из оставленных позади гномов голосом, в тоне которого призыв был ярче, чем в словах. «Докажи, что ты Эдукан. Покажи всем, что теперь ты – король», - вот что он кричал на самом деле. Дюран делает вид, что не слышит ни слов, ни подтекста. - Я был плохим правителем, - признается Харроумонт. – Твой брат Белен носил бы её увереннее. Он благоговейно трогает корону кончиками пальцев, словно живое существо, поглаживает, как рыжую кошку, свернувшуюся кольцом на его голове и, урча, пускающую когти глубоко под кожу. - Она хотела его. Хотела, чтобы ей владел твой брат. Знал бы ты, сколько песен в честь его хитрости и жестокости она напевала мне по ночам в уши. Сколько песен о моей слабости… Дюран не вспоминает с отвращением лицо брата, не скалится гневно, мысленно возвращая себя в день предательства. Он с содроганием думает, что Харроумонт одержим своей короной настолько, что даже отходит ко сну, не снимая её с чела. Харроумонт нехотя опускает руку: - Она не любит нерешительных. И за это приходится расплачиваться. Страхом. Возможностью потерять всё. Беспомощностью, изгнанием и даже смертью. - Смерть – жалкому королю! – подтверждая его слова и волю жуткой короны, кричит кто-то из толпы воинов, которая всё ширится и ширится, становится всё громче и громче. - Харроумонта – на Тропы! - Гномы жестокий народ, – безразлично говорит Харроумонт. - Даже эльфы не такие жестокие, как мы, – тут он вспоминает о высоком остроухом спутнике Принца и чуть заметно улыбается, – У тебя всегда легко получалось заводить друзей. Сейчас это пригодится. Подумай. На твоей стороне уже Легион, Хартия и спасенные из Кэл-Шарока. Если не упустишь расположение армии, Совету не останется ничего, кроме, как передать правление тебе. А главное… Он медленно поднимает палец к скованному короной виску: - Она тебя хочет. Принц молчит. Только хмурится и шевелит нервно пальцами. Ему хочется сдернуть эту своевольную блестящую побрякушку с Харроумонта, и он делает это под восхищенный свист гномов-воинов. Обескороненный король покачнулся, ощупал свой голый затылок и как-то страдальчески пожевал губу, наблюдая, как любимица его брякается на землю. Дюран ждёт, но лицо Харроумонта не приобретает новых красок, взгляд его не проясняется; следы короны слишком красны и глубоки, чтобы когда-то разгладиться. Воины воют, разгоряченные решительным жестом Принца. Они ровняют отнятие короны с лишением «жалкого короля» власти и во все глаза, во всю глотку ждут, когда славный Эдукан доведет начатое дело до конца. Грохотом голосов наставляют его на правильный путь: - Давай! Перережь ему глотку! Раскроши ему череп! - Давай, - повторяет Харроумонт бесцветно, опуская, подставляя ему голову и незаметно поглядывая на корону под ногами. - Слабость они не прощают. Ты можешь отправить меня на Тропы. Но, если можешь, пожалей старика. Молчание Принца выразительнее, чем протест. Харроумонт вспоминает, что в детстве Дюран вот также молчал и хмуро смотрел из-под белесых, почти прозрачных бровей, когда его заставляли учить имена Совершенных, а он того совсем не хотел, а хотел греметь тарелками на кухне и забираться под кровати служанок. Харроумонт, не поднимая головы, качнулся вперед, и устало ткнулся морщинистым лбом Принцу в плечо: - Помнишь, мы играли с тобой однажды? Твой молот тогда был легче и ударня его умещалась у меня в ладони. Ты уже тогда победил меня и наградил здоровенной шишкой на затылке. Сейчас всё немного по-другому, но… Дюран стиснул зубы. Он один знал – даже после таких слов ему не хватит сил поднять сейчас собственный молот. Не хватит и всё тут. Король протянул ему лёгкий кинжал. Принц ошеломленный его чуткостью и впервые напуганный ею до сведенных пальцев, намертво зажал предложенный клинок в руке. Той же хваткой Дюран когда-то давно хватал протянутые Лордом Харроумонтом леденцы на палке. - Я не смог помочь, когда был тебе нужен, - проговорил король почти неслышно. - Я не смог помочь своему народу, когда был нужен им. А ты смог всё. И сможешь большее: в тебе течет кровь Эдуканов. … Его подняли на веками склеенные уступы последним. Кардол уже повел цепочку спасенных гномов к Орзаммару. Принц с короной в руках оглядел тех, кто остался и будет эту цепочку замыкать. Неуемные воины без следа былой почти предсмертной усталости, многие из них – свидетели расправы над Харроумонтом. Легионеры – мокрые, как мыши, побывавшие в котле. Фенрис с гномом-подростком на спине, видимо, потерявшим здесь родителей и двинувшимся умом из-за происходящего вокруг кошмара. Он сидел, сплетя слишком длинные и худые для гнома ноги, и упирался босыми пятками эльфу в живот. Постреливал безумными своими глазами и слюнявил Фенрисово плечо. Тот не обращал внимания, был занят выбором оруженосца, который потащил бы его меч, пока Фенрис тащит мальчишку. Принцев же оруженосец Горим держал за спущенный капюшон пыхтящего остроносого; увидев Дюрана, сказал докладным тоном: - Кэл-Шарок пал. Лидеры погибли в первую неделю, но успели вывести с войском большую часть жителей. Из недр Охотничьего рога их вышло сюда несколько тысяч, - тут он мельком взглянул на слюнявого гномчика, напуганного до глубокой одури, и добавил приглушенно. – И вот, что от них осталось. Гномчик укололся щекой о наплечник Фенриса и заныл. Принц слушал слова, потом слушал неразборчивое нытьё и всё сжимал в руке горячее ребро короны. Горим задержал на ней взгляд. Потом посмотрел Дюрану в лицо. - Да, - ответил Принц на незаданный вопрос. Лицо его исказила озлобленная гримаса, он швырнул корону в сторону, и Горим едва успел подхватить её у самого обрыва. Воины шумно возликовали, узрев такое дерзкое пренебрежение к отвоеванной короне, но сделали это как-то растерянно, переглядываясь и расступаясь перед Принцем: никому не хотелось оказаться тем, кого он может швырнуть следующим. Даже неразумный перестал плакать и ёрзать у Фенриса на спине. - Если эта корона выкована на Наковальне Пустоты, она может понадобиться Хоук. Горим смотрел Принцу вслед. Фенрис знал, что его услышали и даже был благодарен, что гном не поднял на него глаза, не стал всматриваться подозрительно и, хоть и понял, кого эльф имеет в виду, не задал ни одного вопроса о том, где это он потерял свою бойкую госпожу. Краснобородый гном только скатил корону на сгиб локтя и сказал с лёгкостью: - Отдадим. Он уверен: его Принцу не нужна корона на голове. Корона была у него в сердце. … Потом всё стало гораздо хуже. Кончилась вода во фляжках. Мелкие досаждающие группки порождений, встреченные ими на пути, напротив, кончаться отказывались. Короткие передышки не прибавляли сил. Карвер серел, растворяясь в Тени. Броска и Хоук слабели, растворяясь в реальности. Нести его стало невмоготу. Невмоготу стало переставлять ноги. Даже верный мабари потерял всякий след и, словно не желая в этом признаваться, врос носом в громадную стенную плиту очередного тупика, поскуливая, стал поскрябывать её когтями. Им даже показалось, что это пёс выскреб узенькую трещинку в плите. Он залаял, как сумасшедший и, кто-то с той стороны вдруг ответил на лай дружным грохотом молотов. Стало невероятно пыльно. И незаметный в поднятой пыли, первым в быстро образовавшуюся щель просочился Фенрис. Измотанная Тропами, но обрадованная Хоук очень старалась, но так и не смогла толком разобрать, что он ей говорил. Только почувствовала, как бережно её подняли на руки. Сумела поцеловать Фенриса в шею, слегка коснувшись губами чуть выступающего рисунка давно потухших клейм. И заметила, что правый наплечник у него немного пожёван. Уже уносимая куда-то, она увидела, что несколько пробравшихся сквозь развороченную щель гномов, подбегают к Карверу, берутся за него и тащат, как рыжие муравьи сине-белую гусеницу. И как блохой скачет вокруг них взбудораженный пёс. Она видит и Дюрана. Он хлопает Броску по плечам, отчего тот сотрясается, будто его колотят огромные лапы огра, и отчетливо слышит длинную, веселую и певучую фразу: - Бейрус-Гарал-Хирол и Варен нагожор! Ну сколько можно вас искать? Я тут уже и два гномьих королевства успел под одной крышей объединить, и королём почти что стал, а вы всё не находитесь и не находитесь! … Следующие два дня были днями плохого спокойствия. Потому что хорошее спокойствие уж никак не подразумевает копошащиеся нападки порождений тьмы на Орзаммаровские рубежи. В хорошем спокойствии не звучат поминальные песни и не спит беспробудным теневым сном молодой Серый Страж. В плохом спокойствии - к Хоук приводят целые полчища «подающих надежды, но чуть подпорченных воинов», и она занимается целительством несколько часов без продыху. В коротких перерывах успевает глотнуть воды, умыться из общего на всю «верхнюю лечебницу» Хартии таза и разогнать гномью детвору, столпившуюся в дверях и жутко мешающую. Под ночь Хоук уходит в тронный зал Логова и сама себе завидует – она знает, что Рика вместе с женщинами из Кэл-Шарока корпят над раненными и «переставшими подавать надежды» в коридорах «нижней лечебницы» без перерыва даже на воду и сон. Странно, но самую большую надежду калекам дарит непонятно откуда взявшийся, здоровенный, пыхтящий и влажномордый мабари. Они подзывают его к себе и обнимают его наспех перебинтованными культяпками – горячо, со слезами на глазах, как старого друга, которого считали давно потерянным. В тронном зале Хартии Хоук усаживается на высокий, как шкаф, куб сундука так, чтобы хорошо было видно низкий стол, на котором лежит Карвер. Дагна подлезает к столу со всех сторон и углов – выкладывает вокруг головы спящего и возле пояса странный рисунок из разрисованных камешков, веничков соломы и колотых тусклых кристаллов. Хоук не мешает, она знает, что Дагна училась в ферелденском Круге и что «такое вот чуть ли не каждый день там случалось». - А вообще-то это редкое умение – такие штуки рисовать. Вот один старший ученик эти теневые ловушки храмовникам под ноги стелил. Но те обученные же – выбирались из Тени за ночь – две. Но твой братец же не храмовник, да? - говорила она, усаживаясь на край стола и зачем-то пропихивая комочки глины между его пальцами. – Но в Круге говорили, что были и другие, кто такое умел. Но те совсем дурные - рисовали себе такой круг и сами в него прыгали, вереща, что там их настоящий дом и что обратно никогда не вернуться. Маги и правда оттуда не возвращались. Тень их там перерабатывала в какую-то родственную себе субстанцию. Хоук в который раз передергивает. Совсем не хочется, чтобы брат стал какой-то там субстанцией родственной кому-то ещё, кроме самой Хоук. Как раз во время её невеселых раздумий возвращается Фенрис и немного спасает положение. Он помогает Гориму сохранять порядок в Пыльном Городе и размещать кэл-шарокцев в Общинных Залах. На этот раз он приходит со старым гномьим щитом, подаренным ему в знак уважения к чужеземцу. Фенрис не показывает своей гордости, но щит укладывает в непосредственной близости с собой. Сам садится к Хоук, снова рассказывает ей о битве у разнесенных ворот и о колесе, которое ни с того, ни с сего в нём закрутилось. Такие разговоры ему не свойственны: обычно Фенрис вспоминает минувшие бои, обходясь парой сухих раздраженных слов, или не вспоминает вовсе. Хоук не прерывает его. Голос Фенриса её успокаивает. Пахнет веничками из соломы. Мерцает подвешенный к потолку кристалл. Мошек вокруг него совсем мало. На пороге, перед пустующем троном Хартии, мерцает корона, и внутри её кольца лириумное сердце Наковальни Пустоты. Меньше всего осколок этот по форме похож на сердце. Больше он напоминает окаменелую корягу, всю в пухлых кровеносных сосудах. Если долго на них смотреть, кажется, что красный лириум внутри них и правда течет, а уродливое сердце пульсирует. Так что Хоук не смотрит на них. Когда наконец возвращается Принц, кристалл начинает светить ярче. С ним приходит запыханный и румяный, словно с ожогами на щеках, Горим, а это значит, что Броска сегодня не вернется в Логово. Один из них всегда остается в городе, чтобы держать под контролем обстановку и не терять связи с Кардолом, который удерживает контроль за городскими стенами. Принц и Горим на ходу говорят о чём-то. По их лицам видно, что разговор этот какой-то средней веселости. Дагна бодро машет им веничком из соломы. - А я тебе говорю, что мне всё равно, где сидеть – тут или там, - громко утверждал Дюран, пробираясь к своему невзрачному трону, сидя на котором, как он сам уверял, отдыхал лучше, чем раскинувшись на дворцовой кровати и похрапывая пару суток подряд. Горим, заботливо сщёлкивая с него локтевые щитки, предположил, что, возможно, Совет так взъелся из-за клейма на его лице, на что Принц взъелся сильнее, чем весь Совет, недобрым словом помянул всех деширов и сказал, что они скорее всем скопом сядут на раздевание играть в порочную добродетель с огром, чем примут его возвращение. - Может, тебе бы стоило показаться им в короне? Они бы решили, что на тебя пал выбор Совершенных. - Ага, а я бы в этой короне совершенно очумел, как старик Харроумонт и плюнул бы в кого-нибудь из лордов пеной. А я б точно плюнул, Горим, дружище, ты меня знаешь! Горим покивал головой, нисколько не сомневаясь в его словах; Принц совершил новый акт неподчинения короне – пнул её вниз с порога, и за ней же смахнул носком сапога вторую половину Ключа – сердцевину Наковальни. - Эй, на кубу, как на дубу, - прикрикнул он сидящей там Хоук. – Бери, раз за этим пришла. Хоук переглядывается с Фенрисом и отчего-то медлит, хотя, по большому счету, только этого они и ждали. Этого и, возможно ещё того, что жесткость расписных камней, уколы кристаллов и щекочущие соломенные венички разбудят Карвера. - Забирай, - повторяет Дюран с напором вот-вот передумающего человека. - И не надевай даже под страхом смерти, а то знаю я вас, женщин. Хоук спускается с куба сундука, берёт половинки Ключа. Не прячет и не надевает – укладывает сверху на сундук. - Да, - говорит Принц с облегчением: ему легче, когда венец Харроумонта где-нибудь не здесь. - Коль Наковальню не починить, армии големов мне не видать, а тебе хреновины эти нужны для какой-то там высокой миссии… Хватай и дуй на поверхность, пока я ни решил, что ты ещё сгодишься мне как целитель и ни вспомнил, что твой эльф в бою лютует, как укушенный крикун, клянусь Предками! Фенрис усмехается – криво, но не без самодовольства. Упаковывает венцеобразный Ключ с сердцевиной в сумку, откуда исчез первый Ключ-идол. Ему так и не удалось выведать у Хоук, куда она его дела. - Вам действительно лучше поторопиться, - вдруг говорит Горим. – Пока щедрость его высочества себя не исчерпала: удивительно, что он так легко расстается с этими вещами. С его-то манией ко всему блестящему… Принц возмущенно толкает его ногой в спину: - Ты не знаешь всю широту моей щедрости! – и продолжает, чуть смущённо: - Эй, вы. Просите у меня, что хотите. Я всё-таки теперь здешний Король. Весь Пыльник и Община об этом знают. А эти пусть там у себя в Алмазных сиськи мнут, сколько им вздумается. Горим хохочет во всё горло. Дагна во весь дух аплодирует. Хоук стоит, опираясь спиной на куб и деловито уложив локоть на Фенрисово колено. Дюран ждёт вопроса о приглашении в орзаммаровскую сокровищницу, но Хоук говорит коротко и отрывисто: - Воды. Припасов. Оружие подточить. Принц-Король зажимает между губами язык и, разочарованный, издаёт неприличный звук. - И как Король Орзаммара, - неожиданно продолжает Хоук, и он замирает, забыв втянуть язык, - дай слово, что, когда это понадобится, твоя армия встанет под флаги Серых Стражей наряду со знамёнами Ферелдена. Дюран едва удержался от нового неприличного звука, вальяжно откинулся на спинку трона и закатил глаза: - Ах ты ж Астит-Гарал, простите наразумную. Да ты только глянь на нас, женщина! Мы ураган! Мы подземный ветер! Неудержимая сила! Сдался нам твой Ферелден. Тут Горим, ничуть не побоявшись быть столкнутым, поднялся на порог перед троном и загородил Принца собой, заслонив обоим беседующим обзор: - Его высочество, который его величество, хотел сказать, что уже воспользовался услугами осведомителей Хартии и оправил официальное - насколько это сейчас возможно - письмо Королю Алистеру. Потому что… он верно сказал – гляньте на нас, разве не видно, что без помощи Ферелдена нам не обойтись? Горим и Хоук улыбнулись друг другу. За спиной гнома-оруженосца крыльями выросли возмущённо вскинутые и яростно сотрясающие воздух кулаки его величества, и они улыбнулись ещё шире. В этом злорадном единении, Хоук чуть не вздрогнула, почувствовав, что кто-то осторожно взялся за её мантию. - Вы уходите? – спросила Дагна, кисточки её смешной прически склонились вниз, как увядшие колокольчики. – Вы правда уходите? - Похоже на то, - ответила Хоук, улыбаясь теперь совсем другой улыбкой и бросив взгляд на спящего Карвера. – Спасибо, что… пыталась его вернуть. Дагна дёрнула плечами: - У меня всё равно не получилось бы. Его оттуда теперь может только маг вывести… ну, который не через круг в Тень войдет. Опытный в таких делах маг. Ну, или очень близкий ему человек… Хоук вздохнула: - Вот поэтому-то нам и нужно уходить – чтобы как можно быстрее найти специалиста по Тени, который меня туда проведёт. А там уж столько нужно успеть: и книжку умную почитать, и братца сонного растолкать и демонам на зуб не попасться. - Ещё нужен лириум, - задумчиво протянула Дагна, глядя куда-то сквозь Хоук. – Помимо специалиста… Ну просто необходим! - О да! – оживился на своем троне пристыженный Дюран. - Этого добра мы тебе хоть в три ведра наковырять можем. - А понесём мы его как? – подал голос с куба Фенрис. – Тоже в ведрах? - Зачем его куда-то нести? Размеры комнаты вполне позволяют… - Что позволяют? – и, следуя примеру взгляда Хоук, взор всех присутствующих обратился к маленькой звонкой гномке. Она совсем не смутилась. - Как что? – хлопнула в ладоши Дагна. – Приключение! Ты войдёшь в Тень, а я сделаю это возможным. Три года практики! - Но… ты же гном. А гномы не… Дагна шикнула. Послюнявила и подняла указательный палец, словно проверяя направление ветра. Выдержав весомую паузу и важно прикрыв глаза, с чувством проговорила поговорку, явно подцепленную где-то на поверхности и воспетую как жизненный девиз: - Если мне нельзя выходить в море, это ещё не значит, что я не умею шить паруса.