Поезда и дороги — кровопотери времени. Протереть бы стекло да вжаться в него виском. Ощущение взгляда — словно мишень на темени, тянет сталью, ещё — колючим речным песком.
В субботу утром Кон поднялся раньше времени, так что когда мистер Нассер подъехал к калитке, он уже был там. — Никто не захотел поехать с нами? — спросил мистер Нассер, направляя поток тёплого воздуха от печки на Кона, едва он сел на переднее сидение. — Нет, никто, — ответил он. На какое-то время воцарилась тишина. В машине было уютно, так что Кона едва не сморило снова, но хотя он и чувствовал себя вполне комфортно, запоздало подкралась неловкость. Зачем Нассер позвал его? Куда он вообще его позвал? Свои вопросы Кон решил озвучить, и Нассер лишь пожал плечами, расслабленно придерживая руль: — Просто подумал, что тебе не помешает отвлечься. А выставка посвящена военному делу. В основном двадцатого века… Хиросима, «Дропшот», отряд 731. Ты наверняка слышал, — Кон кивнул. Не обо всём из этого он узнал в школе, так что чертовски сложно было не вспоминать, как Тим останавливал фильмы, чтобы рассказать что-то о них. Или поспорить. Они смотрели «Подводную лодку» пять часов вместо двух с половиной, потому что уйму времени потратили на споры о воде в орудиях. Кон скучал и по спорам, и по слишком длинным фильмам. Он скучал по Тиму. Нассер тем временем продолжил: — Ты же знаешь о программе военного резидентства в Парквилльском университете. И о том, сколько в городе бывших солдат. — Я не так много встречал, если честно, — Кон задумался. — Вообще-то, кажется, только вас. — В самом деле? Наверное, они просто не очень хотят вспоминать службу. Но выставка не о нашем поколении, нет, даже не о нашей стране в основном. Скорее о концепции войны. — Это должно быть очень интересно, — вежливо ответил Кон, хотя точно знал, что без Тима интересно ему не будет. — Там есть несколько моих работ. — В самом деле? Я думал, что вы пишете. — Нет, к писательству у меня как раз никаких способностей. Я снимаю в основном, — он кивнул головой в сторону заднего сидения. Там лежали рюкзак, а рядом — кофр с фотоаппаратом. — Ещё во время службы жалел, что не могу фотографировать наши будни. — Никогда не видел вас с камерой. — Я не снимаю в школе. Ничего, ты увидишь всё на месте. — Звучит многообещающе. А о какой войне ваши снимки? — Я расскажу тебе, когда ты посмотришь на них. Иначе это не будет иметь никакого смысла. Кон кивнул. Возможно, вся эта поездка была не такой уж плохой идеей, подумал он. Вскоре они подъехали к железнодорожной станции. — В Канзас-сити лучше ехать на поезде. Ты ведь бывал там? — Нет, ни разу. — Неужели ты всю жизнь не покидал Парквилля? Кону этот вопрос не понравился. Скрывать было нечего, но, тем не менее, он увильнул: — Я родом не отсюда. — Удивительно. Так или иначе, тебе должно понравиться в городе. — Вы так уверены, что мне всё понравится, — неожиданно резко ответил Кон и тут же смутился. — Извините. — Ничего, — улыбнулся мистер Нассер. — Всё в порядке. И вышел из машины.***
В поезде они сидели один напротив другого. Дорога до Канзас-сити была отнюдь не такой интересной, как, например, до Готэма, и Кон пожалел, что не взял с собой какую-нибудь книгу, но он не читал ничего сверх программы после исчезновения Тима. Просто не мог сосредоточиться — слова почему-то оставляли слишком много места для мыслей и тоски. Самое время было начать писать, но культивировать боль не хотелось тоже. Так что он толком не знал куда смотреть и то и дело возвращался взглядом к камере, лежащей на сидении рядом с мистером Нассером. Тот, кажется, заметил его нервозность, потянулся к рюкзаку и спросил: — Ты пьёшь кофе? — Иногда. Он достал термос и налил Кону немного. Тот обхватил крышку-чашку ладонями, чтобы согреть пальцы. — Надеюсь, ты не решишь, что потратил субботний день на ерунду. — Не думаю. Да и у меня всё равно не было никаких планов. — Есть какие-то новости? Полиция что-то выяснила? — неожиданно спросил мистер Нассер, и Кон ответил, не успев подумать. — Совсем ничего. — Представляю, как тебе трудно. Кон скривился в ответ, не сумев проконтролировать выражение лица. Это не осталось незамеченным. — Ты можешь подумать, что я просто использую слова, не взвешивая их, но это не так. Я не скажу, что полностью понимаю тебя. Но я понимаю кое-что. Моя девушка погибла семь лет назад, а я даже не видел тела. Её звали Лесли. — Как это случилось? — На работе. Она была археологом, и в одной экспедиции... всё пошло не очень хорошо. Кон нахмурился. Эта история, это имя… — Лесли… Томпкинс? Нассер вскинул брови. Потом мрачно улыбнулся. — Конечно, Тим рассказал тебе. Дрейки были её хорошими друзьями. Но трагедии никого не щадят, так ведь? — Да… — И Кон. Я не хочу, чтобы кто-то кроме тебя был в курсе. Думаю, ты понимаешь, почему. — Конечно. Запоздало он понял ещё и то, что обсуждал с учителем исчезновение не просто друга, а своего парня, и что учителя совершенно не волнует его пол. Это воодушевило и подогрело симпатию. В очередной раз Кон подумал, что не понимает, почему Тиму мистер Нассер оказался настолько не по нраву. Может, он стал напоминанием об утрате? Остаток пути они провели в молчании, а Канзас-сити встретил их солнцем и шумом. Он был совсем не похож на Готэм — и Кон подумал, что подходил Дику, пожалуй, даже больше. Он почему-то ожидал увидеть немного пыльный музей со скрипящими полами и старыми стенами, с высокими дверями и строгими экскурсоводами. Галерея оказалась совсем другой. Белая со всех сторон — почти ослепляющая чистотой. Никаких экскурсоводов, ничего старого, только лампы дневного света и чёрная плитка на полу. Тут и там были экспонаты — как объяснил мистер Нассер, всё здесь являлось частью выставки, даже если табличек рядом не было. В основном там были картины, на самом деле. Взрывы и самолёты, много техники, мало смысла. Кто-то выкрасил акварелью фотографию Пола Тиббетса рядом с Enola Gay. Кто-то смастерил миниатюрный Рэм. Снимки мистера Нассера выделялись очень явно, совсем не походили на всё остальное: их было много, и они занимали половину стены от пола до потолка. На всех были розовые цветы — множество ветвей и множество цветов, не понять даже было, один это снимок, поделённый на сектора, или разные деревья. Или вовсе одна фотография, по-разному повёрнутая. Кон долго смотрел и решил всё-таки, что деревьев несколько. Ещё он понял, что это сакуры — их он видел только в интернете и в фильмах, хотя знал, что в ботаническом саду при университете есть целый павильон с ними. Наверное, там мистер Нассер и снимал. Он остановился за плечом Кона и смотрел на фотографии тоже. Подпись под ними гласила: «Хисатс». — Что это значит? — спросил Кон. — «Рази без промаха». Это то, что говорили себе японские лётчики-камикадзе, пикируя на противника. Японцы — удивительный народ с особенным отношением как к войне в частности, так и смерти вообще. Даже их руководство для камикадзе исполнено поэзии: там говорится о памяти о мальчишеских детских днях и звуке бьющегося хрусталя. И оно обещает, что между тем моментом, когда ты прокричишь «хисатс» и погибнешь, все цветы сакуры святилища Ясукуни в Токио радостно улыбнутся тебе. — Это красиво. Странно, но красиво. Они воспевают этим смерть, ведь так? — А что ещё они могли сделать, чтобы облегчить участь камикадзе? Мистер Нассер осторожно взял его за плечо и молча потянул назад, к другой стене. Оттуда сразу стало видно, что фотографии висят так, чтобы вместе составлять красивый ровный иероглиф. — Этот иероглиф означает «истинное положение». — Это положение не кажется мне таким уж истинным. — Речь не об этом. Иногда, чтобы увидеть истину, нужно отойти подальше или вовсе уйти. Смертники вряд ли знают её, потому что в итоге оказываются слишком близко. Это романтичная смерть — в одном огне с врагом, чудовищный урон противнику за счёт единственной жертвы. Но в ней нет ничего от правды. Убить себя, чтобы приблизить победу в войне — это действительно рабочая схема. Но она ни за что не позволит увидеть реальное положение вещей, и потому слепа. Зрячий смотрит издалека. Кон помолчал — эта отповедь неприятно царапнула. Мистер Нассер и сам понял, что чересчур распалился: — Извини. Видимо, этот вопрос слишком цепляет меня. Лесли умерла так же — очень близко и совершенно бессмысленно, а ведь она никогда не была солдатом. — Мне нравится эта работа, — проигнорировал извинения Кон. — Действительно нравится. Она на порядок лучше остальных. — Ты правда так считаешь? Это приятно. Я все семь лет снимал сакуры весной. — В этом году вы тоже будете? — Нет. У меня была цель — и она достигнута, время ставить новую. — Это похоже на то, что делал Мирослав Тихий, — воспоминания о том, как увлечённо говорил о нём Тим, царапнули рёбра изнутри и сжали сердце когтистыми лапами. — Да? Действительно. Похоже. Ты много знаешь о фотографии, не так ли, Кон? — Тим… рассказывал мне. И показывал тоже. Я даже могу сделать пинхольную камеру. — Знаешь, тебе нужно почитать Сьюзен Зонтаг. Я принесу. Ты не читал? — Нет, но я наслышан о ней. — Тебе понравится. Пока что Кону действительно нравилось всё, что показывал мистер Нассер, так что он пожал плечами и кивнул. — Я могу сфотографировать вашу работу? — Конечно. Я вряд ли сохраню эти снимки, так что будет здорово, если у тебя останется что-то на память. — Но зачем от них избавляться? — Ты не понял? Это тоже часть идеи. Истину нельзя зафиксировать и сохранить. И не только потому, что это трудно. Это ещё и опасно — всегда будет тот, кто захочет эту её скрыть. После они разошлись снова, Кон посмотрел тематический фильм. На самом деле это была нарезка кадров из «Хиросима, любовь моя» — они смотрели её с Тимом — с наложенными диалогами из «Цельнометаллической оболочки» — её они тоже видели вдвоём. Тиму всегда было, что показать и рассказать, а вот нарезка Кону не понравилась в итоге, потому что на первый взгляд в таком сочетании было смысла гораздо меньше, чем в оригиналах. Тем не менее, он досидел до конца, потому что Тим точно сказал бы, что ему следует увидеть картину целиком, и лишь затем делать выводы. Сейчас Кон не мог ни отойти к другой стене, ни определить, кончился ли сюжет. Он не чувствовал финала и не желал признавать его наступление, так что отбросил эти мысли, как несущественные.***
После окончания фильма мнение Кона о нём не улучшилось, и он отправился на поиски мистера Нассера. Он увидел его в другом крыле галереи, тот разговаривал с каким-то практически налысо обритым худым подростком. Его движения были плавны, но неуловимо нервозны, и он ушёл раньше, чем Кон приблизился к ним. Мистер Нассер поднял взгляд от блокнота, который держал в руках во время разговора, и сразу спросил: — Ну что, готов? Кон был готов. Фотографии они сжигали вместе, уже в темноте вышли на задний двор и опустили порванные снимки в высокий металлический мусорник. Фотобумага горела с кошмарным запахом, но дым сразу уносило ветром, и мистер Нассер задумчиво смотрел на то, как он рассеивается. — Как будто истины и не было никогда, верно? — спросил он, едва они закончили. Кон не хотел думать о том, что точно так же постепенно исчезал, испарялся из мира вещей Тим — будто его и не было.***
После выставки мистер Нассер спросил, торопится ли Кон и не будет ли он против зайти с ним в бар. Кон против не был, да и отказываться было неловко. — Только никому не рассказывай, иначе меня уволят, — с улыбкой погрозил пальцем Нассер — Вы не на работе сейчас. — Не важно с такой работой, как у меня. Она на самом деле просто становится частью жизни, а потом ты уже не можешь различить. В баре — это и впрямь оказалось тихое местечко — они взяли по пинте портера и какое-то время пили молча. На самом деле Кон довольно скоро ощутил себя не в своей тарелке, но делать было нечего. Они перекусили гамбургерами и после ещё пинты для каждого отправились к вокзалу. Коннер так и не связался с Диком — на самом деле ему попросту не хватило времени. Зато на обратном пути в поезде они с мистером Нассером вновь разговорились, и начал этот разговор Кон: — Спасибо, что взяли меня с собой. — Ты хорошо провёл время? — Да, очень. — Что на выставке понравилось тебе больше всего? — Ваши работы. Да, пожалуй что ваши работы. Они очень осмысленные. — Просто мои пояснения ты слышал, а остальных — нет. — Может быть. Тем не менее, я буду ждать возможность прочитать ту книгу, о которой вы говорили. Строго говоря, Кон не мог выбросить из головы разговор о Тиме, и через какое-то время, пока они кружили вокруг да около, решил просто задать терзающий его вопрос напрямую: — Вы думаете, что он жив? Мистер Нассер, до того глядевший в окно, перевёл на него недоуменный взгляд и вскинул брови: — Смотря, что ты понимаешь под словом «живой». Как насчёт души и всего такого? — Вы верите в это? — Я верю в закон сохранения энергии. Если душа — такая же энергия, то куда она девается? И разве растворяется наше тело без следа? Я уверен, что бесследно не исчезает ничто. А значит, мы можем поддерживать связь с умершими. — А вы со своей… с Лесли, вы поддерживаете с ней связь? Мистер Нассер нахмурился. — Нет. Но не то чтобы я очень активно пытался. Вообще говоря, она была против всего этого. Она ведь была археологом, а эти люди очень материалистичны. Слишком близко к прошлому, слишком далеко от настоящего, ты знаешь. Кон неизбежно вспомнил и про шифр, и про их с Тимом обещания. — Впрочем, ты всегда можешь попробовать связаться, разве не так? — Вы имеете в виду медиумов? В них вы верите тоже? — Я не знаю, верю ли я. Я только знаю, что когда не видно выхода, можно попытаться использовать любой. Так что. — Это не научно, — один из любимых аргументов Тима на самом деле ничего не значил, если отрицал возможность задать ему вопрос, где он и почему ушёл. Проблема заключалась в том, что Кон слишком много слышал обо всём этом. Он не верил в медиумов и экстрасенсов, не в состоянии был допустить возможность чуда, потому что знал, какое разочарование это повлечёт. Он знал, сколько раз разочаровывался Гудини, например. Но он не мог не хотеть попробовать. Мистер Нассер внимательно смотрел на него, будто по одному выражению лица мог понять, о чём Кон думает. Так что тот улыбнулся добродушно и расправил плечи, но следующий вопрос учителя застал его врасплох. Он и впрямь почувствовал себя, как на уроке, притом определённо в младших классах. — Как ты думаешь. Камикадзе — самоубийцы? — поинтересовался мистер Нассер. — Разве нет? Ведь они добровольно убивают себя. — А был ли самоубийцей Иисус? Он знал, на что шёл, в конце концов, знал, что его убьют. — Я… я не знаю. Я думаю, у него не было выхода, если вообще допускать возможность его существования. — И всё же. Просто скажи, был ли Иисус самоубийцей? Коннеру стало остро неуютно, на этот вопрос он не хотел отвечать, потому что именно такая формулировка заставляла его думать о том, мог ли быть самоубийцей Тим. По всему выходило, что мог, но это было не тем, что Кон мог так просто признать и принять. Так что он пожал плечами неопределённо: — Я думаю, что большинство философов сойдутся во мнении, что нет. — Ты увиливаешь. Это не твоё мнение, а философов. Ты наверняка научился этому у Тима, — Кон понял, что Нассер всё же был нетрезв. Слишком он распалился. — Даже если и так, что с того? — спросил Коннер, возможно, чересчур грубо. Неожиданно в ответ он получил улыбку. — Ничего. В таком случае, он отчасти живёт в тебе, понимаешь? В твоих словах. Кон не нашёлся, что ответить, но Нассеру, кажется, и не был нужен его ответ. — Лесли тоже живёт во мне, — проговорил он, отворачиваясь к окну. Коннер по-прежнему не понимал, как должен реагировать, но обратил внимание на кофр с фотоаппаратом — снова. — Вы снимали сегодня? — спросил он невпопад. Мистер Нассер посмотрел на него недоуменно, а потом так же взглянул и на камеру, будто он совсем забыл о ней и вообще о своих планах. Казалось, что мыслями он был не здесь. Коннер тоже перевёл взгляд на окно и всю дорогу назад смотрел на пролетающие мимо деревья.***
Мистер Нассер довёз его почти до самого дома. Вернулись они в итоге не слишком поздно, так что Кон успевал погулять с собакой сам. Он оделся потеплее, прицепил поводок к ошейнику Бесс и отправился бродить по городским улочкам. Погода стояла не самая плохая, но к вечеру небо заволокли облака, так что звёзд совсем не было видно. Бесс тянула вперёд, а Кон был слишком погружён в собственные невесёлые мысли, так что вовсе не заметил, как вдвоём они пришли к особняку. Он спохватился уже подходя к высоким дверям. Ничего такого в том, чтобы попробовать позвать кого-нибудь присоединиться, он не усмотрел, так что цепко взялся за дверной молоток. Едва он постучал, как тут же залаял Тит, и Бесс залилась ответным лаем. Дверь открыл Альфред, впустил его внутрь, но тут же склонил голову и сообщил: — Мне очень жаль, мастер Коннер, мастер Джейсон и мисс Стефани сейчас не дома. Кон мог бы, в принципе, и позвонить им, но он и так знал, что Джейсон скорее всего проводит время в мастерской Куина с Роем и Кори, а Стеф наверняка сейчас у Барта. Он не хотел никому мешать, в конце концов — знал, что у всех Уэйнов осталось не так много времени в этом городе. Так что он извинился за беспокойство и повернулся к двери, лёгонько притягивая к себе Бесс, которая радостно прыгала на Тита. Она была пока слишком мала для огромного немецкого дога, но энтузиазма в ней хватило бы на троих. Он уже прощался с Альфредом, когда его окликнули. Он обернулся. Наверху лестницы стоял Дэмиен, он хмурился и ухитрялся даже с высоты смотреть на него исподлобья. Кон не ответил, просто ждал, что ему скажут. — Мне надо выгулять Тита. Мы можем пойти вместе, если ты хочешь. Отказываться причин, в общем-то, не было, хотя Коннер и знал, сколько неловкости за этим может последовать, но всё же он согласился. Он руководствовался одновременно и тем, что самому ему было довольно одиноко, несмотря на насыщенный день — разговор с мистером Нассером выбил его из колеи снова в какой-то степени, — и тем, что у Дэмиена, насколько он знал, так и не появилось друзей в Парквилле. Какое-то время они шли в молчании, а потом, не сговариваясь, отпустили собак с поводков и смотрели, как они гоняются друг за другом во влажном тяжёлом снегу. Бесс увязала иногда, а Тит, большой и длинноногий, прыгал так, будто ему всё нипочём. Дэмиен, казалось, вовсе не замечал Кона, но потом, не отводя взгляда от валяющейся в снегу Бесс, он проговорил: — Мне его тоже не хватает. Кон покосился на него, и пока думал, что ответить, и должен ли он вообще что-то отвечать на это, Дэмиен продолжил: — Он был очень… достойным. Они помолчали ещё немного и Коннер прочистил горло после долгой тишины: — Тебе, наверное, не хватает и тренировок в паре тоже? — Что?.. Нет, мы не так часто занимались вместе. Кон кивнул сначала, а потом удивлённо уставился на Дэмиена: — Я думал, вы тренируетесь вдвоём почти каждый день. Все эти синяки и ссадины… Дэмиен недоуменно и спесиво посмотрел на него в ответ: — Я может и рад был бы оставить на нём пару синяков, но он действительно редко вставал со мной в пару. И ещё реже терпел поражение. Говорю же — он был очень достойным, и противником тоже. Больше опыта. Я могу это признать. Теперь. Сердце Кона неприятно царапнуло. Он в который раз ловил себя на мысли о том, что знал Тима не так уж хорошо, как мог бы, как хотел бы, как должен был бы знать. И вполне возможно, Тим лгал ему в чём-то. Не договаривал, по крайней мере. Дэмиен, видимо, заметил его реакцию — прочёл по лицу ли или понял по рваному выдоху — и в следующий момент он толкнул Кона прямо в снег. Подбежавшая Бесс прыгнула ему на грудь, вышибая дух — всё-таки она была уже довольно тяжёлой собакой, и мысли выбило тоже. Это немного помогло. Вокруг кипела жизнь, пусть и собачья. Когда она снова отбежала следом за Титом, Дэмиен протянул Кону руку, помогая подняться, и тот готов был поклясться, что младший Уэйн смущённо улыбался. Они гуляли не меньше часа, прежде чем отправились к особняку. Кон попрощался с ним у ворот, и Дэмиен кивнул степенно, а потом, отойдя футов на двадцать, развернулся и крикнул: — Эй, Кент! — Что? — Не думай, что мы теперь с тобой друзья! Он выглядел при этом так комично серьёзно, что Кон не выдержал, согнулся пополам и смеялся до хрипоты, пока не потемнело в глазах. А потом понял, что смеялся впервые с того последнего вечера у камина. Что-то треснуло в его груди, когда туда прыгнула Бесс под смущённую улыбку Дэмиена, и не сказать, что ему стало не так больно, нет. Просто, кажется, он наконец учился с этой болью жить. Он разогнулся, утёр выступившие слёзы — от смеха в этот раз, не от тоски — кивнул подозрительно смотрящему на него Дэмиену и отправился домой. В конце концов, больше ему ничего не оставалось. Только вырабатывать привычку.