Я тебя выменял на боль

Газировка. Рамен. Дешевый мобильник. Значит, все-таки потерял. Снятие наличных. Сто тысяч. И тишина на несколько часов. Юнги трет глаза, уставшие от монитора и без сна, но упрямо ждет. И ищет на картах адреса, где Чонгук использовал кредитку. Радиус — три квартала, самый стремный район города. — Ну вот не мог ты поехать в нормальное место, малыш? Почему обязательно туда? — Иди поспи, Юнги. Ты скоро рухнешь. — Я в норме, Джун. — Иди. Я послежу. Иди, говорю, толку от тебя будет через пару часов, как от вареного цыпленка. — Спасибо. Тонна кофе в желудке и саднящее от сигарет горло мешают заснуть, Юнги долго вертится на постели, но усталость все же берет свое, и он проваливается в беспокойный сон. Беспорядочные кадры всех оттенков черного кружат и затягивают, создают липкое ощущение страха, предчувствия, хочется бежать, изо всех сил мчаться подальше от наползающих клубов мрака, будто, если они коснутся, все станет плохо. Юнги видит на небе месяц, обнимающий краями звезду, он мерцает, как перегорающая лампочка, дрожит, мгла подбирается все ближе, и сначала гасит звезду, а за ней и луну. Взрыв страха прошибает насквозь, Мин кричит и просыпается. Хосок уже бежит от дверей к кровати. — Что? Чонгук? — Нет… кошмар просто. Мин дышит загнанно, липкий ужас не отпускает, как и плохое предчувствие. — Сколько времени? — Восемь вечера. Намджун показывает список операций на экране. Сигареты, пиво, заправка. — Что за заправка? — В том же районе. Катается, видимо, с кем-то. Катается. Мин вздыхает, идет сделать себе кофе, но Хоби его опережает, протягивая дымящуюся чашку. *** — Чон, я тебя обожаю! Где тот парень, что вечно стрелял у меня сигареты? Теперь ты мне заправляешь тачку, и я охренеть как рад тому, что ты пристроился в жизни! — На дорогу смотри, чудище, а то не успеем бензин прокатать, как повяжут! Чонгук пьян вторые сутки. Между заливанием поспал пару часов, но его растолкал давний дружище по загулам, притащивший еще выпивки на принесенные Гуком деньги, и вечеринка продолжилась. На заднем сидении сидит еще один, болтает с двумя девчонками, требует музыку погромче и машет бутылкой, опасно плеская содержимым. — Не залей мне салон! — орет водитель, — Придушу! — Ой, да задрал ты! Сколько ныть можно? — Я после тебя в тот раз сиденья чистил! — А я виноват, что то винище было такое едкое? — Вот тебя оно чет не разъело! — А я устойчивый! Парень хохочет под одобрительные улыбки спутниц, снова прихлебывает из бутылки и втирает им про свои похождения. Чонгук кивает головой в такт музыке и тоже пьет. Клуб встречает их привычной тусклой лампой над входом, кивком знакомого вышибалы и прокуренным коридором. Чон окунается во все это с жадностью, с ходу вливается в толпу танцующих тел, держа бутылку над головой, пробирается к центру и теряет осознание времени. Когда его тянет за собой товарищ, зовя снова выпить, ноги уже почти не чувствуют земли, кровь разогнана танцем до крейсерской скорости, дурман лупит по мозгам битами, и Чонгуку хорошо. Потому что не думается совсем. Не вспоминается и не больно. Юнги не виноват ни в чем, Чонгук это понимает, но его слова, напомнившие, что прошлое — не сон, вывели из себя, разворотили рану, заставили подумать об этом. Умер. Чонгук помнит, как впервые пришел к месту, где на каменной плите имя матери. Вот там было больно. А из-за него — не больно. Из-за него — зло. Потому что ему там теперь пофигу, а Чонгуку все еще с этим жить. Поэтому он заливается под завязку, пока его не тошнит в грязном туалете, умывается и снова пьет. Возвращаться в сознание страшно, так же, как и к Юнги. Разбитая им губа хена и бессильная злоба в обычно спокойных глазах, когда стул пролетел над головой, стоят в памяти, как кошмар, и за это стыдно. Он сделал для Чонгука больше, чем возможно, и в благодарность получил по лицу. Молодец, блин, придурок, ты офигеть какой хороший сын. Парень. Истинный. Кто он для него? Кто для него Мин? Вдруг становится так тяжко, мысли выпутались из плена хмеля, отрезвленные тошнотой, и Чонгук чувствует, что ему срочно надо к Мину. Пусть он на него наорет, пусть изобьет, только успеть бы сказать, что в жизни этой гадкой только он ближе всех. Пальцы не слушаются, цифры набираются не те, Чон три раза стирает неверный номер, матерится и все же осиливает. — Хен? Забери меня, хен. — Где ты? — Хен, мне лихо. — Чонгук, адрес! Намджун уже стоит в дверях, держит ключи от машины. Юнги сбрасывает вызов, хватает куртку со стула, и все несутся вниз. — Он пьяный в драбадан. Просто в слюни. — Я как-то даже не удивлен, — отзывается Хосок, — Ну хоть позвонил, уже молодец. — Эй, пацан! Смотри куда прешь! Чонгук не обращает внимания на того, в кого врезался плечом на тротуаре, и идет дальше, шатаясь. — Оглох? Эй! Между лопаток прилетает удар кулаком, Чон спотыкается, валится на мусорный бак, но удерживает равновесие, скользя руками по ребристой поверхности ограждения в проулке. Две фигуры появляются перед глазами, одна хватает за горло. — Извиняться не учили? — басит злобный голос. У парня шрам через полщеки и челка лезет в глаза. Чонгук успевает это увидеть перед тем, как под ребра ударяет кулак. Дыхание спирает, он сгибается и стонет. И тут же получает коленом по лицу. Голова идет кругом, ориентация в пространстве отказывает, нет возможности даже выпрямиться, чтобы ответить, а к парню присоединяется второй, и Чонгук, получая удар за ударом, хочет отключиться, потому что слабость в теле душит до слез, и это впервые с детства, когда его так избивают, а он даже не может дать сдачи. Его оставляют в покое, только когда он уже хрипит и сползает на землю, не в силах больше стоять. Расплывающимся взглядом он провожает два силуэта, уходящих в сторону улицы, скребет пальцами по асфальту и хватает воздух в попытке собраться с духом и встать. Получается не с первого раза, сначала на карачках, потом опираясь на стену, он плюется кровью, гремит мусорными баками и вываливается на тротуар. Капюшон толстовки сползает глубже, закрывая обзор, еще шаг, спотыкается о бордюр и по инерции летит вперед, поймав равновесие только через несколько шагов. Яркий свет бьет под ноги, визжат тормоза, он успевает повернуться и ослепнуть от фар. Удар, полет, и сознание тухнет раньше, чем тело падает на дорогу. Юнги ощущает, как связь замолкает, как тогда, в больнице, расширяет в ужасе глаза и орет: — Нееет! — Что? — Намджун испуганно тормозит машину и смотрит на него, — Вот он клуб, на карте, один поворот! Ты куда? Юнги вываливается из авто и несется, как ужаленный. Дома, дома, поворот, мужик на входе в клуб не успевает его удержать, Мин врывается внутрь, рыщет глазами по проходам, по танцполу, с грохотом распахивает все кабинки туалета, и там его нагоняют друзья. — Что ты творишь? — Я его не чую! Он без сознания!! Парни испуганно смотрят, разворачиваются и бросаются на поиски, обегают все столы в зале, обшаривают танцпол, орут имя мелкого, пока один бухой пацан не хватает за руку Хосока, среагировав на крики. — Он свалил куда-то! — кричит он сквозь музыку, — Давно уже нет, мы искали! — Куда? — Намджун хватает его за грудки и трясет. — Да не знаю я! Может, с бабой ушел! Они находят Юнги, волокут на улицу, по пути объясняя, и снаружи разделяются на поиски, продолжая орать что есть мочи, не особо задумываясь, что без сознания мелкий их вряд ли услышит. Юнги пролетает мимо проулка, замечает краем глаза мигалки на том конце прохода, холодеет от ужаса и несется туда. Полицейская машина стоит поперек дороги. Другая, с разбитым лобовым стеклом, светит фарами на лужу крови на асфальте, а вдалеке, сверкая лампами, несется скорая, удаляясь. Мужчина сидит на обочине, сжимая руками голову и причитает без остановки, пока офицер с блокнотом пытается добиться от него чего-то, повторяя вопросы. У Мина сердце ухает вниз, как огромный булыжник. Он подбегает к мужчине и спрашивает: — Это был парень? Молодой парень, высокий? О, боги, пусть он скажет нет! — А вы кто? — спрашивает офицер. — Умоляю, скажите! Я его опекун! — Да, это был парень лет двадцати. — Тату! У него была тату на шее? — Да, месяц и звезда, кажется. — Юнги! Голос Намджуна, выскочившего из-за поворота улицы, тонет, словно в вате. Юнги падает на колени, хватаясь за грудь, и почти задыхается. — Нет… Нет… Чонгук… — Эй, вы в порядке? — офицер взволнованно наклоняется к Мину, которого подхватывает Намджун, с ужасом косящийся на кровь на дороге. — Куда его… — голос Юнги отказывается работать, вместо него какой-то сиплый шепот, — Куда повезли? — Эй, парни! Тут опекун пострадавшего! Отвезите вслед за скорой! Их зовут к машине, Юнги не держат ноги, душат слезы, Намджун, на котором лица нет, доволакивает его до дверей, усаживает и забирается следом, тут же звонит Хосоку и говорит, что наберет, когда узнает адрес. — Мин, дружище, спокойно! Не паникуй! Слышишь? Эй! — Чонгук… Чонгук… — Юнги хрипит, захлебывается рыданиями, мечется по заднему сиденью, пугая водителя. Будто в плохом фильме, снова мелькают этажи больницы, той самой, что и вчера, какие-то люди пытаются остановить, кричат, что нельзя, но Юнги, как дикий зверь, прорывается в операционную и застывает в ужасе. В стеклянном блоке внутри большой комнаты носятся люди, пищат приборы, а посреди кровавых простыней лежит изломанное тело. Лицо залито красным, с пальцев свисающей вниз руки капают густые капли. Юнги валится ладонями на стеклянную стену и хрипит. Намджун позади закрывает рот рукой и дрожит всем телом. — Боже мой… — Гематома в области брюшины. Отсос сюда! Зажим! Пульс слабеет. Наложите давящую, он теряет кровь! Перелом трех ребер с левой стороны, легкое не задето. Пульс! Готовьте дефибриллятор! — Нет, Чонгук, ты не можешь! — Юнги сползает на колени и вжимается лбом в стекло, — Ты не можешь! Держись! Держись, слышишь? Я тебе не разрешаю! Не смей! — Остановка сердца! Аппарат сюда! — Неет!! Никто уже не пытается Юнги оттащить от операционной, люди носятся в панике, Намджун упал на задницу и не отводит распахнутых глаз от Чонгука, не слыша трезвонящий в кармане телефон. — Разряд! Тело вздымается над кушеткой. Мониторы молчат. — Разряд! Юнги кажется, что он сейчас сам умрет, настолько истерика давит горло. Он бесконечно повторяет одни и те же слова, выплевывая их вместе со слезами, залившими все лицо, а полоса на экране ровной линией, и страх скоро разорвет грудь. — Разряд! Молния пульса кривой вспышкой разрезает экран, и звук методичного пиканья — последнее, что Юнги слышит, падая в обморок.