Рассветёт. Полыхнёт колесо в небесах. Завтра злой и весёлый восход. Ты прочтёшь обо всём в новостях.
Сборы и дорога до аэропорта были словно покрыты туманом, да и всё, что следовало за ними — не очень-то ясно выглядело. Ощущение ирреальности погружало в летаргический сон — и не их самих, а будто каждый человек вокруг был слишком медленным, слишком… Механическим. Письмо жгло Кону рёбра, и хотя он понимал смутно, что брать его с собой не стоило, но поделать ничего не мог. В конце концов, он в любой момент мог порвать его на мелкие кусочки и смыть в унитаз, как и всё остальное, а без блокнотов от письма не было большого прока. Только если бы оно попало в руки гению. О том, что оно может попасть именно к кому-то из великих умов, думать не хотелось совершенно. И не оставлять же его Дику было, в конце концов. Дик знал своего брата. Он быстро понял бы, что к чему, оказавшись в комнате Кона. Даже думать долго бы не пришлось. Обо всём этом он размышлял возле стойки регистрации — и перед посадкой в самолёт, и когда шасси мягко оторвались от земли, и когда огромная металлическая птица взмыла к облакам, обещая возвращение туда, где Кон провёл определённо большую часть своей жизни. Определённо же, он не планировал возвращаться туда так рано и по такой причине — он надеялся, что никогда не придётся, но судьба всегда распоряжалась, как было угодно ей. Кон давно заметил, что такие повороты, как правило, случались не в его пользу. Он смотрел сквозь иллюминатор на белую, сплошную пелену внизу и думал о том, что если подняться над облаками — там всегда будет солнечно. Он не мог подняться. Но изо всех сил пытался не упасть. Этого всё ещё было недостаточно.***
Дорога из Канзас-сити в Парквилль была тихой, как всегда, и хотя Кон кожей ощущал напряжение, раздражение Кларка, когда они вошли в двери единственной больницы в городе, он так же ощущал облегчение от того, что они успели. Отец сидел в коридоре. Его голова опустилась к груди, будто он спал, но стоило Кларку подойти ближе, как седая макушка взметнулась. Па моргал, словно не узнавал их обоих, но в следующий момент протянул руки, и Кон — снова обгоняя брата — кинулся его обнимать. Кларк даже не прибавил шаг, но оказавшись рядом, обнял их обоих сильными руками. В этот момент Коннер ощутил в полную силу: теперь Кларк глава семьи. Он тот, кто защитит остальных. Пришло его время, потому что хотя родители и любили их, и заботились по-прежнему, но многое было им уже попросту неподвластно. Па больше не был всесилен, как когда-то, в детстве Кона. И только после этого, не после Тима, Нассера и переезда — а после простого объятия, Коннер понял наконец, что детство кончилось.***
Состояние Ма оставалось стабильным, но в больницу Канзас-сити перевезти её по-прежнему было нельзя. Это бесило Кларка до белых глаз — ему не нравилось это замершее во времени место, где врачи не менялись вот уже десять лет, да и спасать жизни они, кажется, так и не научились. Он ждал лишь возможности перевезти её в соседний город, к оборудованию поновее, к персоналу помоложе. К тем, кто продляет жизнь, а не отодвигает смерть. Они дежурили в больнице по очереди — и то, что Коннера оставляли в одиночестве, было ещё одним тревожным симптомом взросления. Он не был против. Но так и не дошёл до дома, когда Кларк сменил его, чтобы он мог пойти вздремнуть. Он отправился к школе — дорогой привычной и незнакомой одновременно. Было так странно идти к воротам, подниматься по лестнице, когда ему не было места на уроках. Его парта была занята кем-то другим, его друзья говорили о том, чего он не знал. Прошло всего три месяца, а Кон уже ощущал себя абсолютно чужим. Возле школы не было машины Джейсона, и лёгкий запах табачного дыма не кружил едва уловимым шлейфом на крыльце, а мрачные фигуры не смотрели из окна, далёкие и холодные. Солнце светило иначе. Иначе звенела тишина. Кон толкнул дверь — и кивнул охраннику. Тот улыбнулся ему, как старому другу — так оно и было, пожалуй, он всех учеников считал друзьями — и это заставило задуматься: что будет через двадцать лет? Как будет звучать тишина этой школы? Будут ли здесь новые ученики? В младших классах детей действительно было так мало, словно город вымирал постепенно, заторможенно сдаваясь под натиском эпидемии. С гордо поднятой головой, но на коленях — окончательно и бесповоротно. Кон шёл по коридорам, смутно ожидая того, что кто-то остановит его, толкнёт в спину, или что висок прошьёт чьим-то острым, наблюдательным взглядом. Ничего этого не было, будто тот, кто мог бы за ним наблюдать — он прошляпил момент или просто отступил, проявляя невиданное доселе великодушие. Конечно же, Коннер верил лишь первому варианту. Он замер возле кабинета Нассера: на косяках ещё оставались следы от клейкой жёлтой ленты, но самих предупреждающих знаков не было. Кон думал, что будет в ярости, остановившись здесь — но всё утратило смысл после письма. Он не понимал, что чувствовать — и потому не чувствовал ничего. Звонок заставил вздрогнуть, яростный, резкий, раскалывающий череп. Он висел здесь прямо возле двери, и Кон с трудом подавил порыв зажать уши ладонями. Он не додумался посмотреть на расписание, и теперь скользил среди потока учеников, не слишком-то густого, особенно после Метрополиса, и кивал знакомым. А потом Барт сам нашёл его. Врезался в него пушечным ядром из костей, коленей и локтей, запыхавшийся, как всегда, как всегда взъерошенный. — Я знал, что ты приедешь, но почему ты, чёрт тебя, не позвонил? Коннер крепко прижал к себе эту мечущуюся искру и прошептал: — Потому что мне нужна твоя помощь, — Барт надавил ладонями на его грудь, заставляя отодвинуться немного, и с прищуром уставился в глаза. Кон послушно продолжил: — И молчание.***
— Ладно, — Барт легко пожал плечами. Речь его звучала невнятно из-за того, что он, кажется, разом откусил сразу половину своего сэндвича. — И ты даже не спросишь, зачем мне это? — Кон почти возмутился. — Не-а. Или ты расскажешь, или я узнаю из новостей, ага? — И ты не боишься, что тебя поймают и отчислят? — удивительное дело, Барт уже согласился, но Кон почти отговаривал его помогать. — Чувак. Я-нет-не боюсь. Нечего. У нас в городе скука смертная. Я, может, всю жизнь мечтал дёрнуть сигнализацию, а тут ты. Здесь никого не осталось: ни тебя, ни Стеф, вообще никого, верно? Я не расстроюсь, даже если меня отчислят. Так что, — Барт затолкал вторую половину сэндвича в рот, и конец фразы было уже не разобрать. Кон слонялся по школе, пока не нашёл подходящую кладовку неподалёку от кабинета литературы. Удивительным образом в коридор от неё до двери не смотрели камеры, и ему смутно стало понятно: это заслуга Нассера. Тёплое чувство кольнуло сердце — где-то снизу — и Кон отмёл его, как вредное, пагубное. Он всё ещё слишком верил ему.***
Через двенадцать минут после начала урока пожарная сигнализация взвыла, и двери кабинетов распахнулись. Кон слышал топот снаружи кладовки, в которой прятался, а ещё — выкрики и шум. «Это не учебная тревога!» Конечно же, она не была учебной. Но и тревогой её тоже назвать можно было бы едва-едва. Как только панический топот удалился, Коннер выглянул осторожно из кладовки. А потом пулей вылетел наружу. Сирена выла, красные всполохи окрашивали стены, и стёкла, и кожу. Кон толкнул дверь кабинета — она осталась незапертой и поддалась легко — и возблагодарил всех богов. Адреналин бежал по крови, как наркотик, кипучая смесь, пьянящая, терпкая, острая. Коннер огляделся — и понял, что сегодня удача на его стороне. Или это был Нассер? Его личная Фортуна? У самой двери висела не увиденная им прежде картинка: крохотная, написанная маслом малиновка. Масло, конечно, было не настоящим, реплика, отпечатанная на хорошей бумаге, но каждый мазок казался зримым и ощутимым. Кон подумал, что так всё и было: протяни руку и ощути объём, казалось бы, но на деле — разбей пальцы о гладкую, холодную стену, едва прикрытую цветной бумагой. Он подцепил рамку и снял картинку, с трудом справляясь с желанием её разбить. Вместо того он отогнул зажимы сзади, вынимая изображение — и роняя на пол диск. Белая матовая поверхность не хранила надписей и следов, она просто была — как снег, безнадёжный и безмолвный. Коннер быстро подобрал находку, пряча её у рёбер — там же, где письмо, во внутреннем кармане — вернул картинку на место — и побежал. Он в жизни не бежал быстрее. И он сбавил ход, нагнав остальных, смешиваясь с учениками, ссутуливаясь и высматривая рыжую макушку. — Барт! — выкрикнул он, обнаружив искомое. Тот радостно помахал рукой. — Получилось всё? — просто спросил он, когда они поравнялись. Кон кивнул, улыбаясь широко и безмятежно. — Это главное, — ухмыльнулся Барт, и схватил его за руку, протаскивая за собой через толпу.***
Невнимание к Барту вообще-то смущало и беспокоило, но Кон старался не отвлекаться. Он добрался до дома, вздремнул едва ли пару часов, перекусил наскоро сделанными сэндвичами и наконец заперся в своей комнате, обшарив её перед этим сверху донизу. Он не нашёл ничего, но это не значило, что ничего не было. Он взял с собой ноутбук, конечно же, но смотрел на него теперь, как на ядовитое насекомое, опасаясь даже рот раскрыть лишний раз. Мысль о том, что любое устройство с выходом в интернет ему теперь злейший враг, надёжно закрепилась на своём месте. Письмо Тима породило в нём здоровую паранойю. Или не очень здоровую. Это как посмотреть. В конце концов, он едва не отчаялся: не мог же он спросить Кларка о… Кларка. Кон почти застонал, понимая, насколько увлёкся и забылся. Старый компьютер Кларка всё ещё стоял в его комнате — по ощущениям, он был древний, как динозавры, и совершенно точно он не был подключен к сети. Спасибо, если вообще работал. Кон бросил быстрый взгляд на часы — у него оставалось полтора часа — и почти крадучись пробрался в комнату на другом конце коридора. Толкнул скрипучую дверь — и вошёл. Здесь годами не менялось ничего — лишь Ма убиралась время от времени, да сам Кларк своими визитами создавал иллюзию жизни. А вот электронную рухлядь никто не трогал, и теперь Кон был за это благодарен. Он долго смотрел на компьютер, прежде чем наконец рискнул нажать кнопку на сетевом фильтре, и на УПСе, а потом вдавил клавишу включения на системном блоке — и тот надсадно загудел, как разбуженное дряхлое чудище пыли и старости. Боже, Кон надеялся, что внутри в этот момент не пострадал ни один паук. (Он бы пожертвовал всех пауков мира, если бы это помогло ему найти ответы). Компьютер загружался невыносимо медленно, поминутно заставляя Коннера паниковать: загрузится ли вообще? Но в конце концов он включился, и стандартная мелодия показалась райской музыкой. Почти с благоговением он открыл дисковод и на прощание провёл по матовой белой поверхности подушечками пальцев. Компьютер загудел в десять раз надсаднее. Но Кона было не так уж легко провести звуковыми эффектами: он стоически выжидал, глядя на песочные часы рядом с курсором. И ожидание его было вознаграждено. На диске были файлы — множество сканов, аудиозаписей, фотографий и текстовых документов. Пожалуй, Кону не хватило бы и недели, чтобы посмотреть всё, но он всегда был последовательным малым. Он просто начал с первого. И вздрогнул, едва услышал голос Нассера. Он тотчас остановил воспроизведение и зарылся в карманы в поисках наушников. Они оказались в заднем. Кон воткнул одну пуговку в ухо, а вторую зажал пальцем, чтобы ни единого звука не прошло мимо. — Коннер, — хрипло начал Нассер на записи. — Прости. Надеюсь, что когда ты узнаешь всё, ты не будешь меня ненавидеть. Хотя на самом деле — это неважно. Пальцы Кона сжались на коленях в кулаки, короткие ногти царапнули по джинсе. Но он продолжил слушать — безропотно и безмолвно. — Моя… Моя Лесли погибла вместе с родителями Тима, и это не было случайностью. Это было следствием запланированного эксперимента аль Гула. Биологическое оружие, пустыня, здоровые подопытные, которые способны работать в условиях крайней нужды. Эксперимент был… не самым удачным. Но что бы ты ни думал, я… Я никогда не был врагом Тима. Я знаю, он показывал тебе всю свою неприязнь ко мне… Но он чертовски хорошо играет, так ведь? — Нассер на том конце вздохнул тяжело, будто готовясь к прыжку в воду. — Мы помогали друг другу. А в следующих файлах ты найдёшь всё, что нужно, чтобы посадить аль Гула. Но не верь никому. И бога ради, не подставляйся. Запись оборвалась, без обещания, без прощания. Оставляя одни указания, и это было честно.***
Нассер не солгал: Коннер не успел просмотреть всё, но на диске было то, из-за чего даже аль Гул готов был пойти по головам. Готов был инсценировать самоубийства двух человек, один из которых — сын Брюса Уэйна. Каждый файл грузился просто невыносимо медленно, но неким шестым чувством Кон уже знал, что увидит на экране дальше. Возможно, ему помогало то, что они с Тимом были на полигоне, а может, сам факт того, что Коннер рос в Парквилле — месте, пострадавшем от биологического оружия аль Гула больше прочих. А это было именно оно — биологическое оружие, смертоносное, всё ещё на стадии разработки. Родители Тима действительно погибли в одной экспедиции с Лесли Томпкинс. Организовала и финансировала экспедицию одна компания. Дочерняя от дочерней корпорации аль Гула — седьмая вода на киселе. Но он спонсировал это. По его вине прототип вируса когда-то просочился наружу, отравив Парквилль, и только его решением было повторить опыт, использовав трёх археологов, как подопытных крыс. Коннеру было страшно читать дальше, жутко от мысли, что одно человеческое существо способно поступить так с другим. И от мысли о том, что Тим столкнулся со всем этим в одиночку — тоже было страшно. Впрочем. Судя по всему, Тим один не был. Рядом с ним был Нассер. Дрейки и Лесли Томпкинс были не единственными жертвами вируса — погибли и другие. Некоторые спустя годы. Выжившие, оставшись инвалидами, получили большие компенсации — и угрозы, любимое средство их новоявленного революционера от мира науки. Их использовали как лабораторных мышей, повторяя эксперимент, когда-то подкосивший Парквилль. Коннер смотрел на фотографии и вспоминал полигон, по которому они с Тимом бродили зимой. Он думал о том, что сам был там, где всё если не началось, то развернулось в полную силу — и не мог поверить в это. Никак не мог оценить масштаб. И масштаб помощи Нассера оценить он тоже не мог. А он помогал. Когда Лесли погибла, Нассер был верным человеком аль Гула — безупречное военное прошлое на фоне изысканного образования. Высшая идея. Но кто в здравом уме предпочтёт высшую идею своей любви? Впрочем, у Нассера отлично получалось делать вид. И потому после смерти Лесли он лишь запоздало покинул службу, в одночасье сменив винтовку на книгу, а военную форму на очки. Долгие годы он делал вид, что верен аль Гулу. Как видно, под конец — не слишком успешно. Он всего лишь выжидал, готовился к появлению того, кто сумеет связать нити воедино. Появлению того, кто сможет ему помочь. И он дождался Тима. Тима, который был слишком отчаян, чтобы сидеть сложа руки, и нашёл его сам. Коннер всё ещё слабо понимал, как сошлись они — такие разные и тяжёлые по отдельности. Но результат он видел: допуск Нассера и таланты Тима творили чудеса. Тим сам был чудом. Прошедшее время вспарывало Кона, как рыбу.***
К тому моменту, как Ма стало немного лучше, Кон наконец сложил в голове цельную картину произошедшего. Она оставалась слишком огромной и ирреальной, но если чему-то и учил его опыт Тима, так это тому, что с такими вещами нельзя справиться в одиночку, если только ты не супергерой. Кон супергероем не был. Он долго думал, делать ли копию диска, но в конце концов рассудил, что это слишком опасно. Ма и Па должны были отправиться в Канзас-сити, дом остался бы без присмотра и — кто знает. Чёрт, он даже не мог попросить Роя найти ему какой-нибудь тайник. Он от маршрута до больницы, школы и дома Барта отклониться не мог. Сидел так тихо, как только получалось. Дик даже по телефону ни на что не намекал, и Кон был ему благодарен. Хотя видит бог — ему страшно хотелось попросить его связаться с Мёрдоком побыстрее. Но спешить по какой-то жуткой иронии оставалось так же опасно, как и медлить. Кон не мог прийти на могилу Нассера, потому что он должен был его ненавидеть. Вернее, все должны были верить в его ненависть. К счастью, Коннер всегда был достаточно замкнутым, чтобы эта ненависть не обязана была становиться публичной. Среди многочисленных записей были признания — даже от тех, кому заплатили, но кто пострадал слишком сильно, или устал бояться. Оставалось только удивляться, как Тим разговорил всех этих людей — как он успел с ними пообщаться. А потом Кон подумал о разъездах Нассера, о его странно-расхлябанной художественной жизни. И о том, сколько свободы оставлял своим детям Брюс Уэйн. Для них не было ничего невозможного — и потому у них получилось. Кон знал, что должен был чувствовать обиду и боль из-за того, что свой самоубийственный план Тим не оставил, когда их жизни оказались связаны — но не мог. Он понимал его слишком хорошо. Он знал его слишком хорошо. И мог только гадать, как больно было самому Тиму. На место встало всё — его так часто отключенный телефон, синяки и ссадины, якобы оставленные Дэмиеном. Его внезапные отъезды и абсолютное пренебрежение к нужде объясниться. Размышления о том, настоящий ли он. Нелюбовь оказываться на фотографиях. Явные и скрытые перемены в имидже с переездом в Парквилль. Если бы Кон только знал… ...захотел бы он помешать? На месте Тима он бы проверять это тоже не стал. Империя аль Гула была огромной. Если в любой другой ситуации над подобным планом — просто очистить планету от людей, оставляя природе отвоёвывать себе всё пространство, занятое человеком — можно было посмеяться, то сейчас было совершенно не до смеха. Этот вирус разрабатывался вот уже больше пятнадцати лет — и не так много ему осталось до завершения. Чего именно, кроме заразности и смертоносности, добивался для него аль Гул — Кон понять не сумел. Но для этого были настоящие врачи и учёные. Из числа тех, кого аль Гул не успел или не смог заполучить к себе на службу. Их всё ещё было достаточно. Средоточием зла оставался Парквилльский университет — какая ирония. То, что изнутри не было видно ему, выросшему в изоляции этого города, было так легко заметить Тиму. Не только страх удерживал людей от переезда сюда. Таинственным образом желающие переехать получали выгодные предложения о работе в других местах, выигрывали в лотереи — ну или теряли близких. Довольно редко это были действительные потери, как смерть или исчезновения — обычно разводы, скандалы и кровная вражда. Простые, человеческие причины. И только Уэйнов остановить попросту не удалось — не вышло бы, не прокатило с Брюсом Уэйном и оказалось слишком опасно после скандала, связанного с именами аль Гула и Тима Дрейка одновременно. Но аль Гул всё равно, кажется, рискнул, когда Тим докопался до правды. Кон так и балансировал на узкой границе между надеждой и неверием, опасаясь наклониться в одну из сторон. Теперь у него, кажется, было достаточно времени, чтобы решить, что думать. К тому же, ничего не кончилось — всё только начиналось. Всё самое сложное.***
Когда Ма перевезли в больницу Канзас-сити, а Па и Кларк заселились в снятую наскоро квартиру, все они настояли на том, чтобы Кон вернулся в Метрополис — в школу, к собаке и домашним делам. Возвращаться было страшно — слишком много всего сошлось в одной точке. Пугала перспектива оставить Ма (хотя Кон знал, что ничем не может помочь, особенно теперь, когда её сердцем занялись действительно хорошие врачи). Пугала перспектива в одиночку везти диск (хотя с другой стороны, это было, наверное, безопаснее?). Пугало то, что в тот момент, когда он всё расскажет Дику, запустится огромная, опасная машина. Угрожающая всем. Но сильнее всего пугала неуверенность. Вдруг он ничего не сможет, и всё это — все смерти и болезни, и работа Тима и Нассера — окажется напрасной жертвой? Вдруг они не смогут остановить эту безжалостную машину Судного Дня? Думать об этом было решительно нельзя, но и не думать — не выходило. В конце концов он попрощался с родными, обнял крепко Ма и Па, выслушал наставления Кларка и отправился в аэропорт. Время тянулось невыносимо медленно, а ещё никак не выходило избавиться от навязчивого желания оглядываться поминутно. Кон прокручивал в голове лучшие трюки Гудини — просто чтобы успокоиться. Это немного помогало. Потом он начал вспоминать фильмы, которые они смотрели с Тимом, и рождество, и катание на санках, и пинхольные камеры, и лук Роя, и выставку, куда повёз его Нассер, и дурацкие клички и кружки с утятами. Зеркальную скамейку в необжитой спальне Дика. Взгляд Дэмиена — и взгляды всей школы, когда Тим протащил его за руку по трибуне. Слёзы Стеф на своей рубашке. Джейсона, который заслонил его от Оуэна. Запах цветов на похоронах. Красную толстовку и пепельницу-коробочку-от-леденцов. Как красил губы Тима черничный пирог Ма. Как плыл чёрный контур на его глазах, когда они никак не могли вылезти из постели — или откуда-либо ещё, на самом-то деле. Как Тим пообещал передать ему ключ — и передал его, чёртов хитрый засранец. Дорога до дома пролетела, как один миг, и на трап он сошёл уже готовым ко всему. Всё, что могло их ждать, стоило того. Всё, что было — тоже стоило.***
Едва войдя в квартиру, Кон бросился обнимать Дика. Бесс прыгала вокруг, и было совсем немного стыдно, что сейчас оказалось не до неё. Но она поняла бы, если бы только знала причины. Обнимая Дика, Кон почти параноидально прошептал: — В квартире есть какая-то прослушка? Дик нахмурился — по голосу было слышно — и так же тихо ответил: — Я нашёл несколько жучков, но не трогал их. Камер нет. В спальне Кларка чисто. — Кларк просил выслать ему часть его одежды побыстрее, — уже громко сообщил Кон, и отстранился, направляясь к комнате. Дик пошёл за ним — конечно, он понимал, в чём дело. Стоило им войти, Кон обрадовался ещё и громкому лаю, так удобно глушащему всё. Благослови боже Тима и его подарки. — Прости меня, Дик, — сообщил Кон, — но Кларка дождаться я тебе не дам. Дик нахмурился и начал было: — Я не… — а потом отмахнулся. — Ближе к делу. — Мне нужно, чтобы ты отвёз кое-что Мэтту Мёрдоку. И Брюсу. Лучше одновременно. И пожалуйста, открывайте на компьютере без доступа к сети. Или я не знаю. На компьютере Тима по меньшей мере. Дик нахмурился ещё сильнее, подбираясь, будто солдат, которого только что призвали на войну. В каком-то смысле так оно и было. — Что отвезти? И Кон протянул ему белый диск.