Тедас. Однажды и навсегда

Коннор чувствовал себя неуютно: Потрёпанный снова на него смотрел. Он смотрел очень внимательно, но совсем беззлобно. Даже с каким-то виноватым смущением. На губах у него трещины и немного улыбки. Правда всё это проглядывалось едва-едва: борода у потрёпанного расползлась до самых ушей — неопрятная и похожая на затасканную тряпку. Хоть бери её, состригай, да пыль протирай в их обжитой эонаровой камере на троих. Третьим был человек-руки-факелы. И Коннор назвал его так совсем не потому, что пальцами он вихрил на ладонях пламя, а оттого, что этих пальцев при нём и вовсе не было. Ни одного. Руки незнакомца-сокамерника напоминали потухшие факельные палки с обгорелыми маслянистыми бинтами на концах. Руки-Факелы, также как и Потрёпанный, за все три дня ничего не сказал, только жестами подзывал того по нужде — расшнуровать штаны или подержать и без потерь поднести ко рту обеденную ложку. А обеды всем троим приносили вовремя — свежие, в нормальных порциях, будто похлопотал кто. Коннор заметил, что в соседнюю камеру стражники-храмовники доставляли к тому же чашу вина, блюдце густых сливок и «послание от тевинтерца с этажа повыше». Мужчина (а по голосу Коннор решил, что это, всё-таки, мужчина), в камере по соседству и тевинтерец с этажа повыше коротали своё заключение за игрой в шахматы. Скучающие в тихом Эонаре храмовники любезно передавали игрокам по очереди совершаемые ходы друг друга и съеденные фигуры в качестве трофеев, делали ставки, восхищались вычурными партиями и, кажется, не желали селить шахматных партнёров в одной камере только, чтобы оставаться причастными к игре. Сегодня вечером мужчина за стеной засмеялся на весь башенный коридор (кажется, ход оппонента рассмешил его), сказал «эти тевинтерцы даже на расстоянии жульничать умудряются!» и надолго затих. В тишине Коннору становилось ещё тяжелее выносить взгляд Потрёпанного, и он всякий раз сдавался. И начинал говорить. Обо всём. О себе. О Редклифе. О том, как рыба там пахнет рыболовами и наоборот. О том, как в детстве по дурости зацепился руками за крыло мельницы; о том, как в детстве по дурости… — Ни отец, ни Её Величество не рассказали мне, что с ним стало. С моим первым наставником, — в который раз исповедовался Потрёпанному Коннор. — С человеком, что отравил тогда моего отца. Наверное, не стоило им говорить… — Что говорить? — задал свой первый вопрос Потрёпанный; голос его был мягок, как у певца похоронных песен. — Что я поклялся найти его и убить. Ну, когда повзрослею… — Ты повзрослел, — сказал Потрёпанный. И впервые первым же отвёл взгляд. … … На него не смотрели — и Коннору удалось задремать раньше обычного. Правда, и проснулся он раньше обычного тоже: из соседней благоустроенной мажьей клетки выбралась сильная и даже ещё слегка загорелая рука, каким-то чудом вывернулась и со стуком провела по решётке белой шахматной башенкой. — Эй, эрлов сын, — позвал голос, часто смеющийся над ходами тевинтерца. — Есть там среди вас эрлов сын? — Есть, — слабо отозвался Коннор и придвинулся ближе к «сквозняковому углу» — месту, где соединялись стена и решётка. Рука втянулась обратно, остался только голос. — Не окажешь мне одну услугу? Как будешь на верхнем этаже — взгляни, кто там у них на самом деле сидит и фигурки на доске переставляет. — На верхнем этаже? Как же я там окажусь, если даже выйти отсюда не могу? За стеной послышались шаги и тихонький «тук»: кажется, внезапный собеседник поставил башенку обратно на темно-светлое поле. — Вот завтра и выйдешь. Я слышал, что за тобой придут. — Кто придёт? — спросил Коннор. … За ним пришли на рассвете. Два эонаровых храмовника отвели его на верхний этаж. Коннор, не забыв поручение соседа по несчастью, на ходу бросил взгляд за решётку единственно заселённой здесь камеры и мельком рассмотрел заключённого мага; рядом с ним на приколоченном к полу столе нашлась шахматная доска с застывшем боем и тарель с гроздью синего винограда. Храмовники перекинулись с ним парой фраз. Не об игре; тевинтерец выказал желание обзавестись дополнительным ночным одеялом. Наверное, на его поиски стражники и отправились, после того, как привели Коннора в полукруглый кабинет и усадили на странное кресло. Высокое, остроугольное, с какими-то потёрто-раскарябанными подлокотниками. К каждому из них было приделано небольшое колечко, которое, по соображениям Коннора, слажено, а главное намертво скреплялось с антимагическими наручами «приглашенного» сюда мага. Коннор взглянул вниз и увидел въевшиеся в пол и ножки кресла коричневелые пятна. Не удивился. Напротив — на чистом полу — стояло такое же кресло. Только выглядело оно куда новее и не содержало в своём остром деревянном скелете никаких встроенных механизмов. В кресле сидел человек. — Капитан Тоблер, — сказал он. — Я помню, — сказал Коннор и вдруг понял, что больше в капитане Тоблере не запомнил ничего — ни лица, ни взгляда. И теперь смотрел на неприметные черты этого человека, словно впервые его видел. — Всё в порядке, — бесцветно выговорил Тоблер, мазнув тусклым взглядом по рукам Коннора; тот держал их на коленях — подальше от подлокотников, подсознательно опасаясь, что стоит их коснуться, колечки щёлкнут и сделают из него и кресла одно целое. А потом и сам Тоблер (или кто-нибудь за него, что вероятнее) сделает из просто Коннора — Коннора-руки-факелы. — Если страшишься мебели, можем поменяться местами, — предложил Тоблер. — Значит, здесь вы магам пальцы режете? — Не только магам и не только здесь. В Эонаре для подобных процедур отведено несколько комнат. Коннор пожалел о своём дерзковатом вопросе. Сильнее сжал сложенные между коленей пальцы. Пока ещё целые, в полном своём составе. — С тобой хорошо обращаются? — вдруг спросил гордо-блёклый капитан. — Отведённой еды хватает? Коннор осторожно кивнул. — Может быть, ты хочешь разнообразить свои занятия? Есть шахматы, кости, девица с кухни, которой ты наверняка приглянешься. К слову, она недурна собой, пусть и совершенно не умеет готовить. — Зачем я здесь? — спросил Коннор, моргнув и настороженно прищурясь: любезности Тоблера были, как сладкая ягода, сдавленная в пальцах и брызнувшая в глаза. — Я хочу, чтобы ты знал о наших намерениях. — Каких намерениях? Рыцарь-капитан Эонара наклонился вперёд, не вставая со своего гладкого незаляпанного кресла. По полу тянулся стылый сквозняк; у Коннора мёрзли ноги. — Ты ни в чём не виноват, мальчик, — сказал Тоблер с нежностью такой же стылой, как сквозняк. — Ты здесь вовсе не при чем, но обстоятельства вынуждают нас сделать из тебя жертву. Мор диктует условия. Нам стало известно, что Лорд Искатель поддался общей панике, подписал объединяющее соглашение Стражей и решил передать нас Ферелдену. Король Алистер желает видеть нас в своей армии. И храмовников, и заключенных магов. Разговаривая, капитан часто вздергивал и потом медленно опускал обратно свой начисто выбритый подбородок. Коннор слушал, зацепившись взглядом за идеально ровный треугольник алого платка на правом капитанском плече — символ эонаровых рыцарей. — Да только мы не рядовые вояки. Мы стражи и хранители Эонара — надежной крепости, стоящей посреди леса, богатого на плоды, дичь и ловушки, которые любой из нас с закрытыми глазами может обойти. Понимаешь, о чём я? — Вы хотите отсидеться здесь, а не воевать с порождениями, — сказал Коннор. — Выходит, вы трусы? — А ты, выходит, смельчак? — вновь вскинул подбородок Тоблер, с неожиданной горячностью сверкнув блёклыми глазами; Коннору показалось, что и колечки на подлокотниках сверкнули тоже. — У вас нет выбора. Раз вы получили приказ Короля… — Да. Но также мы получили теперь и его брата. Коннор выдерживал взгляд за взглядом и даже начинал гордиться собой: каждый из них был хоть и тускл, но тяжёл, как тонна скатанного пуха. — Я не брат Его Величеству. — Можешь ли ты ручаться, что и Его Величество считает так же? — Могу ручаться, что Король Алистер знает свой долг и будет защищать свою страну. Если ему для этого понадобятся ваши храмовники… — То нам придётся вести дела с госпожой Изольдой. Или эрлом Теганом. Уверен, они найдут способ повлиять на Короля, и он оставит нас в покое. После пары посылок уж точно. Произнося последнюю фразу, капитан Тоблер так выразительно взглянул на ладони Коннора, что у того и сомнений не возникло, что именно будут содержать в себе упомянутые посылки. — Если до этого дойдёт, мы начнём с мизинцев, — сказал капитан так, будто оказывал Коннору великое одолжение. — Вы очень добры, сэр Тоблер. — Не ёрничай, мальчик. Я делаю это не ради себя — я не хочу, чтобы пострадали мои люди. И люди Тедаса тоже: здешние маги — преступники, которым нельзя на свободу. — Что, такие же преступники, как я? — А мне стоит напомнить тебе, что ты сделал? Скольких ты… убил? Коннор прикусил язык. Тоблер вздохнул и стянул с плеча треугольный платок. Вытер им своё серое лицо с чуть проступающей испариной. Кажется, этот разговор и ему непросто давался. — Ты неплохой мальчик, Коннор, — сказал он. — В тебе нет зла, это по глазам видно. И во многих из них зла нет тоже. Но они должны оставаться здесь, чтобы у нас оставалась работа. Веришь, нет, а тевинтерец тут и вовсе по собственной воле. Мы и рады его отпустить: его семья осыпает меня письмами и обещаниями любых денег и услуг, но юноша сам упёрся. Говорит, что не выйдет, будет сидеть здесь и позорить своего отца, пока тот не отцепится и не смирится, что сын «не обделался от страха перед судьбой, а ушёл Мор гасить». — И что его отец? — не смог удержать свой интерес Коннор, проникаясь к тевинтерцу новым уважением. — Втихомолку шлёт деньги на «содержание на особых условиях». Просит исполнять любые пожелания. Коннору вспомнилось дополнительное одеяло. А потом синий виноград, уж точно не растущий в эонаровых землях, и сразу — вино и сливки, что подносят каждый день его партнёру по шахматам. — С его подачки, конечно же, — по лицу прочитал его мысли блёклый, но проницательный капитан. — Этот — из порушенного оствикского Круга. Хоть, говорят, и из благородных — был бы лордом, если б не мажья кровь. Правда, за него-то родственники не вступились. Коннор замялся, размышляя, стоит ли воспользоваться таким поворотом разговора и что-нибудь выведать об отце и друзьях Амалии. — Ты хочешь что-то спросить? Наверное, желаешь знать о людях, которые находятся с тобой в одной камере? Спросил за него сэр Тоблер, и сбитому с курса собеседнику ничего не оставалось, кроме как кивнуть. — Они здесь давно. Малефикар и его друг-покрыватель. Оба пойманы при попытке бежать из Круга. Одному это даже в конце концов удалось. Но ничего. Вернули. Сразу сюда. … Коннора вернули к сокамерникам. Он взглянул на них по-новому и попытался предположить, кто из них двоих малефикар. Наверняка Руки-Факелы, не просто же так Эонар ему все пальцы оттяпал. Прошла секунда, и Коннор поёжился: уж о чьих пальцах ему сейчас следовало беспокоиться, так это о своих. — Эй, эрлов сын, — едва из виду скрылись рыцари-стражники, подозвал его в сквозной угол уже знакомый голос. И Коннор его ждал. — Я узнал кое-что о тевинтерце, — сказал он негромко, усаживаясь прямо на пол и устраивая левое плечо меж кручёных прутьев. — Правда? — тут же хмыкнул маг из Оствика за стеной. — А зачем? — Разве не об этом ты просил меня сегодня утром? — Посмотреть, кто правит фигурами… А! Так ты подумал, что это я о моём сопернике говорю? Неудавшийся лорд расхохотался в своей раскатистой манере. Коннору стало неловко: Потрёпанный бросил на него беспокойный взгляд, но тут же и отвернулся. Он был занят, подкручивая цепные звенья, на которые была подвешена к стене койка Руки-Факелы, пока тот поддерживал тяжёлую деревянную лежанку плечом. — Ну ты даёшь! — наконец отсмеялся маг из Оствика. — Да я о главном говорил. Кто тут всем заведует. Я, когда границу пересекал, его меньшИм попался, а самого капитана так и не повстречал. — Так бы и сказал, — буркнул Коннор. — Да я так и сказал. Только художественно. — Он мне пальцы резать собрался, чтобы так Короля шантажировать. — Пальцами? Вот это да. Какая щекотливая ситуация. — Просто он на войну не хочет идти. И людей своих пускать. — Ох ты ути-пути. Коннор не видел собеседника, но видел, как на колене, выставленном между прутьями решётки в поярковой штанине, лежит его рука. Очень беспокойная рука: её хозяин шкрябал по ладони пальцами, будто она у него чесалась. Или страдала от сиротства, не ощущая в себе верного посоха или ладони возлюбленной. — Максвелл, — неожиданно представился обладатель руки. — Коннор, — сказал ему Коннор. — Ну, так как он выглядит? — так же неожиданно спросил Максвелл. — Сэр Тоблер? — Да нет же! Тевинтерец! Что он за человек я и так уже имею представление. А вот какой он на лицо… Тебе ведь довелось на него взглянуть, верно? — Ну он… — Коннор задумался. — У него есть усы. И после мгновения паузы Максвелл вдруг с новой силой расхохотался. Теперь даже Руки-Факелы глянул в сторону скозного угла. — Что смешного? — нарочно перейдя на шепот, шикнул на невидимого, но громкого собеседника Коннор. — Да ничего, ничего! Совершенно ничего! Просто представь… Ты ведешь с человеком игру и долгую активную переписку, споришь о магии, о политике и уже почти представляешь ваш совместный побег… А потом узнаешь, что у него усы. — Ты же никогда его не видел! — Вот именно! А теперь весь романтический образ насмарку! — Нет, я о том… как вы можете вести споры, если… — А, тебя это интересует, — перебил его Максвелл, беспокойная его ладонь пропала на несколько мгновений и появилась вновь. — А ну-ка лови. По полу вдруг покатилась белая шахматная башенка, Коннор спешно подхватил её, как и было велено. Озадаченно повертел в руках. Обычная фигура для игры в шахматы. — У них дно откручивается, — сказал за стеной Максвелл. И Коннор тут же открутил башенное донышко. На его ладонь выпал маленький ключик и клочок бумаги. — Можешь прочесть, — разрешил Максвелл. И Коннор прочёл. «Сыт по горло здешними безвкусными винами и твоей безвкусной игрой. Отправляемся в Денерим. Я слышал, у местного ополчения есть терпкий эль и игральные карты». — На самом деле эль он не переваривает, — сказал Максвелл чуть ли не с нежностью. — Да и с ключом этот усатый интриган явно прогадал. К моим наручам он не подходит. Попробуй, может, к твоим подойдёт? … Бевин затянул последний узелок. Голем Кот, любезно преклонивший перед ним каменные свои колени, наконец выпрямился. На шее у него повисло пёстрое ожерелье из мешков и мешочков. Уже который день они собирались в путь. И уже который день Амалия срывала отбытие. Они почти не разговаривали. За последние несколько полных тягостных размышлений дней Бевин вновь околючился — оброс щетиной не только лицом, но и, кажется, сердцем. И решил — сегодня они уж точно покинут эонаровые земли, даже если придется тащить чокнутую девчонку на себе и сражаться с её глыботельным защитником. Бевин, пока ещё медля со своим планом, взглянул в сторону дома, где над разработкой планов захвата Эонара всё заседала Амалия. Потёр шею и устало вздохнул. Кот осторожно опустил на его голову огромную ладонь — в совершенно не ободряющем, полном жалости жесте.И не успел он вывернуться из-под големьего сочувствия, как дверь в покосый домишко торжественно распахнулась. — Я придумала! — провозгласила Амалия. — Создатель. Только не это, — совсем сник Бевин. — Кот, руку! — скомандовала Амалия и разложила бумажный рулон на опущенной, гладкой, как стол, ладони голема. — На сей раз это действительно рабочий план! — Ты и в прошлый раз то же самое говорила. А потом твой план рушился на первой же теоретической стадии. — Да, но на этот раз… — Амалия! — повысил голос Бевин, вскинув руку и указывая куда-то в сторону ежевичных зарослей и невидимых безопасных троп. — Коннор там из-за вашей с ним безалаберности! И мне хочется вытащить его оттуда так же, как и тебе. И твоему отцу я хочу помочь тоже. Поэтому давай доберёмся до Денерима и расскажем всё Королю Алистеру? — Но… — Будешь снова выделываться — я пойду один. Амалия вдруг затихла и задумалась. Глубоко и серьёзно. Наверное, впервые по-настоящему представила, как будет обходиться без Бевина. По крайней мере, сам он очень надеялся, что задумалась она именно об этом. — Хорошо, — посмотрела ему в глаза Амалия. — Поступаем так: я рассказываю тебе свой план и, если он тебя не устраивает — можешь идти на все четыре стороны. Бевин с усилием проглотил своё раздражение и чудом остался стоять на месте. Амалия ткнула пальцем в разложенную бумагу. Кот хрустко склонил голову к плечу. — Итак. Руны, выжженные на моих ладонях, даруют тебе недюжую силу и прибавят проворства, если я буду как-то держаться за тебя во время боя. Наверное, мне придется залезть тебе на спину. — Ты не тростинка, — усмехнулся Бевин. — Да и ты, вроде, не слабак, — услышал он вдруг вместо ответного ехидства. — К тому же, говорю тебе, руны в несколько раз увеличат твои силы. Так что мы легко разбросаем по углам всех, кто там эту эонарову башню охраняет. Единственный вопрос — как нам туда попасть. Бевин опустил глаза. На бумаге — под излинованными рунными ожогами пальцами Амалии — нарисованная углём башня была похожа скорее на кривой выдранный с корнем зуб, чем на крепостное строение. К башне-зубу на схеме плана приближалось нечто чёрное, состоящее из заштрихованных овалов. Амалия постучала коротким ноготком по странному рисованному существу: — Предположим, что в день штурма на Эонар нападет здоровенный — до неба — каменный монстр. — Каменный монстр! Ты сама-то себя слышишь?! — как-то слишком уж сильно, в отчаянии хлопнул себя по лбу Бевин, о чем теперь очень жалел. — Нет-нет! Ты дослушай! Дослушай сначала! Я знаю, откуда взять монстра! План сработает, клянусь! Бевин собрал последнее самообладание и, незаметно потирая горящий лоб, вновь опустил взгляд к безумному рисунку. Амалия осторожно продолжила: — Пока храмовники отвлечены нападением монстра, мы незаметно долетим до крепости на ёлке и приземлимся как раз около… — Я ухожу. — Нет! Ну нет! — тут же залепетала за его спиной Повелительница Тени и блестящий стратег. — Ну вот почему ты мне никогда не веришь?! Бевин шёл и не собирался останавливаться. Хватит с него. — Потому что ты чокнутая, и твой план никогда не сработает. — Сработает. И прямо завтра. Бевин шёл и не собирался останавливаться. Но потом Амалия вдруг окликнула его уже не таким уверенным голосом и сказала: — Спорим на поцелуй? … … На самом деле, Найри не понимала двух вещей: зачем на ней вяжут узлы, если руки её и без того надёжно связаны, и как до всего этого дошло. Но и уверена она была тоже в двух вещах: в том, что не стоило доверчиво идти за говорящим порождением в шлеме, и что она проломит ему голову, когда тот покажется ей на глаза. — Обычно женщина сама вяжет на себе узлы —, но ты агрессивная и не станешь, — не очень складно говорила немолодая авварка, вдевая кончик веревки в петлю между короткими, но ловкими пальцами. — И песню ты петь не будешь. Фуллна за тебя споёт. Найри посмотрела на неё сверху-вниз. У авварской женщины было обветренное, окаймлённое пушком мехового капюшона, лицо. — Таллис, — рыкнула Найри в сторону. — Если эта бабка-одуванчик хочет нас сожрать, то пусть сначала жрёт тебя, потому что это ты во всём виновата. — Я? — усмешкой возмутилась Таллис; она сидела здесь же — в одной из хижин оплота, населенного аварскими горцами и уродливыми статуями, сидела в клетке, как наги на кухне. — Сжирать вас нам не надо, — сказала женщина, подкладывая под новую верёвку кожаный лоскуток и, кажется, заботясь о коже самой пленницы. — Ваш лагерь находился под нашей горой. У вас было оружие. Но мы бы вас не тронули, если бы вы не повадились у нас воровать. — Мы ничего у вас не крали, — сообщила Таллис больше не для женщины, а для Найри; теперь она понимала, почему та во всем винит именно её — юркую остроухую разбойницу. — У нашего авгура пропал лириум. Нельзя брать лириум у авгура. — Но мы ничего не брали! — сказала Таллис уже с большим возмущением; теперь подозрения спали ещё и с Каллена. Если бы это он полез красть лириум у здешних шаманов — наверняка не лежал бы рядом с ней в клетке и не крючился в не спадающей уже несколько дней лихорадке. В кандидатурах на обвинение оставался Слышащий, который куда-то пропал как раз перед нападением на их лагерь дикарей. — Больше некому, — всё вязала узлы авварка. — Теперь вы наши пленники, и мы поступим с вами так, как тан сочтет нужным. С тобой уже всё решено, — сказала она Найри, потом покосилась на Таллис. — А с тобой непонятно. Нашим мужчинам не нужны эльфы. — Какое облегчение, — скривила улыбку остроухая. Найри зашевелилась под узлами и верёвками, как кусачий шершень в паутинном коконе: — Если ты думаешь, что я буду ублажать какого-то вашего мужика с больными наклонностями… — Ты станешь женой Змееликого. Это почётный наш гость. Тан подносит тебя как подарок. — Я ему рот откушу, — предупредила Найри. — И тану вашему тоже. — Злая, — рассмеялась женщина. - Ой, злющая. Жалко не наша. Была бы охотницей. И потуже затянула узелок на её бёдрах. — Крупная. Родишь хорошо. Мужчинам сейчас важно, чтобы мы больше рожали. Детей хотят. Чтобы от них что-то в мире осталось, если сами не вернутся. Они уходят на войну. К другим людям, чтобы Мор побеждать. Змееликий так сказал. Иначе все погибнем от скверны. И птицы откажутся нас уносить. — Нашли с кем дружить, — слегка прищурилась Таллис. — Я бы скорее кому-нибудь с именем Свинорылый поверила, чем Змееликому. Авварка, чей народ сам выбрал имя для почетного гостя, простила ей её эльфячье невежество. Скользнула взглядом по Каллену. — А что с вашим другом? Он болен? — Недолириумс мозгоразжижжалус, — сказала Таллис; и получилось это у неё не так небрежно, как ей хотелось бы. — Вам повезло, что он сейчас такой. Иначе наверняка бы ринулся рыцарствовать и командовать вашим горам, чтоб сровнялись. — Упрямый и отважный. Жаль не наш. Был бы защитником оплота. Воином. Отцом. Таллис посмотрела на него и вздохнула. Каллен то затихал, то вновь хватался за прутья клетки и безрезультатно цеплялся за них пальцами. Они казались ему змеями, сползающими со стен. Змей исторгали мясные отвратительные коконы. А в коконы, как в зеркало, гляделись демоны. Он вновь был в башне Круга. И Ульдред вновь был жив. Каллен слышал его смех и, испуская жалкий, измученный стон, закрывал уши руками. — Ему бы воды, — сочувствующе сказала авварка. — Я принесу, когда начнется свадебный ритуал, и никто не будет сюда смотреть. … Когда она ушла, а барахтающуюся Найри кое-как унесли на собственную свадьбу, Таллис наконец-то стряхнула веревки с рук и, недолго провозившись, сщёлкнула замок с клетки. Конечно, бывалая взломщица могла это сделать и раньше, но уж очень не хотелось обижать добрую авварку. Она почти выволочила из клетки Каллена и даже несколько раз пообещала бросить его здесь, если не возьмет себя в руки и не встанет на ноги. Отбрасывая назад волосы, краснея от натуги и выжимая из себя вместе с силами уже третье колко-угрожающее обещание, Таллис почувствовала чье-то присутствие за спиной. Мигом выпустила локти Каллена и резко обернулась, выбрасывая вперед руку с коротким кинжалом. Его острие цокнуло о железку шлема. И шлемоносец пугливо отскочил на шаг назад. — Ухо?! — не сразу опустила руку Таллис и едва не стукнула его по шлему ещё раз — теперь уже специально. — Ты где пропадал, мордастый? Слышащий — разумное порождение, что уже несколько недель носил прозвище «Ухо» — протянул вперёд руки, как ребёнок, показывающий пойманную ящерицу. В чаше из его ладоней лежали три полные лириума склянки. — Так это и впрямь ты всю эту кашу заварил? — взглянула эльфийка сначала на украденные склянки, а потом и на самого ворюгу. Из прорези в его шлеме пахло, как из щели в погреб. На Таллис смотрели жёлтые, круглые, будто совсем не имевшие век, глаза. Всего пару мгновений — Слышащий быстро опустился на корточки и в той же манере протянул руки к страдающему рыцарю. — Вот оно что. Ты о Каллене беспокоился? Таллис тоже опустилась вниз. Взяла из его ладоней одну из склянок, откупорила её зубами и, уложив голову Каллена себе на колено, поднесла узкое горлышко к его губам. — Нет, — дёрнул головой Каллен; стиснув зубы и тяжело дыша, отвернулся от зелья с таким рвением, будто там не лириум содержался, а отборный яд. — Ну что ты, маленький рыцарь, это же лириум, — нарочито лилейным голоском постаралась успокоить его Таллис. — Тебе добрый Ухо твой любимый ли-и-ириум принёс. Смотри, какой голубенький. М-м-м, ням-ням! — Н-н… Не надо, — в своём стремлении вывернуться из-под её руки, Каллен скатился ещё дальше и уткнулся носом ей в живот. — Не хочу. Пожалуйста. — Тебе станет лучше. — Не хочу. Не хочу… ничего общего. Нет! — Ты бредишь. — Я смогу и так. Не хочу возвращаться! Таллис замерла: делая над собой усилие, он вдруг перевернулся на бок и крепко обхватил её талию. Прижался к ней лицом и схватился за Таллис так, как схватывается за узенькое брёвнышко тонущий человек. — Убери. Пожалуйста. Прошу тебя. Лучше так. Я не хочу возвращаться… Я не вынесу… Таллис решительно сжала склянку в руке… и раздражённо выдохнув, отставила в сторону. Его отказ от лириума не встретил в ней удивления. Однажды она уже знала одного храмовника, кто также не пожелал иметь ничего общего и не захотел возвращаться. И не вернулся, в конце концов. Ни в Церковь, ни к ней, ни вообще куда-либо… — Я не вынесу… — ослабев, все повторял шёпотом Каллен. — Вот и я тебя тоже отсюда не вынесу. Ты встать сможешь? — Я смогу… — Тогда вставай, чтоб тебя! Но встать он, конечно, не смог. Вместо него встал Ухо. И молча водрузил Каллена себе на спину. … …Таллис выглянула из-за очередной деревянной хижины; их побег шёл хорошо. Препятствий в лице вооруженных горцев пока не встречалось. Таллис видела их внизу: авварское племя собиралось в одном месте. На их плечах были шкуры, а на лицах — любопытствующие выражения. На плоском утёсном подъёме — зазубрины от топоров. Наверху, судя по факелам, и будет происходить «свадьба». Она обернулась к Уху и уже готова была дать ему сигнал о выдвижении, когда совсем рядом вдруг послышались приближающиеся голоса. — Да уж, уважаемая Солнцевласая, вынужден признать — таких даров мне ещё не преподносили. — Для нас это честь, Змееликий. Таллис напряглась, на худший случай выудила из-за спины один из кинжалов. — И всё-таки женщина — тот ещё подарок. Может быть, я обойдусь какой-нибудь побрякушкой из рыбьих костей? Или медовым бочонком? Я даже согласен на бадью засоленной капусты! — Ты многому научил меня и мой народ, Змееликий. Оплот Каменный Медведь многим тебе обязан. Ты образумил гакконитов. Ты предупреждал их о гневе богов, а потом боги заставили их ночь за ночью видеть один и тот же сон, где кости их превращались в лёд и рассыпались прямо в теле. — Ну, видеть страшные сны их не то, чтобы боги заставили, — протянул Змееликий. И где-то уже совсем рядом на это усмехнулся вдруг третий голос. — Нам не хватало тебя, когда ты уплыл за остров Хозяйки, — на ходу говорила, по всей видимости, тан, шелестящим голосом которой Таллис не имела возможности насладиться — из-за всё растущего напряжения и лихорадочного планирования своих действий. — Но теперь ты вернулся и призываешь нас к объединению. Ты не позволяешь нам умереть в одиночестве. — И в отместку вы не даёте мне умереть убеждённым холостяком! Вот и помогай после этого людям! Третий голос засмеялся уже в нескольких шагах от укрытия Таллис и Слышащего. — Вон ему лучше женщину свяжите. А то вдруг помрёт, так и не познав пылкого, глубокого чувства. — Всё я познал, — враз перестав смеяться, буркнул голос, и обладатель его первым шагнул за поворот. Тут-то Таллис его и схватила. У по-авварски одетого мальчишки ни одного волоска на груди, зато на голове целая косица. — Тш-ш, — нежно шепнула ему на ухо напавшая, развернув его лицом к тану со Змееликим и прижав под подбородок кинжальное ребро. Тот в ответ на это только замер поудобнее: это был не первый раз, когда он оказывался в подобной ситуации. — Фейнриэль! — кинулся вперёд, но тут же и остановился почётный гость оплота; его закудрявленные книзу чёрные волосы были обмазаны тёмно-синей краской. — Погодите-ка… Таллис? — Змееликий? — тихо спросила у него мгновенно вооружившаяся тан. — Данарий?! — громко спросила вмиг обезоруженная Таллис. … — Я думала, он мёртв. — Такова была его затея. Очень уж наставнику не нравилось его бывшее прозвище. Теперь он Змееликий и вполне себе этим доволен. Они стояли среди радостной толпы авваров как равные. Даже Таллис. Ситуация разрешилась: местные шаманы получили назад свой лириум, Таллис простили за нападение, Каллена уложили в одной из хижин на попечение той доброй женщины, со Слышащего обещали не снимать шлем. Оставалось лишь снять узлы с Найри. Её вывели на утёс с факелами. На уступе чуть ниже уже устроился авварец с барабаном и авварка, которая будет петь ритуальную песню. — Ты извини за… — Таллис обернулась к Фейнриэлю и вместо того, чтобы закончить фразу провела перед горлом указательным пальцем туда-сюда. — Да ничего, — мужественно бросил тот и задрал голову. Там наверху Найри грызла на себе веревку. Ту, до которой сумела-таки дотянуться. В совершенно беззлобной, праздничной толпе нет-нет, да сжимали в руках блестящие, отполированные долгим употреблением мечи аварские мужчины. Завидовали, что не им, а гостю достанется такая экзотичная, сильная, здоровая стрептивуха. — Ваша подруга. Найри. Она какая? — спросил Фейнриэль. — Как она отнесется к такому мужу? — Скорее всего, она откусит ему рот, — пожала плечами Таллис. Как раз в это время на утёс, как на сцену, вышел Данарий. — Это будет занимательно, — улыбнулся его ученик. — Да уж, это точно, — улыбнулась Таллис. И средь гор застучал барабан. Авварец стоял на коленях. Он не покачивался в такт, как обычно делают это люди, играющие на барабанах. Он был прям и неподвижен. И смотрел перед собой, а не на людей, стоявших внизу. Через десяток точных, звонких ударов мягко и мелодично запела женщина. Столкнулись сильный ритм и ласковая песня. Звуки причудливо рассыпались, и казалось, ничто не связывает их. Совсем как и тех двоих — на утёсе. Данарий приближался к связанной Найри осторожно, как всадник к необъезженному драколиску. И, как настоящий драколиск, Найри предупредительно скалилась. Между зубами у неё застряли верёвочные волоконца. — Тише. Я только узлы развяжу, — поднял ладони тот, кого тут называли Змееликий. — Только подойди, — глянула исподлобья невеста. — Каждый развязанный узел — год принадлежничества? Это тупизм, а не свадебный ритуал! — О, а ты, как я вижу, приверженица романтики? Поцелуи под луной? Сушеные розы за пазухой, да? Данарий, смешливо мотнув головой, принялся распутывать первый узел. Найри, никак не ожидавшая подобных слов, даже не успела уследить, когда этот змеёныш оказался так близко. Отмерев, вся вдруг выгнулась назад, потом махом наклонилась вперёд и… — Ты боднула меня в шею! — возмущённо закряхтел враз отброшенный на несколько шагов Данарий. — Прямо в шею боднула… Прямо вот сюда вот! Найри довольно осклабилась. Авварская женщина пела что-то о нежном соитии двух горных рек и росе на ресницах. — Прикажи своим почитателям отпустить пленников, змеистый. Тогда я, быть может, не затопчу тебя прямо здесь и не сброшу твое искалеченное тело вниз — им на головы. — Я тронут твоей трепетной заботой о друзьях, дорогая, — кое-как отдышавшись, смахнул слезы с уголков глаз Данарий. — Ты мне даже нравиться начинаешь. Так что не усложняй. Он вновь взялся за узел, но тут же одёрнул руки: зубы Найри клацнули в опасной близости с его пальцами. — Ой, всё, — в конце концов сказал Данарий и пустил по пальцу маленький магическо-огненный язычок. Тот перепрыгнул на веревки и разошелся по ним быстро, как по бумаге. Вниз посыпались мелкие обожженные ворсинки и пепел. Найри, вскрикнув от неожиданной и мгновенной, как укус, жгучей боли, рухнула с ног: они у нее успели онеметь. Толпа внизу ахнула: только что у них на глазах случилось нечто выходящее из ряда вон. На невесте не осталось ни одного узла — выходит, Змееликий взял её всю. Навсегда. До конца жизни. Барабанный стук и песня оборвались. Данарий подошёл к новоиспечённой — даже чуть-чуть подгорелой — жене и протянул ей руку: — Извини. Видимо, обожгло сильнее, чем я хотел. Та во все глаза смотрела на него снизу-вверх, и во взгляде её что-то менялось. — Но я ведь говорил тебе не усложнять. Женщины! — цокнул языком Змееликий и пошевелил пальцами. – Ну? Хватайся, дорогая. Нас ждут. Найри схватилась за его руку и поднялась. — Смотри-ка, мы с тобой уже как лучшие друзья! Я слышал, самые успешные браки как раз… Договорить Данарий не успел: новая подруга жизни познакомила его со своим ударом. Кажется, левой. Кажется, по лицу. … В хижине, где зашивали раны иглой из рыбьей косточки и пускали кровь, народу собралось даже больше, чем после самой неудачной охоты. Хотя пострадавших было всего два, и оба они, в целом, были в порядке. Каллен очнулся, отойдя от своей лихорадки, но дёргался сейчас сильнее, чем раньше: его зашкуренную койку со всех сторон окружали молодые и не очень авварочки. Протягивали ему чарки с водой и освежающими травяными настоями, ягоды, топлёный рыбий жир в мисочках. Отирали его щёки и плечи смоченными тряпицами, с восторженным хихиканьем трогали волосы, норовили уложить ухо ему на грудь, чтобы послушать, успокоилось ли после горячки дыхание. Таллис, периодически скашивая глаза в его сторону, с ухмылкой игнорировала зовущие на помощь взгляды и возвращалась к подбитому глазу Данария. Она любезно прикладывала к нему холодную ножку куропатки, замороженную магией местных авгуров, чтобы Змееликий не слишком страдал от недостатка внимания. Хотя тот сейчас больше страдал от того, что веки его опухали, как от пчелиного укуса. — А я виновата, что от боли во мне пробудился берсерк? — небрежно сказала Найри, стоящая неподалёку, привалившись к стене и скрестив руки и ноги. — Нельзя быть такой недотрогой, — хохотнула Таллис. — Всё-таки он — твой верный муж на ближайшие сто лет, если верить авварским традициям. — А если верить невварским традициям, то вполне законно заживо замумифицировать человека, если уверен, что трупик будет красиво смотреться. — Ох, я невероятно красив в смерти. Поверьте, мадам, я не раз там бывал, — Данарий сел, отобрал у Таллис мёрзлую конечность куропатки. — Так что, если ты в этих краях по поручению Триумвирата… — Эльфийка, припадочный храмовник и невварская наёмница с замашками берсерка, — усмехнулась та. — Мы что, правда так похожи на кунарийский отряд? — Я видел кунарийский отряд из Аришока, Архонта, Ферелденской Королевы и антиванского ворона. Мы вместе с ними Сегерон Тевинтеру вернули, а Пар Иштрак — серокожим. — Остров из легенд?! Данарий с гордостью кивнул. Ножка в его руках таяла. — Так что я перед Куном выслужился. Архонт с Аришоком на острова теперь беженцев переправляют, чтобы те оставались в безопасности… пока порождения тьмы плавать не научатся. — Они уже научились лечить скверну, — сказала Таллис, вдруг открываясь перед ним, чтобы доказать, что и она теперь действует по собственной воле, а не по воле Кун. — Мы идём за одним из них туда, где есть лекарство. В городе Найри буйствует скверная эпидемия. Найри отрешенно уставилась себе под ноги. Данарий взглянул своим здоровым глазом вперед; у внутрихижного костра мирно сидел Слышащий, принимал из рук Фейнриэля цветные стёклышки, которыми здесь мало что украшали, и глядел через них на огонь. — Что-то ты не выглядишь удивлённым, — прищурившись, наклонилась к притихшему Данарию Таллис. И Данарий сказал: — Тан Солнцевласая рассказывала мне, что их разведчики часто наталкиваются на порождений тьмы. Странных порождений тьмы. Которые не нападают. Он смотрел на Ухо. Ухо смотрел на огонь. — Лекарство от скверны. Интересное дело. Пожалуй, мы с вами пойдём. — За благоверной да на край света? — не упустила повод для издёвки Таллис. — А авварцы не обидятся, что ты, осыпанный подарками, покидаешь их в самый ответственный момент? — Они и без меня смогут объединиться и найти общий язык с низинниками, — пообещал Змееликий Данарий и улыбнулся. — Да и вообще они народ не обидчивый. Если насолишь — кинут в тебя козой и успокоятся. … На горизонте показалась земля. Её Величество отдала приказ вернуть Принцу Ваэлю корабль, едва они с Зевраном сойдут в порту: Себастьян сильно рисковал, раздав союзникам в сопровождение людей и свои лучшие боевые корабли. День выдался жарким. Старкхейвенские моряки поснимали свои хлопковые балахоны и повязали их на головы. Зевран стоял у палубного борта с непокрытыми плечами — подставляя спину солнцу и солёным брызгам. На море была качка, а его потрясывало, как от холода. Он был сам не свой с самого утра: навстречу к нему плыла родина. Героиня встала рядом с ним и накрыла ладонью его смуглые, напряжённо сцепленные руки. — Что-то я волнуюсь. — Ты? Зевран мотнул головой, иронизируя сам над собой. — Знаешь, как у нас говорят? Если пару не могут благословить родители, то должен благословить город. — Ты делаешь мне предложение, Араннай? — Самое непристойное в истории, мой Страж. Я предлагаю переступить границу, увязнуть в запахе кожи и утонуть в неувядающих цветах. Позволь ввести тебя в прекрасную Антиву, которая, если не повезёт, оставит нас с носом. — А если повезёт? — Оставит в живых. … Хоук задержалась в Старкхейвене чуть дольше остальных. И, будто бы в благодарность, старкхейвенский правитель отдал в её распоряжение нечто большее, чем отряд или корабль — он отпустил вместе с ней своего адмирала. Они направлялись на Двуглавом в Ривейн. — Если тебе предстоит встреча с Ривейном, Хоук, да ещё и разборки с пиратами — без меня не обойтись! — громогласно уверяла Изабелла, на спор наполняя свою огромную адмиральскую шляпу ромом до самых полей. «Этот одноглазый обезьяныш» Корсар был уверен, что шляпа станет протекать: Изабелла теперь просто обязана была защитить её честь. — Капитан Изабелла снова в игре! Хоук, у нас же тут целый проклятый корабль и кудрявый пиратский король! Да нас вообще ничто не остановит! — хохотала она, в конце концов, выиграв спор и размахивая мокрой, но не протекающей шляпой. А потом пришёл Некромант и сказал: — Нам нужно остановиться под Викомом. Припасы заканчиваются. Не остановимся — от голода помрём. … Они сошли на землю вдали от города – там, где по всем соображениям, им не должно было встретиться ни души. Но душа встретилась; одна единственная. Хоук и Изабелла заметили её, когда ещё шли по пояс в воде. Белый берег с жёлтыми полукруглыми камнями был похож на гигантскую глазунью. На одном из камней расслабленно сидела эльфийка. Посох её был привален рядышком и тонул древком в песке, как опущенное весло. Хоук и Изабелла тоже не спешили тянуться к оружию, хоть и понятно было — эльфийка не промах. Вокруг неё можно было разглядеть несколько тёмных островков. Тела порождений тьмы. На них даже птицы садиться брезгали, но продолжали кружить над яичечным берегом. Эльфийка скучающе перекатывала голову одного из уродливых трупов с одного уха на другое, опустив ему на лоб носок ноги и совсем не боясь скверны: нога её, в отличие от большинства ног долийцев, была обута в сапог. А в том, что эта остроухая из долийцев не возникало сомнений: дождавшись, пока пришелицы подойдут ближе, она, не вставая, подняла к ним лицо с растущим из переносицы вверх валаслином: — Я приветствую Защитницу Киркволла и её спутницу. — Ты… знаешь меня? — удивлённо спросила Хоук; надежда представиться Сибилой Селби, пошутить что-нибудь про «хороший улов порождений» и разойтись подобру-поздорову, рассыпалась, как замок из песка. — Я не знаю тебя, — легко сказала эльфийка. — Но я читала «Сказание о Защитнице» Варрика Тетраса, если это имеет значение. — Часть про «украденное писание» — брехня! — тут же вклинилась Изабелла. — Они мне его сами в «Алмазный ромб» проиграли! — Конечно-конечно, — покосилась на неё Хоук. Эльфийка легонько толкнула голову порождения в последний раз — вываленный язык мёртвой твари перевалился с одной стороны разинутой пасти на другую. Поднявшись с камня, эльфийка подхватила посох и оперлась на него, как уставшая странница: — Надо же. Всё в точности, как она и сказала: корабль, глядящий в две стороны, берег к югу от Викома, солнце в зените. — Кто сказал? — спросила Хоук, даже не подозревая, насколько не готова к ответу. — Аша`беланар. Я должна была встретить вас здесь по её просьбе. — «Просьбе», значит. А ты? .. — Моё имя Эллана, — сказала эльфийка. — Я первая клана Лавеллан.