Улыбнись мне — смогу я мир на плечах держать. Не сорвутся колени, руки не задрожат.
Кон вообще не заметил, как согласился пойти с Тимом на игру. Сам он покинул школьную команду по регби, сломав руку в прошлом году, да так и не вернулся — команда была маленькая и больше для вида. Соревнования случались редко, и работая на ферме он развлекался больше, чем на площадке со сверстниками. Кон нервничал, понимая, что после этого совместного «выхода в свет» вся школа будет в курсе, с кем он теперь водит дружбу, но успокаивал себя тем, что это произошло бы рано или поздно. И тем, что ему нечего, в общем-то, было терять. Барт бы не перестал быть его другом из-за этого, а прочие… Не так уж много было этих прочих. Они сели в самом верхнем ряду, там, где обычно собиралась компания Тима. Остальные ещё не подошли, так что они сидели вдвоём на чуть влажных после ночного дождя вырвиглазно-красных пластиковых сиденьях. На самом деле, на них никто не обращал ровным счётом никакого внимания, только Дэмиен, сидящий внизу, обернулся ненадолго и задержал свой взгляд. После он уставился на поле, кажется, скрестив руки на груди, пока Стеф что-то рассказывала ему, яростно жестикулируя. Барт влетел на трибуну, вертя головой, да так и замер, вытаращив на них глаза, но подниматься тоже не стал. Отлично. К вечеру будет знать вся школа. Тим насмешливо косился на Кона, у которого, кажется, на лице было написано всё, что он думает. Коннер попытался завести разговор, просто чтобы эти косые взгляды можно было хоть как-то оправдать: — Ты ходил на прошлые игры? — Ты же знаешь, что да, — теперь уже Тим повернулся к нему всем телом, ожидая продолжения парада глупых вопросов. Кон замялся. — А зачем? Разговаривая с Тимом, Кон пытался думать на несколько ходов вперёд, но это было так ново и непривычно, что задав вопрос, он сразу завис, размышляя о том, зачем сам ходит на матчи. Ему не были интересны непосредственно игры, это точно. И не то чтобы он весело проводил здесь время с Бартом — для этого им не нужны были чужие состязания. Так зачем? Он поймал себя на том, что уже с минуту сидит, разглядывая пуговицу на манжете Тима и просвечивающую в разрезе полоску голубоватой кожи на запястье. Дрейк, кажется, откровенно забавлялся. Он не ответил, прекрасно понимая, что Коннер сам придумал за него с десяток вариантов ответов, и, кажется, давая ему возможность выбрать предпочтительный. Он схватил Кона за руку и, резко поднявшись, потащил вниз, почти к границе поля. Там он пробрался в центр трибуны, предоставляя Кону самому извиняться за отдавленные ноги. Впрочем, Тим, вроде бы, не наступил ни на кого, это не поспевающий за ним Коннер спотыкался на каждом шагу. Когда они наконец сели, казалось, что теперь на них смотрят абсолютно все. Стеф и Дэмиен были прямо перед ними. Младший Уэйн не обернулся и выражал неодобрение коротко стриженым затылком, а вот Стефани с улыбкой уставилась на них, повернувшись спиной к полю и упираясь локтями в спинку сиденья. Она молча сияла, пока Кон просто чувствовал себя неловко. Потом он понял, что она смотрит поверх его головы туда, где они сидели сначала. Коннер обернулся. Сверху на него неотрывно пялились скорбные молчаливые вороны. Тим заметил его замешательство и беспечно спросил: — Ну, и как тебе быть в центре внимания? Кон проигнорировал вопрос, склоняясь к уху Тима и шепча. Терять всё равно было уже нечего. Хотя вряд ли наверху его услышали бы. — Твои друзья, кажется, не особенно рады тому, что ты сидишь со мной. Дрейк рассмеялся, и Коннер подумал о том, не замечал ли он раньше его смеха, или тот прежде не находил повода для веселья. Во всяком случае, он не звучал так, будто годами хранил молчание, или что-то вроде того. Хотя кто вообще так звучит? — Во-первых, они не мои друзья. Во-вторых, серьёзно, а ты когда-нибудь видел, чтобы они чему-то радовались? Кон пожал плечами. Школьная команда в тот день потерпела поражение, а вот он, кажется, выиграл.***
Когда двери особняка Уэйнов впервые открылись для Кона — Тим просто позвал его греться и сохнуть после дождя, под который они попали по пути из школы — он смутился ещё больше, чем сам того ожидал. Начать хотя бы с того, что встретил их дворецкий, который, к тому же, знал его имя. Несмотря на ободряющую полуулыбку Альфреда, Кон не был уверен, что достаточно вежлив. Немного спокойнее стало, когда Тим сказал, что сам справится с парой чашек и чайником, и они остались наедине. Ненадолго, впрочем, потому что когда они вошли в кухню, за столом сидела Стефани. Она была ровесницей Тима, но училась на класс младше их обоих, так что в школе они почти не пересекались. В одной её руке была книжка в мягкой обложке, а в другой надкушенное яблоко, которым она радостно помахала им, едва завидев в дверях. Тим поинтересовался, мельком взглянув на обложку: — И что, история падения сёгуната Токугава входит теперь в школьную программу десятого класса? — Не нуди, — поморщилась она. Тим усмехнулся, колдуя над заварочным чайничком. — Мне нравится в вашей школе, — задумчиво проговорила Стеф, обращаясь, очевидно, к Кону, и хрустнула яблоком. Прожевала и продолжила: — В академии Готэма ко мне плохо относились. Ну, из-за того, что мой родной отец преступник. Коннера сперва удивила такая откровенность, но она же странным образом и подкупала. На неё хотелось ответить взаимностью. Неудивительно, что Барт на неё запал, они оба, кажется, были одинаково открыты миру, в то время как Кон и Тим, очевидно, оставались одинаково от него закрыты. — Мне даже угрожали однажды, — добавила Стеф. — Один парень, семье которого отец навредил. — Ну, Дик и Джейсон наверняка разобрались с твоими обидчиками? — спросил Кон. — Не успели, — засмеялась Стеф. Заметив вопросительный взгляд, она поднялась со стула и обняла Тима со спины, целуя в макушку, а потом прижалась щекой к его спине, закрывая глаза. Кон беззастенчиво пялился на эту картинку, когда она наконец пояснила: — Тим разобрался. — Отравил, что ли? — не успел прикусить язык Кон. Стеф снова засмеялась, а Тим, ядовито улыбаясь, развернулся, мягко высвобождаясь из объятий, и поставил перед ними по чашке чая. — В этом доме жила очень милая старушка. Она ужасно любила гостей и ненавидела, когда они уходили... — Тимми, не пугай своего нового друга цитатами из стратегий нулевых. — Из отличных стратегий нулевых! — Из отличных стратегий нулевых. — Мне не страшно, — беспечно ответил Кон, согревая руки о фарфор и делая первый глоток. — Я хорошо играю в стратегии.***
Поболтав немного со Стеф, они отправились в комнату Тима. Коннер ожидал чего-то строгого, мрачного, как сам Тим, и потому был очень удивлён, увидев самую обычную комнату, быть может, даже более захламлённую, чем у любого другого подростка. Стены были увешаны плакатами, но Кон не мог сказать, кто на них изображён — даже музыкантов он не узнавал. Повсюду лежали книги с торчащими закладками, монитор оказался обклеен цветными стикерами с записками размашистым угловатым почерком. Чёрного, вопреки ожиданиям, вокруг почти не было. Тим закрыл за ними дверь, а Кон тем временем совсем забыл о приличиях, просто пялился вокруг, как поначалу пялился и на самого Тима. Он никак не мог понять, что же тот из себя представляет, и каждый следующий кусочек мозаики только усложнял попытки увидеть картину в целом. Тим тихо прошёл мимо Кона, опускаясь на стул и нажимая на кнопку включения системного блока большим пальцем ноги. Кон вертел головой, пытаясь ухватить как можно больше, но лица на плакатах всё равно сливались в пёструю толпу, и исключений, собственно, было всего два. Человек в цепях, одиноко висящий над столом, и плакат с акробатами в изголовье кровати, на которой лежала брошенная чёрная папка. Коннер замер, читая надписи: «Только сегодня! Цирк Хейли и удивительные летающие Грейсоны в Готэме!» Тим проследил его взгляд и тихо проговорил: — Это Дик с семьёй. Он рос в цирке. — И как он попал к Брюсу? — спросил Кон прежде, чем успел сообразить, что лезет не в своё дело, но Тим только пожал плечами. — Родители погибли во время выступления. Джейсон и я — тоже сироты. Коннер отвернулся и посмотрел на него, задумчиво прикусив губу. Тим вскинул бровь: — Если ты хочешь спросить, спрашивай. Не жди, что я угадаю вопрос. — Но ведь ты угадал. — В следующий раз я могу промахнуться. Привыкай быть прямолинейным. Уверяю, если человеку не понравится что-то, он сам тебе сообщит, и очень быстро. — Так ты строишь общение? — Ты же видел, что да. Коннер неожиданно для себя развеселился этой напускной серьёзностью. Тим как будто пытался выставить побольше колючек, впустив его так далеко. Словно запоздало спохватился или проверял, или просто хотел показать себя с худшей стороны, чтобы в будущем не разочаровать. Это самый простой способ не разочаровать — не очаровывать изначально. Но с этим Тим уже опоздал. — Где твои родители? — Погибли во время экспедиции, когда мне было десять. Они были археологами, получили грант. Мне сказали, что они подцепили какой-то законсервированный вирус, занимаясь раскопками на полях погребальных урн. Их даже домой не привезли, похоронили там, а на кладбище в Готэме только надгробия. — Получается, все в экспедиции погибли? Тим покачал головой, не отрывая взгляда от Кона, и это выглядело, пожалуй, жутковато — застывший, неподвижный взгляд. Потом он моргнул, и давящее чувство пропало. — Только они и ещё одна женщина, тоже археолог. Лесли Томпкинс. Коннер запомнил имя, просто на всякий случай. Тим назвал его, а значит, наверное, его стоило запомнить, так ведь? — Я тоже сирота, — Кон попытался сказать «Я понимаю твои чувства» единственным очевидным из доступных ему способов. Он не знал, как ещё озвучить эту мысль. Он понимал, что ему, вовсе не помнящему родителей и сразу обретшему не менее крепкую и любящую семью, пришлось легче, чем Тиму, который был уже достаточно взрослым, когда оказался в семье сурового и, кажется, довольно холодного человека. Но всё же Кон попытался опереться именно на сходства. Тим вскинул брови, удивляясь, и много позже Кон вспоминал это выражение его лица, как любимое, во многом потому, что удивление было редким гостем в его глазах. Тем сильнее хотелось Тима удивлять. Но тогда Кон только переспросил: — Что? Тим помотал головой: — Я думал, Кенты — твои родители. — Они мои дядя и тётя, но всё равно, что настоящие родители, да. У них есть ещё старший сын, — Кон замялся, думая, выкладывать ли сразу всё о своём любопытстве. — Он… журналист. — И? — Тим, кажется, заметил его ужимки и начал откровенно веселиться. Коннер заразился его весельем и склонился к нему, по-прежнему сидящему на стуле, произнося страшным шёпотом: — Я знаю, что ты сделал прошлым летом. Тим заулыбался шире, но глаза его оставались серьёзными, и во всех чертах сквозило напряжение. — И что думаешь? — Что это было чертовски глупо, — с чувством ответил Кон. Тим рассмеялся, и напряжение, кажется, полностью ушло из его позы. Он снова покачал головой и проговорил: — Ты удивительный, Коннер Кент, серьёзно, удивительный.***
На Хэллоуин в школе решили устроить вечеринку для старших классов. К этому моменту прогулки у реки и редкие чаепития в особняке Уэйнов стали традиционными, так что идти или не идти — Тим и Кон даже не обсуждали, тем более, что в большинстве своём школьники плевать хотели на их странную дружбу. Он волновался зря. Или же теперь уже ему было плевать на то, что они думают. Однако же за неделю до праздника Кон, вертя в пальцах кусочек обкатанной гальки с берега, уныло протянул: — Меня не пустят на вечеринку, — и закинул камешек подальше. Тим проследил за полётом и погружением — всплеск в тишине безветренной погоды прозвучал особенно громко — и спросил: — И почему же? — Я завалил контрольную по алгебре. Оценку надо исправить до праздника, а я не смогу. Тим пристально посмотрел на него и пожал плечами: — Исправишь, никуда не денешься. — Нет, — вздохнул Кон, — придётся куковать дома. Ну, ты повеселись там за двоих, хорошо? Тим фыркнул, и Коннер заулыбался, почему-то представив его в костюме огромного красного помидора. В конце концов он захохотал, сгибаясь под непонимающим взглядом. — Ничего, ничего, прости. Пойдём? Мне пора домой уже. Позже вечером Кон безнадёжно таращился в учебник алгебры и ровным счётом ничего не понимал. По отдельности символы, цифры и буквы были ему вполне понятны, но вместе словно хватались за руки и начинали водить немыслимой сложности хороводы. Формула как раз пыталась утанцевать от него за край страницы, когда снизу донёсся голос ма Кент: — Коннер! К тебе гости. Кон рассеянно поднялся на ноги, потянулся и вышел из комнаты. Уже с середины лестницы он увидел, что на пороге застыл, обнимая несколько книг и учебников, Тим. Ма Кент стояла чуть в стороне от двери и улыбалась. Коннер открыл рот. Коннер закрыл рот. — Тим сказал, что он поможет тебе с оценкой за контрольную. Это очень мило с его стороны. Ты не пригласишь своего друга войти? — она повернулась к двери снова. — Знаешь, у него не так много друзей, я рада, что есть кто-то, кто хочет ему помочь. Тим улыбнулся своей самой очаровательной улыбкой — Кон такую уже видел однажды, когда его всё-таки поймали на незаполнении библиотечного формуляра — и легко кивнул: — Рад помочь. Коннер отмер наконец и сказал: — Э-э-э… Привет? Проходи, моя комната наверху. Тим прошествовал со своими книжками к лестнице важной строгой птицей, и Кон запоздало заметил, что тот даже глаза оставил подведёнными. Не то чтобы у его родителей были какие-то предрассудки (слава богу, потому что и он, и Кларк старались не волновать Ма и не тревожить её больное сердце), но уверенность в этом Тима восхищала и пугала одновременно. В комнате он сразу прошёл к столу, гулко опуская книги прямо на раскрытую тетрадь. — Как ты понимаешь, — Тим отдул упавшую на глаза чёрную прядь. — Я мог бы просто влезть в школьную базу и исправить твою оценку. Но что-то мне подсказывает, что ты этого не оценил бы. Это же так «глупо». Так что будем работать по старинке, — он провёл пальцами по ровно, один к одному лежащим корешкам. — Я сказал, что ты исправишь оценку до конца недели, значит, ты её исправишь. К чести Тима, он никогда не лгал в таких вещах, так что через три часа у Коннера голова уже шла кругом, но хороводы хотя бы сменились канканом, что уже само по себе радовало. Они засиделись допоздна, так что когда Тим зевнул посреди очередной задачи, Кон вспомнил, что ему ещё нужно было добираться домой. Он подумал и кивнул самому себе: — Оставайся у меня сегодня. Альфред меня в следующий раз взглядом испепелит, если ты так поздно по улицам будешь шататься. Тим спорить не стал, только потянулся за телефоном, наверное, чтобы отправить сообщение отцу. Или Джейсону. Или Стеф. Кон так и не разобрался до конца в их сложных внутрисемейных отношениях. Так или иначе, он полез в шкаф за чистой футболкой и шортами для Тима. Тот кивнул и ушёл переодеваться в ванную комнату, и Кон, не дожидаясь его, достал второе одеяло и подушку, снял очки, погасил свет и нырнул под своё. Запоздало он пожалел об этом — теперь он уже не мог увидеть, как Тим выглядит без неизменной чёрной каймы вокруг глаз, впрочем, занятия так его вымотали, что когда Тим пришёл и зябко укутался рядом, Кон просто отключился, без снов проспав до самого утра. Проснулся он позже Тима, и, кажется, ощутимо позже — когда Кон открыл глаза, тот уже сидел на полу, одетый и собранный, листал одну из книг, которые сам же ему и посоветовал. За завтраком Тим продолжил третировать его формулами и логическими выкладками, так что Кон уже даже начал злиться — немного, совсем чуть-чуть. Пока они шли в школу, это чувство прошло, потому что в голове всё ещё была такая каша, что казалось, будто всё, что они заучивали накануне, было зря. Он признался в этом Тиму, и тот серьёзно и чопорно спросил: — Ты что, не веришь в мой педагогический талант? — Что? Нет, я верю, но… — А я верю в тебя, Коннер Кент, — он остановился и внимательно посмотрел ему в глаза, но Кон видел, что уголки его губ подрагивают — ему едва удавалось сдерживать улыбку. — Ты, — несильно пихнул он его кулаком в плечо. — Ты издеваешься. — Самую малость. — И гордишься этим. — Уже немного больше. Как бы то ни было, но оценку Кон исправил уже на следующий день.***
Выпускники на вечеринку всё равно не захотели идти — по большей части, зато Стеф, например, была в восторге. Она лично пообещала озаботиться костюмом Тима, а тот, к удивлению Кона, совсем не сопротивлялся. Сам Коннер, наслушавшись от Дрейка комментариев о своих клетчатых рубашках, плюнул и решил нарядиться фермером. На ферме Кентов никто никогда так не одевался, но Тим уже успел высверлить ему мозг постмодерном, так что когда тот спросил Кона о костюме, он очень радостно улыбнулся: — Я оденусь симулякром. — И почему же не эффектом Доплера, — пробормотал Дрейк. — Или хотя бы парадоксом Ольберса. — Ты же осознаёшь, что твой искромётный юмор не работает, потому что я не понимаю, о чём ты? — Я не шучу. Я оставляю пасхалки. — А какой костюм тебе придумала Стеф? — Эффекта Вавилова-Черенкова. — Учти, если ты опоздаешь на вечеринку, тебе не удастся отмазаться тем, что у тебя был период полураспада. Тим вскинул брови и засмеялся. — А ты полон сюрпризов, — он помолчал и продолжил, склонив голову к плечу: — хотя я не могу сказать, что удивлён этим.***
Создавалось впечатление, что Тим решил научить Коннера всему — или хотя бы многому из того, что умел сам. В число таких навыков вошла и фотография, но Кон уже заметил странную тягу Тима к старым вещам, и здесь было то же самое. У него было несколько плёночных камер, на батарейках и без. Были и странные, в которые нужно смотреть сверху. Когда Коннер спросил, где тот берёт плёнку, Тим засмеялся и показал ему целый ящик, наполненный старыми коробочками. — Можно снимать на просроченную, если она не засохла. Так никогда не знаешь, что получится. Но вообще сейчас производят плёнку, любителей на самом деле много. Так что делают и плёнку, и химию. Всё. Он подцепил коробочку на вид поновее остальных, спрятал в карман и продолжил: — Мирослав Тихий мог бы собрать камеру из коробки из-под кефира. Он делал снимки, разрезая плёнку пополам, потому что был бродягой. Считался блаженным. У него просто не было денег на технику, — Тим ткнул пальцем в сторону одного из плакатов на стене, того, на которым были полураздетые женщины: шесть или семь. Пять из них стояли к зрителю спиной, и сам снимок был мутным и мягким, как будто через туман. — Он полировал самодельные линзы зубной пастой и сигаретным пеплом. Пасту тоже не всегда мог достать. И он дорисовывал свои фотографии карандашом, когда картинка казалась ему неполной. Кон слушал увлечённо, но Тим замолчал ненадолго, подходя к плакату и гладя контуры фигур пальцами. — Знаешь, он на самом деле был необычным. Но мне нравятся не снимки, нет. Они тоже хороши, конечно, но… понимаешь, он ставил себе цели, шёл к ним, а потом не было никакой инерции, как случается с людьми, посвящающими себя одному делу. Он поставил перед собой цель: сделать определённое количество кадров в своей жизни. Поделил их на пятнадцать лет. Так у него появилась норма на каждый день, и когда он выполнил её, он просто… ну, остановился? Перестал снимать, вот и всё. Даже когда он стал знаменитым, уже в конце своей жизни, на его выставках были только старые фотографии. Никакой инерции. Я хотел бы так уметь. Коннеру вдруг стало неуютно, но в глубине души он разделял его точку зрения. Впрочем, Тим не ждал ответа, он развернулся к нему, хлопнул в ладоши и сказал: — Пинхол. Я научу тебя делать, как умел Мирослав. Сделаем камеру из коробки из-под кефира. Когда они закончили, Кон захотел, чтобы на первом снимке был Тим. Он засмеялся, но всё же согласился, хотя ему и пришлось сидеть почти полчаса, стараясь не двигаться. Позже, когда этот единственный кадр они проявили в тёмной ванной комнате, оказалось, что они ошиблись в расчётах: всё было слишком светлым, но чёрный контур вокруг предполагаемых глаз был виден ясно, хотя и смазался из-за того, что недвижно сидеть всё-таки не получилось. Коннеру понравилось всё равно.