Где бы ты ни прятался

      Я поднимаюсь вверх, всё выше и выше. Восприятие становится не просто объёмным, а многомерным: за каждой каплей дождя я вижу выход в другой мир, а сами капли кажутся застывшими в пространстве водяными шариками — и, вместе с тем, я осознаю, что есть определённая скорость падения их на землю…       Земля. Смотрю вниз. Собственное тело кажется пустой раковиной. Не имеет больше значения, что оно лежит в луже, и что холодные потоки заливаются в рот. Тело рядом — Криденс… над ним словно бы клубится лёгкая дымка: дух, всё ещё подчиняющийся законам материального мира. Криденс — абсолютно точно — жив.       А я?       Я продолжаю подниматься.       Молнии сверкают где-то совсем рядом. Теперь мне видна вся долина, и я совершенно точно вижу, по какой дороге, куда и за какое время можно попасть. Я вижу комплекс «Фермы» и откуда-то мне известен план расположения зданий и комнат в этих зданиях.       Я вижу «Тандербёрд» и слышу, как барабанит дождь по железу, там, внутри — Стив и Дух, и Дух знает, что я его вижу сейчас.       Одновременно с этим я продолжаю следить за телами внизу. Вот к ним подходит человек — тот, что стрелял. И это Гриндевальд. Вот подъезжает серебристый фургон. Люди вроде техников вносят тела внутрь, Криденса бережно, а моё — довольно грубо. И тут происходит ещё несколько вещей: я ощущаю, что где-то совсем рядом — может быть, за моей спиной (если у меня есть спина) — мой отец, Джон Грейвз, умерший семь лет назад; я зависаю в воздухе (если это то, что можно назвать «я», если это воздух, если к такому состоянию можно применить «зависнуть»); а потом меня на полном лету сбивает молнией (или это гром-птица?).       И я начинаю падать.       Я падаю, а мир вокруг теряет и объём, и ясность, складывается, как декорации, превращается в долгую чёрную воронку, на дне которой — несомненно — смерть.              ***              Чернота накрывает меня. Падение продолжается. А потом далеко-далеко, где-то за многие километры от меня, начинает мерцать свет. Свет становится всё ярче, и я понимаю, что это не только свет, но и звук. Голоса…       Голоса Асов?!       Я слышу, как Фрея спорит с Вотаном…       Всё громче и громче. Всё ближе и ближе.       Это рай? Или Асгард?       Я мёртв?       Внезапно реальность обрушивается на меня, как… молот Тора.       Болезненная реальность, полная нестерпимо белого света и громкого звука.       Я судорожно выдыхаю, я чувствую боль в лёгких и в сведенном горле, и под правой ключицей… потом понимаю, что вообще болит всё, и что я не могу пошевелить ни рукой, ни ногой. Больше я не могу понять ничего. Все откровения исчезли.       Свет слишком резкий, мне приходится снова зажмуриться. Музыка, между тем, становится немного тише.       Затем моего лица что-то касается. Чья-то рука.       Я приоткрываю глаза, пытаюсь сфокусироваться, но с ужасом вижу какое-то необъяснимое изображение — собственное лицо с кровоподтёком на скуле, в двойном экземпляре, да ещё и искажённое… чёрт возьми, это отражение.       Это только отражение в зеркальных очках!       Значит, я не мёртв. Вот что это значит. Я просто попал прямиком в лапы… вернее, в кандалы — судя по ощущениям в запястьях и лодыжках — к этому ублюдку, Гриндевальду. Который, кроме того, что ублюдок, ещё и, по-видимому, садист.       Плюсы моего положения? Я жив.       Минусы? Скорее всего, жив я буду совсем недолго.       Всё это успевает промелькнуть в моём сознании за пару секунд, а тем временем Гриндевальд подаёт голос:       — Ну, вот мы и встретились, Персиваль.       Мне очень хочется сказать что-нибудь крутое в духе Джеймса Бонда, но в голову ничего не приходит, и с языка срывается только:       — Грейвз. Меня. Зовут. Грейвз.       Голос звучит отвратительно.       Псих, похоже, ничуть не смущён.       — Твоё имя — Персиваль. А меня зовут Геллерт. Приятно познакомиться.       Он ещё и улыбается.       — Что ты сделал с Криденсом, сволочь?       Вот это уже ближе к агенту 007.       — Сейчас тебя это не должно волновать. Криденс там, где ему могут оказать помощь.       — Что за помощь, ты…       На меня находит приступ кашля. Не очень удобно кашлять, когда ты растянут между вбитыми в стену кольцами. Внезапно я с ужасом понимаю, что на мне нет одежды. Вообще никакой. Значит, псих — не только псих, ублюдок и садист. Он ещё и извращенец. С трудом мне удаётся подавить кашель.       — Что ты собираешься сделать?       — С кем?       — С ним. С Криденсом.       — Меня впечатляет твоё благородство, Персиваль. Но лучше бы тебе поинтересоваться, что я собираюсь сделать с тобой.       Да что тут спрашивать? Убивать будет. А перед этим пытать. И, возможно, насиловать. Мне становится невыносимо тошно и хочется вернуться вверх, к каплям дождя. Но я принимаю игру.       — Что ты собираешься сделать со мной?       — Хороший вопрос. Правильный. Я собираюсь тебя использовать.       — Каким это образом? — я даже пытаюсь цинично ухмыльнуться, но не очень получается.       — В научных целях.       — Меня будут искать…       — Не будут. А если будут — не найдут. Пойми, Персиваль, автостопщики пропадают гораздо чаще, чем об этом пишут в газетах. Ты убит.       — Убит?!       — Мёртв для мира.       Господи, у меня сейчас голова взорвётся. Неожиданно я понимаю, что за музыка играет здесь.       — Вагнер.       — Что?       — «Золото Рейна», Рихард Вагнер, — я чуть было не заснул на том концерте. Тогда, в прошлой жизни. Вместе с Серафиной.       Гриндевальд улыбается.       — Ты снова удивил меня…       — Снова?       — Не в первый раз… сперва я думал, что самым любопытным в тебе будет реакция на препарат XXO-2… понимаешь, Персиваль, ты должен был умереть, по-настоящему умереть. Но ты не умер. Это-то и есть самое замечательное. И поэтому я сохраню твою жизнь… пока.       — Что?!       — Можешь радоваться, что послужишь науке, Персиваль!       Он протягивает руку и треплет меня по щеке, затем спускается ниже, по шее и торсу.       Я снова непроизвольно зажмуриваюсь.       — Мне не нравится, что ты такой заросший. Совсем как животное… но это можно исправить…       — ЧТО, ЧЁРТ ВОЗЬМИ, ТЫ СОБИРАЕШЬСЯ ДЕЛАТЬ?!       — Не беспокойся. Тебе понравится.       Гриндевальд отходит в сторону, к хромированному столику на колёсиках, и подкатывает столик поближе. Я вижу два одноразовых шприца, баночку с какой-то, вроде как, серебристой субстанцией, жгут, миску, наполненную водой (?) и… опасную бритву.       — Это мне, — говорит Гридневальд. Он наполняет один из шприцов субстанцией, затягивает на своем левом плече жгут и втыкает шприц в вену. Я замечаю, что она уже исколота во многих местах и мысленно добавляю к списку того, чем является Гриндевальд (ублюдок, псих, садист, извращенец) слово «наркоман». Затем он, уже медленнее, берёт второй шприц и также наполняет его из баночки.       — А это — тебе…       Я не успеваю даже среагировать, как игла вонзается мне во внутреннюю поверхность бедра: неожиданно движения Гриндевальда приобретают сверхъестественную скорость.       А потом он улыбается снова и снимает очки.       Его глаза.       Его глаза совершенно безумные — или, может быть, дело в зрачках разного размера.       И он действительно похож на Дэвида Боуи из «Голода», но только лицо тяжелее.       И ещё он сияет. И весь мир сияет. И звуки сияют тоже. И сияет ниточка слюны, которая остаётся между нами после того, как он целует меня в губы и медленно отстраняется.       — Займёмся твоим телом, Персиваль, — голос звучит далеко, как раскаты грома, вплетаясь в золотые нити разговоров Асов, рейнское золото.       Гриндевальд не спеша берёт опасную бритву.       Начинает он с лица.