он бы предпочел свою жизнь сценарием, а не жизнью.
В обитом от всего внешнего грязного мира бархатом зале свет тусклых рожков над перегоревшими табличками «выход» пахнет пылью. Так подумал бы каждый, кто сюда вошёл, но Джош настолько впитался в атмосферу, что не выделяет характерного аромата. Если бы кто-то увидел его волосы — не понял бы, покрыты они пылью, краской или сединой, несмотря на достаточно ещё молодой возраст. Если бы кто только стал искать его здесь. Если бы кто только стал искать его. Если бы кто только.. Сегодня в программе его любимый фильм. И так изо дня в день. Потому что режиссёр, сценарист, актёр первого плана, композитор и оператор — сам Джошуа Уильям Джош, которого Тайлер — тот, второй парень, вечно мелькающий на ленте темноватым пятном, — называет: Джиш Джоши Джишик Иногда он весь фильм только и делает, что произносит имена. Разные версии одного имени. Это что-то вроде немого кино наоборот. Не аудиокнига или подкаст, или песня. Невидимое изображение — на большом экране, иногда — на двух маленьких — под самыми веками Джоша, но тогда оно масштабнее, потому что не ограничено запылившимся прямоугольником, висящим с потолка столько лет. Джош закрывает глаза (или открывает — это неважно — темно — в его голове темно, как при удушье, как когда наглотаешься воды и отключишься) и смотрит старую добрую классику или новейшую сенсацию. Мелодраму, приключения, детектив, вестерн, но чаще всего — драму. Запах попкорна, сладкой ваты, пива, политых карамелью яблок — на заказ. И никогда не заканчивается, как, например, кофе в этих ужасных автоматах.*
Раньше он записывал истории в блокнотах, виртуальных, а затем бумажных; позже — на поверхностях в квартире и чернилами на коже и под. Материальные вещи истлевают так быстро! Тускнеют, теряются, выходят из строя, рассыпаются. Джош придумывает столько метафор, чтобы кто-нибудь понял, что всё это про него, но они только хвалят его за оригинальность слога и просят ещё. Он даёт им то, чего они так жаждут — им нужно больше. Он перестает различать реальность от списанных с параллельных Вселенных сюжетов. Набор приёмов расходуется, превращаясь в клишейную клейкую субстанцию, намёки из прозрачных становятся обыкновенным прямым текстом, и уже никто не покупается. Потому что никто не хочет ничегоNone of the colors ever light up anymore in this hole
*
Первыми снашиваются кадры с сексом, поцелуями, прикосновениями.. — физические вещи. Стихают крики, и остывает одеяло, разделенное некогда на двоих. Мешаются темы разговоров в неразличимое шуршание, и в один момент — голоса Тайлера больше нет. Нет его рук, татуировок, лица. И нет не физически (физически уже давно нет), но даже образы пропадают, держатся из последних сил, а потом всё же гаснут, оставляя только мелкое сухое ощущение мела на пальцах. Свои черты Джош забывает тоже, поэтому все картины становятся размытыми, как у импрессионистов, когда вблизи одни мазки. Он повторяет про себя их с Тайлером имена ровно столько раз, чтобы они не исчезли, но и не потеряли своего значения от слишком частого употребления. Как святые, которых не называют всуе. Любые мысли, вроде, «что, интересно он сейчас делает? возможно, пьёт молоко» Джош выжигает в зародыше, потому что от осознания не невесомости, не безвременья становится не по себе. В такие моменты он отправляет себя в камеру одиночного заключения и бесконечно крутит эпизод о том, как они с Тайлером разошлись до тех пор, пока причина не потеряет смысл. Он всего лишь хотел рядом человека, с которым чуть медленнее идти на дно. С которым хотелось бы ещё хоть чего-то пытаться. С которым хотелось бы ещё хоть чего-то. Никакой любви или счастливо-ever-after, только тепла и переменного присутствия. Но, очевидно, и это неприлично много, чтобы просить.*
Иногда Джош забывает, что зарывается в воспоминания, — злится. Открывает пустой взгляд в темноту и видит слабо светящиеся рожки там, где «выход», но выхода больше не видно. А подойти и проверить — дёрнуть дверь — никак. Потому что вдруг она открыта?