more than

Неожиданно он проснулся посреди ночи. Через тусклую, призрачную ткань занавески в комнату проникали лучи далёких фонарей и непогасших окон домов напротив. Несмотря на то, что была зима, Джош интуитивно чувствовал, что время ещё беззаконно раннее, чтобы бодрствовать. Часы отсалютовали ему романтичным 5:05 am, и Джош покачал головой, вспоминая, сколько людей в его жизни любили (любят?) одноимённую песню. Всего пару минут назад ему снилось, как они возводили из листов тонкого картона пристройку-студию для репетиций посреди вырубки в каком-то лесу. Повсюду были разбросаны инструменты и другие, дети и взрослые, были также облачены в комбинезоны или одежду, которую не жалко было испортить. Они не помогали друг другу — каждый строил что-то своё. И у него был напарник — друг, — и какой бы глупой ни казалась затея сооружения комнаты для игры на музыкальных инструментах из настолько тонкого, что почти прозрачного, дерева, вместе с ним эта идея уже не казалась слишком безумной. Теперь, проснувшись, Джош подумал об аллергии — или может, возрастной непереносимости, — которая внезапно развилась у него на по-леоновски любимое молоко. Так или иначе, теперь ему оставалось только печальным котом смотреть на него в витринах магазинов, подыскивая замену, которая никогда не была такой же и оставляла его вечно голодным. Он подумал о давно забытой боли в животе и обиде за такую ужасную, необъяснимую несправедливость, и не мог не провести параллелей с другим, отчасти похожим событием. Не мог не. Джошу нравились параллельные линии в жизни: они вносили эстетику и порядок, на них было приятно смотреть, их не хотелось исправить. Точно так же в связях вещей он выбирал распрямлять запутанные клубки в ровные нити, сплетая из них стены лабиринта, ведущего к пониманию прошлых вещей. Декабрь никогда не был его месяцем, а зима — временем года. Они всеобъятно принадлежали Тайлеру. Тайлеру с узкими запястьями, высоким голосом, быстрой речью, тёплыми ладонями, тёмно-шоколадными растрёпанными после сна волосами... Тайлеру тайлеру тайлеру Не было ничего удивительного в появившейся с годами токсичности, которую Джош прежде пытался сравнивать — безуспешно — с вышедшим сроком годности у невечных продуктов. Тогда — в далёком сейчас июле — ему вовсе так не казалось. Отдаление казалось чем-то неожиданным, пугающим до панических спазмов в животе — разверзающимся под ногами в груди бездонным оврагом, что теперь был надёжно засыпан землёй, в которой нога лишь изредка проваливалась на несколько сантиметров от рыхлости неутоптанной почвы. Джош долгое время оставлял овраг открытой раной, уходил подальше, огибая окольными путями, если через него пролегал путь к другим важным вещам. Он не жалел ни сил, ни времени, без необходимости удлиняя путь, который мог быть пройден совсем как раньше, приложи он чуточку больше усилий. Но Джош категорически отказывался брать в руки лопату. Вырытая некогда земля без надобности отбрасывала тень на яму, словно защищая её собой. Точно так же, как привыкал к чёрному кофе и неразбавленному чаю, постепенно Джош начал замечать, что вблизи оврага нет ничего опасного. От него не исходило радиоактивное излучение, не вылезали по ночам монстры, напоминавшие стальных младенцев-переростков со втянутыми внутрь, будто пылесосами, лицами. Тогда он вспомнил, что некогда разъеденная ямой почва была одним из любимых мест, где они с отцом рубили ёлки к Рождеству, когда он был маленьким. Посреди декабря Джош с удивлением заметил, что припорошивший свежезасыпанную яму снег сделал её поверхность устойчивее, твёрже. Ему больше не нужны были ни обходные пути, ни лопата, ни противоаллергенные. Он лёг на белый, как молоко, снег и, раскрыв глаза и рот, принялся ловить падающие снежинки, затаив дыхание, чтобы не растопить их, прежде чем они успевали опасть на его язык. Уходя, Джош оставил на земле контрастно-тёмный след ангела, подумав, что, если Тайлер поедет вдруг в соседний город этой дорогой, увидев это, он непременно улыбнётся. Точно такой же, приправленной грустью — светлой данью воспоминаниям — улыбкой.