Бесславные ублюдки

1 декабря 1919 года - Сожалею, брат, но этот танец – мой! Не успела Хейли опомниться, как оказалась между двумя братьями, и вот уже не одна, а две руки были требовательно протянуты в приглашающем жесте. Оба высокие, ослепительно красивые в своих вечерних смокингах, они испепеляли друг друга взглядами, словно соревнуясь за право обладать полюбившейся игрушкой. Элайджа держался более любезно, но от его взгляда веяло холодом; глаза же Клауса лихорадочно горели, а сам он был почти болезненно угрюм. Хейли поймала себя на мысли, что, несмотря на родственные связи, неизгладимо накладывающие отпечаток на их характеры и образ жизни, братья были очень разными. А затем, к своему неудовольствию, она отметила, что эта сценка привлекла внимание публики: косые взгляды и тихие перешептывания гостей действовали Хейли на нервы. Возможно, правильнее было бы принять приглашение Элайджи: ведь он первым изъявил желание с ней танцевать, к тому же весь этот приём был устроен ради поддержания его имиджа. Но для Хейли выбор был очевиден, и она мягко вложила свою руку в руку Клауса. Их закружило в вихре танцующих пар, в водовороте музыки и смеха. До этого они танцевали лишь раз, в вечер их помолвки, и тогда каждое движение, каждое прикосновение было противостоянием двух характеров, борьбой на выживание, в которой каждый нерв был оголен до предела. Сейчас же казалось, будто их танец служит лишь ширмой, способом избежать действительности, спрятаться от реальности. Хейли внимательно всматривалась в черты лица Клауса и, к своему ужасу, поняла, что никогда еще раньше она не видела его настолько растерянным и измотанным. Уязвимым. Он сжимал ее в своих объятиях крепче, чем того требовал этикет, один раз даже сбился в танце, но Хейли быстро пришла ему на выручку, и инцидент остался незамеченным. Музыка мягко смолкла, танец подошел к концу. Клаус явно намеревался продолжать танцевать, дабы избежать необходимости вести светские беседы со всеми этими людьми, но фигура Майкла неожиданно возникла прямо перед ними. Он громогласно заявил: - Никлаус, рад тебя видеть! Пойдем со мной, ты наверняка будешь рад поприветствовать гостей. Хейли была уверена, что Клаус ему откажет, ведь в выражении его лица не было ничего двоякого. Но вот Майкл наклонился к сыну и прошептал так, что его не услышал никто кроме Клауса. И Хейли. - Это твой долг перед семьей. Черты лица Майкла ожесточились, и он с видимым интересом наблюдал за внутренней борьбой Клауса. Наконец, узрев что-то, что убедило его в своей победе, он галантно поклонился Хейли. - Мисс Маршалл, прошу нас извинить. Вопреки ее ожиданиям и желаниям Майкла, Клаус не отпустил ее руки, вцепившись в нее мертвой хваткой. Поспешность его движения, бледность его лица, почти болезненный огонь в глазах…настоящий крик о помощи. Хейли не могла остаться глухой к его мольбе, пусть им самим и неосознанной. - Я с радостью воспользуюсь шансом быть представленной таким высокопоставленным гостям, - с самым невинным видом объяснила Хейли и одарила Майкла целомудренной улыбкой. И вот их поглотила карусель вечно сменяющихся лиц, светских бесед вперемешку с зашифрованными намеками, мучительно частых рукопожатий. Хейли видела, каких усилий стоило Клаусу держать себя в руках и терпеливо убеждать их голосовать за Элайджу, когда все его существо так явно хотело сбежать с этого приема. Но Майкл коршуном следовал по пятам, непоколебимо подводя Клауса ко все новым людям, которые, казалось, только и ждали разговора с ним, брошенных полушепотом заверений и крепкого рукопожатия, дабы обещать свои голоса Элайдже. Взвинченная до предела, Хейли нервно теребила ридикюль: в ее воображении страдание Клауса было усилено в геометрической прогрессии, а потому она была уверена, что долго он не протянет. - Боюсь, духота немного ударила мне в голову. Клаус, вы не проведете меня на свежий воздух? – ну конечно, и как ей раньше не пришло это в голову? Решение казалось таким простым, что Хейли едва успела спрятать торжествующую улыбку от тяжелого взгляда Майкла. В этот миг мимо них проходила Мэриголд, тщетно пытаясь отыскать Финна. Майкл поспешил вовлечь ее в разговор: - Мисс Маршалл, уверен, Мэриголд отлично позаботится о вашей маленькой женской проблеме. К сожалению, нам с Никлаусом необходимо возвратиться к делам. В панике наблюдая за тем, как мужчины удаляются, и подстегиваемая какой-то неконтролируемой жаждой нарушить планы Майкла во что бы то ни стало, Хейли сделала то, за что презирала всех кисейных барышень: намеренно упала в обморок. Почти одновременно она ощутила боль в плече из-за падения на паркет и услышала оглушительный крик Мэриголд. Хейли кожей чувствовала взгляды людей, обращенных на нее, отчего желание открыть глаза было еще сильнее. Чьи-то руки подняли ее с пола: она готова была поклясться, что это Клаус. Ее догадка подтвердилась, когда над самым ее ухом раздалось хриплое: - Не сейчас, отец! Клаус стоял со своей ношей посреди зала и затравленно оглядывал любопытствующую толпу. Их безразличие, их праздный интерес вызывали в нем волну неконтролируемой ярости, сильнее еще и оттого, что ей было не суждено найти выхода. А затем он посмотрел на Хейли: хрупкое тело неестественно повисло у него на руках, волосы разметались по лицу, но грудь едва заметно вздымалась, а значит, она дышала. Но вот перед глазами у него уже не Хейли, а другое тело, которое он точно так же держал на руках десять лет назад. И Клаус почувствовал, как в нем воскресает давно забытая эмоция: страх. Липкий, сковывающий все внутренности, до мозга костей пронизывающий страх. Одним махом превращавший его в того рыдающего беспомощного мальчишку, который семь кварталов тащил окровавленное тело брата домой и боялся отвести от него взгляд; верившего, что если смотреть на Хенрика и не опускать взгляда, то его еще можно будет спасти. В того скулящего сопляка, что без тени достоинства и выдержки хриплыми мольбами встречал побои отца. В того презренного слабака, что отчаянно заклинал Элайджу отпустить его, помочь ему, не позволять отцу… «Щенок, не смей разводить сопли! Немедленно возьми себя в руки, ничтожный мальчишка, не то я…» Фраза отца, сказанная им десять лет назад, явственно всплыла в памяти Клауса, поражая своей пульсирующей отчетливостью. Стряхнув с себя марево болезненных воспоминаний, он вернулся в действительность, где толпа изысканно разодетых людей все еще не сводила с него любопытствующих взглядов, а его невеста все еще была без сознания. Клаус прошествовал с ней к выходу. - Ник, святой Иисусе! – прошептала Ребекка, только что появившаяся в дверном проеме. Ее тоже настигли призраки прошлого, и, издав гортанный звук, она кинулась к брату и спросила: - Что случилось? Она…она…? Как она? - Жива, - коротко бросил Клаус и поспешил добавить. - Похоже, потеряла сознание. Только после облегченного выдоха Ребекки Хейли догадалась, что именно напомнила им устроенная ею сцена и поняла всю глубину своей глупости и идиотизма. В своем стремлении уберечь Клауса она сама окунула его в воспоминания прошлого и заставила пережить те события заново. Отлично, Хейли, просто отлично. Поистине, нет предела человеческой глупости. Самым нелепым было то, что Хейли самолично загнала себя в ситуацию, которую нужно было доиграть до конца; право, не могла же она очнуться прямо сейчас на глазах у всех, тем самым не достигнув изначальной цели всего этого «обморока» - избавить Клауса от присутствия Майкла, от присутствия всех этих людей. И надо же, что именно она больнее всех задела Клауса. Желая как-то исправить положение, Хейли ободряюще сжала его предплечье, надеясь облегчить его переживания. Минуточку, она сделала что? Сердце пустилось в бешеный пляс, а в горле застрял комок страха и нервов, стоило ей почувствовать, как мгновенно напряглось, застыло его тело. Весь он стал сгустком прямых линий и углов, что остро впивались в ее ребра. Он понял, точно понял. Хейли чувствовала, что они остановились, чувствовала его колючий взгляд на своем лице, чувствовала вину, жгучую и мучительную. Он ведь был способен бросить ее прямо здесь, на жесткий пол, на глазах у всех. И если она правильно отгадала ассоциации, рожденные в его голове ее выходкой, то Хейли не могла бы его в этом винить. Поделом ей. Он не бросил. Они двинулись дальше. Глухой хлопок двери подсказал Хейли, что они оказались в спасительном уединении ее комнаты. Наконец-то она сможет объяснить, извиниться, убедить его, что она на самом деле пыталась ему помочь… Клаус не слишком галантно бросил ее на мягкие подушки, и прежде чем Хейли успела издать хоть звук, он произнес: - Спектакль окончен. Я бы сказал «браво», но, дорогая, из вас вышла паршивая актриса. Начали вы многообещающе, но в конце не вытянули роль. Никогда еще Хейли не слышала такого холода и такой горечи в его размеренно-медлительном тоне. И это пугало ее гораздо больше, чем властность его позы, вырисовывающейся в полумраке комнаты. Он сидел на кресле и курил; огонек сигареты слабо освещал часть его лица, и Хейли смогла разглядеть два горящих глаза, цепко нацелившихся на нее. Напрасно Хейли сбивчиво пыталась объяснить, что все было попыткой помочь ему. Клаус слушал ее со смешанным чувством замешательства и злости: так вот значит, каким она его видит, беспомощным слабаком, неспособным выдержать и часа противного ему приема? Кем она себя возомнила, решая, что ему под силу вынести, а что нет? Как посмела выкинуть такой фокус, отчего его мать и Ребекка опять столкнулись с ужасами прошлого? И все-таки… И все-таки что это было? Что за чувство скрутило его, как пружину, оседая липкой пленкой на внутренностях, стоило ему повернуться на крик Мэриголд и увидеть ее распластанное тело на полу. Давно забытый, но такой знакомый страх. Первой была пугающая мысль о том, что она мертва. Что люди Массерии проникли на прием и убили ее… Что он не смог – опять не смог, – предотвратить, спасти, вырвать из лап смерти… Воспаленным взглядом он уже готов был увидеть расползающееся пятно крови. А еще? Что еще тихо пульсировало в подсознании, ускользая от его внимания, но, не давая о себе забыть? Сожаление? Чувство вины? Неверие? Все не то. Что. Это. Было? Еще немного, и он бы понял, ухватил бы это чувство за хвост и распутал бы клубок незнания. Еще минута, и… …и он почувствовал ее пожатие. Как насмешку, как издевательство над памятью этого дня и всеми его переживаниями. К чему весь это фарс? Ради привлечения внимания? Из вредности? Клаус не понимал в тот миг. А по жилам уже растекалась такая знакомая злость. И вот сейчас, в полумраке ее комнаты, эта злость превратилась в ярость. На нее. На себя. На весь этот проклятый вечер. Потому что истинная причина ее поступка…лучше бы Хейли просто жаждала внимания. Только бы не испытывала к нему это унизительное чувство жалости. Никому не было позволено. «Ты ни на что не годишься, жалкий мальчишка!» Замолчи, отец. Ты и сам знаешь, что это уже давно не правда. Хейли тем временем нервно мерила шагами комнату, перебирая тонкими пальцами то занавески, то шелковое покрывало на кровати, то тонкую резьбу чугунной каминной решетки. Она поняла, что любые оправдания напрасны: Клаус все так же угрюмо рассматривал ее, молча сидя в кресле. Невыносимо хотелось курить. Не потрудившись найти мундштук, Хейли гораздо острее почувствовала, как табак оседает на дне глотки, выкуривает из головы лишние мысли. Пепельница в комнате была лишь одна, на тумбочке возле Клауса. Хейли нехотя подошла к нему и струсила пепел. В этот миг голос Клауса так громко прорезал тишину комнаты, что от неожиданности Хейли подскочила на месте. - Никогда больше. Их глаза встретились, во взгляде Хейли явственно читался вопрос. Клаус и сам не знал, что значил этот приказ. Никогда больше не играй памятью Хенрика? Никогда больше не падай в обморок? Никогда больше не привлекай к себе внимание? Бред. Он был благодарен Хейли за то, что она не уточняла. Молча кивнула в знак согласия и отошла к французскому окну, что вело на балкон. Клаус явно не изъявлял желания покинуть ее комнату, да и у самой Хейли не было сил возвращаться на прием. От осознания того факта, что цели своей она добилась – увела Клауса от Майкла, – пусть для этого и пришлось с ним поссориться, хотелось истерически хохотать. Она не заметила, как Клаус оказался возле нее, молча открыл окно и вышел на балкон. Зимний воздух лизнул разгоряченную кожу Хейли, заставляя ее покрыться мурашками, но окна она не закрыла. Безмолвно смотрела, как Клаус прислонился к кованым перилам, как натянулась ткань смокинга на широких плечах и едва уловимо проступили лопатки, как зимний ночной ветер взъерошил его волосы, отчего Хейли захотелось тут же их пригладить. Хейли не могла сказать, прошло пять минут, пять часов или целая вечность, прежде чем она ступила на балкон, к нему. Зябко поежившись от порыва пронизывающего ветра, она укуталась в теплый плед, предусмотрительно оставленный слугами, и остановилась рядом с Клаусом. Вначале Хейли показалось, будто он вообще забыл о ее присутствии. Она понимала, что Клаус весь ушел в себя, погрузился в собственные мысли. И судя по глубокой морщине, прорезавшей лоб, приятного в этих размышлениях было мало. Она видела, с какой силой он сжимал балконные перила, отчего побелели костяшки и проступили венки на коже. Как мало она его знала. Как мало она видела его таким… морально истерзанным. А затем сознание прорезала мысль, чуждая ей: а можно ли вообще узнать другого человека? Не просто изучить привычки и вкусы человека, но разбираться в его душе, угадывать каждый порыв. Хейли плотнее запахнула плед, отмечая, что на этом балконе тяжелые мысли – заразны. А еще здесь царило молчание, но оно было отнюдь не тягостным, не обязывало к общению. Хейли молчала, но ей было легко, она подпитывалась этой тишиной. И знала, что для Клауса безмолвие было комфортным, раз он так свободно уходил в собственные мысли при ней. Хейли обратила свой взор на раскинувшийся перед ней ночной город. На Бурбон стрит проходило очередное красочное празднество, кое-где в домах горел свет, слабо прогоняя тьму на панораме города. Ветер доносил обрывки джаза и смеха, из порта долетало редкое гудение парома. Глаза выхватили очертания печально известного особняка, и в тот же миг Клаус тихо спросил: - Заинтересовало жилище мадам ЛаЛори? Хейли покраснела, словно ее застали за чем-то постыдным и торопливо ответила: - Я…м-м…просто…Неужели все, что о ней говорят – правда? - Вы о кухарке, прикованной цепью к плите, девочке, бросившейся со страху с крыши и сотне истерзанных, изувеченных рабов в ее Комнате Кошмаров? Хейли слышалась в его словах ухмылка. Борясь с желанием закатить глаза на его показной цинизм, она молча кивнула. - Уберите дешевую театральность, но в целом, думаю, это правда. Чудовищно. И ведь это не единичный случай. Была еще Мари Лаво, а до нее еще дюжина преступников, историями о которых впору исписать десятитомник. А сейчас появился Дровосек… - И каким только образом этот город привлекает столь огромное количество бесславных ублюдков? – искренне недоумевая, спросила Хейли. Клауса позабавило ее добропорядочное возмущение, коим она прикрывалась, как ширмой. - Мы ведь тоже, как вы изволили выразиться, бесславные ублюдки, - неторопливо, смакуя произведенный эффект, выговорил Клаус. А затем он с удовольствием наблюдал, как медленно до нее доходил смысл сказанного, оседал на стенках сознания, укоренялся в ее мозгу. Они все – ублюдки. О них не будут слагать легенд, никто даже не вспомнит об их существовании через сто лет, и, однако, они были. Совершали злодеяния, причиняли страдания наживы ради. - И мой отец тоже был…? - губы просто не в силах вымолвить это слово. Ее отец, у которого она в детстве таскала лакричные конфеты, который учил ее водить, несмотря на то, что женщина за рулем – моветон…Милый, добрый папочка! Клауса тронуло ее это почти детское неверие в возможность родителей совершать ошибки. Наивность, которая была обречена, но которую так хотелось уберечь. Но и врать не было смысла. Он кивнул. А затем ободряюще добавил: - Однако самым галантным из всех, кого я встречал, черт его дери! Легкая улыбка тронула уста Хейли. Она была благодарна Клаусу за это проявление характерной ему иронии, из-за которой момент казался не таким тягостным. Пожалуй, впервые Хейли четко осознала, кем был Уильям Маршалл, когда не был ее отцом; и слово «гангстер» утратило свой былой ореол романтики и неизвестности, представ перед внутренним взором Хейли во всей своей нелицеприятной действительности, во всей своей отвратительной жестокости. Она и раньше знала, но предпочитала не замечать. Словно, если не смотреть туда, то этого как-бы и нет. Есть. Или было. Хейли всегда знала, что Уильям Маршалл был замечательным отцом, но впервые в жизни она допустила мысль, что он был ужасным человеком. Любила ли она его из-за этого меньше? Отнюдь. Делало ли это ее ужасным человеком? Пожалуй, немного. Внезапно раздался стук в дверь, а затем на пороге показался Кол, воровато оглядываясь в коридор. - Сказали бы, что веселье переносится сюда. Жестоко оставлять своего любимого братишку на растерзание напыщенных мужланов! Кол обезоруживающе улыбнулся и начал играться безделушками на столе Хейли. Она едва успела поймать бутылочку своего любимого парфюма, которую Кол беспечно подкинул в воздух. - Но ведь мы оставили вас на растерзание их женам, чему вы явно не противились всего полчаса назад, - заметила Хейли и одарила его самой невинной улыбкой. - Жаль, что вас наше общество растерзало, отчего вы полчаса назад лишились сознания, - парировал Кол. - Чего ты хотел, брат? – нарушил свое молчание Клаус. – Ведь не ради словесной дуэли с моей невестой ты покинул всех прекрасных дам, что скрашивали твое одиночество? - Увы, мои мотивы более прозаичны. Мы с Давиной уезжаем. Зашел попрощаться, так как, судя по всему, вы оба нас своим присутствием больше не почтите. Кол кивнул обоим на прощание и двинулся к выходу, как вдруг у двери вспомнил о чем-то: - Да, Ник, мне надо бы с тобой кое о чем посоветоваться. Ты ведь будешь завтра дома? - Нет, я уезжаю по делам на неделю, может дольше. Что-то серьезное? - Ничего, с чем я бы не справился, - махнул на прощанье рукой Кол. Ты ведь будешь завтра дома? Где она это уже слышала? И почему эта фраза так важна? Хейли лихорадочно пыталась распутать водоворот мыслей, что проносился в ее мозгу. Интуиция подсказывала ей, что она попала на след, но какой? Ты ведь будешь завтра дома? Хейли прокручивала эту сценку в мозгу, вспоминая позу, жесты и мимику Кола, его интонацию. Все не то. Думай, Хейли! Ты ведь будешь завтра дома? А мозг услужливо подсунул другую картинку, другого мужчину, другое прощание. Вы ведь все будете дома? Вы ведь все будете дома? Вы ведь все будете дома? Оливер! В день убийства ее родителей, Оливер приходил к ним домой в растрепанных чувствах и задал этот вопрос. Тогда Хейли не обратила внимания на эту сцену, слишком будничной она ей показалась, в слишком другом мире она тогда жила, но сейчас? - Мисс Маршалл, не пытайтесь разыгрывать недомогание, мы уже установили, что актриса из вас никакая, - раздраженно заметил Клаус, но все же подошел ближе, смущенный смертельной бледностью Хейли. - Я кое-что вспомнила… И Хейли рассказала Клаусу все, захлебываясь своим переживанием, не веря жуткой догадке, дрожа от нетерпения узнать правду. Она ожидала, что он от нее отмахнется, поднимет на смех из-за такой ерунды, но Клаус, казалось, слушал все внимательно и верил ей. - Это может быть очень важно. Когда я вернусь из Чикаго, мы… - Я не смогу ждать неделю или больше! И не смейте требовать, мистер Майклсон, это спор, в котором вам не суждено победить! Клаус понял, что она права. Он не ожидал от нее ничего иного, сам бы поступил так же. Однако отложить поездку не мог, ему необходимо было выезжать в Чикаго немедленно. Мужчина вздохнул и приблизился к Хейли. - Хорошо. Ваша взяла. Я оставлю своих лучших людей, которые будут защищать вас ценой своей жизни. Им вы можете доверять. Хейли облегченно вздохнула и радостно улыбнулась. - Клаус, спасибо… - Я еще не закончил. Они умрут за вас в мгновение ока, если того потребуют обстоятельства, но отчитываются они мне. Если вы попытаетесь ускользнуть от них, или полезете в опасные ситуации вопреки их советам, они применят силу. – Клаус тихо чеканил слова, а затем добавил с дьявольской улыбкой: - Ради вашей безопасности, разумеется. - Просто очаровательно, - в тон ему ответила Хейли.