И пока мы смеялись, спорили или плакали — загрубевшая кожа, серые волдыри, нечитаемый взгляд над лентою респиратора — занимался рассвет внутри.
В середине ноября в Парквилльском университете проходил фестиваль фокусников и иллюзионистов. Лестница, ведущая к высоким дверям, была ярко украшена огнями и вывесками, имена на которых по большей части не говорили Кону ровным счётом ничего. Тим же знал их все и то и дело дёргал его за рукав, начиная рассказывать о специфике каждого участника, но гораздо чаще — о том, как именно они исполняют свои фокусы. — Большую часть этой ерунды даже я могу устроить. — Ты шутишь, — улыбался Кон. Ему слабо верилось. Ему казалось, что нужны были ассистенты, реквизит, да мало ли, что ещё. — Нет, серьёзно, — Тим задумчиво кусал губу. — Смотри. Видишь, девушка якобы висит в воздухе. Он доказывает, что она висит, размахивая руками над и под ней и обводя её обручем. Так? Как ты думаешь, в чём подвох? Кон задумался крепко, но, видимо, недостаточно. — В обруче какая-то прорезь или что-то типа того? Тим рассмеялся. — Нет, нет. Это рискованно, обруч цельный, он ведь может дать этот реквизит зрителям, да? Смотри, как он это делает. Фокусник на сцене как раз демонстрировал несомненные способности к левитации симпатичных юных барышень. Кон напряжённо вглядывался в происходящее и молчал, пока фокус не кончился, и немного после — тоже молчал, а потом щёлкнул пальцами и воскликнул: — Я всё понял! Он довёл обруч до середины, потом через её голову, и через ноги, так что получилось, что он обогнул крепление между ней и декорацией. Так? — Из тебя вышел бы неплохой иллюзионист, — довольно ответил Тим, — да, да, именно так. — Хорошо. А как свои фокусы исполнял Гудини? — Кон потащил Тима ещё ближе к сцене. — Эффективно! — рассмеялся тот. — На самом деле, многие его секреты до сих пор остаются загадками. Но, вообще говоря, главное, что у него было — это отличный ум и превосходная физическая подготовка. Больше ничего и не нужно. — Неужели. — Именно. С возрастом ему становилось всё тяжелее ускользать из наручников, ты знаешь. И из воды, и из тюрьмы. Тем не менее, он не останавливался никогда. — Послушать тебя — так он был самым настоящим волшебником. В отличие от этих простых шарлатанов. — Главное, что он не называл свои трюки магией. Он честно признавал, что не имеет ничего общего с волшебством. Кстати, из-за этого он вдрызг разругался со своим добрым другом, с Конан Дойлем. Тот считал его сильным медиумом, а Гудини выводил на чистую воду мнимых экстрасенсов. Знаешь, каким был его любимый способ? — Каким же? — Он просил связаться с его матерью, и всякий, кто «передавал» её слова — практически сознавался в том, что обманывает клиентов. Мать Гудини не говорила по-английски, и за всё время никому это не помешало. — И что, разоблачённые не предупреждали остальных? — Кто знает? Может, они сразу уезжали, затравленные обманутыми клиентами, а может у Гудини были ещё какие-то способы проверки. Этот всего лишь тот, который известен. Среди приехавших на фестиваль гостей был один, выбивающийся из общей массы даже в столь разношёрстной компании. Знаменитый мистик и медиум, Закари Затара, предлагал публичные сеансы всем желающим. На самом деле, к нему выстроилась огромная очередь, и Кон тоже смотрел заинтересованно, но, увидев его взгляд, Тим фыркнул: — Только не думай, что он говорит кому-то правду. — Почему ты так уверен? Даже Гудини проверял, а не отрицал сразу. — Я просто знаю, как это работает. Давай посмотрим. Тим ухватил его за руку и, ловко лавируя в толпе, потащил ближе к подмосткам. — Наблюдай и слушай, — сказал он и уставился на сцену. Там находились сразу несколько человек — девочки-подростки в основном, и всего двое парней вместе с ними. Затара выглядел молодо, может, даже, слишком молодо, хотя Кон видел несколько передач и ожидал, что тот будет походить на Кларка в какой-то мере. Но он больше походил на Тима — такие же встрёпанные чёрные волосы, и говорил он точно так же, как Тим во время их первого полноценного разговора в библиотеке. Быстро, ровно, но из-за отсутствия переходов в интонациях невозможно было следить внимательно за потоком. Тем не менее, Кон очень старался. К тому же, теперь у него был кое-какой опыт по этой части. — Есть два основных способа работы с публикой для медиума, — шепнул Тим ему на ухо. — Первый — следить за реакцией. Видишь? На сцене Затара водил ладонью перед собой, драматически закрывая пальцами свободной руки глаза, и бормотал: — Я получил первый сигнал. Это буква «Д». Джон, Джонатан или Джек. Это может быть кто-то из здесь присутствующих, кто-то умерший или кто-то из знакомых вам людей. — Видишь? — продолжил шептать Тим. — Статистически имена большинства мужчин начинаются на «Д», а женщин — на «М». Среди аудитории больше девочек, так что Затара выбрал мужские имена. Чистая статистика, и никакой конкретики. На сцене несколько девушек подняли руки. — Какова вероятность, что у каждой найдётся подходящий знакомый? И нельзя недооценивать профессионалов: у него отличная память. Он помнит, кто не поднял руки, и когда дойдёт до этих девочек, уже не будет использовать «Д». Он следит за реакцией каждой из них. Так что. Он должен очень тонко работать с сознанием. Затара вещал о том, что видит смерть от воды. — Мы на берегу реки, — вздохнул Тим, — очевиднее будет только сказать про смерть от болезни почти два десятка лет назад. Кон покосился на него. Тим пожал плечами. — Ты знаешь, что я говорю правду. — Знаю, — вздохнул в свою очередь Кон. — Думаю, они все тоже знают. Но, может, им нужно услышать это? Что-то хорошее? Привет с того света? — Тем проще их обмануть. Гудини тоже очень хотел получить весточку от своей матери. Но его надеждам не суждено было сбыться. Ты хотел бы услышать ложь для собственного успокоения? Кон задумался. Одна из девочек на сцене к этому моменту заплакала. — Нет. Нет, я не хотел бы. Для себя я всегда буду знать, что это ложь. — Это хорошо. Нет, правда хорошо. Твёрдо стоять на земле. Это то, что нужно, чтобы на ней удержаться. Ассистенты Затары увели плачущую девочку со сцены.***
Из-за фестиваля, с которого Тим и Кон ушли раньше основной массы людей, город был необычно пустым, несмотря даже на то, что там никогда не было много народу. Так что свободный столик в «Кедре» на окраине города даже искать не пришлось. Они сели возле нарисованного окна. Из-за того, что вокруг почти никого не было, Тим тоже непроизвольно понижал голос, а Кон — он всего лишь подхватывал его манеру. Как всегда. Они заказали по бургеру и замолчали ненадолго. Казалось, что Тим никак не мог отогреться — он то и дело тёр руки, зябко поводил плечами и старался двигаться меньше, как ящерица, впадающая в анабиоз или человек, который согрел своё место и пытается не выходить за его пределы. Кон смотрел на эти ужимки — Тим едва ли осознавал их — а потом хмыкнул и протянул руку через стол, склоняясь вперёд над полированной поверхностью. Он перехватил узкую кисть, на которую тот старательно дышал, а потом притянул к своим губам, согревая дыханием и касаясь костяшек. Тим замер, а Кон баюкал его ледяные пальцы в ладони. Они могли позволить себе что угодно дома, но Кон редко решался на что-то за пределами крепких стен. Как будто их могло разнести ветром, если кто-то узнал бы. Впрочем, маленький, консервативный городок — действительно ведь могло. Они почти не говорили там, даже когда Тим отогрелся и облизывал свои пальцы, испачканные в соли от картошки фри, которую он воровал у Кона, хотя у него самого её было ещё достаточно. Ему просто нравилось делиться — и когда делились с ним. Кон был совсем, совсем не против. Домой они шли неторопливо, но довольно быстро, и Кону приходилось то и дело тянуть Тима за локоть или толкать легонько в спину, чтобы тот снова не замёрз. В Парквилле нельзя было увидеть Млечный путь, но звёзд было полно, и когда они вошли в дом, Тим, дождавшись, пока Кон снимет куртку, взял его за руку и потянул за собой наверх. — Я хочу кое-что показать тебе, — сказал он, и, не дожидаясь ответа, отвернулся и уверенно отправился к лестнице. Наверху он прошёл мимо своей комнаты и остановился у двери Дика, надавил легко на не скрипнувшую ручку и уверенно ступил вперёд, не включая свет. Старая луна щербато ухмылялась в окно и скалилась. В необжитой, но чистой комнате Дика был эркер со скамейкой, закрытой подушками. Тим выпустил ладонь Кона из своих цепких прохладных пальцев и убрал подушки на постель. — Смотри. И Кон смотрел. Сидение скамьи оказалось абсолютно зеркальным, в нём отражались и редкие звёзды, и кусочек лунной ухмылки. Но удивительным было даже не это — низкий потолок тоже был закрыт зеркалами, и потому отражения множились, уходили вглубь, будто перед Тимом и Коном разверзлась бездна, и они смотрели с её дна на самих себя. Это вызывало странные, ирреальные ощущения, головокружение и парение. — Это идея Дика? — спросил наконец Кон, когда голова закружилась совсем уж сильно, и Тим тихо рассмеялся. — Нет, он ничего здесь не менял. Задумка бывших хозяев, но подушки — другие, правда — тоже лежали тут до нашего приезда. Думаю, им самим не очень-то понравился эффект. Кон, строго говоря, вполне мог их понять. Сам бы он ничего такого у себя дома делать не стал. — Зато звёзды, которые здесь отражаются, никогда не бывают одиноки. И к тому же, так попросту светлее, — Тим опустился на скамью, садясь вполоборота и подпирая подбородок кулаком. Кон сел рядом. — Знаешь, многие из тех звёзд, которые мы видим, уже не существуют, — Тим вытянул руку и лёг на плечо щекой, закрывая глаза. Казалось, он чертовски устал, и это передалось Кону тоже — тот зевнул, прикрывая рот. Тим продолжил: — Они мертвы, но их свет всё ещё идёт к нам. Как сигнал или послание, которое мы не можем расшифровать. — Звучит невесело. — Так и есть. А ещё, если верить, что вселенная бесконечна и количество звёзд в ней — тоже, то можно решить, что небо должно светиться, как одно сплошное солнце, день и ночь. — И почему оно не светится? Тим приоткрыл один глаз и лукаво взглянул на Кона. — Вселенная не бесконечна, она бесконечно расширяется. И мы движемся прочь от других звёзд быстрее, чем свет доходит до нас. Это одна из причин. Их гораздо больше на самом деле. Но только представь, нашего солнца уже не будет, но его свет продолжит лететь через всю галактику и, может быть, даже дальше. — Это довольно жутко, вообще-то. Ты всё время думаешь об этом? Потому что всё время вспоминать это почти как стать призраком при жизни. Тим неожиданно резко подался вперёд, щекоча Кона. Глаза его смеялись, и сам он улыбался тоже: — Какой же ты призрак, если боишься щекотки? Призраки боятся соли и солнечного света, а ты без него жить не можешь. Ты не расстроен тем, что небо могло бы светиться, но не светится? — Вовсе нет, — ответил Кон, отсмеявшись и перехватывая запястья Тима, укладывая себе на плечи. — Это такие мелочи. Всё действительно казалось ему мелочами в это время, всё, кроме губ Тима, улыбки Тима и тихих вздохов Тима.***
Истории Тима просто должны были рано или поздно загнать его на полигон. Так и случилось. Лаборатории стояли особняком на краю поля, уже заросшего невысокими деревьями. Полигон должен был охраняться, но на деле за ним давно уже толком не следили: вспышка началась быстро и закончилась, оставив последствия, но не следы, так что только предписания и вынуждали сторожей проходить по периметру с фонарями пару раз за день. Вдоль заграждений шла утоптанная тропинка. Они пришли туда рано утром в субботу, едва только солнце поднялось достаточно высоко. Тим бережно прятал камеру и блокнот за пазухой, в то время как Кона гораздо больше беспокоили его замёрзшие пальцы. Когда они подошли к полигону, оказалось, что Тим взял с собой кое-что ещё. Кон уставился на протянутую к нему ладонь, сжимающую респираторную маску. — Здесь давно ничего нет, — недоуменно проговорил он, но маску взял, пожалуй, рефлекторно. Тим пожал плечами, надевая свою. Голос из-под неё звучал приглушённо. — Лучше перестраховаться. Спорить не хотелось, да и не было причин спорить со здравым смыслом, так что Кон отогнул кусок проржавевшей и отошедшей от столба сетки, пропуская Тима вперёд. Перед ними было такое чистое и нетронутое снежное поле, что даже наступать на него было жаль. Тем не менее, Тим сделал пару фотографий, спрятал камеру обратно, попытался было подуть на пальцы, забывшись, и смешно нахмурился, когда ничего не вышло. Кон закашлялся в кулак, глядя в обведённые чёрным глаза, которые особенно ярко выделялись над белой маской, потом взял Тима за руку и повёл к зданиям. Окна в них были целые, но краска облупилась, а железные двери проржавели. Всюду на складах висели замки, так что походив немного вокруг, они оставили попытки найти проход внутрь. Кон скатал несколько снежков и сосредоточенно тёр ими окно, пока Тим, задрав голову, пялился на козырьки крыш. Кое-где стены позеленели от вымерзшего сейчас мха, но всё равно вокруг было удивительно чисто. Непривычно. Здесь не ступала нога вандала. Не потому, что их вообще не могло быть в таком маленьком городке — это было не так; и не потому, что полигон охранялся, пусть и из рук вон плохо — это ещё никогда никого не останавливало. Скорее потому, что из суеверного ужаса те, кто помнил эпидемию, старались не приближаться к сетке. Кон посторонился, пропуская Тима к неровному кругу отмытого стекла. Тот сделал несколько снимков и замер, вглядываясь в тень. То, что склады держали под замком, было до определённой степени иронично — внутри не было ничего. Оно и понятно, препараты, оборудование, средства защиты — всё это подлежало уничтожению. Что-то было такое в том, что охранялась и запиралась гулкая, очевидная пустота. Сами лаборатории же в противовес складам оказались заперты не все: им удалось найти путь внутрь. Будто замок просто забыли закрыть после очередного обхода, и если это было правда так, то сами сторожа действительно давно не приходили сюда, предпочитая кружить вдоль заграждения по ровной, привычной тропинке. Теперь эту дверь удалось бы закрыть лишь приложив серьёзные усилия: петли заржавели, пока она была распахнута настежь, внутрь нанесло немного листьев, так что у самого входа по углам лежали жухлые бурые комки. — Отсюда всё началось, верно? — криво улыбнулся Тим, поднимая камеру. Кон ощущал себя на границе безвременья здесь. — Совсем ничего не осталось, а зараза по-прежнему сидит в лёгких города. Осевшая, как радиоактивная пыль. Или как следы пороха. — Ты звучишь так, будто ненавидишь и сам город и каждого его жителя. Будто все мы тебе противны. — Нет. Не так. Мне противна мысль, понимание того, что один человек может отравить целый город по собственной прихоти — и не остановиться на этом. — О чём ты? — недоуменно спросил Кон. Тим замолчал, а потом разжал пальцы, роняя камеру на грудь, и накрыл холодными ладонями его загривок, забираясь под куртку и шарф. Когда он вот так закрывал глаза, казалось, что они лишь две нарисованных на белой бумаге чёрных дуги, вот и всё. Схематичный портрет того, кого никогда не было. Кон ухитрился даже не вздрогнуть от холодных прикосновений, с безнадёжным вниманием вглядываясь в то, как подрагивают ресницы Тима. Он уткнулся своим респиратором в его в нелепом подобии дважды разомкнутого поцелуя. Они постояли так немного, пока Тим странно и надсадно дышал, будто ему было тяжело. Что именно тяжело — Кон не знал. Сквозняк толкал жухлые прелые листья к их ногам, но тщетно. Когда Тим открыл глаза снова, его взгляд был вновь чистым и безмятежным: ни слабости, ни тоски, ни сожалений. — Пойдём отсюда? — предложил он, убирая руки с его шеи. Кон пожал плечами и переплёл их пальцы. Здесь, в этой беспомощной и когда-то отравленной пустоте, делать им действительно было нечего.***
В понедельник начался сильный снегопад. Занятия отменили, но никакие сугробы не могли помешать Кону прийти к Тиму, о чём тот и сообщил в трубку. Никто не возражал, но дорога заняла неприлично много времени. Зато к его приходу Тим уже нашёл занятие им обоим. — Раздевайся и иди наверх, — сказал он, глядя, как Кон топчется на пороге, пытаясь отряхнуться от мокрого налипшего снега, а потом ушёл в кухню. Кон послушно поднялся в его комнату. На кровати лежал один из бесчисленных блокнотов — раскрытый и исписанный, и соблазн взять его в руки или хотя бы случайно, ненароком склониться и прочитать ровные строчки, был крайне велик. Но Кон сдержался. Скоро пришёл и Тим, отдал ему в руки до краёв полную кружку чая, так что удержание её в руках вполне претендовало на новый вид спорта. В этот день Тим задумал проявлять плёнку. Кон никогда не видел, как он это делает: Тим просто копил бочонки, а потом выбирал день и всё делал сам, так что Кон чувствовал себя так, как будто его не в маленькую ванную комнату впустили, а самую, что ни на есть, святая святых. Хотя вообще-то в этой ванной он уже был, но никогда — так, конечно же. Он сидел на опущенной крышке унитаза с фонариком в руках. У фонарика была выдвижная красная линза и тяжёлый корпус. Кон заметил: — Мы здесь как на подводной лодке во время крушения. В смысле света. Как в том фильме, помнишь? Тим рассмеялся, осторожно разматывая плёнку и заправляя её в специальный барабан. Там она шла широкой спиралью, не касаясь самой себя. Барабан выглядел довольно старым, хотя в таком свете попробуй разбери. — Красный свет подходит не только для того, чтобы проявлять плёнку. Дай мне чайник. Кон передал, чуть не выронив при этом фонарик, забывшись. Тим, казалось, не заметил, что они чуть не остались без света — был слишком увлечён. Но это не помешало ему продолжить говорить: — Он не слепит. Аварийные огни красные, конечно, не только поэтому, но в основном, да. Зелёный или жёлтый может ослепить тебя, если тряхнёт и ты посмотришь прямо на источник света, а вот красный не травмирует. Сможешь быстро переключиться. — Так поэтому «Красный Робин»? — Кон поднялся на ноги и заглянул через его плечо. От его дыхания у Тима за ухом пошевелились пряди, он дёрнулся, как от щекотки, а потом фыркнул: — Нет, не поэтому. Дай градусник. Кон знал, что Тим и напечатать фотографии мог сам, но также он знал, что тот предпочитает сканировать плёнку. Он всё равно оставался ребёнком цифровой эпохи, сколько бы ни тянулся к аналоговым форматам. Тим осторожно помешивал химикаты в ванночке пластмассовой лопаточкой. Кон смотрел, как заворожённый. — В следующий раз попробуешь сам, так что запоминай, а не просто смотри, — довольно произнёс Тим, опуская спиральный каркас в тёплую воду. — А это же вроде старая плёнка, да? С истекшим сроком? — Ага. Ты же видел, как жёстко она разворачивается. — Ну да. И как ты понял, сколько химии нужно? — А я не понял, — рассмеялся Тим. — Что получится — то получится. Разве так не интереснее? — И тебе не жаль будет испорченных снимков? — Никогда. Нельзя жалеть о вещах. Только о людях. Кон понимал Тима и не понимал одновременно, согласен, впрочем, был всё равно. Чуть позже Тим осторожно вынул плёнку, не давая ей свернуться обратно, и не глядя отдал её Кону. — Ты первый, — сказал он. Кон взял её почти с благоговением и долго смотрел на просвет, пока Тим гремел ванночками, заряжая очередную спираль. Фотографии получились отличными, хотя критик из Коннера не вышел бы всё равно. Его только одно расстраивало и смущало, но он не знал, как спросить. А Тим учил его, что если не знаешь, как спросить, спрашивай в лоб. — Почему у нас нет ни одной совместной фотографии? — А зачем? Мы видимся каждый день, — ответил Тим. — Это просто, ну. Странно. Я хотел бы фотографию с тобой. — Лучше поснимай меня снова, — улыбнулся Тим. — И дай чайник, пожалуйста. Кон со вздохом выполнил его просьбу. Пробормотал чуть слышно: — Я читал, что призраков лучше фотографировать на старые камеры. — На полигоне нет призраков, там ведь никто не умирал. — Я знаю. Но всё же. Ты никогда не хотел попробовать? — Зачем? К тому же, кладбище на той стороне реки. Далеко и неудобно. — Ты бывал там? — А ты? — Мне ни к чему было. Родители ведь похоронены на одном из кладбищ Метрополиса. — Прости, — Тим обернулся и легко поцеловал Кона в висок. — Не хотел напоминать. — Да ладно, я же сам начал. Так что думаешь? — Что если я захочу снимать призраков, я просто начну снимать звёзды. — Мне иногда кажется, что ты можешь войти в книгу рекордов Гиннеса, как человек, который лучше всех уходит от ответа. — Я так жалею, что это не олимпийский вид спорта!.. Кон рассмеялся, не мог не, да и не обижался он на самом деле. Но совместную фотографию ему правда очень, очень хотелось, так что Тим сжалился и вытащил его на крыльцо, попросив Стеф снять их. Кон решил использовать свою возможность на полную, так что крепко обнял Тима со спины и прикоснулся губами к щеке, глядя в камеру. Стеф смеялась и показывала «викторию», Тим фырчал, но смеялся тоже. Кон был абсолютно счастлив и абсолютно влюблён. Ноябрь перевалил за середину.