Спираль

Егоров всегда тяготился общением с неровесниками: что со старшим поколением, что с молодым. Оно не складывалось для него естественным образом, в обоих случаях ему приходилось подстраиваться, а он не любил к собеседнику снисходить, к щенячьей ли ограниченности или к старческой закостенелости сознания — все равно. Странным было то, что с Ильей Егоров этого никогда не ощущал. Он отчего-то не чувствовал с ним разницы в возрасте. Дело точно было не в зрелости Ильи, Илья был обычным, средним парнем, со своими постдетскими проблемами, интернет-шутками в речи и юношескими сентенциями. Ничего такого, что отличало бы его болтовню от болтовни тысячи других ребят, Егоров не замечал. Встречаясь, они не философствовали, не обсуждали ничего важного, Илья не поражал глубиной или нестандартностью суждений, если бы Егорова попросили оценить его ум, он затруднился бы с определением: Илья был неглупым, сообразительным, понятливым — но интеллектуалом Егоров бы его не назвал. Их отношения не были отношениями наставника и ученика — веселое панибратство Ильи и отвращение к роли гуру у Егорова не допускали даже намека на что-то похожее. Иногда Егорову приходило в голову, что со стороны они смотрятся вместе странно, Илье сложно было дать больше двадцати, Егоров не выглядел младше своего тридцатника с хвостиком — что в глазах других могло их связывать? дальнее родство? ситуативное знакомство? До поры это мало его волновало. С Ильей было легко. Те смены, когда он приходил, Егоров любил — они пролетали быстрее и казались не такими напряженными. Егоров привык к тому, что Илья подхватывает его после дежурства, ему нравились их полусонные на час-другой посиделки в кафе или баре перед возвращением домой. Его терапевтически успокаивала неназойливая, не требующая от него особого участия, беседа. Ему было приятно смотреть на Илью, слышать его голос. Он с удивлением ловил себя на том, что Илья стал для него чем-то вроде релаксанта и стимулятора одновременно. — Он живет в Ницце. По четыре месяца в году постоянно, и с перерывами на деловые поездки в остальное время. У него там собственный дом. Все свои обязанности, если это возможно, он выполняет оттуда. А сюда прилетает как в длительные командировки. — Вот как? — из вежливости откликнулся он. Илья не часто горячился, его редко задевало что-то всерьез, как сейчас. Обычно он был в меру увлечен беседой и шутливо-ироничен. Его манера вести разговор временами напоминала легкий флирт, и поначалу Егорова почти смущала, а потом он привык и даже находил в ней что-то забавное. — Он в Ницце. А Вера здесь. — Думаю, если б она хотела жить в Ницце, то... — ...то ему бы это не понравилось. Не думаю, что он там живет отшельником. — Да и Вера тут не скучает, насколько я могу судить. В чем тогда проблема? — Вот и отец делает вид, что его ничего не беспокоит. — Делает вид? — уточнил Егоров. Илья откинулся назад и наклонил голову. — Кого вообще, кроме тебя, волнует это положение вещей? — А ты считаешь, что всё правильно? Что так и надо жить? — А как надо? — переспросил Егоров. Илья чего-то ждал от этого разговора, но Егоров не понимал, чего. — Я считаю, что мои представления о правильном не обязаны совпадать с чужими. Вера живет, как хочет, если бы ее что-то не устраивало, она бы это изменила. — Не очень-то она счастлива. — Откуда тебе знать? Илья покачал головой с сомнением. — Знаю. Ничем толком не занята, болтается как говно в проруби: ни профессии толком, ни дела, ни семьи, ни друзей, какие-то рыбы-прилипалы вместо подруг, какие-то ущербные связи вместо отношений — видел бы ты, с кем. — Не имел возможности, к счастью. Не будь моралистом... — При чем здесь мораль? — перебил Илья. — Единственное стоящее, что было в ее жизни, — тебя — она бездарно просрала. — Перестань, — поморщился Егоров. — Это был ее выбор. То, что тебе кажется ужасным, она оценивает иначе. Она всегда мечтала о чем-то таком: быть предоставленной самой себе, ничем и ни с кем не быть связанной, не испытывать материальных проблем, ни за что не нести ответственности. — Мечты обманывают, — упрямо и мрачно сказал Илья. Егоров развел руками. Он не узнавал этим утром веселого и легкого в общении Илью. — Почему мы вообще говорим о ней? — спросил он. — А мы говорим не о ней. Егоров вскинул бровь. Илья оторвался от спинки стула и подался вперед, положил локти на стол и сдвинул в сторону стоявший между ними высокий пивной стакан. — Мы говорим обо мне. Не хочу превратиться в нее. Не хочу повторить ее путь. — Тогда тебе не стоит выходить замуж за бизнес-партнера отца, — попробовал тупо отшутиться Егоров, но Илья его не поддержал и не улыбнулся в ответ, как обычно. — У тебя не получится. Отец не позволит. Наверняка он имеет на тебя гораздо более серьезные планы, чем на Веру. — Плевать на его планы. Я не хочу заниматься тем, чем занимается он, не хочу переливать что-то из пустого в порожнее — пусть даже это будут деньги — и становиться вторым Борис-Михалычем. Я хочу быть таким, как ты. — Ну приехали, — фыркнул Егоров. — Да, как ты, — серьезно повторил Илья. — Хочу делать что-то по-настоящему нужное, что-то, за что не стыдно. Егоров покачал головой. Ему захотелось потрепать Илью по волосам. — Идеализм. И максимализм. Все не так примитивно устроено. Твой отец вовсе не переливает деньги из пустого в порожнее. Но окажись у меня такая возможность, я бы теперь, наверно, не отказался. Мой путь то еще удовольствие. Он сложнее. И неблагодарнее. И, чтобы ты знал, я о своем выборе жалел не единожды. — Но ты же спасаешь жизни. Это абсолютное благо, разве нет? Тебе не приходится сомневаться, зачем ты вообще, приносишь ли ты кому-то пользу или бесцельно коптишь небо. — Не каждый раз, — Илья вопросительно посмотрел на него, и Егоров пояснил: — Спасаю. Это тот еще груз, с которым дальше живешь. Это каждодневное напряжение, как у сапера. И такое же отсутствие права на ошибку и индульгенций. А те, кого ты вытащил, все равно помнят только тех, кто лечил их по возвращении к жизни. — А это важно? Чтобы они помнили? Главное, что ты помнишь сам. — Не знаю, — пожал плечами Егоров. — Может, и так. Если ты уверен, что тебе это надо, — вперед. Будет долго, нудно, трудозатратно и малоокупаемо — и я даже ничем особенно не смогу тебе помочь, — он усмехнулся. — Реаниматология не передается воздушно-капельным путем. В отличие от предыдущей, на эту шутку Илья откликнулся охотно — открытой улыбкой с привычной ехидцей, под прищуренными ресницами пробежала знакомая искра, и если бы перед Егоровым сидела студенточка-практикантка, он был бы уверен, что с ним кокетничают. Илья наклонился ближе и медленно обвел указательным пальцем край своего стакана. — А половым? — спросил он.