Смерть или спасенье, свет ты или тьма, если не вернёшься — я впервые узнаю, как сходят с ума.
То, что тиски, сжимающие сердце Кона, наконец ослабили стальную хватку, мало что изменило. Он всё так же плохо спал, всё так же автоматически думал, но теперь стало немного проще справляться самому. В одиночестве. Тем не менее, не в каждом случае это работало. Коннеру не давал покоя разговор с мистером Нассером. Кон слишком хорошо знал, насколько легко обмануть человека, который надеется из последних сил, он действительно много раз это видел, и так часто Тим сам показывал ему, как подцепить того, кто отчаялся, и вести его по выдуманной истории. Но каков был соблазн попробовать. Будто если он не использует каждый, даже самый крохотный шанс, то он подведёт Тима. Будто он проигнорирует, упустит возможность. Именно Тим учил его хвататься за каждую. Так что в конечном итоге его решение отправить заявку на шоу Затары было вопросом времени. Хотя он видел сам, как знаменитый мистик работает, он решил дать шанс — ему и себе, конечно же, тоже. Кон не стал спрашивать чьего-либо разрешения или совета, да и не было оснований думать, что его выберут для участия, но, как и всякий, отправляющий письмо, ответа он начал ждать с первой минуты после отправки. И всё равно ответ ассистентки Затары стал неожиданностью. В нём не было никаких подробностей касательно того, что ему предстоит сделать, так что можно было решить, что готовиться и не требуется. Но чем меньше времени оставалось до положенного дня, тем больше нарастало волнение. Кон попросил Барта поехать с ним, и чувствовал все грани иронии в том, что доверял секрет самому болтливому человеку из живущих (с этим мнением согласилась бы добрая половина жителей Парквилля). Когда наступил день икс, Коннер остановился в дверях своей комнаты, готовый уже уйти, будто что-то его задержало. Он развернулся резко, в два шага подошёл к письменному столу и выдернул нижний ящик, перевернул над кроватью и вытряхнул всё на покрывало. Бесс оставалась внизу, да и сейчас мало его беспокоила сохранность писем и открыток. Не так давно Кон снял всё со стен, спрятал подальше, оставляя на видном месте лишь билеты до Метрополиса. Было слишком больно смотреть на ускользающую истину, и слишком же велик был соблазн просто сжечь всё, уничтожить то, что поймать никак не удавалось. Выбросить то, что напоминало ему о Тиме так явно. Агрессия, вроде так это называлось. Так или иначе, но Кон судорожно искал среди бумаг единственную совместную их с Тимом фотографию, ту самую, сделанную Стеф месяцы назад. Он не собирался показывать её, конечно, нет, но ему казалось честным взять с собой хоть что-то. Барт ждал Кона возле вокзала. На их удачу студия Затары располагалась в Канзас-сити, а дорога уже была Коннеру знакома, так что ничего сложного их не ожидало, по крайней мере, пока. Кон ко всему прочему выглядел достаточно взросло, чтобы не вызывать вопросов, а Барт, кажется, дьявола смог бы уболтать, возникни такая необходимость. Впрочем, он сразу сказал, что не станет лгать Стеф о том, куда они едут, но она не задавала вопросов, то ли догадываясь, то ли просто оставаясь от природы удивительно деликатной. Для Барта это была первая поездка за пределы Парквилля, и хотя повод всё ещё был не самым весёлым и приятным, он, кажется, сумел получить от происходящего немного удовольствия. Он самозабвенно шутил, пялился в окно на пролетающие мимо пейзажи, на реку под мостом. Лёд на ней уже потемнел влажными пятнами, но всё ещё не треснул, будто зима, упрямая и настырная, не желала уступать напирающей весне. Не то чтобы Кон мог осуждать её за это. Возможно, зима тоже потеряла кого-то совсем недавно. Вокзал Юнион Стэйшен встретил их гулом множества голосов, высокими сводами, всем тем, на что Кон в прошлый раз не обратил особого внимания, но что совершенно заворожило теперь Барта. Он стоял, задрав голову, не глядя на хмурых людей вокруг. Коннер рассчитывал время с запасом, так что теперь не торопил друга, а пытался посмотреть на город его глазами. Без дымки горя, по-прежнему затмевающей его собственное видение. По всему выходило, что вокруг творится нечто грандиозное. Казалось, что за день через вокзал проходит больше людей, чем в Парквилле живёт, и, наверное, это ощущение было вполне правдивым. В конце концов Кон мягко тронул Барта за плечо, напоминая: — Идём. Снаружи ещё лучше. И они устремились. Оказаться в чужом городе с другом было совсем не то же самое, что поехать туда с учителем. Совсем не то же самое, что исследовать окрестности Готэма, например. Многочисленные карты в телефоне помогали не то чтобы очень сильно, они всё равно заплутали пару раз, и только неподражаемое обаяние Барта заставляло притормозить спешащих людей, чтобы подсказать им направление. Кон снова порадовался, что попросил его составить компанию, когда они наконец очутились рядом со зданием студии. В служебные коридоры Барта не пустили. Ему позволено было подождать Кона в комнате для гостей, но он предпочёл ещё побродить по городу. Не то чтобы Коннер одобрил это — он волновался за своего неуёмного друга всё равно — но одёрнул себя, напоминая, что Барт, вообще-то, даже немного старше него. Да и в целом далеко не самый глупый парень в Парквилле. Так что он вытряхнул из головы лишние переживания и сосредоточился на словах ассистентов Затары. К его удивлению, уже в самой студии ему тоже пришлось пройти отбор — помимо него приехало ещё по крайней мере пятнадцать человек. Отбор, впрочем, был совсем не трудным, хоть и малопонятным. Они просто заполнили анкеты (снова), и пятерых из них отправили готовиться к съёмкам. В том числе и Кона. Пока их приводили в божеский вид — если можно было так выразиться, ведь никто из них не должен был выглядеть моделью на экране — объяснили и несложные правила. Отвечать на вопросы честно, держать себя в руках. Не такая уж хитроумная задача. И всё же что-то Кона смущало. Свет софитов оказался очень горячим, а Закари Затара выглядел точно так же, как Кон и помнил по фестивалю. Разве что стоя с ним на одной высоте, Коннер ощущал очень явно, что знаменитый медиум уступает ему в росте. Не то чтобы это было важно. Жребий решил, что первым участником станет Кон. Он сделал шаг вперёд и спокойно посмотрел в чужие глаза, удивляясь тому, что даже не вздрогнул, замечая чёрную подводку. Затара глядел на него, не мигая, хмурился и перебирал воздух пальцами, а потом остановился — кажется, смолкла музыка, но до этого Кон вообще её замечал, поглощённый тем, чтобы не попасться ни на одну из известных ему удочек. Затара облизнул губы и твёрдо, уверенно произнёс: — Вы потеряли кого-то. Кого-то близкого. Ну. Не то чтобы это не было предсказуемо, и Кон так же спокойно ответил: — Да. Воцарилась тишина. Затара тянул паузу, которая должна была быть драматичной, и пожалуй, именно такой она и казалась остальным, но отнюдь не из-за ожидания его слов. Стоя перед трюкачом, фокусником, в ярком свете софитов, от которых жгло затылок, Кон ощутил себя таким одиноким. Брошенным. И на фоне этого ничто уже не имело значения. Он расправил плечи, глядя в глаза Затаре легко и беспечно. Почти свободно. Почти — потому что он знал: стоит ему покинуть круг света, и всё вернётся на свои места. Вернётся боль. Затара едва ли выглядел смущённым, но Кону хотелось думать, что его спокойствие может хоть кого-то смутить. Фокусник прищурился. По статистике большая часть женских имён среди белого американского населения начинается на «М». Мужских — на «Д». Но Затара выбрал другую букву. — Я слышу кого-то. Простое имя, имя на «Т», — все силы Кона ушли на то, чтобы не кивнуть. — Тайлер или Том… Нет. Тим. По залу пробежал шепоток, как будто они знали, о чём речь. Кону начинало казаться, что все действительно знали, но он понимал, что этому чувству нельзя поддаваться. Все мнимые экстрасенсы использовали одни и те же способы — в большинстве случаев. Тим рассказывал ему об этом слишком много, чтобы забыть. Кон хранил молчание и почти не дышал, с тоской думая о том, что это выдаёт его тоже. — Я прав, не так ли? — голос Затары звучал сочувственно. — Вы с Тимом были очень близки. Но ты потерял его три… Почти четыре месяца назад. Кон молчал о том, что продолжал считать дни с его исчезновения. — И его забрала вода. Зрители охнули так, будто были одним человеком. Они и были одним человеком. Сейчас в зале остались всего трое: Кон, Затара и зритель, слепой и жадный, глотающий всё, что ему дают пощупать. — Это так? Кон нахмурился. Его смущало что-то. Что-то не давало покоя. Слишком просто. Слишком быстро. Не было работы с аудиторией, как на фестивале, и не было всех этих плясок вокруг и около. Затара не мог не знать, что он приехал из Парквилля, но от этого не становилось легче. Кларк и Брюс сделали всё, чтобы имя Кона не звучало в новостях. Тим бы понял, что не так. Он бы сразу всё понял. Впрочем, хотелось думать, что пропади Кон — и Тиму тоже было бы нелегко сосредоточиться. Кон кивнул. — Тим был необычным, такие всегда уходят рано, — печально произнёс Затара, склоняя голову. — У него есть что-то. Я слышу. Он что-то не успел тебе отдать. Какой-то ключ. Сердце Кона пропустило удар. — Слово. Свет софитов стал предельно резким, Кон не выдержал — зажмурился. Или дело было вовсе не в софитах? Затара жадно бросился на него, как акула, почуявшая в воде кровь. — Слова много значили для него, верно? Они однажды изменили его жизнь. Не в лучшую сторону. Слова попали в руки не к тем людям. И Кона прошибло пониманием. Он распахнул болящие от света глаза, слишком влажные чтобы суметь скрыться, вскинул подбородок и стиснул кулаки. Но голос его не дрожал. — Что ещё вы узнали из газет, мистер Затара? Зритель заволновался, загудел возмущённо: его наживка оказалась испорченной. — Не стесняйтесь, выкладывайте всё. Имя, фамилию, возраст. Даты. Врагов и друзей. Это ведь всё было в газетах, не так ли? Я не читал, но мне и не надо было. — Я знаю то, чего не было в газетах, — умению Затары держать лицо позавидовал бы кто угодно. Кону держать лицо совершенно надоело. — Это значит лишь что ваши источники чуть лучше, чем у репортёров, мистер Затара. — Да, потому что мой источник и есть Тим Дрейк. И он всё ещё не отдал вам ключ, мистер Кент. Простое слово больно полоснуло по лёгким. «Передаю тебе ключ». «Ничего ты не передаёшь, Тим». Кон закрыл ладонями лицо: сил на этот цирк не осталось вовсе. Он развернулся и покинул круг света. Вслед ему доносилось неодобрительное гудение толпы: как рассерженный улей она не могла теперь успокоиться, но едва ли злилась она на Затару. Сам он окликал Кона, продолжая твердить про ключ, но он уже не слушал. Не слышал. Глупо было даже пытаться надеяться. Никто не остановил Кона, и найти выход оказалось гораздо проще, чем попасть в студию. Едва выйдя на улицу, в яркий, но совсем не жгущий солнечный свет, он достал телефон, чтобы позвонить Барту. Тот явно был взволнован таким ранним звонком, но пообещал скоро прийти к студии. Кон пошёл ему навстречу — просто чтобы не думать. Когда он увидел Барта, тот едва не бежал, и от этого стало ещё больнее. Ему должно быть было тяжело, но он беспокоился только о Коне. Он пообещал себе больше не таскать Барта с собой куда попало. — Что случилось, почему так рано? — Ну. Не думаю, что эту передачу вообще выпустят в эфир, кажется, я сорвал съёмки. — Чувак, но как? Кон улыбнулся грустно. — Не дал себя обмануть. Барту никогда не было достаточно многозначительных фразочек, так что он вопросительно вскинул брови. Кон рассмеялся — до чего нелепо выглядело пристальное внимание на этом открытом лице. Внимание сменилось недовольством. — Затара вычитал всё, что мог, в газетах. Барт приоткрыл рот в изумлении. — Но он ведь мог сказать что-то ещё? Ты дал ему попробовать? — Нет, — твёрдо ответил Кон. — Нет. Не мог, — он закинул руку на плечи друга и продолжил: — пойдём лучше погуляем по городу, раз мы здесь. Посмотри, как вокруг ярко. И теперь он видел ещё отчётливее, чем прежде, что такое настоящая яркость, которой Парквилль не знал все эти годы. Не хотелось, чтобы понял это и Барт, но Кон с улыбкой подумал о том, что для него сейчас ярким станет то место, где рядом с ним будет Стеф. Он знал это по себе. Вечером они увидели треснувший лёд, и глядя на то, как он медленно начинает движение по реке, Кон думал лишь о том, что теперь точно не осталось ничего, что помнило бы их зимние прогулки.***
Конец апреля был не просто тёплым, он оказался жарким. Летняя духота подступала неотвратимо и рано. Но уснуть Кону, который едва-едва научился снова спать по ночам, мешало совсем не это. Писк, скрежет, шуршание множества маленьких коготков разбудили его на рассвете, и больше он не смог сомкнуть глаз. За завтраком сонными были все. — Это всё летучие мыши, — проворчал па Кент. — Полезные твари, но шумные. Придётся выводить. Днём они с Коном поехали в город, и ему казалось, что это только для того, чтобы он мог развеяться. Всё нужное было у них и так: всего-то и требовалось что достать доски, гвозди и рулон стекловолокна. И дождаться ночи. Вечером па Кент и Кон сидели на веранде, вытащив старые кресла. Солнце наконец высушило дощатый настил, и хотя вечера были по-прежнему прохладными, весна ощущалась во всём. Полугодовалая Бесс казалась совсем уже большой, но резвилась бесконечно: в её жизни эта весна была первой, в конце концов. Она носилась вокруг дома, гонялась за редкими и сонными ещё мухами, облаивала птиц, и, кажется, всерьёз намеревалась стать охотничьей собакой. Кон давно уже не проводил с па вот так целый день: они заехали ко многим знакомым. В выходной им все были рады. Стало немного стыдно, когда Кон понял: он отдалился от всех с появлением Тима, а с его уходом замкнулся окончательно. Так что. Скрипнуло кресло. Па скрылся в доме и появился через минуту с двумя бутылками пива. Одну он протянул Кону, и в ответ тот вопросительно вскинул бровь. Па фыркнул. — Брось, сынок, тебе не надо перед семьёй прикидываться воспитаннее, чем ты есть, лучше или юнее. — А перед кем надо? — парировал Кон, принимая бутылку. Холодное стекло уже успело покрыться мелкими каплями влаги, и под лёгким ветром ладонь, казалось, онемела. Па стукнулся с ним горлышками и ответил: — Да в общем-то ни перед кем не надо. Они много говорили днём, но за весь день так ни разу и не вспомнили о летучих мышах на самом деле. Солнце уже почти скрылось за горизонтом, когда Кон задумчиво поинтересовался: — Ты говорил, что мыши — полезные животные. Чем они полезны? Па рассмеялся. — Они охраняют посевы. Ловят насекомых, берегут поля. Но в доме им места нет, — он сделал глоток. — Хотя знаешь, мы сейчас довольно бесполезно проведём время. — Почему? — Эти мелкие твари очень привязываются к дому. И ещё они всегда возвращаются. Всегда. Так что если уж однажды завелись… — он замолчал и пожал плечами. Кон какое-то время ничего не говорил тоже, думая о своём. Уэйны всегда казались ему такими же мрачными, как летучие мыши, и такими же скрытными. Все они — даже Джейсон. И если им полагалось возвращаться домой… Что ж. Ничего удивительного, что до отъезда в Готэм оставалось полтора месяца. Вот только думать, что дом Тима был там, где жил Кон, было бы более чем глупо. Летучие мыши возвращаются. Люди… Остаются людьми в каждую минуту своей жизни. — Тогда зачем мы их выгоняем? — спросил он наконец. — Если они такие полезные и это настолько бессмысленно. — Ну, — ответил Па Кент, — смотри сам. Есть разные способы избавиться от летучих мышей. Можно отравить их или вызвать специальную службу. Но они разворотят нам весь чердак. Лучший способ — дождаться, пока все они улетят на ночь, и заделать щели. Проложить стекловолокном и заколотить досками. И можно смастерить домики и поставить неподалёку — тогда им и улетать не придётся. — Но почему мы не сделали этого тогда? Чёрт. Я не хочу выгонять их в никуда. Па Кент пожал плечами: — Решать тебе. Думаю, от ещё одного утра, начатого под их писк, с нас не убудет. Кон кивнул и рывком поднялся на ноги, отставляя недопитое пиво. Ему нравилось работать руками. В детстве Кларк учил его делать скворечники, и он решил, что вряд ли домики для мышей принципиально отличаются. Досок в сарае, отведённом под небольшую домашнюю мастерскую, было предостаточно, и он взялся за дело. Ему нравилось работать руками, потому что это позволяло не думать. Вообще не думать. То, что надо. В итоге он поймал себя на мысли о том, что, вероятно, своим шумом мешал спать куда больше, чем сами мыши, но даже когда солнце давно уже село, и на улице стало холодно, а Бесс задремала прямо на веранде, Кон продолжал работать в свете одинокой лампочки без абажура. Он хотел посмотреть, куда прилетят летучие мыши утром, но пропустил всё — так или иначе, предстояло облазить весь чердак в поисках щелей. Что внутри, что снаружи. Кон намеревался сделать это сам. Не думать было слишком хорошо. К тому моменту, как па и ма встали, у Коннера были готовы три домика — по одному на каждое дерево неподалёку от крыльца. Неглубокие, но широкие, с узкой щелью в самом низу, выглядели они, может, и не слишком симпатично, но должны были быть довольно уютными на поверку. Позавтракав с семьёй, Кон под чутким руководством па Кента водворил домики на предназначенные им места. И сам завалился спать, ощущая смутное духовное родство с летучими мышами. Впрочем, едва ли зверьки выматывали себя до последнего, чтобы забыться сном без сновидений. Вечером Кон был весьма убедителен, уговаривая па оставить всю работу ему. В конце концов па сдался, и он с чистой совестью, фонарём, досками, молотком и стекловолокном влез на чердак. Здесь неизменно было пыльно, гулко и мрачно. Всюду стояли коробки и старые вещи — не очень много, но достаточно, чтобы иметь все шансы споткнуться и переломать ноги в темноте. Там, где крыша сходилась острым углом, была лампочка, но опасаясь, что их постояльцы погрызли проводку, Кон решил работать только с фонариком. Первым делом он проверил все углы на предмет заспавшихся домоседов. Таковых не обнаружилось, и тогда он отправился на поиски щелей. Две самых крупных он нашёл моментально — и тут же заделал, проложив куском стекловолокна и заколотив досками поверх. Лучше было бы и снаружи в этом месте поставить заплату, но это могло подождать до утра. Он и так создавал много шума молотком, да ещё и натыкался на коробки то и дело, почти не глядя вниз. Развернувшись в очередной раз, он утёр пот со лба. Луч фонарика в его руке выхватил лежащий прямо посреди чердака свёрток из плотной бумаги, перевязанный бечёвкой. Свёрток был довольно внушительным и удивительно не пыльным. Кроме того, никто никогда не оставлял вещей в проходе: Кон много играл на чердаке ребёнком, и знал это лучше всех. Он вздохнул и отложил зажатые подмышкой рулон и молоток. До рассвета оставалось ещё по меньшей мере четыре часа, и времени было предостаточно, можно было и раскидать барахло по углам. Но подойдя ближе, Кон замер на месте. На плотной бумаге дёрганым и немного безумным почерком было выведено: «Коннер Кент». И этот почерк был известен ему слишком хорошо. Сердце пропустило удар или даже два — он моргнул, сжимая фонарь до белеющих костяшек. Моментально стало холодно, а потом вдруг очень жарко. Казалось, что на голове загорелись волосы. Не обращая внимания на пыль он сделал ещё несколько нетвёрдых шагов и плавно опустился на колени перед свёртком. Было невероятно страшно снова чувствовать надежду, но он не мог не ощущать её всем сердцем. Кон зажал фонарик в зубах и потянул обеими руками за концы бечёвки, завязанной кокетливым бантиком. Бумага зашуршала, но не раскрылась: пришлось потянуть и её, сбрасывая перекрестье верёвки. Свёрток оказался надёжно защищён: до содержимого нужно было добираться через несколько слоёв. Дрожащие пальцы вообще не облегчали задачу. В итоге бумагу он начал просто рвать, и когда Кон увидел проглянувший корешок, его сердце упало куда-то ниже рёбер и теперь гулко бýхало там. Руки перестали дрожать, и что думать — он совсем не знал. Он срывал бумагу, челюсть свело от зажимания фонаря, и в глазах было мутно и больно. Хотелось зажмуриться, но он смотрел неотрывно. Когда он закончил, он смог только бессильно опуститься на пятки и смотреть, смотреть, смотреть. Перед ним были блокноты Тима. Все до единого.