После падения

Тинтур как ужаленная подскочила с оленьих шкур, бешено дыша и отчаянно пытаясь разогнать руками вязкую темноту. Она не могла вспомнить сон, но в нем было нечто совершенно ужасное, возможно, даже более ужасное, чем будущее Морохира, что ждало его в тюремных чертогах. Его, неутомимого воина и бесстрашного авантюриста, который, однако, всегда спешил зажечь свечу, входя после дежурства в охваченные мраком покои. Он не боялся темноты, нет, просто никогда ее не любил, а Тинтур боялась всего: и темноты, и странных шорохов, и стона ветра. Она пряталась в подвале у Нимросса, приходившегося Морохиру старшим братом. Пряталась и боялась. Она устала бояться. Устала бояться даже больше, чем прятаться. Но сквозящая в глубинах сознания мысль — мысль о том, что она все это заслужила, — заставляла в такие минуты отереть со лба мокрый пот и рухнуть спиной на шкуры, смотря в потолок с трагичной обреченностью во взгляде, почти примирившись с судьбой и почти ни на что не надеясь. Желая лишь одного — чтобы тусклый свет восходящего солнца пробился к ней сквозь щели в трухлявом полу и скорей наступило утро. Но порой утро словно не наступало. Так случилось и в этот день. Тинтур вздрогнула, когда скрипнула дверь и вверху лестницы показались замызганные сапоги Нимросса. Думала, до рассвета еще два часа, но по промокшему насквозь плащу, который Нимросс сбросил с себя у ступеней, поняла, что льет дождь, небо затянуто тучами и света сегодня снова можно не ждать. Что ж, такой была осень в Лихолесье. Иногда Тинтур казалось, что такой была вся ее жизнь. — Не спишь? — Нимросс присел на край досок, покрытых шкурами, и вручил ей поднос с чем-то, отдаленно напоминающим овсяную кашу. — Я завтрак принес. Тебе надо больше есть. Не то не сможешь пережить зиму. Тинтур криво усмехнулась. — Зиму я тоже здесь встречу? — Нет. Я затем и пришел так рано. У меня новости. Она оживленно заерзала на своей импровизированной постели. — Новости? Хорошие, да? — Это как сказать, — Нимросс задумчиво сдвинул брови, глядя куда-то в пол. — Есть один план. Безумный до невозможности. Такой, что понравился бы моему брату. — И ты… ты сделаешь это ради меня?.. — Тинтур, — недовольно перебил Нимросс, — ты ведь даже не знаешь, в чем суть. Сути Тинтур действительно не знала, но хорошо понимала другое: если есть основания полагать, что этот план пришелся бы по душе Морохиру, значит, задуманное крайне опасно. А сдержанный и рассудительный Нимросс был не из тех, кто пойдет на неоправданный риск, тем более в пору очередной размолвки с супругой. Анорсель теплых чувств к Тинтур никогда не питала и после заточения Морохира озлобилась еще больше, хоть вида старалась не подавать. Что-что, а это она умела. Сидеть днями напролет в четырех стенах, изнывая от скуки и одиночества, но молчать об этом — в этом была вся Анорсель. Тинтур часами приходилось слушать, как та наверху меряет шагами спальню. То время, что Тинтур пряталась в подвале, Анорсель только и делала, что ходила из угла в угол, намывала полы, готовила и пела о лордах дома Финве, ушедших в чертоги Намо, хотя до ночи Скорби, самой длинной ночи в году, оставалось несколько месяцев. В этот праздник вино не пьют — выливают на землю, а Анорсель выливала на пол. Тинтур знала это, потому что однажды проснулась с каплями дивного нектара на лбу, создать который могли только эльфы Дорвиниона. Анорсель ненавидела вино. Возможно, у нее были причины его ненавидеть. Поэтому всякий раз, когда Нимросс возвращался из патруля с бутылкой и навеселе, нектар ждала одна и та же участь. Тинтур пыталась убедить себя, что у Анорсель есть право так поступать. Строить мужа, изображать беспредельную скорбь, добровольно заточившись дома, уничтожать напитки, которые стоили целое состояние… Пыталась даже поверить, что понимает Анорсель — настолько, насколько она, одиночка, сирота без рода и племени, вообще могла понимать достойную замужнюю эллет, которая до жути боялась, что тень позора, которым запятнал себя Морохир, падет на ее семью, помешает Нимроссу получить долгожданное продвижение по службе. Впрочем, Тинтур вряд ли могла такое понять. Вряд ли это вообще было возможно. Отогнав мысли об Анорсель, Тинтур тряхнула головой, отвернулась и бросила взгляд на паутину в темном углу, начиная злиться от того, что Нимросс надолго ушел в себя — должно быть, обдумывал детали плана. Откинув со лба непослушную прядь, она громко кашлянула. Нимросс встрепенулся и заговорил — монотонно, почти без эмоций, задумчиво растягивая слова: — Ты знаешь, врата в королевство пока открыты, потому что Трандуил ждет возвращения сына. Но из Лориэна начинают поступать дурные вести, в лесу неспокойно, орки напоминают о себе все чаще… Что-то происходит, Тинтур. Что-то страшное, темное… Владыка мудр, он не может этого не замечать. Сейчас границы охраняются с особым тщанием — через такую защиту тебе не пробиться, не покинуть Лихолесье незамеченной. Но когда к Трандуилу приедут посланники Келеборна, у тебя будет небольшой шанс. Надо только затаиться во дворце, раздобыть лориэнский плащ и примкнуть к уезжающей колонне. Определенно, риск есть… Но может ведь и сработать… Тинтур невольно съежилась, представляя, как едет, опустив голову, по узкой тропе вдоль расставленных кордонов, вокруг беснуется ветер, гнет деревья к земле и в один миг срывает с лица капюшон, выставляя ее на всеобщее обозрение. Начальник стражи, конечно, сразу ее узнает, силой стаскивает с коня и, протащив по ковру из гнилых листьев, бросает на колени перед Трандуилом. А тот, не долго думая, вынимает из ножен меч, решив казнить преступницу на месте… Тинтур усмехнулась, закусив губу. Глупо. Эру, как же глупо! Она слишком мелкая рыбешка, чтобы запомниться охране короля. Про нее наверняка все давно забыли. Не зря Нимросс заставил сидеть в подвале столько времени — наверное, в этом все же был толк. Теперь главное — не упустить свой шанс. Да, это рискованно и безумно страшно. Но это путь к долгожданной свободе. — Допустим, примкнуть к эльфам из Лориэна будет не так трудно, — начала размышлять Тинтур. — Но как выведать дату приезда делегации, чтобы заранее скрыться во дворце? Нимросс нахмурился, качнул головой. — Боюсь, что никак. Простые подданные, вроде нас, могут узнать о визите в самый последний момент, возможно, даже когда лориэнцы уже войдут в тронный зал. — Нимросс, у меня ведь не будет времени, чтобы… — Да, не будет. Поэтому мы заранее проберемся в чертог, спрячем тебя и будем ждать удобного случая, чтобы без препятствий миновать стражу с отбывающим отрядом. Что ж, план действительно был в духе Морохира. И звучал из уст Нимросса так абсурдно, что Тинтур даже в какой-то миг подумала, что тот над ней издевается. — Спрятаться во дворце? Под самым носом у Трандуила? — Да, — последовал спокойный ответ. — Прождать там неделю, а то и две, при этом понятия не имея, когда нагрянут лориэнцы? — Никто и не говорил, что будет просто, — развел руками Нимросс. — Да это так непросто, что почти немыслимо… — прошептала Тинтур. Он взял ее ладонь в свою, крепко сжал, посмотрел в глаза и спросил с таким серьезным видом, с каким, должно быть, просил руки и сердца Анорсель: — Ты хочешь начать новую жизнь, Искорка? В глазах защипало, и Тинтур впервые за время обитания в подвале Нимросса возрадовалась тому, что здесь так дьявольски темно. Сердце билось неровно, от груди к животу ползло что-то вязкое и щетинистое, что-то такое, чему было мало места под ребрами и что так отчаянно жаждало вырваться наружу. «Так вот, значит, как это бывает», — мысленно отметила Тинтур, предполагая, что примерно такие чувства и обуревали Анорсель, прежде чем та сказала «да». Просто тот, кто дорог тебе, говорит слова, которые ты мечтал, но почти не надеялся услышать, слова, которые при других обстоятельствах не значили бы ровно ничего… А тебе становится невыносимо больно, так больно, что щемит в груди, но ты не ждешь, когда все закончится, ты, как последний безумец, хочешь еще… Кажется, это называют любовью. Впрочем, Тинтур могла только догадываться. Ее-то никогда не любили, о ней никогда не заботились, к ней никогда не обращались так ласково — Искорка. Морохир был единственным, кто мог бы… Но нет, не довелось. Наконец она переборола дурацкую потребность заплакать и сказала, уставившись в пол, пряча глаза от Нимросса: — Да. Я очень хочу начать все сначала. — Так оно и будет. Просто доверься мне. С этими словами он встал, поднял с пола мокрый плащ и, ни разу не обернувшись, стал подниматься по лестнице. Тинтур растерянно крикнула ему вслед: — А мне что делать? — Идти за мной, — послышалось из темноты. Она вскочила, взгромоздила поднос с недоеденным завтраком на сундук, схватила сумку с пожитками и почти бегом достигла ступеней. Не верилось, что это происходит по-настоящему. От волнения сердце забилось, как птица, попавшая в силок. В голову снова закрались сомнения. Она ведь даже не спросила у Нимросса, где именно во дворце ей надлежит спрятаться. В таком же темном подвале, как этот? А если ее найдут? Или лориэнцы вообще не приедут в Лихолесье? И куда она пойдет, покинув родной дом? Кому она нужна в этом огромном злом мире, где, по словам Нимросса, ко всему прочему творится что-то «страшное и темное»?.. Резко открылась дверь, озарив ступени потоком света, неярким, даже слегка приглушенным, но Тинтур с непривычки все равно застыла на месте, закрыв лицо ладонью и позабыв про все дурные мысли. Нимросс вышел из подвала в коридор и что-то тихо сказал Анорсель, которая в следующий миг показалась наверху лестницы. — Тинтур… Рада тебя видеть. Пойдем, тебе надо переодеться. Тинтур кивнула, пытаясь как можно искреннее улыбнуться, но, кажется, ничего путного из этого не получилось. Анорсель возвышалась над ней, как статуя, прекрасная и холодная, непревзойденная в надменности и безразличии. Уже успела нацепить на себя лицо «Я-бедная-несчастная-должна-помогать-какой-то-беглянке-хотя-и-своих-дел-хватает». Сейчас развернется и пойдет… нет, поплывет в свою комнату, завораживая взгляд бегущими к пояснице локонами и летящим подолом. Но такой Анорсель была в свои лучшие годы, когда Тинтур еще чумазой девчонкой бегала за Морохиром, умоляя научить ее ратному делу. Сейчас в дверном проеме стояла другая Анорсель: в простом платье синего цвета, с уставшим взглядом и скучно собранными волосами. Эта Анорсель нетерпеливо протягивала руку во мрак подвала. — Поторопись, Тинтур. Я приготовила тебе ванну. Ты ведь не хочешь мыться в холодной воде? Пришлось подчиниться и пойти за ней, все еще щурясь от света и с трудом переставляя затекшие ноги. Тинтур попыталась заранее подготовиться ко встрече с собственным отражением, но когда Анорсель подвела ее к зеркалу — отпрянула, чуть не вскрикнув. Под глазами разлились лиловые синяки, белки покраснели. Некогда каштановые волосы приобрели противный серый оттенок. Кожа была белой, как у мертвеца, а тело таким худым, что одежда болталась на нем, как на вешалке. Даже Анорсель при виде этого зрелища сочувственно погладила Тинтур по голове — глаза при этом остались отталкивающе холодными. — Ничего-ничего, тебя просто нужно хорошенько отмыть. Вот мыло, полотенце. Если что-то понадобится — я рядом. Сбивчиво бормоча слова благодарности, Тинтур закрыла за ней дверь. Наспех раздевшись, погрузилась в ванную. Она собиралась сидеть здесь очень долго — до тех пор, пока Анорсель не начнет раздраженно стучаться. Сидеть, оттирать от грязи каждый дюйм своей кожи и ни о чем не думать. Тинтур рассеянно осмотрелась, ища мочалку. Ее взгляд невольно упал на свои плечи, грудь, скользнул к ногам, заставляя горько скривиться. Оказалось, тело было не только безобразно худым, но также покрыто ужасными синяками. Она дотронулась до того, что на бедре, самого большого и опасного на вид, но быстро отдернула руку. Не из-за боли, нет, а потому что пальцы дрожали даже сейчас — когда она была в светлой теплой купальне, где воздух пах мылом и лесными травами, а тишину и спокойствие нарушал только свист ветра за плотно закрытым окном. «Они всегда теперь будут трястись, как у старухи», — с отвращением подумала Тинтур, до красноты растирая кожу, чувствуя необъяснимую ненависть к себе, которая за минувшие дни стала почти параноидальной. Желание продлить водные процедуры сразу исчезло. Быстро смыв пену, она перешагнула через край ванной, закуталась в полотенце и крикнула: — Анорсель? Мне, вероятно, понадобится новая одежда… Та вошла к ней с одним из своих походных костюмов, помогла затянуть корсет и высушить волосы полотенцем. — Ну вот и все. Нимросс ждет у двери с твоей сумкой. Сапоги возьмешь на пороге. А я… Знаешь, я не люблю прощаться. К тому же у меня пирог подгорает. В общем, вы там без меня… Анорсель развернулась, чтобы уйти, но Тинтур остановила ее, схватив за запястье. — Спасибо тебе! Не представляю, что бы я делала без вас с Нимроссом… Вы уж простите меня за все. И за Морохира простите. Я столько дров наломала… Ушла, оставив пост, хотя видела, что он изрядно набрался и клюет носом… — Зачем ты мне это говоришь? — перебила Анорсель, изящно изогнув бровь. — Хочешь знать, что я обо всем этом думаю? Тинтур молча кивнула. — Я думаю, что ты виновата, но виновата меньше, чем Морохир. Ты наплевала на свои обязанности, будучи на посту. Ты не только не остановила своего наставника — ты позволила себе выпить вместе с ним вина из королевских запасов. Один этот поступок — страшное преступление в глазах Трандуила, — Анорсель по старой привычке принялась расхаживать из угла в угол. — С другой стороны, я слишком хорошо знаю, что представляет из себя Морохир. Поэтому ты также юная эллет, которая всего-навсего попала под дурное влияние. Твой наставник не относился с должной серьезностью к своему делу и не привил этого тебе. Все грезил о подвигах и сражениях, а ночи на посту пытался скоротать любым способом. Считал, что роль простого стражника не для него, и утром шел искать себе приключений. Ты его в этом поддерживала, поэтому вы и допустили побег гномов. Тинтур закусила губу, размышляя над словами Анорсель. Потом взглянула на нее с благодарностью. — Спасибо еще и за правду. Повисла неловкая пауза. Они стояли друг против друга, понимая, что все важные слова уже сказаны и что по-хорошему пора бы разойтись, но ни одна не решалась сделать это первой. Прошло еще несколько невыносимо долгих мгновений. Казалось, тишина разбухла, заполнив собой все пространство купальни, разбухла так, что вот-вот лопнет. Анорсель не выдержала напряжения. — Ты на меня так смотришь, будто чего-то ждешь. Напутствия? Тинтур ни о чем таком и думать не думала, но ляпнула, растерявшись: — Было бы неплохо его услышать. Анорсель подошла ближе, положила руку ей на плечо и почему-то засмеялась. — Ты как непутевая младшая сестра, которую я никогда не хотела. Но теперь у тебя все будет хорошо. Иди с миром, Тинтур. Набирайся разума, путешествуй. Найди себе увлечение по душе. И никогда, ни за что на свете не выходи замуж. Улыбнувшись, Тинтур обняла ее — порывисто и нервно. Все же не стоило им избегать друг друга столь долгое время. Они могли бы вместе коротать скучные дни, пить чай у камина холодными вечерами, а летом ходить к озеру. Могли в самом деле быть как сестры. Но сокрушаться уже не было смысла, ведь упущенного не вернешь... К тому же Тинтур вдруг осознала, что Анорсель она, скорее всего, больше не увидит. От этой мысли стало тяжело на душе, словно на грудь навалили камней. «Нет, второй приступ меланхолии за сегодня я не переживу», — сказала себе Тинтур и, быстро распахнув дверь, выскочила в коридор. В самом его конце стоял Нимросс, держа в одной руке сумку, а во второй — небольшой кинжал, который сразу протянул ей, буркнув что-то вроде: «Это так, на всякий случай». Тинтур заткнула его за пояс, обула сапоги Анорсель и первой вышла из дома. Стоило ступить за порог, как дождь обрушился на землю с новой силой, будто сама природа восстала против них, пытаясь отговорить от опасной задумки. Но Нимросс лишь опустил капюшон, плотнее завернул в плащ Тинтур и зашагал по тропе, что вела прямо к лесу.