Я тебя выменял на боль

      Намджун и Хосок тихо обыскивают темный, будто уснувший дом, находят двоих наверху и укрывают пледами, стараясь не разбудить. Потом ужинают вдвоем, пряча улыбки, и засыпают перед телевизором в гостиной.       Чонгук крадется по выжженной земле, черной и безжизненной, слышит вдалеке тяжелые шаги и треск мертвых деревьев. Сердце тут же уходит в пятки, и он бежит. Очертя голову, не разбирая дороги, но точно зная, где его убежище, оно там, впереди, он чувствует его, ведь крепость — это часть его самого. Шаги позади всё ближе, Чонгук оборачивается и видит трех огромных великанов, у них кожа в безобразных пузырях, зеленоватая и потрескавшаяся, ручищи здоровенные, а голоса, как искаженные замедлением, низкие и жуткие. Они что-то ему вслед бормочут, догоняют размашистыми шагами, но Чонгук уже добежал. Влетает внутрь, захлопывает дверь. Когтистая рука лезет в окно, щупает по полу, а голос за стеной бубнит что-то, похожее на «бугай», повторяет снова и снова, замедляясь еще и растягивая звуки до невозможности. Чонгук жмется в стену, дрожит — убегать дальше некуда. Рука хватает его и тащит наружу, сил нет даже кричать, так сковало ужасом. Он смотрит в мутные глаза чудовища, у которого огромные мешки под глазами, а волосы грязные, но невозможно белые, как смешанный с пылью снег.       — Е-е-е у-уга-ай, — ревет великан и заглядывает в лицо умоляюще.       Чонгуку кажется на мгновение, что в глубине этих страшных глаз мелькает изображение месяца и звезды, он замирает и перестает вырываться. Откуда-то из глубины памяти долетают слова, очень напоминающие те звуки, что не перестает произносить великан, и Чонгук вдруг замечает, что черты огромного лица какие-то знакомые, будто он видел их раньше. Он всматривается, пытается понять, где, протягивает руку и касается пупырчатого носа.       Вспышка света разрезает привычную мглу окружающего мира кошмаров, размашистыми росчерками красит мертвые деревья в зелень, освещенную солнцем, будто рисуя новую картину поверх старой, лицо великана уменьшается, съеживается, приобретает мягкость и бледность, перестает быть зеленым, два других чудовища тоже меняются. Земля приближается, потому что рост того, кто держит Чонгука, уменьшается, и гулкий голос становится тихим, обретает нормальное произношение, и Чонгук слышит:       — Не убегай.       И видит лицо Юнги, а рядом — Намджуна и Хосока. Они всё еще ростом как пять Чонгуков, но уже не страшные монстры, а словно прекрасные эльфы из той детской книжки, которую он не желал отдавать в чужие руки. Они улыбаются, а вокруг — яркий зеленый мир, внизу — трава вместо выжженной земли.       Чонгук поворачивает голову и видит, как его крепость — такая же серая и мрачная, как и была — рушится, расползаясь грудой камней, разваливается до основания и лежит теперь, бесформенная и жалкая, посреди сияющего окружения.       Он распахивает глаза и понимает, что крепко сжимает Юнги обеими руками. Тот обнимает тоже, а Чонгук чувствует себя странно, всё еще ощущая те, другие руки, где он помещается в одну ладонь, и внутри так хорошо, будто вынырнул из грязной мутной бездны на поверхность и вдохнул воздуха, без которого уже обжигало легкие. Впервые за столько лет ему после пробуждения посреди ночи хочется не плакать, а улыбаться. Здорово.       На дворе глубокая ночь, судя по всему, потому что не видно вообще ничего.

***

      Юнги ползком добирается туда, где выключатель, и щелкает нижний свет. Комната освещается тусклыми желтыми лампами, встроенными по периметру пола, и он видит Чонгука, с ошалелым лицом сидящего посреди ковра, только что выпавшего из сна, который Юнги видел так же, как и он.       С минуту они пялятся друг на друга, приходя в себя, после чего Юнги ползет обратно, набрасывается с объятьями и говорит:       — Молодец! Умница! Ты просто умница!       Чонгук дышит всё еще часто, обнимает в ответ, обхватывает руками талию и улыбается.       — Так это был ты…       — Я же говорил — не убегай.       — Я увидел наш знак. У тебя в глазах.       — Просто позови меня в следующий раз, если будет страшно. Я уверен, я услышу. Сегодня я смог до тебя докричаться.       — Спасибо…       Вместо ответа Юнги сжимает его крепче, и поздно соображает, что уже сидит у Чонгука на бедрах, обхватив даже ногами, душит в объятьях, а отпускать совсем не хочется. Чонгук такой сильный, рядом с ним хорошо, а совсем рядом — еще лучше.       Он даже не слышит, он чувствует, как Чонгуку смешно — эти эмоции искрами скачут в груди, такие забытые, такие долгожданные.       — Еще немного, и тебя точно посадят за педофилию, хён, — звучит у Юнги в районе груди, он отстраняется, пытается слезть, смущенно пряча глаза, но его не пускают.       — Чонгук…       — Мне восемнадцать через пару месяцев, хён, расслабься, — Чонгук хитро лыбится, глядя снизу вверх, а Юнги не знает, что его волнует больше — возможность загреметь в тюрьму или то, что мелкий особенно красивый сейчас, когда нагло и недвусмысленно намекает на то, о чём Юнги и думать не думал в отношении него.       — Для Кореи восемнадцать, это не… — зачем-то пытается оправдаться.       — Да знаю я, — хмыкает Чонгук и ослабляет хватку. — Ну, не хочешь, как хочешь, — Юнги сидит еще с минуту в том же положении и сверлит тем же взглядом, что тогда, в детдоме, когда Чонгук ляпнул про обморок. Улыбка сползает с лица Чонгука. — Ты когда так смотришь, вспоминай иногда, кто я… Скидки там делай, что ли… для отбросов общества.       Юнги вспоминает, перестает пялиться и встает. Стыдно даже как-то, так быстро он забыл, что Чонгук тот еще бандит. И для бандита себя, между прочим, очень вежливо ведет. Ничего не сказал о том, где нахватался замашек опытного совратителя, но Юнги догадывается, что загульная жизнь дала Чонгуку не одну возможность перепробовать всё доступное. И Юнги тоже как бы не девственник, но ударяться во все тяжкие через неделю после практически усыновления с самим усыновленным он точно не планировал. Вообще не планировал, если разобраться.       — Еще раз так себя назовешь — побью на правах…       И затыкается под резко заледеневшим взглядом, материт себя мысленно на чём свет стоит, и отворачивается. «Идиот. Забудь даже это слово! А вот выяснить, жив ли еще этот нехороший человек — не забудь. В глаза бы ему посмотреть. Спросить — каково ему живется после того, как погубил одну жизнь и искалечил целых две».       Следующие дня два общение у них как-то не ладится. Как-то вот — пересечься в доме, схлестнуться взглядами, и смущенно бежать по «срочным» делам. Каким-нибудь там. Ну, Юнги, по крайней мере. Чонгук, тот еще и, после долгого взгляда глаза в глаза, вслед смотрит, Юнги это чувствует, пока скрывается из виду.       А вот с Намджуном и Хосоком у них всё довольно неплохо, судя по разговорам и смеху, доносящимся снизу из гостиной, когда он сидит у себя в комнате и типа пишет. То есть держит палец над клавиатурой, не набрав ни одной буквы.       В очередной раз мысленно обругав себя за то, что боится собственного, кхм… (ребенка? истинного?) Юнги бросает взгляд на так до сих пор и не открытую папку. Будто назло (кому только?), встает, закрывает дверь в спальню и забирается с ворохом бумаг на кровать.       «Воспитанник Чон Чонгук» — гласит заголовок над фотографией. На ней премилейший пухлощекий малыш. Фото явно сделано до поступления на поруки государству. Вряд ли бы ребенок выглядел таким счастливым после того, что произошло.       Юнги залипает на фото очень надолго. Вспоминает, как впервые почуял страх этого вот, с фото, хорошенького мальчика. Вспоминает, что, как рассказал Чонгук, произошло в тот день.       Мать — такая-то, оттуда-то…       Отец — приговорен…       Ребенок — помещен…       Строчки расплываются влагой в глазах, сердце щемит болью, даже дышать тяжело. Святые небеса, ни одному ребенку не пожелаешь такое пережить…       Дальше — подшивки из больниц, обследования на основные инфекции и прочая мелочь, нужная для оформления под опеку детдома.       Следующая бумажка с фото датируется годом, когда Чонгуку двенадцать. Худое, замученное лицо, выглядит не лучше, чем Юнги, когда жил, запертый в больнице. Взгляд затравленный, волосы острижены ужасно, как под кривой горшок. Информации тут почти никакой — болезней нет, поведение замкнутое, содержится отдельно от остальных воспитанников по причине проблем в общении со сверстниками.       Проблем, ага. Лучше бы сажали в одиночку этих зверят, чем того, кого они били.       Следующее фото — четырнадцать лет, и вот после уже основная масса листов. Бесконечные занесения — подрался, сбежал, пил, прогулял, курил, опять подрался. Когда почти идентичные тексты, описание происходившего в которых отличается только степенью тяжести нарушений и количеством дней, в течение которых Чонгука ловили по всему городу, заканчиваются, у Юнги уже волосы на затылке шевелятся. Чонгук сказал, да, что вечно колобродил, что гулял во все тяжкие, но что именно ТАК — офигеть вообще. Теперь фраза «вспоминай, кто я» обретает очень даже новый смысл и силу. У Юнги даже возникает мысль поспрашивать директора об основных местах, где мелкого ловили. Так, на всякий случай.       — Эй, писака, поехали прогуляемся!       Юнги аж подпрыгивает на месте, рассыпав бумажки по всей кровати, когда Намджун резко распахивает дверь.       — Чтоб тебя, Джун! Чуть сердце не выпрыгнуло!       — А что, ты тут непотребствами занимался? — смеется тот.       — Да ну тебя!       — А пора бы уже! А то так и помрешь старой девой! — Намджун гогочет, уворачиваясь от летящей подушки, поднимает ее с пола в коридоре и бросает назад. — Давай, собирайся, ребенок пиццы хочет.       Намджун — он всегда такой — с распахнутой душой ко всем. И в том, что Чонгука в их доме примут, как родного, Юнги даже не сомневался. Даже больше — он как раз и надеялся, увозя мелкого из детдома, на то, что именно с этими двумя ему будет намного легче на пути к спасению Чонгука от его страхов.       Чонгук курит у порога дома, прислонившись к стене, Юнги косится на него, натягивая куртку, и говорит парням:       — Одна просьба — не произносите вслух слово «папочка». Или отец, или вообще что-то подобное.       — Почему?       Юнги кусает губы, собирается с духом и объясняет. Парни в шоке застывают.       — Вот если сейчас будете на него так смотреть, тоже не легче будет, — говорит он.       — Чтоб меня… — бормочет Намджун. — Охренеть…              — Не то слово… — добавляет Хосок, глядя на Чонгука в окно.       Мелкий — вот прямо видно, что замечает перемену в поведении парней — косится на Юнги, но делает вид «да ладно, не лопните только от натуги».       Едут в одной машине, Намджун за рулем, травит байки, как заправский дальнобойщик, Хосок рядом с ним щелкает магнитолой, Юнги и Чонгук — сзади, и чувство такое, будто семейство на прогулке. Причем Юнги — младшенький. Потому что «родители» спрашивают, куда бы поехать, смотрят на Чонгука, а тот — на Юнги. И понятно, что Чонгук не знает ни одного приличного заведения, но все равно как-то стрёмно.       — Да просто в любую пиццерию, Джун, ты же у нас рулишь, — пытается Юнги слиться, но не выходит.       — Между прочим, это не мой истинный сейчас сидит со мной рядом по пути в первую совместную вылазку, — не сдается Намджун. Вот гад.       — Ну ты и жук! — шипит Юнги, косясь на ухмыляющегося Чонгука. — В Мегахолл двигай, туда ближе всего!       Намджун довольно лыбится в зеркало заднего вида, Хосок хихикает, а Юнги чувствует, как горят уши.       До пиццерии четыре этажа магазинов на огромной площади торгового центра, и нет бы поехать на лифте — этой парочке неутомимых оптимистов обязательно надо таскаться по эскалаторам. Но раздражение Юнги быстро улетучивается, когда он видит, как Чонгук разглядывает витрины. Один этаж, второй, обувь, одежда, золото — всё блестит и сверкает. Юнги давно на это внимания не обращает, успев переболеть манией шопоголии в первые годы достатка, а мелкий — он же сроду, наверное, не бывал в таких местах.       Чонгук зависает перед витриной Puma, и Юнги даже смотреть больно на то, какая тоска у того в глазах. Он берет парня за руку и тащит внутрь.       — Куда ты? — упирается Чонгук.       — Оденем тебя немного.       — Не надо!       — Тебе же нравится, я вижу.       — Ну и что!       — А ходить надо в том, что нравится! Девушка! Оденьте ребенка, пожалуйста. Всё, что подойдет.       — Хён!       — Иди, иди!       Смущенного Чонгука увлекает вглубь магазина улыбающаяся миниатюрная девушка, Юнги подзывает вторую и говорит:       — Ваша задача — всучить ему хоть весь товар его размера, мне нужно, чтобы он вынес отсюда как можно больше, — и подмигивает. Девушка радостно уносится делать выручку, а Юнги делает вид, что выбирает себе кроссовки, которые на деле ему нафиг не нужны. Намджун с Хосоком возвращаются со следующего этажа, куда они уехали, не заметив пропажи двоих.       — Вы чего тут?       — Ты бы видел его глаза, когда мы тут мимо шли, — Юнги с улыбкой наблюдает, как девушки таскают в примерочную груды одежды. — И я резко вспомнил, что у меня как бы деньги есть.       Парни смеются и уносятся к Чонгуку, и через минуту оттуда слышатся возмущенные вопли протеста, а через час примерно, общими стараниями и благодаря намджунову умению подбирать шмотки, они вываливаются из магазина с кучей пакетов и растерянным и одетым в новье с ног до головы Чонгуком, оставив на кассе болтаться чек длиной примерно с метр.       — Я считаю, что под обновки надо голову в порядок привести, — говорит Хосок, меряя Чонгука критическим взглядом, — а то картинка неполная.       — Ты абсолютно прав! — поддакивает Намджун, и все трое пялятся на Юнги. Чонгук — испуганно, двое — выжидающе.       — Э-э, надо, конечно, — мямлит он и оглядывается. — А тут есть где?       — Тут есть! — убедительно кивает Хосок. — Отличный салон, мы только в него и ходим.       Намджун с Юнги уходят отнести пакеты в машину, Хосок тащит мелкого в парикмахерскую и на ходу орет им вслед название салона. Потом они долго блуждают по этажам, потому что балбес Намджун обычно просто бегает хвостиком за Хосоком и по сторонам не смотрит, нафига оно ему. Когда наконец, после кучи созвонов и выслушанных указаний, они находят нужное место, Хосок их не пускает к Чонгуку за ширму, потому что «не лезьте, а то спугнете». И лыбится. Юнги в чеке видит педикюр, маникюр, покраску помимо стрижки — и его малость трясет от того, что он может увидеть, но Хосок смеется:       — Только попробуй ему сказать что-нибудь, вот только попробуй! Я и так еле убедил его, что всё это — стандартный комплект услуг.       Намджун гогочет, тоже заглядывая в чек, гогочет прям до сложения пополам, а Юнги думает, что его прибьют, если Чонгук догадается, что Хосок его развел. Нет, педикюр — хорошее дело, но блин…       Когда ширма открывается, и мелкий выходит оттуда всего лишь чуть осветленным и хорошо постриженным, Юнги хватается за сердце и сползает на диванчик, облегченно выдыхая.       — А ты что, думал, он в розовый зафигачится? — смеется Хосок.       — Я думал, что если он зафигачится в розовый, то я тебя прибью! — Юнги пинает Хосока ногой, не вставая с места, а сам любуется. Чонгук стал еще красивее. Одетый в неброскую Puma серых и черных цветов, волосы теперь каштановые, красиво уложены, и эта его пружинистая походка… Будто дикого жеребца притащили на королевский парад, везде всё шикарное, а он всё равно притягивает на себя все взгляды.       — Ну как? — спрашивает Чонгук. — Я теперь — комплект?       Боекомплект, сказал бы Юнги, но только нервно сглатывает и кивает. Ядерная боеголовка, атомная бомба, да что там — воплощение всех мировых запасов оружия массового уничтожения.       — Нифига не комплект! — протестует Намджун. — Тебе еще надо здоровенные крутецкие наушники, айпад, айфон…       — Эй-эй! — говорит Чонгук. — Не надо, а? Ну правда.       — Ты хочешь, чтобы Юнги обозвали хреновым опекуном? Где это видано, чтобы ребенок при таком достатке айпада не имел!       Чонгук делает жест «рукалицо», а Юнги смотрит на эти пальцы с идеальным маникюром и думает, что айфон в них смотреться будет прекрасно. Вообще всё будет смотреться прекрасно с этим парнем. На него вдруг накатывает желание скупить весь чертов торговый центр, всё на свете скупить, чтобы у Чонгука было всё, чтобы тот больше не смотрел так смущенно на витрины и ценники. Хочется дать ему всё, чего был лишен, и слава небесам, у Юнги есть такая возможность!       — Пойдем, — он берет Чонгука за руку и выходит из салона.       — Хён…       — Чем больше ты будешь спорить, тем больше они придумают, — говорит Юнги и улыбается довольным друзьям, идущим следом, — так что просто смирись.       В пиццерию они попадают много, много позже. В багажник машины запиханы ноутбук, телефон, плеер, наушники трех видов, несколько наручных часов, скейт, куча дисков для приставки, которая (слава богам!) у них дома уже есть, пара пуховиков (осень же на носу!), несколько пар джинсов, рубашки, четыре разных парфюма (свели с ума всех продавцов, пока выбирали), и, кажется, пижама. Или две. Хосок их схватил уже по пути к машине.       Уставшие и голодные как черти (приехали пообедать, ага), в девять часов они заталкивают в себя пиццу, почти не чувствуя ее вкуса, и отправляются домой. Стоило погрузиться в машину, как Хоби орет:       — Трусы!       — Что? — офигевают все.       — Мы не купили труселя!       — Да тьфу на тебя! — ржет Намджун, видя, как Юнги опять хватается за сердце.       — Вы оба, — тыкает в них пальцем по очереди, — меня в могилу сведете своими закидонами!       — Да как так, всё купили, а труселей нет! Какой у тебя размер, Чонгук? Думаю, как у Намджуна.       — Да есть у меня трусы! — возмущается Чонгук, сползая по заднему сиденью. — Хватит, умоляю! Я больше с вами никуда не поеду!       — Ладно, я их потом куплю сам. Поехали, правда поздно уже.       Все облегченно выдыхают, Намджун выруливает со стоянки и направляется к дому.       Юнги, проходя после душа мимо комнаты Чонгука, останавливается. Теплая улыбка расплывается на его лице от вида Чонгука, распластавшегося, раскинувшего руки на кровати, в то время как все обновки свалены в кучу посреди комнаты и грозно обещают отнять хренову тучу времени на распаковку.       — Устал?       Чонгук поворачивает голову и смотрел на него, прислонившегося к дверному косяку.       — Если сказать честно — охренел.       — Привыкай. Они такие.       — Не-а. Я больше с ними не поеду.       — Тогда они сами будут тебе всё тащить. Я знаю, я с ними много лет живу. Сам такой.       — Да что вы за мужики такие? Это ж рехнуться можно, так закупаться!       — Мы не просто мужики. Мы — семья. И ты теперь — тоже наш.       — Только вот они парочка, а я типа детеныш. Нифига не прикольно, — Чонгук встает, тащит Юнги в комнату и закрывает дверь. — Особенно если учесть, что в этом доме в наличии тот, кто мне предназначен. Обидно, знаешь ли, — и заглядывает в глаза, наклонившись так близко, что у Юнги перехватывает дыхание. — Неужели я тебе вообще не нравлюсь?       — Чонгук…       — Когда я слышал истории об истинных, в них было всё такое влюбленное, что аж жуть.       — Это совсем не обязательно…       — То есть мне ничего не светит?       — Ну и засранец же ты!       — О, да. А еще — твоя судьба.       — Ты вообще в курсе, как начинаются отношения? Думаешь, Намджун предъявил Хосоку метку, и тот к нему сразу в постель прыгнул?       — А что, нет?       — А ты у него и спроси!       — Спрошу.       — Вот и спроси!       Юнги вылетает из комнаты, топает гневно ногами, направляясь в свою, и думает, что отцовство, походу, тот еще отстой. Особенно, когда не пеленки, а такой вот готовый остолоп, которому как трахаться показали, а зачем — не объяснили.