Жнец

       Звуки уже успевшей полюбиться мне композиции "Ibitsu" наполняли собой опрятную небольшую комнату отдыха для медперсонала, где недавно была жестоко убита женщина, ухаживающая за мной. Я стоял позади застывших перед ноутбуком ребят, вслушиваясь в голос Таканори, как всегда безупречный и глубокий.       Порой я думаю, что Руки продал душу Дьяволу, чтобы иметь такой голос - на самом деле приятный и сильный. Нет таких нот, которые бы он не мог взять. И каждое выступление вместе с ним заставляет меня подпевать ему, сидя за барабанной установкой. К этому голосу нельзя остаться равнодушным. Я на самом деле рад, что согласился в тот день стать барабанщиком The Gazette, когда Руки привел меня в группу.       У каждого из нас по-своему тяжелый характер, но это не мешает нам оставаться семьей. Аой, наш "старший брат", всегда готовит нам еду, когда мы приходим к нему в гости. Всегда заботлив, словно второй лидер, хоть иногда и молчалив. Рейта - сильный и смелый мужчина, у которого тоже есть кое-какие недостатки, но он никогда не бросит в беде. Уруха слегка развязен, но в этом его прелесть, и с ним легко общаться, несмотря на его вызывающий образ. Таканори тоже не подарок - он живет в каком-то собственном мире и порой бывает неразговорчив и холоден, но этот человек на самом деле предан своей мечте и никогда не хамит без дела, даже если находится в ужасном настроении. И не опаздывает на репетиции, как Уру. Но секс-символу Газетто это прощают, стоит тому виновато улыбнуться нервным не выспавшимся музыкантам.       Они... они все нужны мне.       Такие, как есть. Со своими плюсами и минусами, недостатками и достоинствами. Вы очень мне нужны. Когда я согласился быть вашим барабанщиком, я сделал самый правильный выбор в своей жизни.       - Наш диск, - тихо выдыхает Руки, закрывая ладонью глаза. Он не плачет, он просто счастлив. И потому скрывает это, понимая, что это счастье не к месту. - Он его все-таки спас.       Остальные музыканты тоже отворачивали лица, не в силах сдержать улыбок, наполовину горестных, наполовину теплых. Но радовались они вовсе не найденному альбому, а тому самому чуду, необъяснимому и невозможному, что произошло десять минут назад в обычной больничной палате.       - Это просто... невероятно, - прошептал в свою ладонь Аой, а после развернулся и быстрым шагом направился прочь из комнаты. Остальные мужчины поспешили за ним, забирая драгоценную радужную пластинку с собой. Аой вернулся в мою палату и подошел ближе к кровати. Такой решительный сейчас, хоть обычно и тихий.       - Прости нас.       Ребята медленно поравнялись с ним, быстро оглядывая комнату, в поисках, верно, того самого чуда, но, не уловив его, устремили свои взгляды на спящее лицо.       - Мы дураки, Кай. Мы расклеились. И даже чуть не передрались. Мы снова заставляем тебя волноваться - всегда были такими несносными, каждый на своей волне. А ты всегда переживал за нас, таких вот упрямых и глупых. Прости. Теперь мы ни за что не сдадимся. А ты вернись к нам, раз уж мы согласились исправиться.       - Нет, продолжайте доставлять мне проблемы, идиоты, - широко улыбнулся я. - Я что, зря взял на себя обязанности лидера? Продолжайте заставлять меня волноваться, иначе я перестану ощущать то доверие, которое вы оказали мне, сбросив заботу о самих себе на барабанщика. Да и скучно мне станет без этих проблем. К тому же, я так хочу продолжать опекать вас.       Я оперся локтями о спинку своей кровати, потирая пальцами веки, чтобы тоже скрыть ту неуместную в этой ситуации радость, даже если меня и не видели.       - Кою, давай домой, - отозвался Акира, положив ладонь на плечо гитариста. - И это... Прости, что я ударил тебя.       Уруха улыбнулся почти так же беззаботно, как раньше.       - И ты прости меня. Я едва не бросил все. Так что пощечину точно заслужил. Поехали, Аки.       Уже у моей квартиры, оставив Кою в прихожей, басист, неуверенно переступая с ноги на ногу, еще раз извинился и быстро ушел. Рейте на самом деле стыдно? Я коротко рассмеялся. Ну, точно дети, за которыми я должен бегать, чтобы они невзначай не сунули пальцы в розетку и не раскидали игрушки по полу. Хотя, все равно раскидывают. И мне все равно приходится убираться. Но мне на самом деле нравится эта жизнь.       Самый главный ребенок у нас Така, но ведь вокалисты-писатели все немного не от мира сего. Он кажется таким крутым, уверенным в себе и сильным, стильный ублюдок на фотографиях и видео. Но стоит камере отвернуться, фотоаппарату отключиться, и мужчина в костюме с томно-суровым взглядом в миг превращается в милого психа, у которого в голове вместо мыслей - тысячи текстов.       Я, глупо улыбаясь мыслям о своих "детках", жду у ванной комнаты, когда Кою примет душ и выйдет. Там тихо шумела вода, раздавались брызги и тихий стук бутылочек с шампунями и гелями. Но едва кран был перекрыт, едва его зубная щетка вернулась в стаканчик рядом с моей, как в комнате становится слишком тихо. Я жду десять минут. А потом еще пять. И, обеспокоенный, наконец быстро прохожу сквозь двери, сам не успев понять, как мои ноги пересекли порог.       Кою стоял напротив раковины в одном полотенце на бедрах и во все глаза смотрел на флакон одеколона на полочке рядом с зеркалом, такого же, как и у него, но почти полного.       В другой ситуации я бы подумал, что все рухнуло, что моя тайна раскрыта, рассыпана в прах, и винил бы себя за то, что не убрал одеколон с полки перед приходом друга... Но сейчас мой взгляд неустанно бродил по спине гитариста. Он изучал каждую линию, каждую черточку и впадинку. Ловил очертания слегка выступающих лопаток, позвонков, ребер... Кою похудел. Наверное, из-за постоянного стресса, и теперь на самом деле казался мне хрупким. Но не менее красивым, чем прежде.       Я увлекся изучением почти обнаженного тела, такого идеального в моих глазах, что уже никакое другое не сможет заинтересовать меня, и шагнул ближе, теряя способность здраво мыслить. Мои губы прижались к лопатке мужчины, почти не замечая, как он вздрогнул. Запах его кожи все так же пьянит и сводит с ума... Я хотел прижать его к себе и изучить кончиками пальцев каждую клеточку его тела, сжать в ладонях сейчас почти женственную от худобы талию и не отпускать гитариста из объятий, пока мои исследования не заставят Кою потерять рассудок и начать задыхаться от страсти. Я хотел толкнуть его на самое дно этого безудержного желания. Развратить и без того бесстыдного мужчину и заставить его мысли наполниться лишь моим образом. Ощутить его своим без остатка, называть его своим. Знать, что он принадлежит лишь мне. Во мне тихо и так незаметно просыпается собственник, что я сам пугаюсь своих мыслей.       Не смотри на других. Не слушай других. Не разговаривай ни с кем, кроме меня. Я хочу быть единственным, кого ты будешь видеть, о ком будешь думать, кого будешь желать. Единственным, с кем захочешь засыпать и просыпаться. Я готов к последствиям, поэтому...       - Просто будь моим, Кою... - шепчу я тихо между поцелуями, покрывающими плавный изгиб плеча и шеи, и поднимаюсь выше, пока губы не касаются мочки его уха.       - Я возьму ответственность на себя.       - Точно возьмешь?       От этих слов я едва ли не отпрянул от мужчины, ловя взгляд Кою в зеркале. Его глаза распахнуты, губы дрожат, и он с трудом заставляет себя остаться на месте, а не броситься прочь из ванной. Я непроизвольно делаю шаг назад, и гитарист резко разворачивается, ища глазами нечто, что секунду назад касалось его влажной после душа кожи. Но он не видит меня, и я знаю это.       - Конечно, - тихо отвечаю я, но Уруха не оборачивается на голос. Он больше не слышит меня, и я не понимаю, почему. Ведь минуту назад я был уверен в том, что мы уловили голоса друг друга!       - Я схожу с ума, - выносит он сам себе диагноз. И его взгляд мрачнеет. - Да, я свихнулся.       Второе полотенце ложится на его голову, он бросает последний взгляд на бутылочку одеколона на полке и медленно выходит из ванной.       Я остаюсь. Не в силах пошевелиться. И не в силах понять, что произошло. Мой взгляд замирает на каплях воды на полу, где только что стоял Кою.       И мне кажется, что с моей головой тоже не все в порядке.       Гитарист долго бродит по комнате. Грязно-золотой закат ложиться на его светлую кожу бронзовой пылью, облепляя неприкрытые бедра матовым теплом. Темные тени, спрятавшиеся в складках моей рубашки на нем и за изгибами стройного тела, делают образ моего любимого почти нереальным. Кою делает еще пару шагов и останавливается, закрыв собой диск заходящего солнца и оказавшись в объятиях его света, который обрамляет всего гитариста, стоящего в профиль ко мне. Из-за этого четкие линии его лица кажутся слегка размытыми. Темный силуэт, стоящий у окна, задумчиво смотрит куда-то вниз, покусывая фалангу указательного пальца. Сияющие солнечные нити пронизывают влажные пряди его волос, бьют мне в глаза ожогами, но я не могу отвести взгляда. Кою поворачивает лицо к окну, лишая меня возможности разглядеть и узнать эмоции, которые владеют им в эту минуту. Он обхватывает руками свою грудь, сжимая подрагивающие плечи длинными пальцами, и слегка ежится от прохлады. Прищуривает глаза и, немного постояв так, подходит к ставням и закрывает их резким движением, сдвигая вместе тяжелые занавески. Комната мгновенно погружается в полумрак, от этой перемены режет в глазах, и я быстро зажмуриваюсь, чтобы привыкнуть к новой обстановке.       Кою тяжело и глубоко вздыхает, растирает ладонями плечи и решается нырнуть под теплое одеяло, залезая на мою кровать. Первые минуты он лежит, накрывшись одеялом с головой, свернувшись в клубок, чтобы скорее согреться, а после осторожно вытягивается на матраце, опуская с лица теплую тяжесть. Его взгляд останавливается на прикроватном столике, когда он замечает стоящую на нем рамку с нашей с ним фотографией.       Он похож на кота. Потерявшегося домашнего кота, немного ленивого и любопытного. Это сравнение кажется мне забавным. Я подхожу ближе к постели, касаясь пальцами фоторамки.       - Когда все закончится, мы сделаем много разных фотографий, только вдвоем, - говорю я, улыбаясь от этой мысли. Тело Уру снова напрягается, и он ищет взглядом источник вновь появившегося шепота рядом с собой. Но я не вижу этого, продолжая разглядывать фото. Мне хочется забраться в постель вместе с ним, но я понимаю, что делать этого точно не стоит. По крайней мере, пока я не в своем теле. Поэтому я просто наклоняюсь к гитаристу, прикрыв глаза и оставив на его виске легкий поцелуй.       - Спокойной ночи, Кою, - ласково шепчу я, не открывая глаз. А после отстраняюсь и выхожу из спальни, чтобы привести в порядок мысли и вновь заставить себя углубиться в свои воспоминания. Я знаю убийцу - так сказал мне тот огненный змей. Теперь осталось отрыть в глубинах памяти его образ.       - Если я схожу с ума, то это самое приятное безумие, какое только можно придумать... - тихо проговаривает мужчина, ощущая теплый след на своем виске, и утыкается носом в подушку. - Пусть так и продолжается.       И он, еще раз прокрутив в голове пожелание спокойной ночи, сказанное голосом лидера, одними губами желает ему того же, после чего спокойно закрывает глаза. Он проваливается в сон на удивление быстро, впервые такой безмятежный и крепкий за эти два месяца.