Пальцы крепко сжимаются, оставляя на коже бедер ваксы синяков, а желудок подпрыгивает к горлу, когда мужские руки уверенно скользят под юбку, задевая кромку нижнего белья. Так интимно и горячо.
Табун мурашек пробегает от пальцев ног до кончиков волос на голове и щекочет небо, а дыхание сбивается к черту и вылетает из гортани сбитыми клочками, растворяясь в раскаленном воздухе между ее шеей и его губами. У Татум перед глазами все плывет; ее мажет. Под кожей чешется возбуждение и, пробираясь по кровотоку в мозг, отключает его.
Органы чувств по-животному обострены: слух улавливает треск ткани в разрезе юбки и полухрип, выцеженный сквозь зубы, когда она цепляется пальцами за короткие волосы на его затылке и царапает кожу за ухом, соскабливая слой возбуждения острыми ноготками. Во рту привкус корицы и отчаяния, который пьянит, горчит на кончике языка, посылает в мозг импульсы удовольствия и заставляет зубы сжиматься на нежной коже шеи, оставляя бардовые метки укусов, тем самым удовлетворяя чувство собственничества. Крепкий запах мускатного ореха и имбиря, исходящий от его волос, щекочет носоглотку и заставляет дышать глубже, до кружения головы и звезд перед глазами. Кожа колется, плавится от его уверенных, медленно-провокационных прикосновений, когда он плавно сжимает бедра, плечи, касается рук, гладит талию и поясницу, отчего хребет раскаляется и поджигается порох внутри, заставляя внутренности искриться и взрываться, выпуская ядовитый газ, который распространяется по организму и туманит сознание настолько, что она не только его — свое имя вспомнить не в силах.
Татум растворяется в моменте, перебирая ощущения рецепторов один за другим, пробуя раскаленный воздух на вкус, касаясь его, вдыхая, прислушиваясь к нему. Кожу приятно покалывает, а веки подрагивают от возбуждения, но край сознания выдергивает из вакуума за бортом мгновения нечто инородное, мешающее забыться, — какая-то мысль, что-то, что давно ей знакомо, но сейчас потеряло свое название в тысяче гигабайт информации, что проходит через тело Дрейк из-за его прикосновений. Татум отгоняет навязчивые обрывки мыслей и сильнее сжимает крепкие плечи пальцами, открывает глаза, встречаясь с теплым коричным взглядом. Он ее плавит, душит, отчего Татум дергается и застывает в пространстве — теплых глаз здесь не должно быть. Только серая сталь, накрахмаленная рубашка и дорогая ручка, лежащая на столике.
Черт, Крис даже в ее эротическую фантазию с психологом пробрался, навязчивый ублюдок!
Отголоски будто бы реального наваждения неприятно липнут к коже, а жар в животе начинает стихать, заменяясь неприятным ощущением явного бреда. С тех пор как вчера после благотворительного вечера Крис пожелал ей спокойной ночи и подмигнул из окна машины, Татум обволакивает какая-то приятная паранойя. Дрейк вообще всегда предпочитает более научные термины, более разумные и просчитанные подходы к ситуации, но сейчас отчего-то сформулировать мысли кроме как в «ох» не может. И если обычно она предпочитает говорить не «проблемы», а «задачи», не «одержимость», а «сосредоточенность», не «крах», а «контролируемое падение», то сейчас в голове крутится только «я в полной жопе», и менять в этом предложении вообще ничего не хочется. Но пока перед глазами яркой вывеской горит «отрицание», вроде бы и не все потеряно, поэтому Татум душит щекочущее чувство в груди, надевает свою обтягивающую черную юбку и на приеме у психолога фантазирует о крышесносном сексе с последним, но, несмотря на все усилия, в их тандем вмешивается третий. И черт бы его побрал.
— …дке? — Обрывок фразы долетает до Дрейк не сразу, и она переводит расфокусированный взгляд на Брокка.
— М-м? — Тат даже не удосуживается извиниться, просто вопросительно поднимает брови и еле заметно трясет головой, возвращаясь в реальность. А в реальности мистер Олсен одет (к сожалению), сосредоточен и
не Крис.
— Все в порядке? Тебя что-то тревожит?
— Глобальное потепление, например? — резче, чем следовало бы, произносит Дрейк и закидывает ногу на ногу, вздергивая подбородок. — Или похолодание — сейчас хрен разберешь, — уже более беспечно бросает она.
Брокк, по ее мнению, больше похож на хищника, выискивающего слабости жертвы, нежели на доброго доктора. Или, по крайней мере, на секс-символ года, но никак не на психолога. Интересно, ее мать вообще видела его пред тем, как отправить дочь на лечение? Плевать. Все лучше, чем престарелая стерва, смотрящая на Тат как на конкурентку. Но есть что-то в этом психологе такое, что заставляет смотреть на него, прислушиваться, хотя, похоже, и с последним Тат успела облажаться.
Брокк еле заметно ухмыляется и складывает руки в замок, в очередной раз убирая ручку на стол. Ему нравится работать с Татум — и не с профессиональной точки зрения, нет, ведь с точки зрения психиатрии, она — очень тяжелый случай. Просто есть в Дрейк то, что называют природным магнетизмом. То, что хочется раскрыть, отгадать, подчинить, да, обязательно подчинить, так что это отнюдь не профессиональный интерес. Но не подумайте — он не какой-нибудь маниакальный извращенец, просто это необычно: Брокк не знает о Татум ничего. Но это «ничего» — на неком интуитивном уровне. За шесть сеансов он не подобрался к ней ни на шаг, хоть это и не требовалось в первые десять встреч (да-да, первое, чему учат на псих-факе, — это сдирание бабла), но очень хотелось.
Татум не молчала — она говорила, она действительно разговаривала с ним, но уже четыре раза Брокк ловил себя на мысли, что хотел просто хорошенько встряхнуть ее за плечи и проорать прямо в ухо: «Хватит издеваться, расскажи мне, блять, уже что-то стоящее». Потому что общение с Татум Дрейк походило на сон: вроде бы все ясно и понятно, нет никаких секретов, но шестым, седьмым и еще-хрен-знает-каким-чувством ты чувствуешь, что где-то есть подвох, тайна, то, что тебе не показали. И это было интересно.
И интересно до сих пор, потому что раньше Брокку с пациентами было
легко.
Потому что Татум говорит много, но в то же время не говорит ничего.
Например, она рассказывала ему, что у нее очень ломкие ногти и что она тратит очень много времени на уход за ними; что она красится только водостойкой тушью, потому что даже при несильном ветре у нее слезятся глаза; рассказывала, что любит фруктовый чай и сладкое. Много сладкого. Еще Брокк узнал, что Татум на дух не переносит все, что связано с тыквой, любит составлять рейтинги и что он, мистер Олсен, на первом месте среди ее знакомых психологов. Очень мило, кстати.
Татум говорила, что она часто врет, любит шоколад, презирает лицемеров и ее тянет к людям с чувством юмора. Брокк тогда еле сдержался, чтобы не пошутить.
Но несмотря на весь этот бред (господи, как непрофессионально-то), Брокк знает, что за этими взглядами (о, Дрейк никогда не смотрит вскользь и не прячет глаза — только в упор, только разрывными патронами) есть что-то более интересное, чем цвета ее лака для ногтей на каждый день. С такими, как Татум, никогда не бывает просто.
Мистер Олсен тихо выдыхает и поправляет рукав рубашки, пока Дрейк встает к столику с напитками, чтобы налить себе чай. Брокк отмечает, что сегодня на Тат впервые надета юбка, и она выглядит более-менее опрятно, так как обычно она выглядит немного… помятой. Но не неряшливой, а какой-то живой. Да, определенно, Татум постоянно выглядит так, будто он ее за шкирку вытянул из вихря под названием «жизнь», усадил перед собой на кресло и заставил рассказывать о своих проблемах. И она остается и говорит с ним, но только потому, что это лишь еще одно увлекательное приключение, — по окончанию сеанса Дрейк вновь упорхнет через открытые двери и никогда не скажет ему правды.
Но шутки в сторону: поначалу Брокк действительно думал, что у Дрейк в семье имеет место быть домашнее насилие — Тат всегда ходила с синяками. Они были везде: на запястьях, шее, плечах и предплечьях — Дрейк их особо и не прятала, так, прикрывала ради приличия, но не стыдилась. Но подозрения развеялись после небольшого теста: когда Брокк специально за спиной Тат уронил на пол кружку и та разбилась, Дрейк даже не дернулась — только лениво повернулась и, закатив глаза, пробурчала себе под нос что-то типа: «А я думала, это у меня руки из жопы растут» и положила в чай еще один кусок рафинада. Тогда мистер Олсен понял, что девчонка просто
действительно умеет развлекаться.
Татум щурится и бросает быстрый взгляд на полку с книгами — все стоят на своих местах. Она усмехается — хоть сегодня он не треплет ей нервы.
Брокк замечает нервное подергивание плечами Тат и опять берет со стола ручку (уже пятый раз за сеанс) — все не может решить, что с ней делать.
— Расскажи о последних переменах в твоей жизни. Они ведь есть? — Мистер Олсен поднимает брови и смотрит на нее исподлобья — ему претит мысль устанавливать контакт еще четыре сеанса, ему нужны ответы сейчас.
Татум лишь закидывает ногу на ногу, одергивает край юбки и вскидывает подбородок, смотря куда-то то ли сквозь, то ли в душу. У нее глаза нереально красивого шоколадного оттенка и взгляд тяжестью в несколько тонн, который ложится на плечи и тянет вниз.
— Отчасти. — Она по привычке крутит кольцо на средней фаланге пальца и раскачивает носком туфли в такт мелодии, известной ей одной. И еле удерживает себя от того, чтобы начать соскребать с ремешка часов кусочки кожи — потому что она не нервничает. Ей просто скучно.
— Расскажи о чем-нибудь, что было у тебя нового за последние два месяца, — мягко произносит он и делает вид, что не обращает внимания на желание Татум занять чем-нибудь руки. Этот момент, кстати, еще интереснее — у девчонки определенно точно обсессивно-компульсивное расстройство: Дрейк не может сидеть на месте, если энциклопедия на полке стоит не там, где надо, и если журнальный столик стоит на пять сантиметров дальше обычного и на ковре все еще видны продавленные следы, выдающие его прежнее местоположение, и дальше по списку, но… Но ОКР у нее — психосоматическое. Потому что когда Тат отвечает на его вопросы, она не замечает одну дополнительную ложку в сахарнице или то, что сегодня Брокк надел часы на правую руку; она считает про себя пуговицы на его рубашке и спокойно бросает пальто на пол в прихожей; Дрейк морщится от слоя пыли на его подоконнике, но ничего не замечает, когда он дает ей чайную чашку со сколом на ободке. И еще много чего.
С такими, как Дрейк, не бывает просто. С такими, как Дрейк, бывает интересно, но не просто. Строптивость — одна из черт ее характера, которая манит и отталкивает одновременно.
Таких, как Дрейк, иногда душат, зато никогда не бросают.
— Ну… — задумчиво тянет Татум, касаясь пальцами подбородка, будто и вправду анализирует изменения своего бытия. — Я испытала первый в своей жизни оргазм.
Мистер Олсен давится собственной слюной.
Дрейк улыбается.
Брокк уже давно отметил, что смущать людей у девчонки получается практически профессионально, и сейчас Татум поистине наслаждается ситуацией.
— Это не негативный опыт, уже хорошо. Но я вижу, что тебя что-то тревожит. Расскажи об этих выходных, — мистер Олсен настаивает на своем и крутит в пальцах дорогую ручку, смотрит Татум прямо в глаза, не дает соскочить. Он стреляет наугад и попадает в цель.
Дрейк на секунду замирает — как он узнал, черт возьми? Но быстро приходит в себя, отпивает из кружки чай, громко прихлебывая, и кидает смазанный взгляд на настенные часы — осталось тридцать минут, просто прекрасно.
— Вы правы, вчера был необычный вечер. — Она щурится и с тихим звоном ставит чашку на блюдце, а затем и на стеклянный журнальный столик, подаваясь корпусом вперед. Дрейк облизывает губы от остатков приторно-сладкого чая и откидывается в кресле, закидывая ногу на ногу так медленно, что Брокку кажется, еще чуть-чуть, и он увидит, какого цвета у нее белье. Или его отсутствие — с такими, как Тат, нельзя быть уверенным наверняка. — Друг пригласил меня на благотворительный вечер своей семьи. — Она поправляет ворот красной хлопковой рубашки и пальцами давит на шею, как бы разминая затекшие мышцы. — Много всего произошло.
«Знакомство с родителями и секс в туалете, например». — Да, вечер был насыщенным. Весьма.
Она запинается и опускает руку, будто бы ей надоедает играть. И ей действительно надоедает, потому что помимо обаятельной улыбки Шистада Тат вспоминает холодные глаза нового знакомого Баша, а с ним и то дерьмо, в которое опять может превратиться ее жизнь. И что делать, она совершенно не представляет — слишком мало информации.
«И черт, интересно, что же делать в такой ситуации, — ехидничает внутренний голос. — Хм, может, поговорить с психологом? Да нет, бред какой-то».
Татум закатывает глаза на реплику собственного подсознания и ерзает в кресле — до конца сеанса осталось двадцать семь минут.
— Расскажи мне про своего друга, — мягко произносит мистер Олсен. — Он тебе дорог?
Татум округляет глаза от неожиданности вопроса и как-то неловко фыркает.
— Ну такое.
Дрейк поджимает губы и тихо бесится, когда видит тщательно скрываемую улыбку на губах мистера Олсена, но ничего не говорит. Пусть думает, что хочет.
— И какие у вас отношения? — как бы невзначай интересуется Брокк и не заглядывает Татум в глаза, чтобы не спровоцировать и не спугнуть, потому что он видит — когда всего на несколько секунд с лица Дрейк сползает маска апатичного безразличия и необоснованного превосходства — она боится. Ей жутко страшно, но не перед другими (она слишком хороша, чтобы кого-то бояться), а перед собой. Боится что-то вспомнить, осознать, принять.
— Я не буду говорить слово «секс», но вы понимаете, о чем я. — Криво ухмыляется Дрейк и медленно выдыхает, потому что сердце начинает как-то неприятно быстро биться.
— Расскажи о нем, — повторяет Брокк и складывает руки в замок на животе, мол, я слушаю.
Дрейк громко фыркает, закатывает глаза, но решает, что пустая болтовня отвлечет ее от того, над чем действительно стоило бы подумать.
— Ну, он сплошной афродизиак. От него так и веет сексом, а когда он улыбается, твердо на ногах устоять сложно, — она говорит как бы нехотя, искоса наблюдает за реакцией психолога и методично ломает ноготь на правой руке. — И меня бесит. Бесит то, что умом я понимаю, что он мальчишка, дурак, бабник и так далее, но сердцем… Этот пульсирующий кусок мяса всю жизнь меня подводит, — зло выдыхает Дрейк и наклоняется вперед, опираясь локтями в колени, потому что все, ей лень играть. — Потому что я ненавижу таких, как он. Тут либо страсть, которая быстро гаснет, либо ненависть. С такими, как он, всегда через край. Всегда их везде много. Сплошная максимальная точка.
— Может, потому что это не он, а ты такая?
Дрейк хмурится и поднимает взгляд на мистера Олсена, который все это время сосредоточенно слушал ее и даже ничего не писал в блокноте. Татум плохо читает эмоции по глазам, но практически уверена, что в глазах Брокка только что проскользнуло отчаянное ликование. Неудивительно — она так долго на сеансах порола откровенную херню, мешая подобраться ближе. Потому что ей нравится ее образ — искренняя фальшивка. И хорошего понемножку.
— Знаете, что мне действительно нравится в таких психологах, как вы? — серьезно интересуется Татум. Пора сжигать мосты. Он слишком далеко зашел.
— Нет. Что же? — Брокк не ожидал смены темы, но он все-таки добился от Татум чего-то получше пустого трепа, которым она пыталась занять время их сеанса, вместо того чтобы поговорить о важных вещах.
— Мой язык.
Бум.
Татум не открывает душу незнакомому человеку, только потому, что так сказала мама.
Мистер Олсен с силой сжимает челюсти и хмурит брови — его это откровенно бесит.
— Можешь идти, — сухо бросает Брокк. — Я не собираюсь тратить время на человека, который не может воспринимать ничего всерьез и ведет себя как ребенок. — Он холодно спокоен и смотрит на Тат стальным взглядом, от которого хочется поежиться.
Но Татум еле заметно улыбается, поднимается с кресла, хватает со спинки свое пальто и направляется к выходу. Когда «разрешают» уйти, Дрейк шансом не брезгует. Может, поэтому к ней скептично относится большая половина преподавателей Ниссена, а может, потому что она умнее их — кто знает.
Но в животе отчего-то разливается неприятное чувство обиды.
Как ребенок?
Нет, вряд ли — ее детство кончилось когда? На первых похоронах? На первой стопке сорокоградусного? Какой критерий для определения ее несерьезности использовал этот чертов психолог? И как будто он сам лучше. Вот поэтому (ну, одна из причин) Дрейк ненавидит психологов — они чертовы теоретики, знающие умные слова, но нихера не разбирающиеся в жизни. Ой, простите, разбирающиеся, но
по учебникам.
Да кому это вообще надо?
— Знаете, что? — Тат резко останавливается и разворачивается на каблуках, подходя к мужчине. — Вы ничем не лучше меня. — Она игнорирует его поднятые в вопросе брови и кидает пальто вместе с сумкой на кресло, с которого встала десять секунд назад, а сама садится прямо на журнальный столик и вперивается в мистера Олсена упрямым, раздраженным взглядом. — Вы избегаете встречи со своей невестой, потому что подозреваете ее в измене, — еще бы, трудоголизм еще никого до добра не доводил. — Тат ехидно поднимает брови и всплескивает руками. — О, не удивляйтесь, у меня есть Интернет и уши, я не экстрасенс. — Машет рукой Дрейк на его слегка шокированное лицо. — А она натура вольная, — продолжает свою речь Татум, — любящая путешествия и драйв. И вы сидите здесь со своими пациентами, раздаете советы о жизни, упрекаете меня в несерьезности, хотя сами не способны решиться на
взрослый шаг и сделать уже хоть что-нибудь. Что, очко играет? А это и есть реальная жизнь. Тут по инструкции не проживешь.
Дрейк кривит губы в презрительной улыбке и не отрываясь следит за реакцией Брокка — все-таки то, что однажды она пришла раньше назначенного времени (а позже проделывала это каждый раз) и нечаянно-нарочно услышала телефонный разговор своего психолога, не могло не радовать. Потому что не зная ничего о человеке, Татум не открывает душу.
— Вы говорите, что я веду себя как ребенок. И знаете, что? Вы чертовски правы, потому что я хочу еще побыть ребенком, а не вот это вот все. Потому что когда кончается детство? С первой зарплатой? Первым сексом? Навряд ли с первой дорожкой, но что есть, то есть. — Татум закидывает ногу на ногу и опирается сзади на столешницу, с прищуром смотря на Брокка. — Ах да. Наркотики. Вы ведь об этом хотите поговорить? Конечно, я даже не сомневалась. Поэтому ведь я здесь. Потому что всех поголовно интересует эта всратая тема: мою мать, вас, старых друзей, новых — наркотики! Боже! Тебе было тяжело? Почему ты подсела? Как ты себя чувствуешь? Эти вопросы волнуют абсолютно, блять, всех. — Татум повышает тон и раздраженно жестикулирует, приправляя свои слова доброй порцией яда. — Это волнует всех, и вас в том числе.
«Но не Криса», — почему-то мелькает в сознании. Потому что Тат как-то обронила по этому поводу пару фраз, на что Крис только поднял от тарелки взгляд и сказал что-то типа: «Ага, бывает. Соль передай, ты совсем не умеешь готовить спагетти».
Татум наклоняет голову вбок и отмечает про себя, что никогда не видела мистера Олсена таким трепетно-сосредоточенным. Она бы посмеялась над ситуацией, но в глотке слишком отчаянно чешется раздражение, так что она не будет молчать.
— О, и хочу вас разочаровать: в «наркотиках» нет ничего такого, о чем говорят. Те, кто распинается о всякой хуйне вроде ухода от реальности и отчаянии, беспомощности зависимого, о том, что всегда есть причины, никогда сам их не пробовал. И бесят до охренения те, кто, не зная сути проблемы, начитавшись сраных статей в «Википедии», начинают рассуждать на тему «дело в воспитании», «несчастной любви», «пережитом горе» и тому подобном дерьме, о причинах, мотивах и далее по списку. Потому что причины чаще всего нет. Вот так просто. И пристрелите, блять, любого, кто одной из причин наркотической зависимости назовет несчастную любовь, — потому что многие переживают разрывы, потери, смерти и не садятся на иглу. А те, кто садятся, делают это не по этим причинам. — Татум выдыхает и сильнее сцепляет челюсти вместе, чтобы окончательно не выйти из себя.
Брокк молчит и слушает ее, практически не двигаясь, — он на это, в принципе, и рассчитывал, когда выгонял ее из своего кабинет: такие, как Татум, часто ведутся на реверсивную психологию, но такой бурной реакции не ожидал. Она предстала перед ним совершенно другим человеком: Дрейк, которая растягивает гласные и тщательно выбирает выражения, оголила свой характер на двести процентов, и Брокк в изумлении от того, как долго ей удавалось сдерживать подобного рода энергию. Вся ее натура наполнена болью, отчаянием и яростью — мистер Олсен восхищен.
— Я это сделала… — Она на секунду задумывается. — Потому что мне хотелось. Да, мне хотелось, мне было интересно и запретно, поэтому я это делала. И все пробуют только по этой причине. Потому что «бежать от реальности и проблем» можно только туда, где ты точно знаешь, что будет хорошо. А как «бежать» от проблем туда, куда не знаешь? Туда, где еще не был? Никак. Поэтому и не бегут. Начинают всегда точно не с побега. Это я вам, блять, гарантирую. Потом уже — да, но не вначале. Так что не слушайте молоденьких мамаш, рассуждающих на серьезные темы, — у этих дам от мозга до матки тянется одна извилина, а как мы знаем, прямая кишка додуматься до чего-то стоящего не может.
Татум встает со стола, потому что усидеть на месте не может, проходит за кресло и, опираясь на его спинку, смотрит на Брокка, стараясь ухмыляться не слишком гадко.
— Да и, в принципе, — продолжает Дрейк, — какая разница, на какой наркоте сидеть? У меня это были транквилизаторы, сейчас сахар, у вас, мистер Олсен, кофе. Да, в копилку бесполезных фактов обо мне: у меня очень тонкий нюх, и то, что вы жуете мятную жвачку перед нашей встречей, положение не спасает — я буквально чувствую, как вы весь состоите из кофеина. В чем разница? Вы так же забываете о проблемах, когда видите чашку кофе после бессонной ночи, как наркоман при виде дозы. Только твоя более законна, только и всего. Можно на «ты»? — Тат вскидывает голову и на несколько шагов отходит от кресла, рассматривая книжный стеллаж. Неплохая библиотека, но очень предсказуемая. — Потому что это тоже одна из тех вещей, что меня беспокоит: ты старше меня на десять лет, но мы оба ведем себя так, будто на сорок. — Дрейк даже ради шутки не упоминает, что у ее родителей разница в возрасте двенадцать лет, — это было бы неуместно.
Может, это заложено у нее на генетическом уровне? Поэтому ее тянет на мужчин постарше? И если так, то почему перед глазами опять всплывает улыбка Криса?
Татум медленно прохаживается вдоль стеллажа, шаркая каблуками, и берет с полки небольшую книжку, что стоит ближе всех: переплет потрепанный — заметно, что книгу открывали не раз. Наверное, его любимая. «Над пропастью во ржи» — как банально. Дрейк морщится и ставит книгу обратно на полку.
— Что тебя там еще интересовало? Ах да, чего я боюсь… — Тат картинно-задумчиво проводит пальцами по подбородку и поворачивается к мужчине, что на протяжении всего ее монолога так и не поменял позу, а слушал внимательно. Хоть это радует — зрители присутствуют, значит, есть на кого работать. — Знаешь, я не задумывалась над этим, потому что у меня нет явных фобий: я не боюсь мышей или высоты, но чего я действительно боюсь, так это самой обычной и невзрачной жизни. С непримечательной работой и нудной рутиной, расписанным отдыхом, среднестатистическим домашним хозяйством, распределенными обязанностями и полным отсутствием поступков, за которые меня запомнят. Да, этого я боюсь. Но даже несмотря на мое отчаянное желание выделиться, я все равно сосредоточение клише о всех трудных подростках, не успевших покончить с собой. — Тат пожимает плечами и грустно улыбается — ну, может, конечно, в стандарты клише не входят нанесение особо тяжких, патологическое вранье и уголовный висяк, но все же.
— Это нормально — бояться, — тихо произносит мистер Олсен и поднимает взгляд на Татум — он смотрит на нее совершенно по-новому, будто раньше разговаривал с ней из-за плотной ширмы и впервые увидел вживую: Татум Дрейк не просто интересная — она потрясающая в своем внутреннем противоречии и борьбе за свои интересы. Она сама еще не определилась, что хорошо, а что плохо, или же она даже умнее — не делит мир на добро и зло, а смешивает все краски и пускает их течь себе по венам, давая случаю решать, какую из галлюцинаций сегодня принимать за правду. Дрейк абсолютно полностью запутавшаяся сама в себе девчонка, которая будет стоять до конца. И он подобрался на шаг ближе к разгадке. Потому что то, какая она сейчас, не происходит просто так. Ее психосоматика тоже имеет корни, и он их откопает. Но Брокк уверен на двести процентов, что это будет чертовски не просто. Хотя как знать — с этой девчонкой не угадаешь. У нее внутри слишком многое, чтобы ограничиваться правилами и инструкциями.
— То есть это нормально — жить от противного? Нормально — лезть добровольно в дерьмо, потому что я боюсь, что оставаться чистенькой — слишком скучно? — Тат поднимает брови в ожидании ответа и подходит ближе, опять опираясь на спинку кресла. Она немного зла на себя за то, что не удержала ситуацию под контролем и ее опять занесло, но, может, так даже интереснее.
— Да, — просто отвечает Брокк. — Сама суть молодости в том, чтобы пройти через саморазрушение к саморазвитию.
Интересно.
Татум улыбается.
Таймер на часах пищит — сеанс окончен. Брокк нажимает на кнопку, но они продолжают молчать и смотреть друг на друга. Татум — с искренним, а не поддельным интересом, мистер Олсен — с надеждой. Он правда хочет помочь ей.
— Но если все так, — тянет Дрейк, — ты, как взрослый человек, дошел до конечной станции? — Ей действительно интересно, что думает по этому поводу психолог. Потому что пиздеть все горазды, а вот на свою жизнь переложить ситуацию не каждый может.
— А в этом как раз таки кроется грязный секрет всего человечества: никто не чувствует себя взрослым.
Тат удовлетворенно хмыкает, хватает с кресла свои вещи и направляется к выходу.
— До среды?.. — кидает ей в спину Брокк.
Дрейк останавливается у дверей и поворачивается к мужчине. Она смотрит как всегда пристально, прямо, решая, стоит ли он ее доверия или же ей нужно закрыть дверь с той стороны и никогда не возвращаться.
— До среды.
***
Холодно и скверно. На то и осень.
Воздух еще влажный от недавно прошедшего дождя, и дышать приятно, дышать хочется. Нет, ну конечно, дышать хочется всегда, потому что без этого не прожить, но в таких случаях — очень.
Осень в этом году поздняя, поэтому даже несмотря на конец октября снег все еще не морозит задницу, а это уже плюс — не хочется застрелиться каждое утро перед походом в Ниссен. Правда, с недавнего времени это перестало быть такой уж проблемой, но пожаловаться на погоду — это святое.
Эва зарывается носом глубже в вязаный шарф и переводит взгляд на Вильде — такой заряд энергии и оптимизма дается далеко не каждому, да Мун и не причисляет себя к числу жаворонков или социально активных людей (вечеринки не в счет), поэтому с чистой совестью зевает и в разговоре участвует чисто косвенно — перекидывается закатыванием глаз и улыбками с Нурой, чтобы совсем не потерять связь с реальностью и ждет звонка на урок, чтобы быстрее согреться. Можно, конечно, завалиться в здание прямо сейчас, но как-то не комильфо. Да и уютно здесь, на морозце.
— Как думаешь, твое тотемное животное многое о тебе говорит? — Крис слизывает с ложки остатки йогурта и хмурится на вопрос Вильде.
— Что, прямо за моей спиной?..
Хеллеруд только укоризненно качает головой и перелистывает страницу журнала, начиная зачитывать для каждого гороскоп на сегодня. Эва прыскает в кулак, обменивается многозначительными взглядами с Нурой и Саной, не забыв при этом оглядеть двор на наличие пенетраторов — когда Вильде зачитывает гороскопы, то всегда добавляет какую-нибудь отсебятину вроде «о, сегодня Венера в доме Сатурна — самое время поговорить с Вильямом».
Пенетраторы сидят за дальним столом в неполном составе — Вильям чаще всего приезжает только со звонком, а Крис… Ну, сейчас понедельник и первый урок — кого мы обманываем?
Зато вот кого странно видеть, так это направляющуюся в сторону их стола Татум Дрейк.
Эва даже оглядывается назад, посмотреть, нет ли за ними ее друзей или еще кого, потому что это странно. Очень странно. Нет, Мун не тушуется, просто они ни разу не разговаривали с той вечеринки, да и случая подходящего не было. А если бы и был, что бы она сказала? «Привет, помнишь меня, ты мне волосы держала, когда я блевала, давай дружить?»
Хотя, черт, надо было так и сделать.
Эва резко выдыхает, когда вспоминает, что слышала о том, что у Татум и Криса пенетратора что-то было. Хотя у него с половиной Ниссена что-то было, просто Мун очень надеется, что история с Ибен не повторится, потому что если Ибен была просто оскорбленной девушкой на нервах и залепила ей неприятную, но не сильную пощечину, то когда она смотрела на Дрейк, создавалось ощущение, что случись что — она может просто убить. Да, про Татум ходило множество разных слухов, например, что она перевелась из другой школы, потому что спала с учителем вдвое ее старше или что ее бывший парень — криминальный авторитет с руками по плечи в крови, и много чего еще. И хоть Эва в слухи с недавнего времени не верит (спасибо бывшим подружкам), но осадок, как говорится, остался.
Из их компашки с Татум пересекалась только Нура (Сатре вообще поразительно легко налаживала контакты), все остальные же, подходя ближе, чем на два метра, напарывались на жесткий взгляд, больше похожий на штык, и не совались дальше. Дрейк общалась с несколькими девчонками с других предметов, на которых они не пересекались, перекидывалась парой слов с некоторыми из пепси-макс и на обеде сидела только с сестрой — она не была популярна в обычном смысле этого слова: не зависала в шумных компаниях и не состояла ни в одном автобусе. Просто если бы в Ниссен пришел новенький, ему бы сказали: «Смотри, здесь у нас ботаны, качки, готы, это — пенетраторы, это — отличницы, а это — Татум Дрейк. Добро пожаловать».
Поэтому глаза у Мун увеличиваются все больше, когда Дрейк не меняет своей траектории и направляется точно к их столику. Может, она пришла к Нуре?
— Доброе утро, дамы! — Улыбается Татум присутствующим, привлекая к себе внимание.
— О, привет! — Нура удивленно вскидывает брови и коротко обнимается с Дрейк, пока другие находятся в небольшом шоке.
— Как жизнь молодая?
Эва думает, что она перепила и похмельное сознание завернуло ее не в ту сторону, потому что Татум Дрейк не может стоять тут и интересоваться у их компании лузеров, как у них дела, да еще и в такой своей знаменитой манере. И нет, Мун не считает себя или своих друзей лузерами — это, так скажем, их социальный статус по сравнению с недосягаемой вершиной под названием «пенетраторы». Хотя одного из них на прошлой вечеринке не волновал ничей социальный статус, когда он зажимал Эву в углу своего дома. Мун невольно улыбается.
— Хорошо, а у тебя как? — первой отмирает Вильде и, кидая журнал со злополучной астрологией куда-то назад, вскакивает со своего места, но потом садится обратно — не обниматься же она полезет.
— Пока все живы. — Дрейк задорно улыбается и обводит всех взглядом, мол, почему как не родные? — Так какие планы?
Девчонки неуверенно переглядываются, и спикером выступает Сана.
— Ты о чем? — Она вопросительно поднимает брови и поджимает губы, но смотрит уверенно, с вызовом, хотя именно сейчас Татум кажется Эве весьма дружелюбно настроенной: она улыбается, смотрит на них без раздражения и крутит в руке всего лишь телефон, а не перочинный ножик (поговаривают, что она такой носит, крепя на кромке чулок). Мун неосознанно бросает взгляд на ноги Дрейк — она как всегда на высоких каблуках и сегодня в обтягивающей черной юбке-карандаш. «Не, бред какой-то, с такой обтягивающей тканью нож было бы заметно».
Мун мотает головой, отгоняя идиотские мысли. Чертовы сплетники, они уже в ее голове — конечно же, у нее нет ножа.
«Ага, только железный характер, умение подчинять и внешний вид, которым она может закопать любую конкурентку и без лезвия».
— Ты им не сказала? — Тат изумленно смотрит на Нуру, а та лишь непонимающе открывает и закрывает рот.
— Я думала, ты пошутила. — И она правда думала, что Дрейк пошутила, потому что в начале года ясно дала понять, что подобное времяпрепровождение ее не интересует.
— Пошутила? Господи, Сатре, — смеется Тат, — если это была бы шутка, то она была бы так себе, а ты знаешь, что это не в моем стиле. — Дрейк хлопает блондинку по плечу и плюхается на скамейку рядом с Крис. — Мы официально не знакомы, я Татум. — Она улыбается и поднимает брови, протягивая руку для рукопожатия Берг.
— Мы знаем, — забавно пищит Вильде и осекается, когда Татум очередной раз заливается смехом.
— Крис. — Девчонка наконец отходит от шока и протягивает руку Дрейк.
— Очень приятно. — Подмигивает Тат и обращается к Вильде. — А я тебя помню — мы целовались на той вечеринке. Ты подружка Вильяма, да?
А еще Эва думает, что с ее порогом социальной активности в «два» по десятибалльной шкале, она значительно обходит в этом Дрейк. Потому что назвать Вильде девушкой Вильяма может действительно только пещерный человек. И не только потому, что Вильям не достоин милой блондинки-батарейки, а потому что… это же Магнуссон. Который пенетратор. Все в курсе, почему реплика Дрейк прозвучала как жестокая шутка, кроме нее самой.
— Ну, не совсем, — мнется Вильде, думая, как бы правильнее выразить свою мысль, но Дрейк ее перебивает:
— Поняла, не мое дело. — Она улыбается. — Вернемся к тому, что наша Мэрилин вам не рассказала. — Тат смешно-укоризненно бросает взгляд на Нуру и поворачивается к девчонкам: — Если по счастливой случайности у вас осталось свободное место, то я бы хотела присоединиться к вашему автобусу.
Эва зарекается больше
не пить не пить в таких количествах, потому что это уже ни в какие ворота. Не то чтобы Мун против, просто сейчас Дрейк выглядит действительно милой и настроенной на контакт, хотя обычно Татум кажется… Как бы это помягче сказать… Сукой?
— Посмотрим, что мы сможем с этим сделать. — Эва улыбается Тат, давая понять, что если она действительно хочет общения и тепла, то она пришла по адресу.
— Шарф — отпад просто! — Улыбается в ответ Дрейк и достает из сумки фляжку, незаметно показывая ее Мун.
Может, они даже подружатся.
***
Татум наспех накидывает на плечи пальто и выбегает на улицу, вдыхая полной грудью осенний воздух. Голова идет кругом, а ноги гудят — сегодня был весьма насыщенный день. И даже несмотря на утреннюю мозговыжималку у мистера Олсена, настоящим испытанием для нее стало общение с девчонками — нет, они были очень милыми и действительно клевыми, просто пока они не так хорошо знакомы, и так далее, и тому подобные загоны цивилизованного общества. Дрейк приходилось держать свой язык под жестким контролем, чтобы не сморозить очередную жесткую саркастичную шутку. Потому что посмеяться там было над чем (в хорошем смысле), она даже успела зашиперить Сану и Крис, но вот юмор Дрейк частенько выходит за рамки «остроумно и смешно» и чаще всего заходит за черту «смешно, но сжечь тебя за такое надо», поэтому общение с ее новой автобусной компанией вытянуло из нее последние ментальные силы, и сейчас Тат способна лишь на то, чтобы стоять у здания школы, опираясь спиной и затылком о стену, и апатично разглядывать школьный двор.
Только сейчас Дрейк понимает, что целый день не думала о Себастьяне, прошлом, будущем и прочем дерьме. И это чертовски здорово.
О Крисе, в принципе, она тоже не думала — правда, не совсем: он, пару раз проходя мимо их компании, откровенно заржал, услышав, как Вильде рассказывает Дрейк о том, что нравится пенетраторам и как их заполучить (она же Вильяма получила).
Дрейк ухмыляется своим мыслям и замечает у дальнего столика их главного оккупанта. Тат ловит взгляд Шистада и набирает его номер, не прерывая зрительного контакта.
Крис достает телефон из заднего кармана штанов, все так же смотря на Дрейк через весь двор, и отвечает на звонок.
— При…
— Я слишком много сегодня общалась с девушками, поэтому с тебя бухло и секс, а я надену то красное нижнее белье, которое ты нашел в моем дальнем ящике. Встречаемся в семь.
— …вет. — Крис расплывается в улыбке и облизывается. — Буду вовремя.
