Пожиратели в Лондоне.
Гермиона провела кончиками пальцев по чёрно-белой фотографии обрушившегося моста, чтобы убедиться в правдивости этих слов. И почувствовала, как пальцы онемели на словах о пострадавших и жертвах.
Сердце со свистом упало вниз, разбивая затылок от невыносимого гудка мыслей и предположений. А ещё страха. Огромную кучу страха и паники.
Ей показалась, что прошла целая вечность, пока она сидела вот так, в ступоре, пялясь в одну точку имён пострадавших. А потом, кажется, почти растаяла, не найдя знакомых имён. А ещё услышала противный визг со стороны входа в Большой зал, который невольно заставил отвлечься. И пожалеть о том, что она вообще пришла на завтрак.
Конечно, глупо было рассчитывать на то, что слизеринцы на него не придут, но, по крайней мере, она надеялась прийти пораньше, чтобы их не встретить. Ради этого даже не подождала Гарри и Рона в гостиной. Неоправданная жертва.
Во всяком случае, они тоже уже подходили к столу, хмуро глядя на Гермиону. В её голове сразу пронеслась мысль о том, что они до сих пор обижаются на то, что она сорвалась на них вчера.
— Доброе утро, — она попыталась мило улыбнуться, откладывая газету и делая вид, что совсем не обращает внимания на ужасно противный смех Пэнси.
— Ты могла бы предупредить, — кинул Рон, усаживаясь рядом с Поттером. — Мы ждали тебя десять минут.
Гермиона почувствовала, как светло-алые румяны рассыпаются по ее щекам. А ещё как чувство огромной вины горячей смолой облепливает сердце.
Она слишком виновата. Непростительно слишком. По крайней мере, для себя.
— Послушайте…
Она уставилась взглядом куда-то в стол, пересчитывая черточки на бордовом дереве. Ей нужно было признаться, оправдаться. Жизненно необходимо.
— Мы понимаем.
Теплая, слегка влажноватая рука Гарри упала ей на плечо, и она почувствовала, как это его тепло разбивает кокон этой непростительной виновности. Они поняли — и она понимала, что по-другому и быть не могло.
— Ты же староста, — он убрал руку и почесал затылок. — Новая куча обязанностей и всякого бреда. И то, что была вчера… Ничего страшного. Просто знай, что мы поддержим тебя всегда.
Напоминание об этом заставило Гермиону закусить губу, а внутри чему-то сжаться. Чему-то маленькому, но весомому. Ей не хотелось обсуждать обязанности старосты. А особенно то, что рано или поздно ей придется провести некоторое время с Малфоем наедине, бродя по ночному Хогвартсу.
Гарри улыбнулся, а Рон замялся, отводя взгляд куда-то вправо.
Слабое чувство вины так и томило её внутренности, но уже значительно меньше. Намного меньше. Она искренне улыбнулась, чувствуя приятное облегчение по всему телу. Как вдруг…
Услышала чёртов голос Забини.
То ли в отголосках сознания, то ли за соседним столом — это было неважно. Её волновало лишь то, что она забыла. Совсем забыла, что накричала на него. И эта ускользнувшая деталь в памяти не вызвала у неё какое-то сожаление и сострадание. Лишь интерес. Неугомонный интерес к тому, что он хотел сказать ей тогда.
Все мысли, которые лезли в голову для устранения этой проблемы были до смешного абсурдны. А те, что были раньше — попросту испарились.
Она сделала глоток тыквенного сока и устремила взгляд в пустую тарелку.
Совершенно глупые мысли. Пустая трата нервных клеток и её драгоценного внимания. Если это было смертельно важно — она узнает об этом. А если напротив, то это и неё проблемы вовсе.
Не хватало ещё забивать этим голову. Было совершенно неуместно то, что за этот малый промежуток времени в её голове стали поочередно появляться то Забини, то Малфой. И если пребывание первого в своей голове она еще как-то могла осилить, то факт того, что там поселился ещё и Малфой заставлял её порядком поволноваться.
Зато Драко она волновала в меньшей степени. Вернее, не волновала вовсе.
Сидя к ней спиной, он даже забыл о её существовании. И о существовании Поттера. О существовании всего мира, кажется.
Его тревожило что-то другое. Что-то, что почти раздавило медный бокал в его руке. А ещё почти не давало притворяться, делая вид, что у него всё в порядке.
Фальшивая ухмылка застыла на его лице, будто он понимал и слушал, что говорит Забини. Будто он был рад тому, что об его плечо трется Паркинсон.
Хотя он даже не чувствовал.
Не слышал ни голосов, ни как под его рукой нагрелся бокал. Ни чувствовал этого тепла на плече и до тошноты насыщенный запахов духов Пэнси.
Не знал, что она шепчет на ухо, и что сегодня Блейз решил рассказать за завтраком. Он не мог понять этого. В его голове не было ничего, за что можно было бы вцепиться и вылететь из раздумий.
Лишь ураган. Грёбанный ураган мыслей, которые выбивали друг друга с ужасным шумом, не давая Малфою сосредоточиться хотя бы на одной.
Отец.
Он открыл глаза шире, почти чувствуя, как сужается его зрачок. Почти осязая, как его сердце набирает бешеный ритм, а потом почти останавливается, когда он, наконец, доходит до той самой мысли.
Мысли о том, что
отец жив.
Драко ещё никогда не чувствовал себя настолько встревоженным, как сегодня. Когда читал письмо Нарциссы, действительно удивляясь, как оно не выпало из его окаменевших рук.
А потом он не чувствовал тело вовсе, удивляясь, какое оно на самом деле тяжелое.
Он знал, что это было что-то вроде предобморочного состояния. Чувства, когда в глазах появляются черные мошки, а в ушах раздается глухой звон. Когда отнимаются сначала конечности, а потом вовсе не осязается тело.
И он чувствовал тоже самое, когда прочитал:
«Люциус жив. На тебя всё еще надеются. Будь осторожен.»
Девять слов — миллиард петард, одновременно взрывающихся и разрывающих тело на части. Выплескивая весь разум, все прошлые мысли, оставляя лишь подтвержденные опасения.
Он расшифровал каждое слово, каждую букву и точку, заключенную в письме матери. И знал. Ощущал каждой клеткой тела то, что произойдёт. То, что изменит жизнь всего магического мира.
Зато почти не ощущал головокружения от нахождения в его сознании такой глобальной мысли. Зато услышал голос Блейза, выводящий из этого ступора:
— Пора на Зельеварение.
Малфой рывком встал со скамьи, почти отшвыривая Паркинсон и привлекая внимание всех присутствующих.
Пошли к чёрту.
— Прости, Пэнс.
Он потянул слегка ошарашенную девушку на себя, помогая ей привстать. Не обращая внимания на Забини, который с нехилым недоумением пялился на Малфоя, пытаясь понять и сообразить, что происходит с ним всё чертово утро.
И Драко знал, что он заметил. Он не мог не заметить, слишком сильным нюхом на проблемы он обладал. Тем более, что такие скрыть получается плохо даже у Малфоя.
— Что случилось, Драко? — Пэнси вбилась своим боком куда в ребро Малфою. — Что-то серьезное?
Действительно. Что, чёрт возьми, случилось?
Неужели ты не переживал, Драко? Неужели ты не был обижен за отца, когда он бросил тебя не так давно?
И сейчас, когда Люциус объявился вновь, когда он вместе со своим
хозяином вновь вышли на тропу войны, Драко бесился. Он был в безумном бешенстве от того, что на него вновь набросился этот панический страх стать Пожирателем. Эта безумная истерика, потому что
он вновь в этой игре.
А еще по всему телу рассыпалась дрожь. Дрожь от того, что сейчас может стать с матерью в этом холодном и таком грязном Малфой-Мэноре.
Он ничего не ответил. Лишь сильнее стиснул зубы, больно ударяясь плечом об косяк при выходе из Большого Зала. И краем уха слыша, как Грейнджер что-то нравоучительно тараторит Поттеру и Уизли. Что-то о том, что им тоже пора на Зельеварение.
***
Гермиона сдула пыль со страницы ветхой книги и пододвинула пергамент. И через несколько секунд поняла — ей совсем не хватало сосредоточенности. Даже здесь, в уже такой родной и привычной библиотеке. Даже под теплым светом настольных ламп и уютным расположением книжных полок.
Каждая буква на грязно-бежевом пергаменте расплавлялась на глазах, дорисовывая в сознании множество картинок. Множество мыслей, в каждой из которых были её родители. Такие далёкие, такие не защищённые.
Конечно, она написала письмо. Конечно, она выразила свое беспокойство относительно этой ситуации. Но этого было недостаточно.
Ей необходимо было знать, что её родители далеко от всего этого. Знать, что они находятся в другом городе. Или стране, а еще лучше — континенте. И эти мысли не были за гранью чего-то заоблачного. Она действительно настаивала на переезде куда-то подальше.
И они согласились. Сказали, что нужно лишь немного подождать, потому что они не смогут осилить такой переезд так сразу. И Гермиона понимала это. Понимала и была почти удовлетворена, зная, что они в скором времени будут подальше от опасности. Если только…
успеют.
Мысль ударила леденящей водой по сознанию, заставляя виски больно пульсировать и невольно положить на них дрожащие пальцы.
Естественно, они успеют. Они не могут не успеть.
Просто, чёрт возьми, Гермиона не могла не накручивать себя. Каждый чёртов раз. И каждый раз по разным поводам. Это её начало порядком напрягать и выводить из себя.
Она тихо выдохнула и прикрыла глаза.
— Снова неудачный день?
Гермиона резко открыла глаза и сфокусировала взгляд перед собой. И даже почему-то почти не удивилась, увидев напротив сидящего Забини, который с интересом разглядывал её пустой пергамент.
— Мне бежать и просить помощи, или ты на этот раз более-менее адекватна?
Снова маленькие брызги стыда ударили по щекам. Стыда и какого-то удивления от того, что слизеринец просто подсел к ней и просто разговаривает. Наверное, она и вправду слишком устала, чтобы реагировать на это как-то агрессивно. Чтобы хоть как-то реагировать на это.
Видимо, она просто-напросто не заметила, как прошло острое чувство отвращения, которое в последнее шесть лет притупляло все ощущения и не давало произносить адекватные фразы в стороны слизеринцев.
— Ты не перепутал ничего? Я подружка Поттера и грязнокровка, если ты не забыл.
Она прищурила глаза поджимая губы. Он лишь ухмыльнулся куда-то в стол.
— Такое вряд ли забудешь, Грейнджер. Не пойми неправильно, но я не слишком гордый аристократ, и поэтому могу поговорить с
тебе подобными, если у меня случилось что-то важное.
Гермиона усмехнулась.
Если у меня случилось что-то важное.
Ну, конечно. Дружок Малфоя прибежал, чтобы просить у грязнокровки помощи в каком-то жизненно важном для него деле. Почти ничего удивительного. Почти ничего ненормального.
— С чего ты взял, что я стану тебе помогать? — она подняла бровь в недоумении. — Если думаешь, что твои туманные и почти прозрачные оскорбления как-то повысят твой авторитет в моих глазах, то ты ошибаешься. Я думаю, тебе вполне понятна моя точка зрения.
Она наклонила голову вниз, засовывая в руку перо и пододвигая чернила.
Ухмылка не сползала с лица Блейза, а наоборот — растягивалась всё шире. Вряд ли стоило ожидать чего-то другого от этой заучки. Хотя странно то, что у нее не выработалась привычка потакать тем, кто выше её в обществе на слоя три.
— Мне нужна книга по Нумерологии, — продолжил он. — Профессор Вектор дала тебе её, она называется «Число Зверя». Я выбрал по ней доклад, поэтому, Грейнджер, у тебя нет выбора.
Гермиона подняла голову, презрительно прищурившись смотря на Блейза. А после отложила перо.
— Какое совпадение, Забини, — притворное удидивление и плохо скрываемая лживая заинтересованность дала ей уверенности. — Мой доклад по этой же теме, а это значит, что…
— Тебе придется выбрать другой.
Блейз просто пожал плечами, смотря в карие глаза Гермионы. И наблюдая, как начинали вспыхивать петарды гнева. И вопиющей несправедливости.
— Не слишком много ты берешь на себя?
— Ты видишь какой-то другой выход? — он удивленно вскинул бровь. — Я не собираюсь делить с тобой одну книгу на двоих. А уж тем более просиживать с тобой часами в библиотеке. Ты не моего уровня, спешу тебе напомнить.
Гермиона почти вскипела от ярости, но тем не менее выдавила какую-то странную улыбку.
— Иди к черту, Забини. Либо ты выбираешь другую тему, либо сам находи выход из этой ситуации. Книгу я тебе не отдам, потому что потакать твоим капризам не намеренна. Всего доброго.
Она снова уткнулась в пергамент. А потом нахмурилась, закусив губу.
Маленькая песчинка безысходности и отчаяния влетела ему в голову, сопровождаясь маленькой порцией гнева и злости.
На этот раз Блейз не продолжил разговор, а лишь угрюмо хмыкнул и, с рывком отодвинув стул, последовал к выходу из библиотеки.
Радуйся, грязнокровка. Пока что.
Он не сдался. Лишь подумал, что найдёт другой выход из этой ситуации Грейнджер, которой придется наплевать на свою неприязнь. Которой придется принять правила Забини.
Иначе он не слизеринец.
***
Чёрт. Чёрт. Чёрт!
Малфой запустил тонкие пальцы в шелковистые волосы, пытаясь выдрать их с корнем. Пытаясь содрать с себя одежду, кожу и оголить кости, чтобы они не чувствовали этого зуда, который исходил по всему телу.
Он нервно бил кулаками по кровати, почти полностью ломая её хрупкую древесину. Почти полностью ломая свою черепную коробку, пытаясь выпустить мысли наружу и затопить ими весь чёртов Хогвартс. Потому что он понимал всю суть своей отчаянности и безысходности.
Понимал, что не сможет теперь сбежать от отца и Волан-де-Морта, которые теперь, по сути, являлись одним целым.
И если раньше у него еще была надежда на то, что Люциус сдох вместе со своим Тёмным Лордом — то теперь она полностью растворилась.
С грохотом упала, утаскивая своей взрывной волной всех Малфоем. А в особенности его — Драко.
Теперь у него почти нет времени. Почти нет шанса на то, что он может избежать этого. Что-то исправить. И если это чертово письмо, которое ему прислала Нарцисса, он может отложить от раздумий хотя бы на дня три, то
то письмо, которое он обнаружил у себя на тумбочке, вряд ли возможно проигнорировать.
Потому что письмо гласило:
«Мистер Малфой,
Я искренне извиняюсь за опоздание и спешу сообщить, что Вам, как старосте Слизерина, предоставлена возможность жить в Башне Старост вместе с остальными представителями факультетов.
Эта возможность крайне желанна к исполнению, так как она поможет сплотить старост и образовать более продуктивную работу.
Ваши вещи будут переведены туда завтра, когда Вы будете на занятиях. Более подробно Вы узнаете на месте, сразу после занятий.
Заместитель директора, Минерва Макгонагалл.»
— Чёрт!
Снова крик, снова разбитая ваза.
Его волновало это в меньшей степени. Но, чёрт возьми… Как же он желал. Желал всем ничтожным сердцем, чтобы это всё было кошмарным сном. Самым кошмарным за эту неделю, за осень. За всю его жизнь.
Потому что этот день был переполнен грёбанным отчаянием. Отчаянием, которое можно назвать концом. Отчаянием, вместо которого он, скорее всего, предпочел бы смерть.
Но он знал, что это — неизбежно.
Потому что он
уже чувствовал, как что-то прожигает ему кожу на левом предплечье.
