С красной строки

      Бесконечно трудно отказать обнаженной супруге, стоящей в дверях твоего кабинета, даже если ты не испытываешь к ней никаких тёплых, любовных чувств. А Оливьеро, к тому же, был человеком весьма и весьма не сдержанным. Да и совершенно точно, одним из тех, кто раньше представлял себе нагое женское тело, полное плавных изгибов, сексуальных впалостей. Стройное, но в то же время пышное и аппетитное. Аккуратно приподнятая грудь, по-аристократски бледная кожа, местами отдающая синевой. Бери ¬– не хочу; однако единственное, что было действительно важно в этот момент, это не сойти с ума от ощущения власти над этим безбожно красивым телом. Ведь в чувство не приводил даже леденящий взгляд безвольной марионетки.       Негласно сестры Адьюкато были образцом женственности и красоты в мире мафии, и не было мужчины, единожды встречавшего их, который бы не задумался после судьбоносной встречи о пороке, как таковом. В жизни человека обязательно что-то менялось, стоило ему хотя бы глазком взглянуть на девушек со стороны. Ссора в семье или же несказанное везение — любое событие, которого человек не ожидал, но которое изменило его жизнь. И пусть это, скорее всего, и было надумано втихаря влюбившимися синьорами, дон Адьюкато, заметивший смешную закономерность, вполне осознанно начинал считать дочерей своеобразным символом удачи. Осознанно, но молча — так называемая легенда для самого себя, ибо у мужчины было и свое развитое эго, и он не мог не признать, что, когда девушки выросли, смотря на них, он не мог не вспоминать свою донну. И, как ни странно, по большей части такие внутренние замечания Кварто делал Даниэль. Она, в силу более зрелого возраста, естественно, получала большую часть мужского внимания, но и Микаэль, выходившая в свет гораздо реже и исключительно в компании старшей сестры не оставалась незамеченной. Год за годом, когда младшая Адьюкато формировала свою личность в светских кругах, внимания девушкам уделялось все больше, и больше всего это раздражало именно Даниэль, в то время как ее младшая сестра старалась быть незаметной мышкой в тени уже величественной и гордой личности Даниэль де Адьюкато Кварто.       Однако на мать, как две капли воды, была похожа не она, а Микаэль. Случись так, что донна Адьюкато была бы жива, чего греха таить, с определённого ракурса путался бы даже Кварто. Еще когда она родилась, хоть и душевно ненавидел ее, Кварто знал, что дочка вырастет красавицей, подобной матери. Обе они обладали красотой неописуемой, от изящных пяточек до кончиков шелковистых русых волос.       — Прекрасней тебя нет никого на этом свете, — томным, ласковым шёпотом говорил когда-то молодой Дон Адьюкато своей горячо любимой женщине, обнаженной и раскрывшейся перед ним, словно роза. Сейчас же слова эти маячили в голове совершенно другого человека, возникшего на балконе юной девушки из неоткуда. Так осторожно и незаметно, что сидящий на перилах голубь даже не шелохнулся, только лишь медленно повернул голову и заинтересованно курлыкнул. Что уж говорить о хозяйке комнаты?       Джотто никак не ожидал, что застанет девушку в таком щекотливом для мужского эго положении. Комната тлела в полумраке свечи, которая освещала лишь небольшой кусочек помещения у кровати и грубо выделяла детали, которые мужскому глазу видеть совсем необязательно. Платье лежало на кресле, нижняя юбка — у ног, так, словно она её только-только сняла, и из одежды на ней оставался только нагрудный корсет под короткой майкой, оголяющей плоский животик, и пышные панталончики, едва ли прикрывающие верхнюю половину бедра. Вонгола не жаловался на проблемы с сердцем, но в груди, и не только, стало малость тесновато от одного только вида девушки. Спрятаться бы за стену и поиметь хоть грамм приличия, но парень был околдован, безвозвратно поглощён раскрепощенными движениями девичьих рук. Микаэль словно проверяла каждый миллиметр своего тела на недостатки, а Примо, даже в силу своего желания сделать все самому, совершенно точно знал, что её тело идеально, и поэтому примитивное мужское «я» умоляло распахнуть балконную дверь и взять желаемое, наплевав на всевозможные рамки, что зовутся приличием.       Возвращаясь к примитивным мужским желаниям, Джотто любил самостоятельно раздевать своих дам, и этот случай оказался не исключением. На подсознательном уровне парень начал негодовать, когда тонкие пальцы коснулись шнуровки корсета на спине, но сердце тяжёлым камнем упало вниз, а смущение высыпало на щеках, словно аллергия. Медленно-медленно, тихо-тихо, Джотто отошёл к стене и грузно оперся на неё всем телом, словно был мальчишкой, никогда раньше не видевшим нагих женских тел. Сердце отбивало чечётку, воображение и мысли слишком противоречиво влияли на вразумительность, и от того Вонгола ощущал тот самый детский стыд, от которого страдают провинившиеся ребятишки.       — Кто здесь?!       За едва уловимым страхом в ласкающем слух голосе Примо чётко услышал, как со стороны приоткрытой двери щёлкнул револьвер. Точно такой же, каким орудует Джи. Ураган Вонголы как-то упоминал, что своё оружие он покупал у именитого мастера своего дела в ближайшем городке, и таких револьверов у него было всего лишь три. И торговец тогда не солгал, предложив свое лучшее творение, и Арчери, сказав о кротком нраве оружия. Хранитель Урагана Вонголы определённое время орудовал только огнестрельным оружием и за те долгие года по звукам, закорючкам и металлам научился различать, насколько изделие было качественным. Он всегда говорил, что узнать нрав револьвера, понять его характер можно исключительно по деталям, однако Джотто этого было не понять. В своей жизни он стрелял из огнестрельного оружия едва ли больше пяти раз и никогда не имел ни малейшего понятия, о каких именно деталях говорит его друг. Но в то же время, после стольких лет совместной работы с Арчери, он мог чётко сказать, что никакой другой пистолет, револьвер или пушка не издавали такой звучный, приторно звенящий щелчок, как это изящное, но бесконечно мощное оружие, купленное в незаметной лавке в глуши крайнего квартала Катании.       Джотто улыбнулся одновременно и предвкушающе, когда услышал тихий шорох занавесок из комнаты, и виновато, каясь в том, что, вероятно, до смерти напугал Микаэль. Тут же он снова попросил прощения у святых угодников, усиленно прогоняя из головы настойчивый женственный образ и его бесконечно соблазнительные изгибы, и, про себя чертыхнувшись, поднял руки вверх на манер прижатого к стенке воришки. У Примо не случалось такого, чтобы его прям прижимали и вынуждали добровольно сдаваться, но сейчас была именно та ситуация, в которой он был готов на все, и не просто поднять руки вверх и на старый итальянский манер опустить голову перед так называемым победителем. Именно сегодня, именно в эту ночь, минуту он был готов ещё и позорно опуститься перед этим победителем на оба колена, прижавшись лбом к полу. Хотя в глубине души Джотто все же радовался что девушка вряд ли знает об этих обычаях и ни к чему такому принуждать совершенно точно не станет.       — Только шум, пожалуйста, не поднимай, — шёпотом произнёс Вонгола, не двигаясь и косясь на занавеску, которую вытянуло из-за открытой двери ветром. За ней показалась и опешившая то ли от страха, то ли от удивления Микаэль. На чуть согнутых, босых ногах она вжималась в пол и очень крепко держала в двух руках револьвер, как оказалось, заряженный на пустую ячейку барабана. Поза её была неестественной, но очень милой, особенно ввиду внешнего вида. С перепугу Адьюкато даже не потрудилась что-нибудь на себя накинуть и в сию минуту очень откровенно демонстрировала в тусклом свете луны с одной стороны и свечи с другой стройные, бледные ножки и подтянутый животик, сама того, вероятно, даже не подозревая. — Иначе я не просто буду чувствовать себя преступником, а им и окажусь, — Примо очень понадеялся, что в этом тусклом свете Микаэль его все же узнала и за короткую паузу в речи успела хоть немного успокоиться.       Руки его медленно опустились к рукам леди, чьи волосы были неаккуратно разбросаны по груди, плечам и спине, и, укладываясь поверх рук девушки, расслабили тонкие пальчики, перехватывая оружие. Очень сильно ему хотелось прямо сейчас рассыпаться в извинениях, потому что Адьюкато выглядела взаправду испуганной. К тому же, это был уже второй раз, когда Вонгола так прокололся на внезапных появлениях. Ещё после первого раза в садовнической коморке можно было понять, что ни к чему хорошему это не приведёт.       Оставив в руках парня оружие, Микаэль беспомощно свалилась с ног и уселась на холодном кафеле, большими глазами смотря в ноги Джотто, как в пустоту.       — Если бы мне кто-то сказал, что я первый раз в своей жизни возьму оружие из-за тебя, я бы посмеялась ему в лицо, но ты не перестаёшь меня удивлять, — девушка подняла голову и вымученно улыбнулась, будто весь день она только и занималась тем, что носила мешки. Однако эта усталость в глазах была скорее следствием чего-то как раз-таки большего, нежели неаккуратное поведение Примо. Микаэль выглядела уставшей, даже побитой на самом деле. — Не делай так больше. На третий раз моё сердце не выдержит.       — Не буду, — ответил Джотто совершенно серьёзно, присел рядом на корточки и ласково улыбнулся. Несчастный револьвер, опустошенный от пуль, уже покоился на полу, и руки парня для равновесия упирались в колени. — Всего лишь хотел увидеть тебя и, может быть, украсть тебя на пару часиков, чтобы погулять. Что думаешь?       Она скрестила руки на груди и многозначительно улыбнулась       — Я думаю, что с твоей работой, ты должен быть жаворонком, а не совой, и уже спать в это время, — все ещё недовольно фыркнула Микаэль, но уже позволила Вонголе услышать в словах избалованную усмешку. — А ты что думаешь?       Вот сейчас Примо явно наслаждался ситуацией, пока девушка не вполне осознавала, в каком положении оказалась. Хитро улыбнувшись и приблизившись к искривлённому подступившим изумлением лицу, Джотто быстрыми движениями снял пиджак и заботливо накинул его на женские плечи.       — А я думаю, что леди нужно лучше следить за своим внешним видом, особенно, когда она выходит ночью, даже если это просто балкон, — шепнул он на ухо Микаэль и сразу же как будто нутром почувствовал, как по её телу начинают плестись волны мурашек.       Такие простые слова для человека, который большую часть свободного времени всегда проводил в компании женщин, но они так трудно выскальзывали из уст Джотто, что под конец фразы ему казалось, что из него выпили всю жизненную силу. Только лишь дьявольское желание распушить свой хвост перед самкой, словно павлин, брало верх над любым видимым и невидимым смущением.       Микаэль краснела так отчаянно, что Вонголе подумалось, что он чуток переиграл. В конце концов, перед ним совсем не одна тех публичных дам, что выставляет свои прелести на показ первому прошедшему. Для молодой девушки аристократического происхождения такое, как правило, является оскорблением, разнесшийся слух о котором станет клеймом, крестом на всей жизни. И эта простая истина пришла ему в голову слишком поздно, чтобы успеть сделать хоть что-то правильное. Джотто уже растерянно посмотрел, как девушка натянула на плечи пиджак, вполне успешно закрыв грудь и живот, и тут же в момент выпрямился на ногах, развернулся спиной и, якобы джентльмен, прокашлялся.       — Ты ничего не видел, — тихо и упрямо произнесла Микаэль, все ещё неистово краснея и не зная, какому из нескольких потоков чувств ей отдаваться. Смущение ли, подсознательная ли игривость — девушка понимала, что ситуация интимная, требующая наискорейшего разрешения уже хоть в какую-нибудь сторону. А тело само решило выбрать наименьшее из двух зол, а потому напрягалось в попытках скрыться от чужих глаз. Пальчики сжимали жёсткую ткань пиджака, который сейчас ей казался чересчур маленьким, а сама Адьюкато смотрела на место, где, по идее, находятся её ноги — тусклые отблески почти потухшей свечи и луны, почти скрывшейся за полупрозрачным облаком, едва ли позволяли ей самой что-то увидеть, так что уж говорить о её собеседнике? Однако девушка не забыла повторно уточнить: — Понял?       — Ничего не видел, — повторил Вонгола и отрицательно замотал головой.       Конечно, видел. Но не говорить же вслух, что он находится здесь уже достаточное время, и что его хватило на то, чтобы из-за вымытого стекла балконной двери рассмотреть все, до чего только доходил взгляд? Джотто как-то упоминал при Микаэль, что она копия своего отца, и, зная её отца, парню уж точно не хотелось сталкиваться с его злостью с женском лице. Странная эта вещь, «наследственность».       Вскипая от переизбытка чувств, девушка оглянулась, словно внезапно начала видеть все вокруг, и поднялась на ноги. Кафельный пол показался ей до ужаса холодным, а потому она и поспешила вернуться в комнату. Огонек свечи уже практически утонул в жидком воске, и Микаэль в скоростном режиме побежала за новой свечой. С балкона Вонгола слышал шебаршение и всячески морщился, когда до ушей доносился звук падения чего-либо. Он решил было войти и помочь, и уже даже сделал шаг в сторону, но в эту же секунду ему на встречу вылетел его же собственный пиджак лишая возможности что-либо рассмотреть, а уж тем более «прийти на помощь». Вслед за символичным знаком того, что лучше Джотто оставаться на месте, последовала очень милая угроза из уст девушки, притом настолько громкая, что Примо на секунду забоялся, что во всем доме сейчас разом зажгутся огни, и его выпрут восвояси.       Разгорающийся огонек вновь осветил комнату, вылезла из-за облака луна. Вонгола вновь прислонился к стене и съехал по ней вниз. Кафель, действительно, оказался неожиданно холодным, но парня это ничуть не всколыхнуло. Голова его забилась мыслями о той, что находится за стеной, и первым стал вопрос, а сказала ли она «да» на его предложение. Впрочем, спасибо и на том, что девушка не послала его ко всем чертям. На губах Джотто появилась еле заметная усмешка. Он вглядывался в темноту перед собой и нехотя осознавал, что это даже немного страшно. Возможно, если кто-то скажет, что Великий Вонгола Примо боится темноты, то он не ошибется. Руки без приказа разума полезли в карманы, и вскоре на них оказались давным-давно знакомые черные перчатки. Джотто уже давно стал считать их частью себя и порой задумывался, что без них он не являлся бы тем, кем живет сейчас. И дело не в гербе Вонголы, когда ткань магическим образом превращается в металл, а в самих перчатках. Было что-то, чего не охарактеризовать одним словом.       Пламя Посмертной Воли стало третьим источником света в кромешной темноте ночи. Вонгола смотрел на один единственный язычок пламени, как на свое спасение, а вглядывался в него так, словно жаждал разглядеть отражение, как в зеркале. Пламя было частью Джотто Вонголы; его самого можно было считать этим пламенем, дарящим надежду и силы многим, кто с ним сталкивался. Кто-то это воспринимал, как должное, и шел дальше своей дорогой, а кто-то оставался рядом с этим огоньком на долгое-долгое время, желая посвятить себя ему. Но Джотто не был бы собой, желай он от таки людей чего-то большего, чем просто дружба и искренние улыбки. В свою очередь он тоже всецело отдавался людям, поддерживающим его. Это тоже было его неотъемлемой частью.       Однако совсем недавно он начал задумываться, что в некоторых вещах пора начинать быть эгоистом, иначе будет поздно.       — Голубое или зеленое? — послышался немного странный вопрос из комнаты, и Примо моментом затушил пламя на руках, поднимаясь с пола, чтобы понять, в чем дело. — Платье. Не пойду же я в таком виде…       Вонгола свернул в комнату моментально, но дальше дверного проема не проходил, на подсознательном уровне опасаясь какой-нибудь вещи, которая может оказаться в женских руках, и которая в дальнейшем будет пущена в него.       — Почему бы и нет? — мурлыкнул Джотто, прислоняясь к дверному косяку, но поспешил продолжить, когда свеча в комнате шевельнулась, будто от ветра, а Микаэль посмотрела на него невообразимым взглядом, то ли смущенным, то ли разгневанным: — Быть может, розовое?       — Нет такого.       Вероятнее всего, отчего-то самодовольная улыбка Вонголы осталась незамеченной, но в эту минуту в его голове совершенно точно звучали слова Арчери, что он похож на «мадам с непостоянным — до неприличия — настроением». Естественно, когда управляло им не смущенное сознание, а внутреннее мужское и требовательное «я» в ярком лице пламени Посмертной Воли, говорить ему было в несколько раз легче. Ни тяжести в ногах, ни кома в горле, только, словно портрет на стене, лицо Адьюкато Кварто, но это было скорее инстинктом сохранения, напоминающем парню, что он, как-никак, джентльмен и человек чести. А Джотто был одним из тех, кто гораздо больше доверял не этому инстинкту, а своей интуиции, и причины были на то самые понятные.       — Тогда позволишь выбрать мне? — несмотря ни на что, пламя на его лбу погасло и как будто переключило рычажок внутри его сознания. Микаэль, в принципе, могла и не заметить того, что на какое-то время он был немного другим.       И девушка, погодя десяток секунд, нерешительно сделала шаг в сторону, этим и давая разрешение. Собственно, вот так Вонгола и понял, что с его идеей прогуляться все хорошо.       В комнату совсем не проникали лунные лучи, и в полумраке свечи она была больше похожа на комнату какого-то заброшенного дома. Темнота страшна, но и огонь может напугать. Этому Джотто учила мать, когда рассказывала о пожарах в его родном городе. Это были странные сказки на ночь, но поучительные до того, что и впредь Вонгола не может отделаться от мысли, что его главный враг именно огонь. Смешен человек, боящийся своей же собаки, но, как показывает практика, лучше постоянно чувствовать себя в опасности, так ты готов ко всему. И Примо прошел к шкафу уверенно, мысленно радуясь, что все та же свеча освещает его содержимое полностью. Это, конечно, не дневной свет, чтобы осознанно подбирать цвет платья, но все это только для удовлетворения себя, любимого. Раз раздеть леди не дали, нужно ее одеть, логично? Логично.       А Микаэль, прислонившись к высокой спинке своей кровати и исподлобья смотря на стоящего к ней полубоком Вонголу, мысленно все отступала и отступала. Она знала, что у Джотто есть две личности, которые он полностью контролирует, но в силу своего характера никак не может объединить в одну. И не то, чтобы это было плохо, но девушку больше волновало то, что до сих пор одна из личностей ей не подвластна вообще, а вторая все еще имеет свои скрытые стороны. А еще тот Джотто, что сейчас находится перед ней, неимоверно быстро меняется. И это не просто его настроение, а то, что им движет. Не ей говорить о бесчисленных эгоистичных желаниях, но именно Вонгола выделяется тем, что переключается с одного на другое быстрее, чем рядом стоящий человек может сообразить, что происходит. Они стоили друг друга, хотя бы тем, что их двоих было много для этого мира. Есть люди, которые, дополняя друг друга, образуют нерушимый союз; есть те, кто будто бы были рождены, как одно целое; они как две половинки. Такие пары идеальны, их любовь существует только для них и никого больше не касается, только вот достаточно будет всего одной трещинки, чтобы это «целое» начало разрушаться. Но есть и другие люди, рожденные с потрясающей жизненной силой, широкой душой, золотыми амбициями. По идее, они должны были бы быть предназначены маленьким людям, но опыт подсказывает, что гораздо чаще они находили родного человека в себе подобных. Сливались друг с другом, образовывали необъятную субстанцию эмоций, жизни, любви. И субстанция эта была до того огромной, что, сколько бы трещин на ней не было, она оставалась целой, словно сама зарастала. Может, и становилась меньше, но целостность была нерушимой. И такая любовь больше напоминала всеобъемлющий кипящий шар — солнце, брызгающее лучами в разные стороны.       Но разве Солнце вечно? И оно рано или поздно потухнет. Когда потухнет Солнце? А чувства? Сколько живет любовь?       — Это, — услышала Микаэль и всем телом вздрогнула, понимая, что на ее глаза навернулись большие капли слез. Сейчас, когда она не хотела плакать и даже не думала ни о чем, что могло бы заставить ее расчувствоваться. — Кажется, это платье очень старое.       Очень быстро она вытерла глаза, уговаривая Джотто еще несколько секунд посмотреть на платье, что он выбрал, а потом сама подошла к нему, заинтересованно смотря на произведенный парнем выбор. Поднявшись на пальцы и выглянув из-за его плеча, Микаэль пораженно ахнула, и на мгновение ее глаза округлились. Платье, которое было избранно Вонголой, взаправду было довольно-таки старым. Однако все, что сама девушка могла сказать о его возрасте, так это то, что оно не принадлежит к последним двум десятилетиям. Это платье донны Адьюкато, которое было старше самой девушки, в лучшем случае, лет на пять-шесть. Однако о его возрасте говорила лишь непривычная современности ткань, такая легкая и непривычно тонкая. Во всем остальном оно было идеальным, новеньким платьем, к которому мало бы кто придрался на счет возраста. Интересно девушке стало лишь то, как Джотто определил, что платье старое? Настолько хорошо он разбирается в тканях?       — Не спрашивай, как я узнал, — опередил он Микаэль, наконец, разворачиваясь к ней и прикрывая женскую фигуру платьем. — Тут написан год пошива, — он указал на вшитую в корсет бумажку и слегка глупо улыбнулся.       Русоволосая сначала кротко глянула на бумажку, а потом полным недоверия взглядом посмотрела на парня. Выхватила у него платье и в ту же секунду вместе с ним развернулась на сто восемьдесят градусов, прижимая ветхую на вид ткань к себе.       — Мне нужна будет помощь, — лишь объявила она гордо, вышагивая к креслу напротив шкафа и представляя Вонголе возможность рассмотреть ее сзади.       Намеренно она шла так медленно, покачивая бедрами, или же это обычная походка, которую во мраке Джотто не узнал, парень так и не понял. Однако он отчетливо мог сказать, что, определенно, не зря пережил этот ужасный день, чтобы насладиться всем, что сейчас происходит. Он бы даже занял какое-нибудь кресло, зрительское место, чтобы окончательно почувствовать себя хозяином жизни, но Примо был слишком заворожен нежностью каждого движения, чтобы думать о своем удобстве.       Его помощь потребовалась с корсетом. И сцена эта была, наверное, самой неловкой за прошедшие минуты близости. Микаэль, привыкшая к нещадной хватке Анны, смущалась и не могла попросить тянуть сильнее, а Джотто и без того боялся раздавить хрупкое тело.       Но с горем пополам и Божьей помощью блондин нашел золотую середину, а потому уже вскоре воодушевленно смотрел на ставшую худющей талию и уходящую от нее в пол юбку. Своими руками он прочувствовал эти жесткие шнуры, которые буквально связывают талии прекрасного пола, и поэтому у него появился лишний повод задуматься о женской стойкости.       Младшая Адьюкато внимательно посмотрела на свою кровать, слегка хмурясь, а потом перевела взгляд глубоких глаз на парня. Она что-то спросила, но, как и бывало это раньше, Джотто погрузился в зеленые глаза, отдающие своим цветом даже во мраке, словно в омут. Ставшие родными, но до сих пор пугающие глаза были тем, что Вонгола не мог объяснить. Они подчиняли, доминировали, заставляли смотреть в них, как в кривое зеркало. Примо видел отражение, но это отражение было будто списком его пороков. Будто взгляд их проник так далеко, что смог отразить самые темные уголки души. Одновременно сладкое и отвратительное пьянящее чувство, как после глотка кагора. Алкоголь, который травил душу и вытаскивал наружу все секреты. Джотто был уже почти готов, чтобы раскрыть перед этими глазами все карты.       — Эй… — а голос был все так же сладок, все так же приятен. Как свет в конце тоннеля, вел за собой, не позволяя очнуться. Злостная комбинация, и черт поймет, знает ли о ней сама Микаэль. Знает ли она о том, что является чуть ли не главнейшим врагом Вонголы Примо. Одним единственным врагом, с которым ему не справиться. — Джотто, стой!       Сильные пальцы вцепились в мужские плечи, девушка буквально заставила парня поднять голову и посмотреть на нее полными непонимания блеклыми голубыми глазами. На секунду в ее голову закрался страх, потому что эти глаза можно было счесть за глаза мертвой рыбы. Она не поняла, что только что сама чуть ли не лишила его чувств, а потому, передернутого вопросом, крепко обняла.       Взаправду, Вонгола упустил момент, когда сдвинулся с места, вплотную подошел к Микаэль, заставляя ее сесть в кресло, и припал к ее шее. Поэтому сейчас для него было крайне поразительно утыкаться в ее плече и понимать, что последние несколько секунд своего существования были помутнены так, как не помутнели бы даже после пьяной ночи с Джи. И ему самому могло бы стать страшно, если бы девушка заботливо не гладила его по белокурым волосам, а спина болезненно не тянула из-за неестественного положения.       — Я что-то сделал? — усомнившись, спросил он и, насколько это было возможно, отстранился.       — Ничего, — Микаэль тут же замотала головой и убрала руки, освобождая пленника.       Джотто не поверил, но промолчал. Несколько мгновений оказались, действительно, подчистую стерты из его сознания, стало быть, и спорить бесполезно.       Следующий день взял свое, и время перевалило за полночь. Вскоре комната Микаэль пустовала, а сама она с высоты птичьего полета наблюдала за мелькающим внизу лесом. Ближайший к поместью Адьюкато город — Кальтанисетта. Хотя, «ближайший» — все же громко сказано. Дома дона Адьюкато, что старый, что действующий, расположены в окружении нескольких городов, над которыми семья имеет относительную власть. Однако именно Кальтанисетта считается центром деятельности Адьюкато, именно там молодой дон Адьюкато крутил аферы, которые могли бы поставить на колени всю Сицилию. Противоречивая была деятельность, но Кварто всегда выходил не просто сухим из воды, но еще и в позолоте, а потому и слава о его семье закрепилась на долгие годы. И именно этот город, расположенный ровно в центре острова и принимающий в свои объятья каждого скитальца, стал сегодня местом развлечений для молодой пары.       Наслаждаясь совместным времяпрепровождением, Джотто провел девушку по красивейшим местам города; в конце концов, даже сумел втянуть ее в мужскую заварушку, когда требовался женский голос для подачи сигнала старта. Простая, шальная атмосфера, свойственная рабочему классу в ночное время, когда жители предпочитают расслабляться, несказанно пьянила Микаэль. Почему-то в обществе большинства мужчин, одетых в самые простые штаны и рубашки, где-то рванные, где-то грязные, она не чувствовала никакого лишнего внимания, которое обычно преследует ее в обществе аристократии. Со стороны молодых, спелых женщин она не улавливала никаких странных взглядов. Никакой мелкой зависти, никакого лживого радушия — все настолько натурально и откровенно, что девушку это дурманило сильнее искренней счастливой улыбки Джотто. Конечно, недовольные появлением новой личности в плотной компании были, но здесь все до того просто, что они просто ушли. Никаких обязательств, никакого чувства долга — люди просто наслаждались каждой минутой этой темной ночи. Самая свободная и безответственная жизнь, которую Микаэль наблюдала за свои девятнадцать лет, была именно здесь и сейчас. И она не только лишь наблюдала, она жила вместе со всеми: вместе с Джотто, вместе с пьяным в стельку сапожником Эдвардом, вместе со звонкой швеей Ниной; безликой, но очень симпатичной парочкой пивоваров, какой-то рыжей красоткой и еще многими. Да на этой площади сейчас собралась большая часть города. Они, не получившие в наследство ничего, что могло бы помочь им выбраться в высшие слои общества, радовались тому, что могли сделать сами, а не тому, что получили от кого-то.       Все было громко и ярко, а музыка, казалось, гремела так, что слышно на всем острове. И девушки в танце так отбивали ритм ногами, что содрогалась вся земля. Юбки их летали так, словно разгоняемые ветром старого французского канкана. Микаэль была пленена атмосферой, а о том, что все это — свидание с мужчиной сердца, она вспоминала едва ли чаще раза в половину часа. В бесконечных танцах и разговорах, распевах и шутках не грех было и потеряться, только вот времени на это не оставалось.       А закончилось все легендами. Нина оказалась девушкой властной и шустрой, одним свистом нагнела ту самую атмосферу, которая подходит для рассказов о ведьмах. Разожгли костер, уселись вокруг него, да так тесно, что Микаэль буквально вжималась в Джотто и сидящую рядом с ней рассказчицу. Младшую Адьюкато никогда так не интересовали рассказы; даже сказку на ночь у няни она ждала не так сильно, как сейчас историю про ведьму-привратницу. И всем телом она чувствовала, как Джотто рядом слегка потряхивает. То-то же он так напористо уговаривал девушку продолжить их маленькое путешествие. Жаль только, что Микаэль оказалась упертой и выпустила свое женское, обольстительское «я» на свободу в нужное время.       — Это невероятно! — вскрикнула Микаэль, вставая на ноги после еще одного недолгого полета над землей и смотря на Джотто восторженным, детским взглядом. Она сама не могла понять, что больше ее удивляло: то, что вокруг происходит такое, когда дом Адьюкато находится в сонной тишине и в упор не слышит жизнь, которая, казалось бы, гремит на весь остров, или то, насколько откровенно, чисто и весело бытие простых людей. Столько энергии она не видела никогда и нигде и даже не подозревала, что ее может быть такое количество в людях. Словно она оказалась в другом мире. В мире, где нет такого понятия, как святой досуг. — А как тебе история про Беатриче, а? Ну же! — она подскочила к Джотто, хватая его за руку, и оказалась крепко прижатой к нему за талию.       — Не прыгай тут, — тихо произнес Вонгола и ласково улыбнулся, кивая себе за спину и заставляя девушку обратить внимание на пустотный обрыв за своей спиной.       Блондин упорно делал вид, что для него это была не какая-то там встряска, а незаурядное приключение, в котором он снисходительно радовался улыбке своей очаровательной спутницы. Однако внутренний голос подсказывал, что последняя история про ведьму Беатриче была лишней, и эти намеки в основном проявлялись в учащенном пульсе и нервно дергающемся правом веке. Так сразу и не скажешь, но Джотто до ужаса не любил эти древние легенды, в особенности о призраках и ведьмах. Сейчас тешило только то, что в месте, окутанным еще не ушедшей тьмой ночи, он оказался не один, а в компании леди, которая была в восторге от подобных детских сказок. Но в это же время проблема была в том, как бы не выдать свой детский страх столь яркой особе, которая, казалось бы, зарядилась рьяной дозой энергии. Откуда же ему было знать, что его уже давным-давно прочли?       Вонгола нежно улыбнулся, полностью гася пламя и позволяя первым лучам солнца, что еще не выбралось из-за горизонта, но уже дало понять всей Сицилии, что с минуты на минуту раздастся противное «Ку-ка-ре-ку», осветить этот мир и для него. Эту нежную улыбку он спрятал в волосах Микаэль и заботливо поцеловал ее в макушку, словно увиливая от последнего ее вопроса. Не хотелось ему обсуждать их веселую ночь в такой романтичный момент, когда они вот-вот встретят свой первый совместный рассвет.       — Где мы? — спросила Микаэль, осматриваясь по сторонам. Глаза ее еще не привыкли к темноте, и начинающийся рассвет едва ли не выглядел размытым бликом.       — Одно очень красивое место, — почти пропел Вонгола, беря руку девушки в свою. После стольких лет, которые Джотто устало проливал на эту землю пот и кровь, он знал здесь буквально каждый камешек и мог спокойно идти вперед, знаю, когда стоит сделать шаг влево, а когда остановиться у края пропасти. — Ты не будешь против встретить со мной рассвет?       Примо, как и нужно было, остановился почти у самого края и крепко обнял Микаэль. Он всем телом чувствовал, как она дышит, казалось даже, что чувствовал, как по ее венам циркулирует кровь. После увеселительной прогулки, которая, совершенно точно, помогла раскрепоститься и девушке, и ему самому, хотелось больше ласки, гораздо больше. Запланированный им отдых протекал ровно по расписанию, и от того ему самому становилось смешно. Даже сейчас, очередное расписание.       — Существуют люди, которые ни разу в жизни не видели рассвета и заката, — сообщила девушка, то удивленно смотря вдаль, то пытаясь разглядеть землю под ногами, а потом тихонько засмеялась: — И я одна из таких людей. Там море…       Признаться, Джотто удивило, что девушка сказала про закаты и рассветы. Нет, не то, что есть люди, которые их не видели, а то, что она одна из них. Но искривленное удивление вскоре стало чем-то больше похожим на радость от того, что одна из этих прекрасных явлений покажет ей именно он. И в это же время самодовольное «я» повторяло: «Кто же, как не ты, Вонгола».       — Микаэль, — он с внезапной строгостью и резкостью развернул девушку к себе и напористо посмотрел ей в глаза. Туда, где они должны были бы находиться. И, слава богу, что сейчас он не видел ее взгляда. Такого глубокого, гипнотизирующего и по-детски наивного, непонимающего. — Я люблю тебя. Люблю больше жизни и хочу провести с тобой все мгновения до последнего. Наша встреча была не пределом мечтаний сентименталистов, но она стала главным событием всего существования для такого простака, как я, — он улыбнулся и мысленно отметил, что девушка все равно этого не видит. Зато он примерно представлял, как округлились ее глаза. Пока одна рука продолжала придерживать девушку за талию, вторая заботливо легла на женскую щеку, ощущая тепло тела. Он не видел, но знал, что девушка покраснела так, как не краснела еще никогда. — А еще я эгоист и хочу забрать тебя подальше от суматошного мира мафии, в который я попадать не хотел; хочу просто быть рядом с тобой, не важно, кем. Просто быть, — лбом он коснулся ее лба и закрыл глаза.       Они дышали вместе, насколько это было возможным. Синхронный вдох, синхронный выдох — словно два жеребца, бегущих нос к носу, только гораздо, гораздо тише. Тот самый момент, когда голова думает, а язык заплетается. Кровь вскипает, а тело притормаживает. Нахлынувшая волна эмоций захлестнула обоих, и оба были смущены, как дети из-за прозвучавших слов. Джотто прокручивал сказанное только что и всеми силами сдерживал себя, чтобы не развернуться и не заняться дыхательной гимнастикой. Впервые в жизни его посетила эта мысль. А Микаэль, кажется, вообще забыла, как дышать, и ни о какой гимнастике не могло быть и речи. Словно что-то чертовски приятное проникло под кожу и просто молило ее наслаждаться, забыв об элементарных условиях для существования.       — С-совсем дурак, да? — произнесла она дрогнувшим голосом.       Кто бы знал, что эти простые слова повлияют на Примо, как валерьянка? Приступ, выстрел, взрыв. Словно никакого волнения, смущения и не было, и он снова тот, кого желает большая часть женской аудитории.       — Я люблю тебя, Микаэль. Люблю всю, вместе с твоими бедами, страданиями. Вместе с горечью и грустью. Ты нужна мне целиком и полностью, до последней слезы, последней капли крови… — повторил он, усмехаясь ей в губы, настойчиво целуя и увлекая за собой на землю.       Падать, стало быть, недалеко, но больше этому оказалась рада Адьюкато, потому что Джотто хитрый, он смягчил свое падение мягким пламенем, позволяя девушке буквально усесться на него, но не разорвать сладкий поцелуй. Где же сейчас Джи, с его остроумными комментариями? И где совесть Вонголы, раз он о нем подумал?       Микаэль никак не могла осмелеть, хоть и уже переварила все сказанное. Даже ответить язык не поворачивался, не говоря уже о том, что его бесстыдно заняли. Сколько раз она читала в книжках эти слова, сколько раз представляла себя на месте главной героини, и кто же знал, что наяву все закончится полнейшим бессилием. Не хотелось признавать, однако было чувство, будто ей беспризорно пользуются, тормоша тонкие ниточки души красивым словцом. Но одно дело, когда тебе все равно до этого словца, а другое — когда оно, на самом деле, окрыляет тебя.       Она никогда не говорила о любви, как таковой, никому. Даже когда речь шла о сестре, девушка не могла вспомнить, чтобы прям серьезно говорила ей, что любит ее. Дело не в том, что все наоборот, а в том, что короткие признания — три заветных слова — звучали из ее уст только в момент игривости. Это было искренне, откровенно, но атмосфера была самой, что ни на есть игривой. Микаэль никогда не знала, что значит влюбиться, но в итоге влюбилась раньше, чем поняла это. Она была счастлива настолько, насколько не представляла. Сначала были своевременные, спасительные разговоры, которые помогали девушке в очередной раз не опуститься в бездну отчаяния. Потом приятные встречи, добрые взгляды, вежливые ухаживания. Дальше взгляды стали более теплыми, трепетными, взволнованными. А следом пошли прикосновения. Почему все произошло так внезапно, и Микаэль даже не успела сообразить? У нее был ответ на этот вопрос. Столь очевидный и печальный, что до сих пор у нее по ночам болели кисти рук. Но она влюбилась раньше. Гораздо раньше дня, когда Вонгола и Шимон пришли на помощь. Еще раньше дня, когда губы блондина коснулись ее губ, а руки властно указали на свои владения. И даже раньше дня, когда Джотто, показывая свое пламя, прижал ее к себе, не позволяя свободно дышать. Она влюбилась в него именно в тот момент, когда заглянула в его небесно-голубые глаза. В тот вечер они отдавали оранжевым светом садовых свеч и отчетливо давали понять, что принадлежат человеку уверенному в себе, гордому и надежному. Тогда началась ее любовь, только она не поняла этого. Умом не поняла.       Она стала серьезней и, прервавшись на короткий вздох, продолжила поцелуй с новой страстью. До того ярой, что кружилась голова.       А лес пел. В лучах встающего солнца он заливался песней в честь нового дня. Пела и земля, но по-своему. Это было больше похоже на недовольный вой — скоро снова начнется жара, невыносимая, душащая, сухая. Микаэль пропустила этот рассвет под двухголосие природы, но вряд ли кого-то это волнует.