Спираль

— Вера... Вер, — с глухим раздражением попытался прервать он ее зажигательную историю. Но Вера его не слышала. С чего бы? Станет она реагировать на его вялые возражения, если Егоров никогда не мог ей отказать — ни тогда, ни теперь, и ей это доподлинно известно. Она упивалась собой: бархатным тембром своего грудного голоса, блеском в глазах, шармом — сидящая на посту медсестричка машинально откликнулась улыбкой на ее приветливый кивок, тонким запахом духов, умением забавлять даже банальным рассказом. Она никогда бы не пришла, не будь на сто процентов уверена в успехе дела, подумал Егоров. Это злило. — Вера! Резкий окрик заткнул наконец фонтан ее брызжущего обаяния. — Ну что, что? — Начнем с того, что это не в моей власти. Так не положено, это против правил. — Да брось! Это такая малость. Он просто постоит в углу — в халате, маске, перчатках, что там еще надо? Весь стерильный, как медицинский спирт, и молча последит за ходом операции... Он никому не будет мешать. — Он потеряет сознание от первого же надреза, а я буду вынужден откачивать его вместо пациента. — Ничего такого не случится, он же не институтка. Просто проблюется в туалете после всего и больше ты его не увидишь. Это все, о чем я прошу. Егоров приостановился и взглянул на нее. — Не понял? — Операции две, максимум три — сделаем скидку на его ослиное упрямство — и малой больше не появится. Я его знаю как облупленного. — Ты же сказала, он собрался в медицинский? — Ты все прослушал, — оживилась она снова. — Я же объяснила. Это просто очередная блажь. Даже не блажь — мелкая мстительность и говноедство. Ему вдруг захотелось в Англию, хотя разговор о ней был закрыт еще пять лет назад. Тогда у отца были другие возможности, и Ильюхе предлагалось, но он сам уперся рогом, что учиться будет только здесь. А тут вдруг ни с того ни с сего передумал и подкатил с этим к отцу. Четвертый курс, какая Англия? Отец даже слушать его не стал... Вера ненавязчиво взялась за его локоть, Егоров так же аккуратно отвел руку. — Это все очень интересно, но я сейчас занят, — он обогнул ее и пошел широким шагом по коридору. — Позвони мне в другой раз. Может, ближе к осени. Она пустилась следом, нимало не смутившись, словно не слыша его слов. Ничто не могло заставить Веру Воронцову отступить, если она что-то вбила себе в голову. — И тогда с какого-то перепуга возникла эта тема с поступлением в медицинский и прорезавшейся тягой кого-то лечить. В двадцать лет, видите ли, он вдруг осознал свое истинное призвание: приходи ко мне лечиться и корова, и волчица. Ну чушь же! — Чушь, — согласился Егоров. Он открыл дверь на лестницу и стал спускаться. Вера не отставала. — И теперь этот новоявленный айболит компостирует отцу мозг так, что тот уже готов сдаться и подписаться на еще десять лет его обучения с нуля. Но ведь это бред! — Бред, — на ходу бросил ей Егоров. Вера прытко обогнала его на ступеньках и поскакала спиной вперед, держась за перила, просительно и лукаво вскидывая ресницы. В этом было что-то раздражающее, выбивающее его из колеи. Ей давно было не пятнадцать. И даже не двадцать пять. Прежние девчачье-пацанские ужимки не шли ни кашемиру на ее плечах, ни тонким каблукам, ни блеснувшему за прядью волос бриллианту. На ее лице можно было прочитать весь прайс косметологического отделения клиники "Скандинавия". Не заставит себя ждать и эстетическая хирургия, оценил он. — Ему достаточно увидеть какие-нибудь кишки или подкожный жир — и он забудет о своей маленькой мести. Покажи ему что-нибудь мерзкое, — фыркнула она, — огромную опухоль там, или трофические язвы, или вот — гангрену! Бывает же у кого-нибудь такое? Этого ему точно хватит забыть про глупости. Она находила это комичным. В уголках ее пухлых губ и глаз без морщин плясали смешинки. Ей было весело. Егоров поморщился. — Егоров, миленький! Пожалуйста. Она молитвенно сложила руки, железобетонно уверенная, что детская непосредственность в ее исполнении все еще способна производить нужный эффект. Она должна была казаться ему жалкой и смешной, но не казалась. Он видел то, чего не видел когда-то, много лет назад, и понимал теперь все то, чего не осознавал раньше. И все это могло рождать в душе презрение к ней и насмешку над собой прежним, но не рождало. Ему было на все это плевать, вот что бесило больше всего. — Мне надо идти, — сказал он и махнул направо: — Выход с отделения — там. Был рад встрече. Словно не услышав, Вера уверенно пошла за ним через холл. — Посетителям туда нельзя, — повернулся к ней Егоров у лифта. — Твой ответ: нет? — переспросила она. — Мой ответ: нет. Извини. — Хорошо, посмотрим на дело иначе, — с легкостью избавилась она от сияющей улыбки и нанесенного пуховкой шарма. — Я заплачу. Сколько это стоит? — Вера... Егоров усмехнулся про себя и покачал головой — скорее своим мыслям, чем ее словам. Боковым зрением он вдруг заметил, как от столба отделилась сливавшаяся с ним до той поры фигура. — Здорово, да? И вот так каждый раз, — услышал он и в первый момент даже остолбенел: настолько ярким показалось дежавю. Улыбка-вспышка — то ли самоуверенно-наглая, то ли беззащитно-отчаянная, белые зубы, рваная челка, спадающая на глаза. — Ты-то свалил. А я с ними остался. На секунду Егорову почудилось: даже глаза подведены точно так же. Он моргнул. Ерунда, конечно, — парень был как парень: острые широкие плечи, стертые на изломах джинсы, руки в карманах безразмерного худи, растрепанная шевелюра. И вроде не так чтобы сильно похож, если приглядеться, но... — Я Илья. Помнишь меня? Егоров очнулся от наваждения и приподнял кисть параллельно полу. — Вот таким. Губы были шире и тоньше тех, на которые Егоров так же неприлично уставился вечность назад. Он столько раз потом видел эту гремучую смесь смущения и дерзости, что мог бы и привыкнуть. Проблема заключалась в том, что он так и не привык. — Ты, как обычно, вовремя, — напомнила о себе Вера. Егоров перевел взгляд с Ильи на нее. — Я, пожалуй, пойду. Сделала для тебя, что могла. Договоритесь дальше без меня. По инерции Егоров смотрел ей вслед, пока цокот шпилек не заглох за вертушкой. Потом повернулся к Илье и снова был странно поражен неуловимым сходством. — Это пугает, да? — Что именно? — настороженно уточнил он. Илья неопределенно обвел пальцем холл. — Ну... это все. Ответственность, — повел он плечом. — От тебя зависят человеческие жизни. Всегда было интересно, как врачи с этим справляются. — Я здесь не один на сто миль. Не только от меня что-то зависит, — ответил Егоров. Двери грузового лифта неожиданно разъехались в стороны, и им пришлось посторониться, чтобы пропустить каталку. Егоров машинально ответил на брошенное ему приветствие. Раздолбанные колеса с грохотом преодолели железный порог. — Знаешь, мне пора... — протянул он Илье руку для быстрого пожатия, останавливая ногой смыкающиеся двери, но Илья задержал его руку в своей, положил ему на запястье другую ладонь — и, словно пойманный этим в ловушку, Егоров замер на половине шага. — Я слышал твой ответ сестре, — сказал Илья. Егоров хотел сказать: хорошо, коли так. Хотел сказать: если слышал, то должен понять, ты же не маленький. Или: не обижайся, тут ничего личного. Но промолчал, чего-то ожидая. — Одну смену, — попросил Илья. — Подари мне сутки твоего времени, и если я тебе помешаю, то отстану, как Вера и хочет. Я не буду путаться у тебя под ногами, доставать тупыми вопросами или что-то в этом духе. Ты меня даже не заметишь. Он улыбнулся, и Егорова дернуло, словно током. Разумеется, вздохнул он. Все так и будет. — Хорошо, — произнес он вслух. — Жду тебя в среду.