Наручные часы на тумбочке тикали так громко, что Роберту Митчему казалось, будто они вот-вот разлетятся на куски как бомба замедленного действия. Он лежал в больничной кровати и думал о том, почему оказался здесь. Ему даже не нужно было искать совпадений, чтобы понять, что на него открыли охоту. И он был не против потягаться с тем, кто хочет убить его, но только лицом к лицу. Удары исподтишка и по самым дорогим людям казались ему мерзкими. Шантаж и угрозы – примитивное оружие, и прибегают к нему только слабые противники. Стратегия, подход к противостоянию как к шахматной партии? Нет, это слишком сложно для тех, кто задумал свою личную вендетту против Митчема.
Размышления о произошедшем то и дело возвращали его к тому дню, когда он впервые встретил Оливию Маркус. Уже тогда она открыла свой сиротский приют, но на тот момент никому и в голову не приходило, что за ужасы творятся за его стенами. Он вспоминал ее дрожащий, полный отчаяния голос, повторявший
«Я буду должна тебе до конца своих дней», ее белоснежную рубашку, запачканную чужой кровью и светло-зеленые глаза подростка, устремленные в пустоту. Знай Митчем последствия этой просьбы, он бы ни за что не согласился ее исполнить. Но механизм был запущен – колесики торопливо крутились и отсчитывали секунды до неминуемого.
«Ты отдала свой долг, Ливи», подумал он и посмотрел на тихонько скрипнувшую дверь. На пороге его палаты появилась Беверли, а позади нее был Райли, толкавший коляску, в которой сидела девушка.
– Только не говори, что ты не можешь ходить, – выпалил он и едва не подорвался с места, но Бев протестующее замотала головой.
– Я могу ходить, а это всего лишь рекомендация врача.
– Мистер Митчем, как вы себя чувствуете? – поинтересовался Райли и осторожно положил свою ладонь на плечо девушки. Мимо Роберта этот жест, естественно, не прошел, и он, незаметно поежившись, взял с тумбочки сок и сделал небольшой глоток.
– Здравствуй, Эндрю. Чувствую себя лучше всех. Спасибо за интерес.
– Но выглядишь помятым, – подметила Бев и положила свою руку на ладонь Райли.
– Ты себя-то видела? – шутливо проговорил Митчем, и на лице его дочери тут же появилась мягкая и расслабленная улыбка. Под натиском воспоминаний о сегодняшней аварии она стерла улыбку с лица и продолжила. – Жаль твоего водителя. Он ведь так долго работал с тобой.
– Верно. Но что тут поделаешь?
– Я прогуляюсь, а вы пока общайтесь, – сказал Райли, нагнувшись к Беверли. Девушка едва заметно кивнула и убрала свою руку с его ладони, которой он продолжал сжимать ее плечо. Кажется, в этот момент Митчем даже немного засиял.
Когда Райли вышел за дверь, Беверли подкатила коляску ближе и, приложив усилия, поднялась из нее. Ей чертовски хотелось прогуляться, чтобы прекратить ощущать себя поломанной. Ноги не торопились ее слушаться и слегка дрожали от слабости, но она проигнорировала эту слабость и, наконец, встала и сделала пару шагов вперед. Чтобы не распластаться на полу, она ухватилась рукой за спинку больничной койки и ухмыльнулась своему собственному состоянию. Все не так уж и плохо.
– Видел? Я в норме, – самодовольно объявила она и приземлилась на край отцовской кровати.
– Я виноват в том, что случилось, Беви, – сказал он искренне и без тени улыбки. Сколько раз он уже говорил это сам себе, а сейчас впервые произнес это в присутствии своей дочери. Это было не единственное, в чем он винил себя, но единственное, в чем он признался хоть кому-то.
– Нет, это была автомобильная авария. В нее мог попасть кто угодно.
– Меня хотят убить. Тебе опасно находиться рядом со мной, – продолжал говорить он.
«Твоя мать не хотела бы этого», едва не сорвалось с его губ. Но он вовремя прикусил щеку с внутренней стороны и дождался, пока Бев переварит все сказано им. Отвечать что-то она не торопилась. Недостаточно информации? Очень возможно. Хотя она любила задавать ему вопросы.
– Кто хочет тебя убить, и почему ты не обратишься в полицию? Ты ведь знаешь, что они могут помочь…
– Не могут. Вчера меня хотел убить Красный Колпак. И мне очень повезло, что он этого не сделал. Я знаю, что кто-то хочет моей смерти, но у меня нет ответов на вопрос, кто именно. Хотя я обещаю выяснить.
– И что ты сделаешь потом? Убьешь их? – спросила в лоб Беверли. В голове новыми красками заиграли воспоминания о восьмом Рождестве. Она уже видела, как он убивал. Видела, как он уверенно держал в руке пистолет и стрелял в того, кто на них напал. Ей так хотелось сбежать из этих воспоминаний, разогнаться и вырваться из их цепей. Отчего-то это не выходило, и из-за этого по коже бегали мурашки. Ее отец убийца. Именно эта мысль крутилась на языке и не давала покоя.
– Ты бы тоже сделала это, чтобы защитить свою семью, – сухо ответил он. Ни тени сомнений в его голосе. Именно это он сделал на ее восьмое Рождество. Убил их всех, чтобы защитить свою семью.
– Но у тебя нет семьи, – голос Бев ни разу не дрогнул, когда она говорила это. Так же сухо, как и Митчем. Она действительно была уверена, что у него нет семьи. У них у обоих не осталось семьи в тот день, когда ее мать покончила собой.
Болезненный укол обиды заставил ощетиниться Митчема. Он наклонил голову вбок и молча сощурился, дожидаясь, что еще скажет его дочь. Беверли не так уж и много унаследовала от него, но вот это умение подобрать слово так, чтобы ударить посильнее, перешло к ней именно от отца. Ей не приходилось говорить много. Достаточно лишь одного предложения, и ты уже хочешь сжечь все напалмом.
– Прости, – сама того не желая проговорила Бев. Это слово, слетевшее с ее губ так внезапно, обожгло горло. Ради того, чтобы услышать ответы на свои вопросы, она была готова проглотить ком детской обиды. Жаль, что поступать так удавалось не всегда. В противном случае она получила бы все ответы на вопросы несколько раньше.
– Тебе не за что извиняться. Нас с тобой действительно сложно назвать семьей. Но я надеюсь, что однажды смогу это исправить, потому что ты заслуживаешь лучшего, – отстраненно проговорил Митчем, а затем выдавил из себя грустную улыбку.
– Сегодня мне приснилась мама. Она говорила, что мне нужно срочно выбираться на сушу и что я слишком далеко заплыла. Наверное, это должно что-то значить. Я действительно слишком далеко заплыла?
– Что ты имеешь в виду?
– Не знаю, все. Мне кажется, что я не могу отпустить прошлое. Цепляюсь за него мертвой хваткой, постоянно прокручиваю в голове и ненавижу все на свете за то, что у меня до сих пор нет полного понимания, что же произошло в моей жизни. Я помню ту ночь на Лунном озере, когда в наш дом кто-то ворвался, но не знаю, кто это был. Помню маму в луже собственной крови, но не знаю, зачем она это сделала. Помню тетю Лили, о чьей зависимости я знала, но не сказала тебе. Мы могли помочь. Могли, но ничего не сделали.
Митчем молча слушал свою дочь и при этом тщательно обдумывал каждое свое слово, которое он собирался произнести. У него были ответы на все эти вопросы, но не все он мог рассказать. Ведь если Бев узнает правду, их отношения с дочерью разрушатся до основания. А он не готов потерять ее снова. Только не тогда, когда она впервые заговорила о том, что чувствует.
– Те люди на Лунном озере… Они были просто преступниками, которые пришли убить нас, – ответил он, смакуя свои собственные слова. В голове тут же, словно вспышка яркого света, засияла картинка – кухонный нож в руках его жены, ее полные злобы и ярости глаза и ладони, крепко прижатые к его простреленному плечу. В память о том дне у него остался небольшой шрам, который только и делал, что зудел при плохой погоде. – Я хотел защитить тебя и Дебби. Наверное, мое стремление было слишком сильным. Мне казалось, что есть люди, которые могут обидеть вас, навредить вам. Но сейчас я понимаю, что единственный, от кого я вас должен был защитить – это я сам. Никто не мог вам принести большего вреда, чем я. Это правда, благими намерениями вымещена дорога в ад.
– Так это то, из-за чего мама покончила собой? – спросила Бев. Ее глаза светились молчаливой болью. Она могла сдаться и заплакать, но держала себя в руках. Делала короткие вдохи, сжимала кулаки и, кажется, считала про себя до десяти. Есть на свете такая боль, от которой можно избавиться при помощи какого-нибудь анальгетика. Вот только от душевной боли он нисколько не помогает.
– Наверное, было бы неплохо знать, что у нее было в голове. Если бы я только знал, сейчас она была бы здесь, – Митчем говорил отстраненно и искренне. Ни по кому в жизни он не скучал так сильно, как скучал по своей жене. С ее уходом он отчасти потерял связь с реальностью. Осознать ее поступок было сложно до сих пор. Эгоистично и до одурения неправильно. Она всегда делала так, как считала нужным. А по итогу больше всего от ее поступка потеряла ее семья.
– Я тоже по ней скучаю, – тихий голос Беверли прервал минутную тишину. Ее отец снова попытался улыбнуться. Даже в мыслях ему было сложно представить, что пришлось пережить дочери. Он должен был приехать, потому что знал обо всем. Но ему просто не хватило духу. Не хватило духу видеть мертвой самую большую любовь своей жизни.
– Да, я знаю. А твоя тетя Лили… Послушай, она ведь была уже взрослой женщиной. Никто не заставлял идти ее по такому пути, но она сделала то, что сделала. Ты не виновата в ее смерти. Не виновата в том, что она была неспособна бороться со своей зависимостью, – задумавшись о своем, Митчем снова притих. Его дочь была рядом, и это заставляло его чувствовать самого себя самым счастливым человеком на свете. Все, что ему хотелось – это наверстать зря упущенное время, проведенное поотдаль друг от друга. В то же время в голове то и дело заседали мысли обо всех его плохих поступках, которые когда-то казались ему правильными. Он снова и снова вспоминал последний разговор с Лили. В тот день в ее пустых глазах не отображалось никакой жизни. Она словно смотрела на него, и в то же время будто бы ничего не видела. «Ты снова пристрастилась к наркотикам», сказал он ей тогда. Лили даже не стала отрицать. Да и какой в этом смысл? Ведь все это было написано на ее лице. «А тебе есть дело до этого?», поинтересовалась она, и тут же получила звонкую затрещину по лицу. Митчем думал, что сможет отрезвить ее, привести в чувства. Но все вышло с точностью до наоборот, и через пару дней Беверли рыдала в его телефоне с просьбой приехать в полицию.
– Это не отменяет чувства вины. Ты можешь сколько угодно убеждать меня в моей непричастности. Вот только легче от твоих слов не станет. Она так много делала для меня, а я даже не смогла прийти ей на помощь.
Беседу прервал еле слышный скрип двери и влетевшая в палату медсестра, которая воскликнула «Мистер Митчем!», а затем замялась, заметив его дочь. В ее руках была пластиковая тарелка, на которой лежал кусок свежеиспеченного пирога.
– О, Эли, ты очень добра, – Роберт тут же расплылся в счастливой улыбке, стерев налет задумчивости со своего лица. Воистину, так мастерски менять настроения и выражения лиц умел лишь он. Отчасти именно этому его умению Бев тайно завидовала. У нее переключиться получалось не всегда. Даже сейчас, когда медсестра стояла посреди этой палаты и скромно держалась за тарелку с пирогом.
– Это ваша дочь, верно? – спросила она, с любопытством уставившись на Беверли. – Милая, если ты не возражаешь, я и тебе принесу вишневый пирог. Он тебе сейчас точно не повредит.
– Спасибо за предложение, но я откажусь.
– Твой отец о тебе так много рассказывал, – добавила медсестра. Бренер удивленно вздернула бровь и скрестила руки на груди. Ей было слегка неловко осознавать себя предметом чьих-то обсуждений. Даже если инициатором этих обсуждений является ее отец.
– Надеюсь, не так много, как вы говорите, а то мне придется вас убить, – при виде слегка шокированной медсестры Беверли самодовольно ухмыльнулась. – Но я могу передумать только если вы поклянетесь молчать.
– Это всего лишь специфический юмор моей дочери. Не обращайте внимания, – сказал Митчем и принял из рук медсестры вишневый пирог.
– Нет уж, вы обдумайте мое предложение, а я пока вернусь в свою палату, – договорила Бев, а затем кое-как поднялась на ноги и пересела в свою коляску. На предложение доставить ее до палаты она ответила категорическое нет. Ей хотелось оставить отца с теми мыслями, которые пришли в его голову после их недолгого разговора. А еще ей хотелось побыть одной, чтобы поразмыслить над тем, что она услышала. Есть ли в этом хоть доля правды? Ее кредит доверия уже давно исчерпался, и теперь она старалась фильтровать всю ту информацию, которую озвучивал Митчем. Особенно если речь была о ее матери.
***
Когда палата опустела, Митчем поднялся со своей кровати и начал копаться в своих вещах. Во внутреннем кармане пиджака он отыскал аккуратно сложенный листок, на котором ровными буквами было выведено последнее послание его жены. Пальцы бережно развернули бумагу, а затем поднесли ее к носу. Ему до сих пор казалось, что от этого листка бумаги пахло ее мятным кремом для рук. Он сделал глубокий вдох и подумал о том, что ему не суждено пережить эту утрату. Каждый день он просыпался с одной и той же мыслью: это все из-за него. Из-за его неспособности отпускать, из-за его неумения смиряться с происходящим. Она, конечно же, просила его не винить самого себя, но разве это вообще возможно?
Раньше он считал самого себя неуязвимым, полагал, что ему все по плечу. Все изменилось после встречи с матерью Бев. При одном только взгляде на нее он осознал свою самую большую слабость. Эта женщина была словно очень дорогой и вкусный алкоголь, и вот, сделав последний глоток, он ощутил внезапное похмелье, которое не проходило вот уже 14 лет. Не существовало такого лекарства, которое способно избавить его от этого похмелья. А другие алкогольные напитки не казались такими пьянящими.
Присев в кресло, он стал вчитываться в буквы и вспоминать голос своей жены. Мягкий, словно бархат, он то и дело возникал в его голове, а затем растворялся, оставляя за собой лишь режущую боль в области сердца.
Мой милый Робби
Не стоит кидаться к телефонной трубке и пытаться дозвониться до меня, потому что уже слишком поздно.
Слишком поздно что-то исправлять, верно? И я пишу тебе это только по одной причине – чтобы ты не винил самого себя в том, что случилось. Это все я, и только я. Если однажды Беви спросит тебя об этом, ты ей так и скажи. Это было решение мамы, и ничье больше.
Знай, что это самое тяжелое решение в моей жизни. Последние 13 лет были настолько же прекрасны, насколько и ужасны. Ты помнишь, как все начиналось? Помнишь, когда мы встретили впервые? До сих пор перед моими глазами стоит эта картина – ты сидишь в стоматологическом кресле и с ужасом разглядываешь все эти лечебные инструменты. Мне так хотелось успокоить тебя, и именно поэтому я принесла ту мягкую игрушку из детского отделения и попросила держать ее в руках. Ты ведь действительно напоминал мне в тот момент ребенка. Но я рада, что с тех пор ты не боишься стоматологов.
А помнишь, что было потом? Мне ужасно хотелось снова увидеть тебя, я постоянно ходила и думала о тебе. Думал ли ты обо мне, Робби? Надеюсь, да. Как думаешь сейчас, когда читаешь эти строки. Когда мы случайно встретились в кофейне, я едва не пригласила тебя на свидание первой. Но ты сделал это за меня, и это был один из самых прекрасных подарков судьбы…
От чтения Митчема отвлек скрип двери и появившийся на пороге его палаты Райли. Мужчина свернул листок бумаги и слегка нервно проговорил «Бев вернулась к себе в палату». В эту секунду ему казалось, что его застали за чем-то постыдным. Он слегка покраснел и вернул письмо своей жены в запачканный кровью пиджак.
– Да, я вижу, – ответил Райли и прикрыл за собой дверь. – Вы показали ей это письмо?
– Не думаю, что она готова к этому. Но мы наконец-то поговорили. Наверное, все начинает налаживаться, и мне не хочется портить наших отношений, – задумчиво говорил он. Затем провел ладонью по щеке и продолжил. – Что насчет того, кто в нас врезался?
– Мы его ищем. Нужно добраться до него раньше полицейских.
– Только давай не как в прошлый раз. Не убивай его. Он нам пригодится еще. Неплохая приманка для тех, кто представляется чистильщиками и пытается меня убить.
– Да, только в прошлый раз я не специально. Он едва не убил меня…
– Ты меня понял, Энди. А теперь иди к Бев. Нужно, чтобы кто-то был рядом с ней. Сейчас она слегка не в себе. Грозилась убить медсестру.
На лице Райли появилось удивление, затем смешок, за которым последовала фраза
«Яблоко от яблони».
