Forbidden intimacy/Запретная близость

— Я повторяю последний раз: выпускные мероприятия начинаются завтра в три! Если кто-то из Вас опоздает или не явится, я собственной персоной буду стоять на пороге Вашего дома и стучать Вам по макушке. Особенно это касается тебя, Софи, — миссис Га’атар было очень возбуждена из-за предстоящих праздников, поэтому заостряла внимание буквально на каждом ученике, припоминая ему его косяки. — А я-то тут причём? Это от меня не зависит! — косяком младшей Камбербэтч были опоздания. — Это зависит от тех, кто меня сюда доставит: мои ноги, родители или, может быть, таксист. — Уж постарайся не опоздать или, на крайний случай, оставайся ночевать здесь, в школе. — Та нет, спасибо, я лучше разделю свою участь дома. Звонок прозвенел внезапно, прервав жаркий спор учениц на счёт нарядов. «Платья!» — последнее, что было выкрикнуто миссис Гаатар перед тем, как девушки «смылись» из кабинета — все спешили на обед. Последние учебные дни выдавались жаркими. Многие ученицы были не прочь соорудить из своих белоснежных рубах маленькие топы, но мисс Гризеа распятит их на доске позора, поэтому самодельным топикам было суждено красоваться на девушках только во внеурочное время. Софи «спортивным» шагом направлялась в огромную столовую, чтобы занять свой любимый столик и встать первой в очередь за сытным обедом. У Бенедикта тоже намечался выпускной, причём в тот же день, что и у Софи, поэтому родители теряли голову в попытках согласовать время, чтобы успеть и там, и там. К счастью, директора договорились между собой, сделав «совместный выпуск». Не все сразу уловили главную мысль данного «изобретения», но схема была следующей: индивидуальные мероприятия школ, после чего все приходят на одно большое мероприятие, которое представляло собой чествование выпускников. Обед нехотя исчезал с тарелок. Софи листала свеженький журнал, где на глянцевых страницах красовались первые красавицы гламура, и девушка жадно впитывала каждую деталь: от безупречно чистого лица до чётких контуров фигуры. Внутри мешались друг с другом восхищение и отвращение к самой к себе. Последнее было настолько сильным, что желудок, казалось, сворачивался в трубочку, поэтому тарелки не были опустошены и наполовину. Очень хороший способ похудеть. Подающая надежды ученица вот уже длительное время занимается лёгкой атлетикой, но результаты запаздывают, что очень её огорчает. Выпускной уже завтра, а осиной талии и плоского животика всё нет. Софи, осознавая плачевность своего положения, переворачивает страницу глянца, отмечая про себя, что положение спасёт корсет. Но где его достать? В шкафу пылится один — он ей велик и лишь плотнее, чем обычная майка, прилегает к её фигуре. Неужели придётся продырявить лишнюю пару отверстий? Неожиданно в глаза бросается знакомый профиль: «Ох, Дита…» — вздыхает про себя девушка, с тоской глядя на фото. Фон Тиз для младшей Камбербэтч всё равно, что Афродита для греков — такой же идеал в её представлении. Но Софи ясно понимала, что такой, как Дита, ей не быть: танцовщица была миниатюрной женщиной, а девушка сама по себе достаточно крупная, со спортивной фигурой, и всё это лишь угнетало её подростковые представления о том, как быть идеальной. — Эти фото ретушируют, — раздаётся рядом. — И? — безразлично произносит Софи, не удосуживаясь поднять взгляд на Элизабет. — У тебя одно представление о красоте, у меня — другое. Это нормально и не значит, что нужно стараться разрушить их. — А я тебе ничего не говорю, — махает головой собеседница, усаживаясь рядом. — То есть, — скептический взгляд подруги заставляет осечься, — просто… Тебе нужно знать, что это всё — ретушь. У них не идеальная кожа, не такая тонкая талия и они не так красивы, как в журнале. Ты только сотри всю эту косметику, и они станут обычными девушками… Невзрачными, прыщавыми, волосатыми… — задумывается Элизабет. — В этом-то и прелесть, — вздыхает девушка, отложив глянец. — В том, что они будут невзрачными, прыщавыми и волосатыми? — с усмешкой произносит подруга. — В том, что косметика так преображает. Вспомни себя с повседневным макияжем — ты так преобразилась! Не было видно твою проблемную кожу. Вспомни меня с моим «обычным» макияжем — сколько мужчин обращают на меня внимание! В этом вся прелесть косметики — это гламур, это магия! — Порой мне не нравится то, как ты красишься. Так ярко, что я думаю: «О, господи, боже мой!» — тихо произносит Элизабет, нарочито отведя взгляд в сторону. — Хотя помню на том конкурсе, мне очень понравился твой образ… — Я знаю. И знаю, что тебе не нравится моя яркость, — спокойно отвечает Софи. Разговоры о красоте были настолько частыми, что было понятно — легче принять чужую точку зрения, чем пытаться доказать, что ты прав. — Это нормально. Кстати говоря, тот конкурс я выиграла… И вообще, не сиди рядом со мной! Мне нужно, чтобы кто-то сидел напротив, ты же знаешь! — Ах, да. Извиняюсь, — поднос легко заскользил по блестящей столешнице и перед глазами Софи «выросло» лицо подруги: угловатое и одновременно плоское с бледной, чуть жёлтой кожей, обрамлённое короткими, крепко сбитыми кудряшками, которые она постоянно выпрямляла. Элизабет была похожа на еврейку, но в роду, как таковых, их не было. Хотя, возможно, родители что-то замалчивали. — Что решила на выпускной? — Слишком сложно… Но одно знаю точно: если меня поставят танцевать со своим братом — я умру, — выдыхает Софи, утыкаясь в ладони. — Я двигаюсь, как уточка, а тут ещё он! Если Бен хотя бы увидит это, то я точно застрелюсь на месте, иначе насмешек мне не избежать, и тогда я застрелю его. Так что… лучше я кану в лету первая. — Да-а-а, — задумчиво тянет Элизабет, но тут же тараторит, словно её, будто пеньяту, встряхнули, — то есть не то, что ты двигаешься словно уточка, наоборот, ты прекрасно двигаешься! Я про издёвки со стороны твоего брата. Знаешь, быть младшей сестрой — хреново, если посмотреть с твоей стороны. А вот мой брат мной наоборот восхищается… Интересно, с какого хрена? — за последнее время подруга стала слишком много думать, но как казалось Софи — эта задумчивость всегда была в её тёмных, карих глазах и часто уживалась там с печалью из-за недоброжелательных отношений в доме между отцом и матерью. — Сегодня последний урок… снова будут ноги в кровь, а я так ничему и не научилась… — страдальчески выдыхает девушка, смотря пустым взглядом на других учениц, которые весело щебетали, обсуждая своих очередных кавалеров. — Да хватит ты уже, а?! Надоела ныть. Смысл тебе тогда вообще что-то делать, если ты не можешь побороть свою низкую самооценку и оценить себя реально? — завыла Элизабет, готовая взорваться в любую секунду. — Пойдёшь, ноги в кровь сотрёшь, но на выпускном будешь лучше всех! — Софи что-то бурчит ответ и обессиленно «растекается» по столу, демонстрируя полное отсутствие надежды. — Меня бесит твоя погоня за идеальным. Смотри на вещи реально, — заканчивает девушка и обращает всё своё внимание на аппетитную питу*, дав понять, что продолжать она больше не намерена. — Ты говоришь, как наша женская часть учителей, — усмехается девушка. — Но ведь парни не смотрят на нас реально… На меня… — тихо добавляет она, по-прежнему предпочитая смотреть на живописный вид кирпичного забора с чёрной, чугунной и узорчатой решёткой.

***

— Нужно расслабиться, нужно… отдохнуть… — казалось, что даже мысли звучат в голове тихим, вялым голосом. Ванная комната казалась сейчас такой милой, освещённая лишь маленьким светильником у бортика ванны, создавая атмосферу интимности и некоторой тайны. Глаза резал яркий свет, и, отражаясь о керамические плиты, которые покрывали и стены, и пол, и потолок, бил настолько сильной вспышкой, что начинала болеть голова, поэтому Софи пренебрегла «люстрой». Изначально должны были быть свечи, но это небезопасно, и попади на них вода — маленькая комната погрузится в самую тёмную темень. А ещё родители начнут задавать «тупые» вопросы, что отобьёт всё желание принимать ванну и навсегда стать заложником душа, пока не появится собственная квартира. Софи уже пять минут смотрела на себя в зеркало. Нет, не любуясь собой. Может быть, она делала это первые минуты две, но потом взгляд потускнел и прошёл куда-то сквозь отражение лица. Сознание вернулось неожиданно, и девушка вновь оглядела себя. Полотенце тихо соскользнуло с тела и расположилось на сушилке. Руки легли на талию, и Софи устремила на своё отражение самый, что ни на есть, критичный взгляд. Втянула живот, развернула плечи, приподняла голову, выпрямила спину, встала на цыпочки и вжалась ладонями в бока, делая талию уже’ и уже’, терпя боль; повернулась одним боком, другим, развернулась к зеркалу спиной, оценивая задний вид — вот она, фигура её мечты, и ничего нет в реальности. Неужели все занятия спортом и физкультурой прошли просто так? Только ноги накачались, став через чур мускулистыми, а задница с грудью как висели, так и висят; живот как был, так и остался. И кто бы что ни говорил, как она подтянулась, в опровержение их слов — еле заметные белые полосочки на ягодицах и ляжках — целлюлит в её восемнадцать лет, за который Софи получала колкий комментарий от матери. Девушка обессиленно вздыхает и опускает руки, от которых остались красные следы на боках, смотрит на блестящую пену в ванне, пока закалывает волосы, и через мгновение уже чувствует обжигающую воду на коже. Лёгкая дрожь пробегается по телу от контраста. Софи тянется ногой, чтобы выключить кран и откидывает голову на подставленный валик. Краем глаза замечает, что у двери мелькает тень — не прикрыла до конца, там осталась щель. — Отлично! — рычит девушка, но вставать не собирается, лишь погружается в воду по подбородок, чтобы не чувствовать сквозняк. Слышится голос матери, обращённый к брату. — О, ещё лучше! Да здравствуют самые тупые вопросы и любопытные глаза! — кажется, всё «купание» испорчено. — О, девочка моя, ты чего в ванне? Всегда же в душе купалась, — Софи даже не сомневалась, что мать заглянет. — И что? Захотела в ванне. Мама, просто закрой дверь! — дочь поспешно тянется за шторкой. — М, ну тогда соли добавь … Тебе полезно — мышцы расслабишь после тренировки-то. — Мама, закрой дверь! Закрой! — девушка в панике осознаёт, что мать сейчас зайдёт, чтобы подать пачку (не смотря на то, что соль уже давно растворилась), и кричит ей это уже из-за шторки, которая услужливо её прикрыла. — Ой, ну ладно, ладно… Ни спросить, ни слова сказать, — наконец сдаётся мать, плотно прикрывая за собой дверь. — Боги… за что?! — шторка с «визгом» возвращается на место. Младшая Камбербэтч когда-то дала себе слово, что глаза матери больше не увидят её тело — уж слишком много оно от неё услышало.

***

Чёрный фрак горделиво висел на дверце шкафа, а под ним стояли новые, начищенные до блеска ботинки, которые всем своим видом призывали надеть их и отрепетировать вальс с невидимой партнёршей. Бенедикт делал это уже несколько раз, и на ногах, в самых неудобных и больных местах, образовались мозоли. Даже сейчас, бегая от кухни до своей комнаты, было неприятно ходить, потому что юноша буквально чувствовал, как прозрачная, желтоватая жидкость переливается под кожей при каждом шаге. Он бы и не ходил, если бы Джеймс не желал чаю, а поднять свой зад и сделать это сам он категорически не хотел — «всё-таки гость, как-никак». — Ну что, уже нашёл себе подружку на выпускной, или с надувной бабой из секс-шопа будешь кружить? — начал Джей, после чего словил лицом подушку. — Эй! Я чай пью! — Извините, королева Виктория, но следите за своими словами, если не хотите обварить своё лицо и потерять без того ничтожные шансы на даже самую страшную партнёршу, — отозвался Бенедикт писклявым голосом. — Ну так что? — Нет. И как я её найду, если вижусь с девчонками только за пределами школы, которая занимает практически всё время?! — Ну, Майк нашёл такой способ… — Майк, — брезгливо повторил юноша. — Майк увёл мою потенциальную партнёршу. — Ой, у тебя все девчонки «потенциальные», только скольких ты сделал «действительными», герой-любовник? — Джеймс театрально махнул рукой и засмеялся. — А ты? — «отрекошетил» вопрос Бен. — Ты же знаешь мои отношения с девчонками, Бен… — улыбка моментально исчезает с лица друга и глаза «убегают» в сторону. — А ты сыграй им какой-нибудь из своих сонетов! — Ты… — усмешка буквально режет по слуху, задевая что-то внутри, и Джеймс уже готов послать друга на три буквы, но проплывшая, буквально на несколько секунд, Софи мимо двери, укутанная лишь в полотенце, словно отключает мозг, и парень застыл взглядом в проёме двери. — Не думаю, что моей сестре будет этого достаточно — ей нужно что-то посущественнее, — Бенедикт тоже выглянул в проём. — Например? — Ну… — юноша удивлён — неужели друг на что-то рассчитывает? — Ну, деньги, например… — говорит он первое, что приходит в голову. — Деньги? Это я могу, — с надеждой произносит Джеймс. — А может быть, тебе ничего не нужно будет давать ей взамен… Может быть, она станцует с тобой из жалости! — смеётся Бен, и запущенная им когда-то подушка прилетает ему в голову. — Эй! Хотя, я мог бы подсуетиться… — подмигивает он парню. — Я… я был бы тебе признателен, если бы узнал, чем ей можно угодить, — тихо говорит юноша, нервно сжимая спинку стула. — Но мне всё равно кажется, что она с тобой будет танцевать только из жалости. — Ну ты и скотина, Камбербэтч! — Джеймс вскакивает со стула и кидается на друга с кулаками, а Бенедикт лишь смеётся в ответ, бегая по периметру комнаты и уворачиваясь от толчков. Погоня долго не продлилась — юноши слишком быстро выбились из сил. Джеймс вернулся на своё место, за стол, и отдал предпочтение настольному радио, решив игнорировать подколы друга. Бенедикт запихивал вывалившиеся вещи под кровать, и шутить над товарищем в его планы, по-видимому, не входило, а вот сделать себе чашечку «Эрл Грей» он собирался. — Я на кухню. Тебе что-нибудь принести? — разворачиваясь к двери, спросил Бен. — Нет, — коротко ответил Джеймс, увлечённо слушая сводку спортивных новостей. Бенедикт лишь пожал плечами и, сунув руки в карманы потрёпанных домашних штанов, зашаркал ногами по коридору. Внимание привлёк тусклый свет, сочащийся через маленькую щёлку из ванной комнаты. Брови в недоумении подползли к переносице, и любопытные глаза начали вглядываться в щель в поиске кого-нибудь живого и натыкаются на девичье тело. Бенедикт вначале не понимает кто это — свет какой-то маленькой лампы слишком тускл, и поэтому он тихонько приоткрывает дверь, чуть-чуть, буквально на мили-миллиметр. Юноша перестаёт дышать. Знакомое лицо хмурится на своё отражение. И не просто знакомое, а сестринское! Бен нервно сглатывает, какое-то непонятное наваждение овладевает им. Глаза невозможно «оторвать» от этого вида, а воображение молодого парня, которое видело голых девушек только на страницах «PlayBoy»**, требует больше деталей, более подробного вида. Моральные устои словно стёрлись из памяти, и Бенедикт теснится у щёлки, переминаясь с ноги на ногу, чтобы увидеть больше. Тело сестры зачаровывает его: такое стройное, подтянутое; кожа кажется неестественно ровной, гладкой, словно у фарфоровой куклы, и нежной — так и хочется прикоснуться. Бен облизывает губы и кусает их изнутри, почему-то именно ими хочется узнать мягкость кожи сестры; узнать вкус и запах её тела… Юноша пытается уловить глазами больше деталей, больше подробностей, но Софи стоит к нему полубоком: грудь провокационно прикрыта волосами и «заветное», как это чаще всего называют, тоже скрыто от его глаз — всё её тело будто говорит ему: «Додумай сам…»; и внизу начинает тянуть. Бенедикт начинает глубоко дышать, чувствует, как пульсирует в паху, как становится тесно в штанах, как вдруг температура подскакивает далеко за тридцать шесть. И Софи, словно специально, разворачивается к нему задним планом, демонстрируя упругие и подтянутые ягодицы. Волосы, которые стелились по спине хозяйки, послушно укладываются маленькой «шишечкой» под натиском сильных рук, оголяя широкие плечи и глубокую ложбинку позвоночника, которая будто бы делит спину пополам. Бен рвано выдыхает, рука тянется к паху сама собой, и ему кажется, что он никогда не чувствовал такого возбуждения: губы пересохли и горели, потому что юноша всё закусывал их, сжимал, облизывал, потом снова кусал; если бы Вы взглянули ему в глаза, то не увидели бы радужку — она практически скрылась за тёмной бездной зрачков от скудного света и возбуждения; дыхание сбилось — юноша дышал часто и глубоко, казалось, что футболка лопнет на груди и плечах от напряжения; из Бенедикта всё норовил вырваться протяжный скулёж, который он успешно подавлял. Но так хотелось ворваться туда, стать частью этого, прикоснуться и познать наконец-то женское тело, увидеть его красоту. — Бен, — Софи переступает бортик ванной и погружается в воду, и ему даже показалось, что он увидел её грудь: объёмную, чуть угловатую с тёмным затвердевшим соском — это последнее, что уловил Бен, прежде чем вздрогнул от внезапного голоса матери, появившегося из ниоткуда. — Чёрт, — проносится в голове, и юноша отпрыгивает от двери, чуть не попавшись на глаза сестры, которая инстинктивно повернула голову. Бенедикт переминается с ноги на ногу на месте, ища чем бы прикрыть заметный бугорок на штанах, но ничего не попадается под руку. Только полупрозрачная, кружевная салфетка висит на перилле лестницы, и парень хватает её. — Сынок, я приготовила бисквит, может быть… — Ванда останавливается на лесенке, с недоумением поглядывая на сына. — Ты чего салфетку схватил? — Грязная… — дрожа, отвечает он, — я её испачкал… чаем. — Это как? — Ну, я нёс чай… — глаза начинают бегать по коридору в поисках элементов, из которых можно сочинить правдоподобное объяснение, — … споткнулся о половик… дёрнул рукой и… испачкал салфетку чаем… Да, — торжественно заканчивает Бенедикт, под любопытное молчание матери. — Я не знаю, что ты сделал с салфеткой, но, пожалуй, отнеси её в стирку, — усмехается женщина, проходя мимо сына. — Да-да, хорошо… — И бисквит стоит на столе. Возьми к чаю, может быть, Джеймс захочет. — Да-да, — поспешно соглашается юноша, летя по лестнице и слыша, как мать говорит с сестрой, которая настойчиво просит закрыть дверь. Салфетка с хлопком приземляется на стол рядом с бисквитом, а Бенедикт бежит к раковине и припадает губами к холодной воде из-под крана. Как вызвать «стояк» он знал, а вот как от него избавиться помимо «рукоприкладства» — ему не было ведомо. Нужно подумать о чём-то неприятном, вспомнить таблицу умножения или химических элементов, может быть даже попробовать решить квадратное уравнение — от напряжения всё точно «упадёт»! Но стоит только закрыть глаза, как сразу же вспоминается Софи. Может быть, у неё и грубый голос с озлобленным взглядом, и характер достойный самой дерзкой девчонки, но тело её было прекрасным. — Так, надо вспомнить то уравнение из второй части экзамена… — Бен всё не терял надежды успокоиться, потому что ни к другу, ни уж тем более к матери в таком виде он выйти не мог. — Два икс в квадрате плюс… — Ты чего там, заснул что ли? — Джеймс стоит сзади, держа руки в кармане, и вопросительно смотрит на друга. Но Бенедикт не сразу его слышит — слишком сосредоточен на математике и радуется тому, что внизу всё приходит в норму. — Алё? — Да… я тебя слышу, — тихо отвечает юноша. — Бисквит будешь? Мама только-только испекла. — Да, буду… Я жду тебя в комнате, ок? — неуверенно отвечает Джеймс. — Ты в порядке? — Да-да, в полном. Просто… Просто вспомнил то уравнение из математики, помнишь его? — смеётся Бен. — Жуть полная. — Да, и не говори… — юноша неуверенно тянет слова, поглядывая на товарища, — сплошная мука для нас, гуманитариев… Ладно, я в комнате. Не хочу пропустить сводку по регби, я с Майком поспорил — кто выиграет. — Хорошо, я сейчас подойду, — с облегчением вздыхает Бенедикт, смотря в спину друга. Внутри всё по-прежнему колотится, крутится, сжимается, волнуется… Камбербэтч не знает, куда себя деть. Почему-то непонятный осадок скапливается в груди и отдаётся першением в горле. Что это? Неужели совесть? Моральные устои проснулись? Теперь он точно не сможет станцевать с сестрой, даже под дулом пистолета. Он не сможет спокойно на неё смотреть, не вспоминая это и понимая, что лишь от одной только мысли о ней он прогорит, потому что Софи всё почувствует там, внизу.