more than

Тёмно-серое ночное небо растушевано блёкло-розовыми всполохами, звёзды видны, но кажутся издали неаккуратными репродукциями, за которые и полдоллара жалко заплатить. Изъеденный временем, снегом и ещё чёрт ведает, чем кадиллак неподвижно стоит на одном и том же месте, пока Тайлер отрывает листы календаря один за другим. Стоять у открытого окна при отрицательных цифрах на термометре, кажется единственным правильным действием. Всё рассыпается, как пепел, и не собирается возрождаться пылающе-красной птицей. Это не Хогвартс, и первая цифра в его возрасте уже давно не единица. Внутри всё точно такое же мутно-сизое, как небо над шумным городом, только без каких-либо цветных мазков. Чистый монохромный фильтр. Тайлер смотрит на разукрашенный мир, а потом в чёрно-белого себя и не понимает, как это работает. Он не помнит, было ли когда-то по-другому. В памяти ничего, кроме запорошенного снегом кадиллака, синевато-галогеновой подсветки соседнего складского здания за кирпичным забором и изредка разрезающих графитовую ленту дороги машин. Всё то, что можно увидеть перед глазами здесь и сейчас, сиюминутное. Тайлер пробует сделать шаг назад, но проваливается в кучевые облака — память позволяет ему утопать в их воздушно-лёгком комфорте, оставляя прежнюю светло-серую пустоту перед глазами. Сзади ничего нет. Можно обернуться на золотистый свет напольной лампы, но он не хранит секретов, только рассеивает тени, бесшумно жмущиеся к стенам комнаты и устилающие фиалковой поволокой потолок. Тайлеру хочется всегда видеть мир простыми вещами, вроде цветов, звуков, ассоциаций, температур воздуха — ощутимыми, понятными без лишних мыслей. Он прячется от мыслей, он убежал уже очень далеко. Ему больше не кажется, что они гонятся за ним, их нет. Потому что его нет, он себя стёр, стёр всё, что пробуждало разум, не давая спать, есть, работать, учиться, жить. Его существование — полусон, без наркотиков или гипноза, чистое самовнушение или какая-то мистическая уловка; Тайлер не знает, и он так благодарен за отсутствие этого знания. Каждый вечер он смотрит в окно. Зимой это выглядит наиболее красиво. Тайлер часто представляет себя тем кадиллаком. Слой снега медленно подтаивает и замерзает, вгрызаясь в лак, краску, железо, прокладывая дорогу к навсегда замершему сердцу-мотору. А потом какой-то парень приходит и забирается на его крышу; Тайлеру кажется, будто он забрался на него и давит на рёбра и позвоночник. Но незнакомец не слышит его мучительного дыхания, потому что автомобили не нуждаются в кислороде, он раскидывает руки и ноги в разные стороны и снова складывается солдатиком, как ребёнок, расчищая снег и оставляя после себя отпечаток громадной бабочки. Хулиганские бесчинства повторяются из ночи в ночь. Наконец, Тайлер не выдерживает, покидает привычную точку обзора и приближается к лежащему морской звездой на крыше кадиллака парню с необычным цветом волос. Тайлер спрашивает его, почему каждый месяц оттенки разные, и тот, приподнявшись на локтях, задумчиво оглядывает Тайлера и рассказывает. Как однажды зашёл в магазин и увидел целые ряды градиентно-серых тюбиков, возле которых крутились девочки лет тринадцати, заливисто обсуждая, взять ли им серый-«лимонный» или серый-«ядрёное зелёное яблоко». Это показалось ему забавным, так что, посоветовавшись с продавцом, он купил белый-«осветлитель» и один из одинаковых тюбиков с дурацким названием. Когда корни его волос становились темнее, он возвращался в магазин и по старой коробочке вычислял имя краски, которую ещё не пробовал, и вот.  — И какое у этой?  — «Северное сияние», кажется, — он улыбается открыто, очень по-доброму. У Тайлера в чёрно-белой груди что-то щемит и загорается лампочка, добавляя яркости, теней, контраста, избегая колёсика «насыщенность», сломавшегося на нуле.  — Как зовут тебя?  — Джош.  — Джош, — эхом откликается Тайлер и больше ничего не говорит. Он уходит, потому что в его доме есть только пыль и тени, и свет золотистой лампочки. Нет ни кофе, ни чая, ни виски, ничего, что можно было бы предложить Джошу. Только бесчувственное прозрачное тепло. Джош провожает взглядом его удаляющийся силуэт и опускается на лопатки снова, поднимая глаза к пепельному небу в молочную крапинку.

**

На следующую ночь Джош приходит с двумя стаканчиками чего-то дымящегося, и Тайлеру думается, что тот пригласил какого-то приятного человека на артхаусное первое свидание. Но, спустя полчаса, никто так и не появляется, так что Тайлер решает спуститься. На стаканчике вместо имени знак вопроса. Тайлер переводит взгляд с закорючки на Джоша и обратно, пытаясь проследить связь. Джош изгибает бровь.  — Тайлер, — наконец, говорит он.  — Тайлер, — повторяет Джош.  — Что там? Что ты принёс, Джош? Глаза Тайлера изучают снег, но он не забыл имя Джоша, он помнил о его существовании все эти месяцы, пока наблюдал за бесчинствами, что тот творил с кадиллаком. Джош — первое воспоминание, которое задержалось в его голове с тех пор, как Тайлер отключил эту услугу своего мозга.  — Стой! — Джош предупреждающе кладёт пальцы поверх руки Тайлера, намеревающегося открыть крышечку. — Хоть напиток окончательно остыл, я не хочу, чтобы ты смотрел. Просто пробуй. Закрой глаза. И Тайлер слушается, доверяет, удивляется. Чёрно-белые внутренности согревает чуть тёплый (наверное, от рук Джоша) какао с щепоткой корицы. Они забираются на крышу кадиллака вместе и сидят там, пока джинсы не промокают насквозь. Тайлеру больше не кажется, что Джош — глупый взрослый ребёнок, любящий делать бабочек на снегу, — придавливает его к земле, вышибая воздух. От разговоров и тающего снега горло начинает саднить, поэтому Тайлер ведёт Джоша домой, где кроме золотистой напольной лампы есть точно такой же мёд. Джош радостно отмечает сходство, объясняя, что у серого очень много обличий. Они двигаются в почти темноте, Тайлер живёт в мире силуэтов, намеренно лишая предметы красок, которые не видны в отсутствии источника света. Джош не понимает, зачем, но не спрашивает, только благодарно принимает горячую чашку из ледяных рук и дует на тёмную жидкость, заполняющую сосуд на семь восьмых. По горьковатому запаху и консистенции — ещё до того, как сделать глоток, — Джош понимает, что это кофе. Немного отогревшись, Тайлер заговаривает снова; он описывает свои любимые простые вещи, а Джош посмеивается над непонятными прилагательными каждый раз так, словно Тайлер рассказал отличную шутку. За окном начинает светать, и монохромный защитный слой смывается, дисбалансируя их зрение. Тайлер закрывает глаза и произносит:  — Я чёрно-белый внутри. Моё прошлое состоит из облачной ваты. Я помню только тебя. Кажется, будто с закрытыми веками время искажается, но Джош отвечает настолько быстро, насколько возможно.  — Я могу научить тебя ориентироваться в сером спектре.  — Ты просыпал в меня какао, корицу и мёд. Думаешь, краску с такими именами можно найти в твоём магазине? Джош неуверенно улыбается, прикусывая щёку и ждёт, когда Тайлер откроет глаза. Тот не торопится, вытягивает руку вперёд и касается носа Джоша. Он с горбинкой. Усмехнувшись этому открытию, Тайлер увлечённо продолжает исследовать лицо Джоша вслепую, пока не слышит незнакомый шорох в привычной тишине комнаты. Он замирает, и Джош, скользя по полу ладонями, придвигается почти вплотную, сталкивая их голые коленки, потому что Тайлеру показалось вполне удобным ходить по дому в трусах и свитерах, пока джинсы сохнут на батарее. Тёплая ладонь ложится ему на щёку; Тайлер открывает глаза, и Джош его целует. В бледно-голубом утре бледная кожа Джоша светится почти, как его волосы; он исследует реакцию Тайлера чем-то наподобие тепловизора, выделяя разогревшиеся щеки и колотящееся второпях сердце, разгоняющее кровь по монохромному телу. Джош вслушивается в его дыхание и держит подушечки пальцев прямо на сонной артерии, собирая стоны с его сухих горячих губ. Внутри Тайлера раскалываются пиньяты, оставляя разноцветные брызги — каждый оттенок отвечает за определённое действие или особенность Джоша. Внутри него вдруг вспыхивает столько цветов, что он готов расплакаться от того, что так долго отказывал себе в этом блаженстве. В этом рае чужих прикосновений, в этой палитре красок. И, может быть, Джош никогда не сможет этого увидеть так, как видит он, потому что его цветовосприятие нарушено от природы. Однако Джош всё ещё может восторженно вскрикивать и тихонько шипеть, невесомо гладить и шершаво царапаться, пресно облизывать губы Тайлера или подносить к ним остывший кофе. Разное восприятие мира не всегда плохо. Потому что для кого-то даже чёрно-белый мир яркий, а кто-то может найти смысл в туманных облаках вместо воспоминаний.