Я тебя выменял на боль

      — Слушай, Мин, ты уверен, что он — твой тот самый? — Чимин поднимается по лестнице и садится рядом с Юнги на ступеньку.       — Угу.       — А у вас с ним… Ну…       — Нет.       — Почему?       Юнги и сам бы хотел знать, почему. Ведь препятствий никаких особо и нет. Возраст? Кого он волнует? Неопытность? Нет таких. Чувство, что тебя просто поимеют, как очередного случайного, и кинут?       Да.       Вот и сейчас Чимин сидит рядом, а минуту назад охреневал под взглядом Чонгука там, внизу, где все пьют.       У Чонгука день рождения. И по этому поводу приехали «солнышки» и Чим. Все с подарками, с обнимашками, дошла очередь до рыжего, и у именинника — Юнги готов поклясться — адово пламя в глазах сверкнуло.       Ну а что, Чимин красивый. Реально красивый, с его этими играющими силой всеми (вообще всеми) прокачанными мускулами, взглядом игривой кошки и мягкостью в движениях. У Юнги была не одна и не две возможности. Но сделать из хорошего агента любовника он не захотел. Неправильно это как-то. Так же, как и сделать то же самое с «сыночком».       — Я просто к тому, — продолжает Чимин, — что ты, конечно, забрал его из детдома, типа опекун, но ведь не собираешься только им и оставаться? Он все же твой…       — Да знаю я. А ты бы на моем месте что сделал?       — Без понятия. По ситуации. А вдруг я влюбился бы сразу?       Юнги хмыкает. Чонгук поглядывает на них снизу, звезда, блин, бала, атакуемый расспросами и заботой, попивает винцо и хитрые эти глазищи аж бесят. Так бы и всыпал ремня!       — Вот если бы я влюбился, как ты говоришь, сразу, тогда и разговор был бы другой.       — Да уж. А говорят — любовь до гроба. Посмотришь на этих вон четверых — и правда верится. Может, кнопку какую нажать надо?       — Хрен его знает. У нас, как видишь, — один тормозит, другой тебя клеит.       — То есть, он к тебе подкатывал?       — Ага.       — А ты что?       — А вот сижу, смотрю, как он к тебе подкатывает.       — Неужели он тебе так не нравится? Гляди, какой красавчик.       — Да не в этом дело.       — А в чём?       — Понимаешь, он думает, что раз истинные — значит, бери и глотай. А зачем, почему и потом что — не интересуется.       — А может, ты просто дофига загоняешься?       — Может. Только я столько нахлебался на пути к нему, что такое отношение меня не устраивает. Пусть лучше с кем-то другим будет. Мне хватит и роли опекуна.       — Я б с тобой с тоски помер.       Юнги давится вином, пялится пораженно на Чимина и пихает его в бок.       — Ну спасибо!       — Нет, ну правда! — смеется рыжий. — Ты как дед старый — всё сло-ожно, ничего вы не понимаете, бла-бла.       — Предатель!       — Не предатель, а хороший друг! А хороший друг всегда правду скажет. И вообще — я боюсь туда идти, он на меня смотрит, как кот на мышь.       — А ты ему скажи, что я всё видел и уши оборву.       — Думаешь, поможет?       — Думаю, нет.       Они смеются одновременно, встают и присоединяются к остальным. Хосок тащит торт с кухни, и это будет впервые, может, за исключением первых пяти лет жизни, когда Чонгук будет задувать свечи.       — Вы серьезно? Да ладно! — закатывает мелкий глаза при виде горящих свечек. — Это же детский сад!       — А ты как раз с детством и прощаешься, — спорит Намджун. — Вот, провожай, как положено. И вообще — не спорь с дядями.       Чонгук оглядывается по сторонам, на стоящих в полутьме парней. На Джина, выключающего свет, на Тэхёна, уже включившего камеру. На Юнги, стоящего не со всеми, а чуть поодаль. Делает шаг, берет за руку и тянет внутрь круга. Юнги удивляется, округляет глаза, Чонгук подводит его к торту, светящемуся в руках у Хосока, и говорит:       — Тогда будем прощаться вместе. Как с монстрами.       — Чонгук…       — Да я знаю, что я Чонгук. А ты знаешь, что луна на небе появляется первой?       — Ч-что?       — Она ждет свои звезды. И они светят потом вместе. Без луны звезды не светят. А если уж совсем по-честному, то свет луны — это отражение света звезды. Той, что самая главная. Отражай меня всегда, ладно? Даже если я самый худший в мире сын.       Юнги стоит, как громом пораженный. Тэхён рукой, свободной от камеры, зажимает рот, Хосок вцепляется в Намджуна, а Чимин смотрит и улыбается — мол, видишь, упертый ты осел, а я тебе говорил.       — На счет три? — спрашивает Чонгук, Юнги не понимает, какие три, какой счет, его долбит мелкая дрожь, и в голове всё перемешалось.       Чонгук крепче сжимает его дрожащие пальцы в руке и глазами показывает на торт. Они дуют вместе, парни аплодируют и поют песенку-поздравлялку, Чонгук притягивает Юнги к себе, и за то время, когда свет от свечей исчез, а лампу еще не успели включить, оставляет у Юнги на губах короткий поцелуй.       У него будто воздух украли. Джин щелкает выключателем, в потолок летят бумажные брызги хлопушек, а глаза напротив — как космос, в который Юнги падает, падает, не чувствуя собственного тела, а вокруг — звезды. Миллиарды звезд, одна — самая яркая, греет его своим теплом и несет через пустоту, баюкая и любя.       — Ты всегда будешь вырубаться, прикасаясь ко мне? — шепчет голос на ухо.       Юнги открывает глаза и оглядывается. Он лежит на ковре, горят тусклые лампы, а Чонгук нависает над ним и улыбается.       — А я, может, всегда так реагирую, когда меня домогаются всякие ветреные личности!       — Ты про Чимина, что ли? Я просто хотел тебя позлить.       — У тебя получилось!       — Вот если бы ты не разозлился — тогда бы точно ничего не получилось.       — Ты — чудовище! — Юнги закрывает глаза и вздыхает.       — Твое личное, — говорит Чонгук.       И целует. Сразу жадно и глубоко, не позволяя отказать, не давая подумать, наваливаясь всем весом.       — Гости, Чонгук…       — Три ночи, хён. Все спят давно.       — Тогда мне хана…       — Ага.       Руки стягивают свитер вместе с футболкой, губы припадают к коже, расцеловывают, пальцы с нажимом проходятся по бедрам, тянут вниз штаны вместе с бельем. Юнги задыхается от скорости событий, от возбуждения, захлестывающего двойной волной — своей и Чонгука, тот стягивает футболку с эмблемой дикой кошки с широких плеч, кладет ладони на голую грудь и будто вплавляется в нее.       — Юнги, — жарко шепчет Чонгук, впервые называя по имени.       — Что?       — Ты не прав. Я не ветреный. Ты мне правда нравишься.       Чонгук лежит сверху, обхватив голову Юнги руками и упирается своим лбом в его. Глаза в глаза. Дышит часто, ждет чего-то.       — Ты мне тоже… ты…       Всё, не успел, Чонгуку достаточно, снова целует, яростно и почти до боли, избавляется от штанов, мастерски растягивает и врывается, большой и горячий, заглушая стон поцелуем, входит на всю длину, до упора, судорожно выдыхает через нос, так же, как и Юнги.       — Маленький. Какой же ты весь маленький, даже там, внутри. Моя маленькая сладкая луна.       И трахает, остеревенело и размашисто, крепко держа в руках, сильно насаживая на себя. Вышибает стоны из Юнги, но Юнги мало, он стонет в голос, в полную силу, забыв обо всём на свете, оставляет пальцами красные вмятины на плечах и принимает всё, захлебывается чувствами, помноженными на два, и только повторяет имя, насаживаясь навстречу. Чонгук отвечает «да» каждый раз, как слышит свое имя, и рычит, ускоряясь, потом замирает на несколько секунд, только чтобы углубить поцелуй, и снова разгоняется.       — Чонгук…       — Да.       — Чонгук.       — Да-а.       — Чонгук-и!       — Да-а!       Твердый он, как камень, Юнги насаживается и дуреет с каждым движением, скулит, цепляется ногами. Чонгук берет его член в руку и двигает ею, и это всё, это перебор. Юнги выгибает, он треплет пальцами высокий ворс ковра, воет, как дурной, Чонгук держит его одной рукой под спину, другой дрочит ему, трахает и, похоже, любуется раскрытым, как книга, Юнги, отдающимся, как последний в жизни раз. Юнги чувствует — зрелище это такое кайфовое, что Чонгуку хочется кончить вот прямо сейчас, чтобы искры из глаз посыпались, да прямо на бледный живот, втянувшийся так, что ребра торчат.       Чонгук наклоняется, кусает слегка выпирающую косточку, Юнги дергается, поднимается навстречу и обхватывает шею руками, ёрзает, насаживаясь, и довольно мычит, когда помогают, натягивая на себя.       Колени горят огнем от трения об ковер, но Юнги настолько плевать, что он увеличивает размах, до исступления двигается, пока Чонгук не выдыхается и просто не берет его под задницу, поднимая и опуская. Юнги остается только держаться ногами, обхватив его бока.       Когда и руки устают, они снова падают на ковер, Чонгук переворачивает Юнги на живот и входит сзади, прикусывая шею, сжимая его пальцы своими, оставляет следы зубов на коже, припадает губами к знаку за ухом и с ревом кончает, явно офигев от самого себя и от силы оргазма. Падает на Юнги, дышит надрывно и говорит:       — Что это было, мать его…       Юнги не понимает, о чём он, просто улыбается:       — Не знаю, но я тоже хочу, как ты сейчас.       — О, прости, малыш, щас всё будет!       Малыш. Хах. Ну да ладно, зато переворачивают, зато гладят еще ждущий разрядки стояк и в рот его… а-ах…       — Чонгук, ёпт…       Чонгук не отвечает, берет глубоко и смачно, чёртов маленький прожженный шлюх, ну да пофигу, теперь только его так будет… о-о-ох, твою налево, как же круто… Принимает прямо в горло, Юнги выгибает, и он с хриплым «а-а-а» кончает, а Чонгук чуть не кончает снова, вообще не понимая, что творится. Юнги мог бы ему подсказать, но сейчас совсем не до этого.       — Я замерз, кажется, — говорит он, лежа на спине в позе ангела посреди ковра.       Чонгук щупает вокруг рукой, находит плед и накрывает.       — Так лучше?       — Не-а.       Улыбается, заползает под укрытие и прижимает к себе.       — А так?       — Так хорошо-о, — Юнги правда хорошо. Как не было очень давно. — Ты трахаешься, как бог, Чонгук. Я ревную.       — Аха-ха. Прости. Если бы знал — ходил бы в целочках.       — А снизу был?       — Даже не думай!       — Ха-ха, я подумаю над тем, чтобы не думать.       — Я серьезно.       — Ладно, мне пока и так хорошо.       — А ты, оказывается, тоже не цветочек, хён. Я уж думал — хуже девчонки будешь.       — А я лучше?       — Ты лучше всех! Будь всегда таким.       И чмокает в висок. Когда всё стало так просто? Надо было просто в обморок рухнуть разок?       Ну и порядки, мать его.