Небо ястреба

      – Тебе действительно лучше? – Наруто оперся о перила, глядя вниз на Коноху со смотровой площадки монумента.       Солнце неукротимо заходило за горизонт: алый диск, вокруг редкие облака, вобравшие в себя сочные краски. Ветер оставался промозглым, предвещая, что завтрашний день будет точно таким же, как и этот, и как прошлый, позапрошлый.       – Да.       Саске наоборот наблюдал за каменными силуэтами высоток, построенных наполовину, расположенных на горе – новый оплот Конохи. В детстве он никогда не думал, что деревня станет настолько большой. Это должно было вызвать отклик отчуждения и неприятия – как это уже бывало – но ничего подобного он не испытывал.       – Но что-то явно беспокоит, – продолжил допытываться Наруто.       – Как и тебя.       Выпад.       Они стояли здесь больше получаса, молча наблюдая за происходящим внизу, наверху, за всем, куда мог простираться взор.       Спина Наруто была напряжена, белая ткань плаща развивалась от ветра.       Какая-то часть Саске понимала, о чем пойдет разговор: это происходило на уровне интуиции, эмпатической связи, которая возникла очень и очень давно. А также, в данную минуту, все базировалось на знании, которое Саске обрел раньше него. Торопить Наруто не было необходимости, и одновременно что-то в нем хотело приблизить момент – желание подтвердить, а не опровергнуть. Мысли обратились в сплошные противоречия. Ладони похолодели и вспотели.       – Ты думаешь о том, что будет дальше?       Саске молчал несколько секунд:       – Иногда, – он подошел ближе, становясь рядом с Наруто. – Но сейчас куда больше волнует настоящее.       – Аналогично, – Наруто напряженно усмехнулся. – Но Какаши-сенсей не оставляет попыток научить меня мышлению в перспективе, хоть и знает, что дальновидность не мой конек.       – Данный навык приходит с опытом.       – Да.       Сюда не долетали ни шум стройки, ни гул бурлящих улиц – видны были лишь огни вывесок, фонарей, окон, иллюминации в честь фестиваля. Обманчивое спокойствие, за которым скрывается тяжелый труд, но сейчас об этом не было желания думать. Коноха с такой высоты казалась даже красивой, было приятно наблюдать за ней вот так, со стороны.       В небе мелькнул темный силуэт, раздался клич – ястреб.       – Это не твой, – заметил Наруто.       В следующий миг птица спикировала вниз, стремительно исчезая между деревьями, а после резко взмыла вверх, держа в лапах пойманную добычу. Спустя мгновение ястреб приземлился на каменную голову Четвертого Хокаге, оглядываясь, приступая к трапезе. Пойманная дичь еще шевелилась.       – Естественный цикл, да, – Наруто не спрашивал, просто констатировал факт, переводя взгляд с птицы на небо. – Все ведь спокойно теперь? Конфликты исчерпаны, все развивается, жизнь входит в спокойное русло. Время стабильности.       Новый момент тишины, взявший свое начало из слишком очевидных выводов. Но если отбросить некоторые условности, смотреть чуть проще на происходящее, то Саске мог бы согласиться с этими утверждениями. Ради этого они оба делают многое. Взгляд прошелся по крышам, водонапорным башням, садам, остановился у ворот и направился дальше, задерживаясь на уходящей в темную даль дороге.       Наруто все еще медлил, не говоря того, ради чего позвал сюда. Чем больше времени проходило, тем острее становились ожидание и волнение, наполняющие воздух, сгущая его настолько, что создавалась иллюзия осязаемости. Это было не похоже на человека, которого знал Саске.        «Ну же, Наруто».       Последний проблеск солнца исчез с горизонта. На стремительно темнеющем куске неба ярко проступали звезды.       – Хината беременна.       Глаза закрылись – миг, дающий возможность подобрать эмоцию. Саске прокручивал в голове данный момент несколько раз, ожидая, что ему придется лукавить, изображая отголоски того, что испытал сам, узнав об этом: за последние дни чувства стали более приглушенными, такими, какие и должны быть у стороннего человека, пусть даже друга. Просчитался. Все нахлынуло лавиной, представая столь же ярко уже просто потому, что слова, произнесенные вслух, обрели форму и значение, перестав быть лишь его тайной.       В груди резко что-то сжалось и опустилось, отдаваясь холодком по рукам и спине. Волнительный трепет стал эхом последующего удара сердца. Наруто стоял в полуметре. Мог ли услышать? Ощутить? Показалось, что фундамент под ногами стал шатким. Перед глазами – медленно идущая Хината.       – Забавно вышло. Хината сегодня зашла ко мне в кабинет, принося обед… И просто сказала. Затем Шикамару пришел с донесением, я переключился. И я действительно балда. Не понял сразу новость, а после ее ухода… Представляешь состояние, когда неожиданно доходит смысл слов, которые слышал, но почему-то не слушал? Резкий – бум! – и все ясно. После не мог сосредоточиться на работе. Что бы кто мне не говорил – без толку, не запоминаю, – губы Наруто то открывались, то закрывались, несколько мгновений не позволяя словам покинуть их. – Я стану отцом, Саске.       Он обернулся к нему. Такого выражения и взгляда у Наруто не было никогда: неверие, радость, смятение, предвкушение связи, которой нет, но скоро появится. Привязанность.       – Поздравляю, – Саске не знал, какое из чувств сильнее в нем, но, повинуясь порыву, положил руку на плечо Наруто, сжимая его.       Слов не подобрать, но сейчас их бы все равно не хватило ни ему, ни Наруто, который шально улыбался, не в силах контролировать мимику и дрожь, пронизывающую тело, будоражащую мышцы и кровь.       – Зайдем в Ичираку? – сейчас уместнее было бы предложить иное заведение, но Саске уже заранее знал ответ на свое приглашение… разве что надеялся на другой.       Наруто никак не реагировал, дыша глубоко и часто.       – Я и так задержался… Пойду домой. До завтра.       И словно в ответ на предыдущее действие Саске Наруто тоже сжал его плечо, улыбаясь и исчезая. Ветер тут же рассеял дым.       Саске медленно опустил руку. В последний раз мельком скользнув взглядом по деревне, по одному конкретному участку, дому, втянул носом воздух, концентрируясь на чакре, отпуская себя, лишь когда мощная бурлящая энергия соединилась с иной – спокойной, плавной, но сильной. Его взгляд застыл, словно видел происходящее.       Стало холоднее.       Сбоку донесся шум: ястреб, закончив с едой, взмыл в небо.       В ушах резко раздался слабый звон, все сильнее нарастающий с каждым мгновением – сотня птиц, разразившихся кличем. Сковало мышцы, подкосились колени. Перед глазами туман глубокий и плотный. В этот раз почти не больно окунаться в него.        «От фонтана рядом с Резиденцией тянет сыростью и свежестью. Он дышит этим запахом размеренно и глубоко, почти не чувствуя ни злости, ни страха, разве что звенящую бездонную пустоту, что запустила свои темные корни в его душу. И, возможно, совсем чуть-чуть, шаткость почвы под ногами, как когда-то было в далеком детстве. Тянущая гудящая боль в голове перекрывается иной, острой и импульсной, при каждом, даже самом незначительном движении. Когда он спал последний раз? Вроде суток трое назад.       За спиной шелохнулся воздух. Закрыв глаза, он рвано выдохнул от крепкого прикосновения к плечу. Дрожь не получилось контролировать – от этого слабый импульс раздражения и на миг сильно сжатые в кулаки ладони.       Саске не видит, но чувствует, как на него смотрят. И этот взгляд настолько внимательный, изучающий и цепкий, словно дотрагиваются до оголенной воспаленной кожи, испестренной рубцами, которым уже не зажить.       – Пора, – голос Какаши непривычно тихий и кажется совершенно чужим.       Открыв глаза, он позволил себе еще несколько секунд смотреть на застывшую темную воду, отражающую тяжесть серого неба. Его силуэт размыт: черное пятно без каких-либо очертаний – оторванная тень, не исчезнувшая после того, как погасло Солнце.       – Значит пора, – собственный голос узнать не менее сложно: глухой после долгого молчания, сиплый, горло продолжали сдавливать невидимые тиски.       Вдруг подумалось, что если бы они сжались сильнее, то перестал бы дышать.       Делая шаги, он небрежно смахнул с лица капли. Не стоило так близко подходить к фонтану и так долго стоять рядом с ним при таком ветре.       У каждой двери, на каждом подоконнике стоят белые хризантемы, вокруг призраки в темных одеждах – иначе людей, смотрящих на него, идущих на почтительном расстоянии с опущенными головами, полностью опустошенными, нельзя и назвать. Но чем ближе он подходил к храму, тем более блеклым становилось все вокруг. Все, кроме, быть может, одного силуэта… или, точнее, трех? Взгляд скользнул по толпе, находя Сараду. Четырех. Теперь только четырех.       Традиционный поклон друг другу.       Резко обострилось чувство безмерной тяжести на плечах от ноши, которой нет сегодня, но будет уже завтра: серый плащ вот-вот сменится белым, закрепляя нерушимость некогда данного обещания».

***

      Не утихал ветер. Саске подставлял ему лицо, в то время как другие – закончившие смену врачи и медсестры, пациенты и просто прохожие – кутались, отворачиваясь в сторону. Когда он ослабел, становясь теплее и мягче, Саске заметил, как в матовом стекле дверей отразился знакомый силуэт, искривленным преломлением света. Сакура разговаривала с женщиной, в ее руках – увесистая папка и пакет. Разговор длился больше десяти минут.       – Прости. Потеряла счет времени: проверка на следующей неделе. Давно ждешь? – торопливо спросила она, подойдя к нему.       Отрицательное покачивание головой послужило ответом. Сакура виновато поджала губы, погладив пальцами край папки.       – Прости, – еще раз извинилась она. – Идем?       Шагала чуть впереди, ненамеренно обгоняя. Саске заметил, что ее глаза опять были красными от недосыпа: Сакура не отступилась от своего решения уйти из Фонда, шел поиск нового человека и подготовка документации – Сакуре неизвестно чувство меры. Но разве у кого-то из их команды оно хоть когда-нибудь присутствовало?       Какой-то человек, идущий навстречу им, поприветствовал Сакуру, та бросила вслед вежливую фразу. Вещи в руке съехали вниз, норовя упасть.       – Тебе помочь?       После его вопроса папку с пакетом Сакура переместила в другую руку, поудобнее прихватывая.       – Они легкие, все нормально. Нужно зайти в магазин.       Новая традиция, возникшая, как и многое за последнее время, по стечению обстоятельств, связанная со случайно встречей у Резиденции Хокаге, затем в больнице после осмотра, и, на следующий день, осознанное ожидание около ворот, ведь ему нужно находиться на свежем воздухе, а ей нанести ему визит вечером и приготовить ужин. У Сакуры появилась привычка рассказывать о том, как прошел ее день: в общих чертах, курьезные и забавные случаи, все то, что было бы нескучно слушать человеку, имеющему мало общего с медициной. С Наруто она могла говорить о таких же вещах, если только не нужно было обсуждать более значимые вопросы. Это уравнивание разряжало атмосферу между ними – несильно, но Саске не мог не отдать должное стараниям Сакуры, которые побуждали отвечать ей тем же.       Вчера он впервые заговорил о своих странствиях – два эпизода. Никаких красивых оборотов или долгих предложений, полное отсутствие имен – на деле обезличивание окружающих – словно обычный отчет, как один из многих, что он посылал Какаши или Наруто, когда считал это нужным. Разница в том, что сейчас он говорил все это ей, а не тем, с кем привык делиться подобным. Сакура выслушала его короткий монолог, произнеся лишь в самом конце:       – Последствия войны, которыми воспользовались. Хорошо, что ты оказывался рядом.       Было странно ощутить что-то сродни облегчению от этой ее фразы, как если бы реакция Сакуры имела значение. Выходит, что теперь имела.       Шли размеренно. Саске подстраивался под ритм ее шагов, слушая, но не задавая вопросов. Стал лучше понимать ее жизнь, которая была вполне самодостаточной: дом, работа, друзья.       На источниках она отчаянным голосом сказала, что проиграла самой себе. Но проиграла ли? Теперь Сакура выглядела так, словно ей стало легче смотреть вперед, появилось умиротворенное спокойствие, которого не хватало. И в последние дни оно словно стало отчетливее и более нарочито.       Неосознанно Саске мельком взглянул на куноичи, как если бы… если бы что? Он так до конца и не определился, чего именно ждал на следующее утро после того, как предложил ей остаться. Возможно, что ничего. И это «ничего» он получил. Сакура вела себя как обычно: поднялась рано, старалась двигаться тихо, хоть наверняка знала, что он не спит. Неловкость возникла лишь на один миг, когда он тихо прошел на кухню, несколько секунд наблюдая, прежде чем обнаружить себя. Короткие светлые волосы наспех убранные в торчащий хвост, фартук, надетый обратной стороной, следы муки на руках и лице.       – Доброе утро, – Сакура неловко повела плечами, опуская взгляд; у нее покраснели кончики ушей.       – Доброе.       После все вернулось к их обычному, ставшему привычным общению. Никаких изменений. Почти…       Нескрываемые заинтересованные и удивленные взгляды прохожих задерживаются не только на нем, но и на Сакуре – на них обоих каждый раз, как они появляются вместе. Наверняка от нее это тоже не ускользало, хотя каких-либо замечаний или мыслей она не выказывала по этому поводу.       Когда они проходили мимо ее дома, Сакура вдруг остановилась, задумчиво смотря перед собой, удобнее прихватывая папку в левой руке:       – Если не против, то сегодня предпочла бы поесть у меня. Как раз вчера приготовила мисо-суп. А продукты пригодятся на завтра. Ты… что думаешь?       Основная причина не названа, пусть и очевидна: дополнительная работа, которой тоже нужно уделить достаточно внимания, чтобы ревизия прошла гладко. Какое-то время Сакура пыталась успеть все в ущерб себе, теперь же решилась на компромисс.       – Хорошо.       Слух уловил ее тихий облегченный выдох.       Порог ее дома он преступил впервые, прислушиваясь к ощущениям: ни беспокойства, ни стеснения, одновременно фоновое напряжение от мысли о нахождении здесь, как если бы он не имел на это права. Учитывая их прошлое, возможно так и было.       Это был самый обычный дом: обжитый, наполненный моментами, безделушками, горшками с цветами, фотографиями, развешенными на стенах, расставленными на тумбочках – гордо выставленными напоказ – с запахом, что присущ каждому жилищу. Здесь преобладал аромат чего-то горько-сладкого. Яркий контраст с тем, что он мог назвать своей квартирой. На рамках, что висели на стенах, можно увидеть тонкий слой пыли, на диване небрежно лежал плед, стопка бумаг на низком стеклянном столике перед телевизором и пустая банка из-под желе.       – Извини за беспорядок. Родители уже несколько дней на ярмарке, а я в основном на работе, – оправдывалась она без какого-либо смущения. – Слежу за кухней и цветами. Остальное выше моих сил.       Чистые столешницы, аккуратно сложенные полотенца и прочие принадлежности, свежие цветы в вазе на столе, а на холодильнике магнитная доска с календарём – все это хорошо просматривалось из гостиной. Сакура повязала фартук, принимаясь разогревать суп.       Саске подошел к комоду, на котором стояли еще фотографии: с источников, где отдыхала чета Харуно, с экзамена на звание чуунина и две со свадьбы – на каждой Сакура стояла рядом с невестами, улыбаясь широко и тепло. Никакой подоплеки и скрытых эмоций, лишь радость и удовольствие, которая она получала в тот момент, находясь с по-настоящему дорогими ей людьми. Рука потянулась к одной из них – свадьба Наруто – но замерла, стоило раздаться голосу Сакуры:       – Саске-кун, иди к столу, пожалуйста.       Сидеть рядом, ощущая спокойствие и инородную стабильность, к этому добавлялось чувство чего-то до боли знакомого, но забытого очень и очень давно. Откуда это ожидание? Оно путает его и сбивает, заставляя сомневаться в собственных ощущениях: обеды, ужины, цветы, запахи. В какой-то момент кажется, что за столом, не этим, но другим, более темным и длинным, кого-то не хватает. Стоило моргнуть – мимолетное видение рассеялось. Но сохранилось чувство, словно до сих пор не сошли последние остатки сна. Счет подобному можно было вести уже на недели. Движение по замкнутому кругу…       – Что-то не так? – Сакура села напротив, внимательно, но ненавязчиво смотря на него.       – Все нормально.       Чаще всего… нет, подобное случается именно тогда, когда рядом она. И Саске начал приходить к мысли, что это не простая игра воображения – подмена восприятий.       Нечто похожее происходило с видениями, которые почему-то теперь не задерживались в памяти, стираясь почти сразу, как он выныривал из забытья, но оставляя после себя ощущение не до конца развеянных крупиц, формирующих зыбкие силуэты. Сводила с ума возможность видеть и невозможность разглядеть, понять и перестать думать об этом. Неизвестность делала его зависимым от предположений, которых ни подтвердить, ни опровергнуть.       И тут он вспомнил последнее из них, задевшее сильнее, по-настоящему взбудоражившее. Единственное, что оно принесло ему, – чувство безвозвратной потери, словно исчезла часть его самого. Что делать с этим?       – Не думай, – голос Сакуры доносился сквозь дымку, ударяясь о невидимую преграду и лишь частично затрагивая сознание, возвращая к текущей реальности. – Не думай так много и сосредоточенно, – повторила она, уловив замешательство. – Нет смысла так концентрироваться на том, что не можешь изменить.       Его брови сошлись на переносице, утяжеляя взгляд.       – Откуда ты знаешь, что у меня в голове?       На языке непривычно острый вкус мисо.       – Я и не знаю. Просто дружеский совет. Иногда, чтобы найти решение, нужно отпустить ситуацию.       – Как отпустила ты?       Сакура позволила лишь секундный взгляд и неопределенное пожимание плечами. Неловкости не появилось, несмотря на недопустимую бестактность, о которой Саске сразу же пожалел. Как видно, подобное ее больше не задевает. Удобное оправдание для него.       – Завтра можно потушить овощи, – заговорила она, осекаясь и хмурясь, тяжело выдыхая; было ощущение, что хочет ударить себя по лбу. – Забыли купить желе!       Наблюдая, как после еды Сакура моет посуду, Саске быть может впервые внимательно смотрел на ее руки: запястья не были хрупкими и изящными – крепкие, плечи, с чуть выпирающими мускулами, кожей, покрытой паутиной тонких шрамов, поверх которых можно увидеть один действительно заметный – старый след не то от ожога, не то от когтей. Сакура – куноичи, которую выдают движение, взгляд и голос. Не раз умирала – его рука тому виной – и, тем не менее, продолжала находиться рядом. Не оставляла…       Дождавшись, пока она закончит, Саске стал снимать рубашку. Заметив его действия, Сакура неловко повесила фартук на крючок, отчего тот, сорвавшись, упал. Пришлось поднять.       – Цунаде-сама сказала, что в ежедневных осмотрах больше нужды нет. Можно делать перерывы в два дня. Этого вполне достаточно.       – Значит следующий будет послезавтра, – просто заметил Саске, положив рубашку на диван.       – Да… Да, ты прав, – ответила она после паузы.       В последние дни эта медлительность была особо заметна – попытка оттянуть момент, прежде чем прикоснуться к нему, выполнить привычное действие. То, что еще изменилось в ней после той ночи.       Они стоят близко. При последующем выдохе дыхание Сакуры скользит по его коже. В памяти почему-то всплывают слова, прочитанные им в каком-то трактате:        «Чтобы побороть страх, нужно день ото дня подниматься против него, как для укрепления тела раз за разом входить в холодную воду. Но отчаявшийся от этого может стать уязвимым. Для него страх – это не лед, что нужно разбить, а пламя, над которым вытянута ладонь: чем чаще рука задерживается над огнем, тем болезненнее ожог на оголенной коже, расползающийся с каждым последующим действием, порабощающий плоть».       Сакура неуверенно подняла руку, озарившуюся теплым зеленоватым свечением, притрагиваясь к его груди кончиками пальцев, всей ладонью. На долю секунды ее глаза прикрылись, а пальцы чуть сжались, небольно надавливая на его кожу. Саске ощутил, как импульсы чакры проходят сквозь него. Сердечный ритм немного сбился. Сакура открыла глаза, концентрируясь через силу, обретая врачебную отстраненность и спокойствие. Ее выдавала ломаная морщинка, залегшая меж тонких бровей, закушенная изнутри губа, мимолетная дрожь, которую он ощущал еще мгновение назад. Он задержал взгляд на светлой шее.       Ее ладони скользнули к его лицу и голове, останавливаясь там, дотрагиваясь до затылка. Одежда – майка из плотной зеленой ткани – соприкасалась с его кожей. На вдохе расстояние между их телами становится еще меньше. Он немного склонил голову, ощущая неожиданную потребность уткнуться лбом в изгиб шеи и закрыть глаза, но вместо этого его взгляд стал бегать по ее лицу, останавливаясь то на печати бьякуго, то на округлых скулах, прямом носе, тонких губах, пока не пересекся с ее – отрешенным, скрывающим за бессознательностью мимолетное удивление и застывшее немое ожидание.       Несколько секунд полной тишины, разрушенные тихими, еле слышными выдохами, колеблющими воздух. На новом вдохе он отчетливо ощутил гулкий удар ее сердца, отдавшийся эхом в его груди.       Интуитивно Саске наклонился чуть вперед, дотрагиваясь лбом до ее головы. Глаза обоих закрылись одновременно. Волна поднялась в нем, не огромная и разрушительная, но сильная, неукротимо стремящаяся к берегу. Именно так он чувствовал себя, находясь с ней сейчас: медленное неизменное движение вперед… к дому, в окне которого горит свет.       Руки обняли ее за талию, бессознательно притягивая ближе. Словно ожидая этого, ее ладони несильно надавили на затылок, совсем чуть-чуть. И Саске поддался этому мягкому нажиму: ему этого хотелось.       Сакура запрокинула голову, когда Саске наклонился к ее шее, прикасаясь губами. Следующий поцелуй пришелся чуть ниже скулы, после – скользящий и мимолетный – в губы, когда она подалась к нему, зарываясь пальцами в его волосы на затылке. Приятно. Знакомо.       – Саске…       Оба замерли. Ее щеки ярко вспыхнули, губы же наоборот побелели. По телу прошла волна дрожи, которую он не мог не заметить. В отражении ее глаз разом вспыхнули отчаяние, нежность и болезненный трепет, подернутый мягкой чувственностью, в одночасье преобразившие ее лицо. И может быть на самом дне, скрываясь и прячась, не имея очертаний, пеленой тусклости предстала горечь – единственное, что осталось взамен обоснованной злости, которой Сакура так и не позволила появиться в отношении него. Только не в отношении него. Никогда.       Сердцевина, наполненная по-настоящему сильными эмоциями, наконец проявила себя. Он этого хотел? Этого ждал от нее? Проклятого ответа, почему Сакура не может оставить его.       Таким он был для нее: несовершенным, запутавшимся, не знающим, ни чего он хочет, ни к чему в конечном итоге стремится – отсюда подобное отношение, желание помочь, поддержать, быть рядом, ведь он не всесилен и совершает ошибки, которые делают хуже лишь ему самому. Так она его видит, безропотно принимая все, что он дает, как неизбежную ношу – ее жертвенная любовь, от которой невозможно отказаться, нельзя отбросить или забыть. Она пыталась дважды. Бесполезно…       В этот момент ему захотелось оттолкнуть Сакуру, чтобы перестать смотреть и ощущать себя через нее. Но мышцы в теле будто налились свинцом, вопреки намерениям сжимая Сакуру сильнее. Сердце стучало быстро и гулко, и каждый последующий удар был болезненнее предыдущего, отдаваясь эхом глубокой пустоты в груди, пробуждая холод, что острым жгутом потянулся вниз, скручиваясь в животе, отдавая покалыванием в пальцы, а оттуда – острыми иглами в нервы. Мысль, что это тоже когда-нибудь исчезнет – не сейчас, позже.       Саске ощутил, как руки Сакуры чуть ослабли, исчезли с плеч, скользнули по его ребрам и вверх, обхватывая спину мягко, но обнимая также крепко, как и он держал ее. Горячие дыхание и губы были на его ключице. Сакура что-то произнесла. Точно также она говорила во сне, прижимаясь к нему: сбивчиво и тихо.       Раздался щелчок в замке. Вздрогнули оба, синхронно отпрянув друг от друга. За дверью слышалась возня и разговор.       – Это родители, – Сакура нервно обернулась на шум, хмуря лоб. – Лучше будет уйти или… Поднимись по лестнице, первая дверь на право. Моя комната.       – Сакура, мы дома! – голос принадлежал мужчине.       Следом раздался еще один, неприятно резкий и громкий, принадлежащий женщине. Саске даже не пытался вслушиваться, поднявшись по лестнице прежде, чем они вошли в дом. Бесшумно закрыв дверь в спальню, он поморщился от неожиданного фонового озноба в теле. Пока еще не отпустило? Шум снизу усилился: очень говорливая женщина. Заболела голова.       Сперва он решил покинуть дом через балкон, активировав технику скрытия, чтобы не скомпрометировать Сакуру, но куда проще было использовать технику перемещения.       В нос ударил приторно-сладкий запах, смешанный со слабой горечью лекарств, исходившей от брошенного в углу медицинского халата с бурыми мелкими пятнами на рукавах. На узком столе двумя ровными стопками лежат книги, на тумбочке спустил до пола свои ветки плющ.       Запах стал сильнее. Саске сложил печать.       Вдруг он закрыл глаза от неожиданной и резкой режущей боли в висках, по наитию пытаясь ухватиться за стену или что-либо еще, лишь бы устоять на ногах. Звон заполнил собой пространство. Саске осел, заваливаясь набок. Мышцы выворачивало, кости ломало, горло сдавили стальные тиски, перекрывая дыхание. Сквозь приоткрытые веки он уловил движение: пошла вибрация пола при быстрых шагах. Сознание померкло, чтобы в тот же миг отбросить его в алое зарево нового дня, на пепелище, оставшееся взамен места, которое было домом.