Я тебя выменял на боль

Юнги почти дописывает финальную и очень проникновенную строчку будущего бестселлера, как его прошибает злостью неожиданно и сильно. Давно уже такого не было, прямо в жар бросило. Ну все, жди звонка из школы. За злостью приходит раздражение, потом стихает понемногу, и, да что вы, не может быть, звонит телефон. — Да. Здравствуйте. Слушаю. Опять подрался? Как руку сломал? Юнги знает прекрасно, что Чонгук очень старается быть молодцом, учитывая, как он привык жить с малу, знает, что он не припадочный и без дела не лезет в конфликт, но все же, когда его бандитская сторона проявляется — неважно, в школе или в постели — это все еще пугает. Вот стоит он, смотрит угрюмо из угла на размахивающую руками тетку, и ему говорят — извиняйся, а он — ни в какую. Юнги дежурно выдает покаянную речь за двоих, кланяется, как болванчик, в нужный момент предлагает оплатить чек за больничку, тетка немного смягчается, а жалостливый взгляд и фраза «войдите в положение, я у него один, и мне трудно» растапливает женское сердце, от природы склонное жалеть придурков. Чонгук тащится следом по коридорам, заглядывает в глаза и лыбится. — Ну ты жук! Даже я бы повелся, если б не знал тебя. Юнги держится до последнего, но уже в машине все равно сдается и хихикает. Да эту песню он наловчился исполнять еще в первый месяц «отцовства». Сложнее, когда одни и те же матери по два раза. Приходится изворачиваться. — А ты мог бы подыграть и извиниться. — Да хрена! — Чонгук тут же мрачнеет, — Ему еще мало досталось. Я не собирался ломать, случайно вышло. — Что случилось-то? Ты давно так не злился. — Я уже и забыл, что ты меня чувствуешь. — Потому что ты живешь спокойно. — Он лапищи свои тянул метку потрогать. Сказал — дебильная у меня татуха. Чонгук договорил и ощутил, как волосы на загривке дыбом встали от ярости. Причем сам он уже давно перезлился по этому поводу, примерно когда кость у того идиота хрустнула. И такие странности он уже не в первый раз замечал. — Юнги? — Что? — Ты злишься? — А что? — Я, кажется, чувствую. Мин дважды ошалело посмотрел на него, отвлекаясь на дорогу, потом просто съехал на обочину. — В смысле, чувствуешь? — Помнишь наш первый раз? Я тогда поцеловал метку твою, а меня так пригрело, что кончил сразу. С тех пор иногда бывает, что эмоции не в тему. Сижу там, телик смотрю, смешно вроде, и вдруг — бесит, аж жуть. Или лыбиться хочется как идиоту посреди урока. Юнги смотрит на мелкого и не знает, что вообще сказать. — Если я правильно все понял — связь у нас теперь двусторонняя, да? — Спрашивает Чонгук. — Получается, что да… — Ну и бревно ты, хен! — Чтоо? — За столько времени пару раз всего побесился, и то, как девчонка. Юнги закрывает глаза и скрипит зубами. Вот мелкий гад! Пальцы касаются его щеки, губы целуют, а смеющийся голос говорит: — Да ладно, шучу. Спокойный ты просто, видимо. Не то, что я. — Мне, знаешь ли, твоих припадков так было достаточно, что на свои сил не оставалось. Чонгуков взгляд становится серьезным. Он каждый раз так смотрит, осознавая новую глубину того, что Юнги пережил, и накрепко запоминает ее. Чтобы больше не тревожить. — Прости, — говорит он и прижимает к себе, — Я придурок, знаю. Юнги опять зажмуривается, дышит парфюмом, звучащим на чонгуковой шее, как афродизиак, и в который раз удивляется тому, как этот парень умудряется улучшать собой все на свете. Помещение, где находится, одежду, запахи. Все, что его окружает, вдруг становится будто лучше, дороже, качественнее, важнее, в конце концов. Вот валяется журнал на столике у дивана, Хосок притащил его когда-то и забыл, он никому не нужный и неинтересный, а потом Юнги видит, как Чонгук его листает и где-то задерживает внимание — и все, Юнги срочно надо знать, что он там нашел, он подсматривает и запоминает страницу, чтобы потом прочитать. Форма школьная — ужас тот еще, но ее надевает Чонгук — и будто только что с подиума этот чудесный костюм, трещит себе на ляжках и плечах, взгляд не оторвать. И вот духи, опять же. Юнги их сам выбирал, ну точнее рядом стоял, кивал, мол — да, Гукки, неплохой запах. Но в магазине он был просто очередным ароматом, а на Чонгуке —дурман, магия, дьявольское зелье. — Полегче, хен, ты так дышишь, что мне уже в штанах тесно, — смеется Чонгук ему в ухо. — Вот у кого ты набрался привычек таких? — Юнги с трудом разлепляет глаза и отстраняется, заводя мотор. — Каких? — Например, не затыкаться во время секса. — Тебя это смущает? Могу молчать. — Не смущает. Просто такое чувство из-за этого, что все несерьезно. — Очень даже серьезно. Спросить как тебе лучше, сказать, что чувствуешь. Все по-честному. Лучше, чем молча потрахаться в темноте, а потом ссать признаться, че не так. — Не думал с этой стороны… — А ты поменьше думай. А то вечно в ребусы играю — можно к тебе сейчас подкатывать или нет. — Серьезно? Ты еще и думаешь перед этим? — А что, не похоже? — Похоже, что меня просто берут за задницу и тащат в пещеру. Или даже не тащут, так, на месте разделывают. — Я хоть раз был грубым? Почему ты не сказал? У Чонгука новый, какой-то незнакомый взгляд, будто его оскорбили в лучших чувствах. Ох эти дворовые пацаны, все бы им драматизировать. Шаг в сторону — и ты их уже смертельно обидел. — Не был ты грубым. Просто… — Если что-то не нравится, сразу бы сказал. — Да блин, все мне нравится! — Видать не все, раз непонятки такие выплывают. — Чонгук. — Что? — Ты опять разговариваешь, как уголовник. — Да уж какой есть. — Ну давай, продолжи. — Что тебе продолжить? — Скажи еще — не нравится — найди получше. — И что тогда? — Я тебе в морду дам. Чонгук косится, не выдерживает и смеется. — Смешная шутка, зачет! — Думаешь, не смогу? — А я на тебя в защиту детей пожалуюсь! — Да они мне еще спасибо скажут! — Блин, два-ноль, хен, жжешь. — Пхх. Ну и молодежь пошла, вообще стариков ни во что не ставят! — Это ты старик? Да ты на малолетку смахиваешь! И пахнешь, как девственница. — Ну все, ты нарвался! Я тебе покажу, девственница! Юнги глушит машину у дома, хлопает дверью и гневно топает к дверям. Девственница! Вот засранец! Чонгук идет следом и улыбается — минова злость щекочет чувства, смешная такая, хочется взять и зажать в уголке, залюбить до смерти. Что он и делает, вспоминая, что еще обед, а хены приедут ближе к ночи. Юнги брыкается, шипя, как змея, лупит по плечам и матерится. — Фу, как не стыдно ребенка плохому учить? — Ребенка бы палкой отходить! — Вот этой? — рука сжимает штаны в паху, Юнги охает, вырывается и уходит на второй этаж. — Ты наказан! — Ты как вредная жена! — кричит Чонгук снизу. — Да тебе-то откуда знать! — В книжках читал! — Вот и иди! Читай! Дверь спальни хлопает перед носом, Чонгук хмыкает. — А еще я читал, что мужа пилить нельзя, — кричит он двери, — А то уйдет! — Вали! Чонгук плюхается на кровать в спальне, где уже давно не спал, ночуя у Юнги, раскидывает руки и закрывает глаза. В голову приходит мысль, что он запал бы на Юнги, даже если бы просто встретил по жизни. Вредный такой этот хен, прям арр, так бы и покусал. Слышится тихий щелчок двери, шаги по коридору туда, потом обратно, и в дверях появляется чудо, обиженно дуя губы. — Передумал, что ли? — Чонгук смотрит на него с кровати и замечает, что его рубашка расстегнута, будто начал раздеваться и передумал, так и заправлена еще одним концом в штаны. Вкусно выглядит. Мин подходит, садится у изголовья и подбирает ноги. — Ты - засранец, — говорит. Чонгук хитро щурится, переворачивается на живот и ползет вверх. — Зато я самый честный у тебя! И лезет целоваться. Юнги уворачивается, прячет губы, Чонгук упирается руками в стену, прижимает его собой к изголовью и все же ловит поцелуем. Юнги поддается, стонет, так стонет, что Чон зажмуривается от удовольствия, ощущая, как член дергается в предвкушении, и углубляет поцелуй. Что-то тихо щелкает, Чонгук открывает глаза и видит у себя на запястьях какую-то хрень из черного меха. Дергается. Лицо Юнги расплывается в торжествующую мину, он выбирается из-под него и слезает с кровати. Чонгук смотрит на руки, пристегнутые к кровати, поворачивается и говорит: — Ах ты хитрая задница! — Посмотрим, чем твоя пахнет, недевственница ты моя, — отвечает Мин и снимает рубашку. — Только попробуй! — О, попробую, будь уверен! Чонгук тянет, рывком — бесполезно. Он реально привязан, как бычок на цепи. На очень короткой цепи. А Юнги уже забрался на постель, переворачивает его на спину и гаденько так ухмыляется. — С чего бы мне начать? — Начни с разбега. Потому что когда я выберусь, тебе лучше быть подальше, — Чонгук опасливо косится на руки, оглаживающие бедра и стреляет угрожающими взглядами. — Хоби говорит, — сладким голосом вещает Юнги, — Что эти наручники уже года два Джуна выдерживают. — Кто бы про секреты кричал! — Так секреты-то от Джуна. Три-ноль, Чонгук, ты попался сегодня на всем, впредь будешь осторожнее с хенами, которые пахнут девственницами. Юнги расстегивает его ремень и смотрит в глаза. Тянет вниз штаны и снова смотрит. Расстраивает во всей этой распрекрасной ситуации только одно — Чонгук не боится ни капельки. Вот ну ни единой эмоции, Юнги даже обидно. Ну да ладно, зато есть шанс побыть главным. Пока не умер, что может случиться сразу после, но это все мелочи. — Знаешь, есть все-таки кое-что, что мне не нравилось в нашем сексе. — И что же? — Я никак не успевал тебя толком рассмотреть. И снимает с Чонгука белье. Расстегивает рубашку, отодвигается и смотрит. Совершенство. Вот просто бери и люби до гроба, лучшего просто не существует, для Юнги по крайней мере. В этом теле все гармонично, слаженно, ничего лишнего, ни одной неправильной линии. Взгляд Мина ползет от ног к паху, выше, по груди, к рукам, заведенным назад держащими их наручниками, и останавливается на глазах. Чонгук ждет. Спокоен, как удав. — Рассмотрел? — Ага. — Ну и как? — Убил бы каждого, кто к тебе прикасался. — Ну, я резинками пользовался. Это поможет? — Неа. Ревную страшно. — А ты собственник, да? — А ты нет? — Я хоть не угрожаю убить всех, кто тебя удовлетворял, пока я не нашелся. — Ты снова меня удивляешь своим видением некоторых вещей. — А ты снова зануда. — А хочешь заценить как оно, без растяжки? — Я пошутил! Эй! — Как ты там говорил? Ссать? Так вот — не ссы. — Хен! Юнги улыбается, ползет вперед и целует. Слабый, еле заметный страх, все же проскользнул, и это завело. Он тянется к прикроватному столику и достает из маленького ящика смазку. — Тут раньше обычно ночевали «солнышки», — поясняет он удивленному взгляду. — Дом извращенцев! — Кто бы говорил! Юнги целует красивый рельефный живот, рисует языком кружок вокруг пупка и вкусно прикладывается губами к выпирающей косточке. Потом к другой. Чонгук молчит, но его выдает шумное дыхание. Ну и стояк, естественно. Мин целует набухшую головку, дыхание сбивается. Ведет языком от верха до основания — легкая дрожь пробегает по телу Чонгука. Мин пересаживается, забираясь между ног, сгибает их в коленях и разводит шире в стороны. Взгляд у младшего мутный, настороженный. Юнги целует коленку, облизывает внутреннюю часть бедра, возвращается к члену и берет его в рот. Чонгук забывает, что до этого все время пытался сжать обратно ноги, распахивается и со стоном толкается навстречу, Юнги принимает, гладит руками задницу, прикусывает зубами головку и снова заглатывает, сводя с ума влажными чмоками, Чонгук ловит воздух ртом, жадно наблюдает и бесится, что не может схватить руками блондинистую голову и как следует насадить. — Можешь немного глубже, хен? — просит он хрипло, — Чуть-чуть сильнее, прошу… Юнги сжимает губы, насаживается глубже, Чонгук тут же выдыхает одобрительное «да-а» и запрокидывает голову, сразу снова наклоняя ее и бормоча: — М-м, Юнги, ты просто космос! Ну же, еще, блин, ты бы знал, как охуенно ты сейчас выглядишь! Юнги поднимает глаза и видит, как Чонгук кусает губы, любуется, глаза — два черных озера, опасных и диких. — Хочу поцеловать. Иди сюда! Мин поднимается, младший впивается поцелуем, жадно, мокро, тянется навстречу сколько хватает сил, выворачивая себе руки, хозяйничает языком у Юнги во рту, проводит им по зубам, кусается и стонет ему в рот так мучительно, что это отдается сладкой болью в штанах. Мин разрывает поцелуй, раздевается, берет смазку и выдавливает на пальцы. Чонгук тяжело дышит и внимательно наблюдает, как они, сверкая гелем, исчезают между ягодицами. Юнги снова слышит страх, улыбается, тянется к губам, чмокает и спрашивает: — Что, правда ни разу? Чонгук мотает головой и смотрит в глаза напряженно, потому что два пальца уже внутри, скользят в тесноте. Юнги замедляет движения и шепчет: — Я буду осторожным. Обещаю. Уже не хочется Чонгука наказывать, через его глаза выглядывает смущенный подросток, каким он и должен быть, Юнги снова чувствует себя наконец старшим, долго и бережно растягивает, и только когда уже четыре пальца помещаются свободно, а Чонгук расслабляется, он вынимает их и аккуратно входит, добавив еще смазки. Дурно. От вида Чонгука, в котором его член — дурно. И офигенно. Мин целует коленки, за которые держится, медленно отводит назад и снова вперед. Чонгук прикрывает глаза и слегка кривится. — Давай уже, — говорит. Юнги дает. До упора входит, назад, берется за бедра и двигается, ускоряется, Чонгук тихо скулит, кусает губы, Юнги ждет, когда он подастся навстречу, и когда младший подмахивает, хватается крепче и входит с размаху. Чонгук охает, Юнги повторяет, сильнее, глубже, разводит колени Чона до упора и наваливается. Скорость все больше, останавливаться не хочется вообще, пошлые шлепки звучат в комнате на пару с шумными вздохами, воздух густой и пахнет смазкой. Жарко и мокро, капли пота со лба падают Чонгуку на живот, Юнги смотрит на них, как завороженный, на Чонгука, который уже в голос под ним стонет, у него запястья покраснели от впившихся наручников. Мин останавливается, тянется к штанам за ключом, щелкает, и Чонгук роняет руки на постель, тут же хватает лицо Юнги в ладони и целует, ерзая при этом задницей. Его пальцы дрожат, затекшие от долгого плена, но все равно сильные, и Юнги, кажется, пока не собираются убивать. — Ну же, трахни меня, моя девственница! Я тебе даже помогу. И хватает Юнги под задницу, вжимает в себя, обвивает ногами и снова бесконечно целует, перемежая влажные чмоки подзадориванием Юнги, от чего тот заводится еще больше, вбивается сильнее, Чонгук стирает ладонями пот с его лба, тянет за волосы и заглядывает в глаза. — Еще! Еще, хен, черт, я уже люблю твой член! Хочу больше! Дай мне больше! Да! Вот так! Су-ука-а… Юнги вгоняет напоследок с размаху, и с протяжным «о-о-о» кончает, перед глазами белые круги, как слепые пятна, Чонгук до боли сжимает его бока и изливается себе на живот, долго содрогаясь и сжимая член внутри себя, добавляя удовольствия. Мин роняет голову ему на грудь и пытается отдышаться. Давненько он так не трудился. — Чувствую себя дедом на грани инфаркта… — выплевывает он слова не слушающимися губами. — А ты как думал, молодых и горячих трахать! — смеется Чонгук, — Это тебе не по клаве щелкать. — Нет, я тебя точно прибью когда-нибудь! — И я тебя люблю! — Да иди ты в задницу.