Поздно ночью через все запятые дошёл наконец до точки.
Город ещё не стих после недавних событий — ничего серьёзнее пропажи человека в Парквилле не случалось со времён эпидемии. Но для остальных исчезновение Тима было сродни зрелищу на экране. Он ведь даже не успел прижиться, подружиться с кем-то, кроме Кона и, в какой-то степени, Барта. Это ощущение сценарности, постановочности и излишнее внимание раздражали, а раздражение было единственной доступной эмоцией теперь, единственной, немного отвлекающей от глухой тоски. Ма Кент смотрела на него сочувственно, но и сама знала, что ничем не может помочь. Па Кент не помог бы тоже, но переживали они оба не меньше, чем он сам. Кларк звонил почти каждый день, но и с ним Кон говорил как-то механически. По инерции. А через четыре дня после похорон пришло письмо от Тима. Судя по штемпелям, оно было отправлено накануне исчезновения, в тот же день, когда они в последний раз грелись у огня. Марка в углу была настоящей — по какой-то иронии конверты с такими шли дольше всего. Коннер был уверен, что это очередная загадка, что там ещё одна фотография или открытка с припиской «где?», но не был готов к этим привычным вещам сейчас. Он слишком устал, чтобы распутывать паутину слов и образов, в которую Тим ловил его раз за разом. Тем более, что теперь некому было смотреть на то, как он расплетает узлы. С этой мыслью он отложил конверт, не вскрывая, но затем тут же схватил его снова, понимая, что там может быть подсказка, ответ или объяснение причин, по которым Тим ушёл. На самом деле у Кона было не так много вариантов. Всего два: Тим был мёртв и любил его или был жив и, очевидно, не любил, раз поступил так. Решать, какой вариант хуже, не хотелось совершенно. Да и очевидным на самом деле было это решение — Кон был готов пожертвовать чем угодно, включая своё сердце, если бы это означало гарантию того, что Тим цел и невредим. Внутри конверта оказалась карта. Кон даже не сразу понял, что это именно она: лист был просто усеян цифрами, столбиками и клетками цифр, но Кон слишком часто проводил пальцами по реке Миссури, чтобы теперь не узнать одни лишь очертания изгибов там, где бумага осталась девственно белой. Очевидно стало, что потому Тим и спрашивал его про реку раз за разом, тащил на лёд. Просто оставлял ему зацепки, якорьки на будущее, убеждался, что Кон сможет разгадать его загадку. Оставалось только понять, какая именно часть Миссури была здесь изображена. Цифры не были ни нумерацией домов, ни координатами, ничем таким. Ничем очевидным. Если бы Кон не знал Тима достаточно хорошо, он не то что не нашёл бы решение, но и не оценил бы красоты шифра, его неуловимого изящества. Это была карта кварталов возле университета. Цифры означали количество людей, живущих в доме. Нужно было найти точку отсчёта. Он сразу вычеркнул свой дом и особняк, занятый Уэйнами. Подумав ещё немного, отбросил дом Барта. У Кона ушло несколько часов сопоставления карты города и карты Тима, прежде чем он догадался, что в левом верхнем углу находится университет. Аккуратный красный крестик, правда, всё равно располагался за чертой города, но было хотя бы ясно, куда идти. На следующий день Коннер едва высидел на занятиях, не слыша ровным счётом ничего, а после ушёл, чуть не забыв попрощаться с Джейсоном и Бартом. Последний проводил его обеспокоенным взглядом. Нужно было спешить: темнело по-прежнему очень рано. Кон прошёл по Майкл Ков на запад и свернул в лес возле дома миссис Мэк, углубился на несколько сотен шагов, увязая в высоком снегу, и в положенном месте увидел красную ленту, завязанную на широком стволе дерева. Выше неё, да и вообще довольно высоко над землёй располагалось дупло. Коннер подошёл вплотную, примерился и подпрыгнул, насколько это было возможно, цепляясь рукой за нижнюю ветку. Подтянулся и свободной ладонью скользнул в дупло, быстро нашаривая свёрток. Спрыгнул вниз, отстранённо думая о том, как сам Тим его туда положил, и тут же одёрнул себя, вспоминая о том, какие крепкие у него руки. И тут же одёрнул себя снова. Свёрток был небольшим и лёгким, почти такой же конверт, как тот, в котором была карта, только из плотной бумаги и обмотанный бечёвкой. Он спрятал его за пазуху, проверил дупло ещё раз — на всякий случай — и отправился домой. Конверт жёг грудь, хотелось открыть его сразу же, остановиться посреди дороги и порвать бумагу, но Кон знал, что там может быть что-то мелкое. Или что-то хрупкое. А может вообще ничего не быть, и какой из этих вариантов не оказался бы в итоге верным, лучше открыть послание дома. Переступив порог, он сразу помчался наверх, отказываясь от ужина и коротко целуя в щёку обеспокоенную ма Кент, едва успевая разуться. Собака влетела по ступенькам за ним, и когда он, стряхнув куртку на постель, опустился на стул, осторожно, почти благоговейно развязывая узелки бечёвки, уперлась передними лапами в бедро, коротко взлаивая. Он рассеянно почесал её за ушами, погладил широкий лоб и вернулся к конверту. Внутри оказались два билета и письмо, завёрнутые в пищевую плёнку. Билеты были на самолёт из Канзас-сити в Метрополис и обратно, с открытой датой. А письмо начиналось с поздравления с днём святого Валентина. Кон просто разгадал шифр слишком быстро, слишком рано, катастрофически. У него был стимул, что и говорить. Тим дал ему фору, которая в итоге не понадобилась, но оставил подарок заранее, очевидно, допуская возможность того, что он справится быстро. Коннер смотрел на острый почерк и понимал уже, что это короткое письмо, да не письмо даже, скорее простая записка — никак не поможет ему понять причин, но всё равно глотал строчки жадно и быстро. «Поздравляю тебя с праздником, Кон. Я в курсе, что ты хочешь поехать в Метрополис, и я в курсе, что ты не знаешь, как мне об этом сказать. Скажи об этом в самолёте. И помни, что я всегда тебя поддержу. Красный Робин. P.S.: Если ты всё ещё не выбрал имя для собаки, в чём я, конечно, сомневаюсь, но всё же; назови её Бесс». Кон перечитал записку несколько раз, будто ожидал, что буквы поменяются местами и смысл изменится тоже, но, конечно же, напрасно. Он перевернул бумагу, но обратная сторона была девственно чиста, он даже понюхал письмо, но ничем особенным не пахло. Надежда испарилась так же быстро, как появилась днём ранее. Коннер поднялся со стула и опустился на пол, скрещивая ноги. Собака бросилась вылизывать его лицо и руки, а он смотрел на неё и чесал за ушами и под горлом, гладил круглые бока. — Бесс, — она коротко гавкнула в ответ. — Значит, тебя зовут Бесс. Тим всё-таки сдержал своё обещание.***
В еженедельной газете, выходящей в пятницу, был напечатан некролог, посвящённый Тиму. Он тоже вызывал глухое раздражение, потому что был полон информации, которой Кон не знал, и столь же полон умолчаний и неоднозачностей. Он начинался со слов «7 января нас покинул Тимоти Джексон Дрейк...» «Покинул» могло значить, что угодно, и Кон знал это лучше многих. Нет, он не хотел, чтобы остальные поверили в его смерть, сдались и опустили руки, но люди вокруг и так были потрясающе деликатны в один момент и совершенно бестактны в другой. Да и в принципе жизнь его и без того сейчас была слишком зыбкой, наполненной густым туманом, скрывающим детали. В некрологе, кстати, деталей было предостаточно. Кону казалось, что он знает о Тиме всё, особенно после визита в Готэм, но даже он не мог бы добавить ничего к написанному. Возможно, потому что не хотел. Не хотел делиться ни с кем тем, как Тим проводил пальцами, стирая потёкшую подводку, чуть щурясь, и тем, как он выгибался, если поцеловать живот — ниже пупка, но выше пряжки ремня, и тем, как он ругался на узость рамок школьной программы. Как он играл с Бесс и смеялся над Джейсоном. Просто — как он смеялся. Новостей не было по-прежнему никаких. Первые недели после произошедшего Кон впоследствии помнил смутно. Школа осталась в памяти как один длинный звонок и вереница размытых фигур, скользящих перед глазами. Кон отвечал на вопросы, выполнял задания, но ни за что не смог бы объяснить, как; его голова была заполнена свинцом, и свинцом же были налиты его ноги. Он то мучался бессонницей, то спал по двенадцать часов кряду, как убитый, отключаясь раньше, чем его голова касалась подушки. Постепенно Тима забывали, коробка возле кабинета директора исчезла, а пустой шкафчик перестал быть местом паломничества. Записки и стикеры больше не появлялись, но дверца пестрела всё равно, потому что никто не решался убрать эти знаки внимания. Кон чувствовал себя, как в затянувшемся кошмаре, вот только ущипнуть себя не помогало проснуться. Ничего не менялось, поиски кончились, толком не начавшись, а Кон даже не следил уже за тем, как от журналистов отбивался аль Гул. Это было не интересно. Это было не значимо. Это не помогло бы вернуть Тима, а потому не стоило внимания. Билеты лежали на книжной полке, спрятанные за стеклом, и ждали его возвращения тоже. Их было два, что ясно говорило о том, что он хотел полететь в Метрополис с Коном. Но не успел. Живым самого себя Коннер чувствовал, лишь гуляя и играя с Бесс, которая росла не по дням, а по часам. Она оказалась умной девочкой, быстро запоминала команды, и родители души в ней не чаяли, как, впрочем, и Барт, и Джейсон, и Стеф. Кон часто бывал в доме Уэйнов, и они заходили к нему иногда, но во всём этом был налёт серой тоски, когда все знают, что расставание неизбежно, но делают вид, что это не так, обходят скользкие темы. Такие, как будущее, например. Дэмиен по-прежнему делал вид, что они с Коном вообще случайные знакомые, но с Бесс, тем не менее, возился с не меньшим энтузиазмом, чем с собственной собакой, и иногда давал ему советы касательно воспитания и ухода за лабрадорами — откуда только знал. Когда Коннер спросил об этом Джейсона, тот коротко усмехнулся и сказал, что всё это он узнавал специально и уже после появления Бесс. Верилось с трудом, конечно, но верилось. Он понял уже, что в Дэмиене было больше от подросткового бунта, чем от действительной неприязни к нему. По мере приближения дня святого Валентина становилось хуже. Билеты продолжали пылиться за стеклом. К середине февраля Кон совсем перестал спать, и не мог больше сосредоточиться. Не мог читать, учиться и отдыхать, только дёргался и суетился. Это походило на ощущения накануне большой игры, и оттого казалось, что должно произойти что-то. Но ничего не происходило, да и подарок Тима он уже нашёл. В конце концов, он устал настолько, что обратился за помощью к Барту. Он знал, что его матери выписывают сильное снотворное — та плохо спала после эпидемии. — Чувак, нет. Я не буду этого делать. Кон поуговаривал его немного, но быстро устал и сдался. Барт смотрел на его мучения несколько дней, а потом притащил всё-таки большую капсулу без маркировки и блистера в пластиковом пакете для бутербродов. — Ты настоящий друг, — простонал Коннер, когда Барт положил её перед ним на стол. — Эй. Это первый и последний раз, понял? Ты выглядишь просто отвратительно, чувак. — И чувствую себя не лучше. — Ничего, выспишься и будешь как новенький. Кон не стал тратиться на проговаривание очевидного: как новенький он не будет точно, только наберётся немного сил, чтобы изводить себя снова. Таблетку он выпил в тот же вечер, уснул сразу и проспал без сновидений до самого утра, но всё равно не чувствовал себя отдохнувшим. Впрочем, жаловаться не приходилось: его наконец перестало шатать от усталости. Утром в школе Кон спросил у Барта: — Что это было? Мне помогло. — Сахарная пудра. — Серьёзно? Но я же уснул. — Серьёзно. Зато теперь ты сам видишь, что всё нормально. Ты будешь в порядке рано или поздно. Жаль, правда, что подсунуть тебе сахар больше не сработает. — Действительно жаль, — хмыкнул Кон. Но в тот день уснул снова и безо всяких иллюзий.***
Дня святого Валентина Коннер ждал с содроганием, и не зря. В этот день все те, кто, казалось, забыл уже о Тиме, вспомнили. Хуже всего было то, что они смотрели. Кто-то отворачивался, но в основном рядом с Коном остальные притормаживали и мерили его взглядом, будто оценивали нанесённый ущерб. Хотелось огрызнуться, но сил на это не было совсем. Ещё хуже было то, что его шкафчик оказался набит валентинками. Их опускали в прорезь наверху, так что когда Кон открыл его перед занятиями, сердечки и открытки посыпались к его ногам. Он получал их и раньше, несколько штук каждый год, больше, чем отправлял сам, но никогда так много. Он знал заранее, что внутри, и потому не хотел их открывать. Тем не менее, он забрал их домой и рассортировал. Тим научил его ценить информацию, а Кон не переставал ждать короткого слова, предваряющего хитрый шифр. Стопки открыток «Держись» и «Не сдавайся» оказались примерно одной высоты. Гораздо меньше была пачка «Я плохо тебя знаю, но…», и совсем маленькой кучка тех валентинок, которые про себя Кон назвал «честными». Их отправители радовались тому, что Тима больше нет в городе, и тому, что Кон страдает. Некоторые цитировали библию и желали им воссоединения — в аду. Несмотря на то, что никто в открытую не обсуждал и не осуждал их отношения, едва ли для кого-то ещё оставалось незаметным, что Коннер скорбел не так, как скорбят по другу, пусть даже лучшему, а так, как скорбят по любимому человеку. Теперь это было неважно, и Кон понимал к тому же, что важным это не было никогда. Ему не стоило оглядываться на остальных вообще — ни тогда, когда в самом начале он сторонился Тима, ни тогда, когда он косился на ребят вроде Мерсера, не позволяя себе даже с Бартом поделиться важным. Ему стоило бы сразу в открытую заявить о том, что они вместе. Не то чтобы они прятались, конечно. Но всё же он немного жалел о том, что не был чуть более очевидным и открытым в этой дурацкой школе. Кон пообещал себе никогда больше не прислушиваться к чужому мнению. В конце концов, все эти люди были действительно чужими ему, и теперь это было очевиднее, чем когда-либо. Никто из тех, кто написал «Я плохо тебя знаю» не ударит пальцем о палец, чтобы это изменить. Никто из тех, кто написал «Держись» и «Не сдавайся» не поможет ему держаться и не сдаваться. Впрочем, надо отдать им должное, они и не смогли бы. «Честные» валентинки тоже были честны лишь наполовину, потому что отправители не подписали их. Коннер предпочёл бы вовсе ничего не получать в этот день, вообще уехать из города, но вместо этого он просто отправился к реке, к месту, где нашли одежду Тима. Издалека он увидел серую тень под деревьями. На снегу возле них кто-то нарисовал, вернее, вытоптал огромное, метров пять высотой сердце с их именами внутри. Кон не смог бы сказать, сделали это в память о Тиме или в качестве издёвки, но это на самом деле тоже не имело ровным счётом никакого значения.***
В конце февраля в школе должны были быть танцы. Кон не хотел идти, но Барт, Стеф и Джейсон уговорили его. — Малыш, тебе нечего делать одному дома. Идём. Тебя никто не будет донимать, пока ты с нами. Он не нашёл причин отказаться, и потому отправился вместе со всеми. В этот раз в зале было больше наблюдающих учителей, чем обычно. — Как думаешь, — спросил Барт, — они боятся, что ещё кто-то пропадёт? Он тут же осёкся и извинился, но к удивлению самого Кона, его это совершенно не задело и не встревожило. Как будто шрам постепенно начинал затягиваться. Болело страшно, но края рваной раны больше не расходились от каждого движения, обнажая воспалённое нутро. Главным было не попытаться побежать. — Ну, хватит, — буркнул Джейсон, подразумевая, видимо, что им стоит потанцевать, а не говорить. Он сделал шаг назад, увидев, как к ним приближается мистер Нассер. Он и подошёл, в общем-то, прямиком к Кону, даже не глядя на остальных, но Коннер спиной чувствовал близость Джейсона, и это успокаивало. Он вообще ощущался опасным для окружающих, Кон помнил это прекрасно, помнил, как сам подбирался в его присутствии. Но теперь он знал, что для своих не было защитника лучше. Пожалуй, Кон мог назвать его другом теперь. Почти товарищем по несчастью. Неожиданно кольнуло тоской от того, что они уедут через несколько месяцев. Сам Коннер пока не знал, уедет ли он, и если да, то когда. Мистер Нассер улыбнулся и сказал: — Миссис Мэк хочет потанцевать с тобой. Её самой нигде не было видно, да и по ощущениям помянутой миссис Мэк, учителю истории, было никак не меньше девяноста. — Передайте ей, что я танцую только медленные танцы. — Обязательно. Ты как? Кон пожал плечами, и мистер Нассер кивнул, а потом поднял руку и, словно с трудом решаясь, опустил ладонь на его плечо. Задержался так на пару секунд, а после отошёл, не сказав больше ни слова. Зазвучала музыка, но никто не подошёл к Кону — он был надёжно окружён своими друзьями. Почему-то от этого было спокойно и почти хорошо. Стеф иногда уходила танцевать с Бартом, но Джейсон всегда оставался рядом. Ему будто вообще не было интересно, он отказывался, даже когда его приглашали симпатичные девчонки из выпускного класса. Кон задумался о том, как он вообще сошёлся с Кори, которой здесь не было, и не из-за неё ли Джей не шёл танцевать. Впрочем, эти мысли он быстро отогнал, потому что прекрасно понимал, почему Джейсон держится рядом с ним. Он помнил, сколько злых открыток получил, и остальные тоже помнили — он не скрывал их. Просто факт, событие, о котором не умалчиваешь, но и не говоришь слишком много. Когда заиграла медленная музыка, Стеф взяла его за руку и мягко потянула под баскетбольное кольцо. Везде было темно, и Кон не сразу, но всё же пошёл за ней, осторожно и послушно. Стеф обняла его за шею и они начали медленно двигаться, чуть покачиваясь и передвигаясь маленькими шажками. Тусклый свет, льющийся сверху, изредка выхватывал черты лица, остальные же люди вокруг казались бесплотными призраками, тенями, не имеющими воплощения. Они так и смещались по плавной, широкой дуге, и Кон обнимал её за талию, живую, живее многих других людей, и чувствовал, что всё наладится. Потом он понял, что Стеф плачет. Она мелко вздрагивала, и рубашка на его плече намокла. На губах стало солоно, и Кон понял, что в темноте с ней заплакал тоже, и это принесло странное облегчение, будто после похорон он долго-долго не мог пролить ни слезинки, а теперь боль и усталость выходили из него, стекали по щекам и подбородку. Когда музыка кончилась, они остановились, но Стеф всё ещё сжимала его рубашку пальцами, сминая ткань на спине, и плакала, уткнувшись в плечо. Кон прижал её крепче и не смог бы потом сказать, сколько они простояли так. И ему было плевать. Когда слёзы высохли, они вернулись к остальным, Барт обнял Стеф, нежно проводя пальцами по подсохшим дорожкам, и Кон отвернулся, чувствуя себя так, будто подглядел за чем-то совершенно личным. Джейсон же смотрел на него и улыбался — грустно, лукаво и удовлетворённо. — Ну что, продолжим в особняке? Все натанцевались? Им действительно не нужна была остальная школа, чтобы проводить время вместе, но Кон был всё же рад, что его уговорили прийти. Он чувствовал себя немного лучше теперь. Джейсон посмотрел на кого-то поверх его головы, и Кон обернулся, почти лицом к лицу снова сталкиваясь с мистером Нассером. В этот раз Джей не отошёл, а Коннер заговорил первым: — Мы уже собираемся уходить. — Миссис Мэк расстроится, — натянуто улыбнулся Нассер, не глядя на беспардонно уставившегося на него Джейсона. — Возможно, мы потанцуем с ней в следующий раз. — Это точно. Коннер, я хотел спросить. Ты занят в выходные? — Не особенно? А что случилось, вам нужна помощь в библиотеке? — Нет, нет, ничего такого. Просто я еду в Канзас-сити на выставку и подумал, что ты захочешь поехать со мной. Развеяться. Можешь взять ещё кого-нибудь, — Джейсон поморщился, будто сразу отказываясь. Кон пожал плечами: мистер Нассер всегда был внимательнее к нему, чем к остальным, даже пытался поддержать после исчезновения Тима, как мог, хотя тот явно относился к нему не слишком хорошо. Так что теперь Кон не видел ничего плохого в идее поехать в город. — Да, думаю, я хотел бы посмотреть. — Отлично. Мы вернёмся к вечеру, скажи мне в пятницу, если кто-то захочет присоединиться? Я заеду за тобой в субботу в девять утра. — Хорошо. Спасибо, мистер Нассер. Тот улыбнулся чуть криво, как многие бывшие солдаты, и ушёл так же, чеканя шаг. — Не нравится мне этот хмырь, — пробормотал Джейсон. — Ты уверен, что хочешь поехать с ним, малыш? — Тиму он тоже не нравится... — Стеф вздрогнула, но Кон сделал вид, что не заметил этого. — Да, я уверен? Ты не присоединишься? — Боюсь, я буду не слишком сдержан, если он начнёт меня бесить, а он начнёт. У тебя есть телефон Дика? — Да, мы обменялись перед… поездкой в Готэм. — Тогда ты в курсе, кому звонить, если что-то случится. И я предупрежу его, что ты будешь в городе. Ну, знаешь. Если у тебя будет время просто повидаться с ним. Тоже ведь неплохо. Кон кивнул, и они отправились наконец в особняк, где они провели ещё пару часов за пустой болтовнёй, прежде чем Кон ушёл домой. В ту ночь он смог уснуть без привычного звонка Тиму и записанного на автоответчик голоса, но засыпая, думал о том, что ему нужно сохранить эту запись на всякий случай. Его время, может, и замерло, а время мобильных операторов — вовсе нет.