Два года назад
Татум морщится, делая очередной глоток красного вина: по ней, что дорогое, что дешевое — блевотина та еще. Когда у Софи появился состоятельный отчим, в их доме все чаще стали появляться продукты уровня люкс, только вот вкус у них был своеобразный. Дрейк тоже любила сыр с плесенью и свежевыжатый сок, но новый отчим Софи был каким-то странноватым гурманом, поэтому сок хранил с какими-то настойками, а сыр, все его девять видов, был действительно будто с той самой тошнотворной плесенью, которую Тат не понимала. Однако со временем это стало своеобразной традицией: смеяться и играть в лакшери, запивая дорогущий сыр отвратительным, на вкус Тат, вином, когда они заваливались домой к Софи вместо уроков. Странная форма мазохизма, возможно, — Дрейк не задумывалась. Но такие ситуации всегда пахли жизнью и молодостью. — Да расслабься, все нормально будет, — отмахивается Софи, видя загруженное состояние подруги по поводу разговора. — Сама же говорила, что ничего не изменилось кроме поцелуев при встрече и прощании, — пожимает она плечами и закатывает глаза на очередную гримасу Дрейк после глотка вина. — Да, но все равно как-то стремно, — вздыхает Татум. — Он мне в любви все-таки признался, — неловко заламывает она пальцы и с благодарностью принимает из рук подруги остатки картошки фри в упаковке. — Я помню, но это было на перемене между историей и математикой — вряд ли он вкладывал в эти слова такой уж большой смысл, — кивает Софи, с наслаждением откусывая кусочек сыра — к дорогой жизни постепенно привыкаешь, и даже сыр начинает казаться вкуснее. Надо, наверное, перестать кошмарить отчима. — А еще мы были упороты до усрачки, хоть он и выглядел трезвым, — напоминает она Дрейк. — Что верно, то верно, — соглашается Тат и разводит руками. — Да и не лучшей идеей вообще было унюхаться в хлам под бутылкой «Мартини» и сказать «давай встречаться». Это было так странно, — морщится Тат, — знаешь, как с братом целоваться. Хоть я и помню всю неделю, как в тумане, — посмеивается Дрейк и откидывается на спинку стула, с наслаждением закидывая в рот последнюю палочку картошки. — Да, помню, — заходится смехом Софи. — Ты говорила, что будешь идеальной девушкой, потому что тебе не нужно дарить цветы, мол, можно дарить дорожки. — Дрейк фыркает со смеху, а Софи активно кивает в подтверждение своих слов. — Вы просто развлекались, не придавай этому такого значения. — Надеюсь, он тоже это понимает, — тяжело вздыхает Татум. — Просто не хочу вляпаться, — качает головой Дрейк. — Потому что, прикинь, если он серьезно? А я такая: «Ну что, повеселились и хватит»? Тат озадаченно качает головой и трет лицо руками. На самом деле она не знает, зачем предложила встречаться. Понятно, это было в основном решение алкоголя и веществ в ее крови, но Тат видела достаточно пьяных людей, чтобы с уверенностью сказать, что «я не это имел в виду» и «я не хотел этого говорить» не существует. Ты говоришь только то, что думаешь, сознательно или бессознательно — алкоголь только снимает тормоза. Поэтому, возможно, ей хотелось чего-то подобного: отношений, нежности, как в сериалах, — за семнадцать лет у нее были только поцелуи на вечеринках и при игре в бутылочку, и не было ничего действительно личного или интимного — того же примитивного держания за руки. А здесь, в их две недели «кайфовых» отношений, этого было достаточно. Каждый — и Веттер, и Дрейк — видели отношения только у родителей и в фильмах, поэтому повторяли то, что видели: держались за руки, целовались при встрече и прощании и… все. Потому что они и до этого проводили вместе много времени, да и романтики как не было, так и не стало — это были просто дружеские милования под другим названием, и всех все устраивало. Поэтому Дрейк так опешила, когда Веттер признался ей в любви. Вот так вот, напрямую, посмотрел в глаза, когда на перемене она сидела у него на коленях — не потому что это было романтично, а потому что это было единственное кресло в холле третьего этажа, — и сказал: «Татум, я тебя люблю». Не «ласточка», не «Дрейк», а серьезно так — Татум. Тат на это только удивленно вскинула брови и отвлеклась на разговор с подругой, так и не поняв, были это обдуманные слова или что-то вроде «бед-трипа». Потому что угашены они были конкретно в тот день, и ей это не было нужно. Они хорошие друзья — больше ничего она не чувствует. — Вы же даже не спали вместе, — фыркает Софи, стараясь подобрать более убедительный аргумент, чтобы успокоить Дрейк. Тат хмыкает: секса у них действительно не было, но спали рядом друг с другом или на одной кровати на вечеринках они тысячу раз. — Это и пугает, — вздыхает Татум. — Я знаю, что это чистейшей воды бред и я надумываю, но вдруг он думает о чистом и светлом? — Дрейк хмыкает и кривится так, будто текилу закусила лимоном. — Хотя о чем это я — это же Веттер. Чистый и светлый у него только унитаз, с которого он нюхает. — Софи фыркает от смеха и согласно кивает. — Может, он и забыл обо всем, — отмахивается Софи. Ее вишневые волосы красиво поблескивают на солнце, Тат это замечает не в первый раз. — Ты знаешь, от «лирики» провалы в памяти у всех были. Я вот не помню, как с родителями к бабушке на выходных ездила. Не надо было там нюхать — все как чистый лист, — посмеиваясь, качает головой Софи и вздыхает, допивая вино одним махом. «На своем товаре не летают» — это знают все профессионалы. Но ни Дрейк, ни Софи, ни Веттер прошаренными наркодилерами не были, да и в силу детскости и незнания вообще не считали то, что употребляли, наркотиком. Подумаешь, всего лишь капсула сильного снотворного, которую разламывают и используют как порошок — не героин же! К тому же, про сильную психологическую зависимость Татум узнает только через полгода. — Надеюсь на это, — озабоченно поджимает губы Дрейк. — О! — вдруг вспоминает она и заходится тихим смехом. — Я вчера такой жесткий глюк на матане словила! Аддерли подошла, чтобы что-то объяснить, нарисовала на листе точку и бам, точка начала растекаться по листу, превращаясь в огромную кляксу. Это просто жесть была, я очканула, но было прикольно. А как вычислять синус, я до сих пор не знаю — ничего из того, что она говорила, я так и не услышала. Подруги смеются, открывая новую пачку дорогого сыра, и стараются заглушить тоненький голосок в подкорке, который шепчет, что молодость и школа нужны для другого. Ценности нашего мира меняются на глазах и дети перестают быть детьми: в тринадцать уже не думаешь об оценках и понравившемся мальчике — мешаешь клюквенный сок с водкой и пытаешься скрыть похмелье. А в семнадцать не чувствуешь себя полным жизни: сгораешь из-за перегрузки уроками, давления родителей и единственное, что, кажется, остается, это уйти в забытье. Никто тебе не рассказывает, что нужно найти дело по душе и научиться на нем зарабатывать, никто не говорит «эй, тебе всего семнадцать, необязательно выбирать профессию сейчас и пожалеть об этом в институте, потеряв лучшее время». На тебя давят: «найди себя, найди себя, научись обеспечивать и стань взрослым», и никто не говорит, что искать себя не нужно, если не терял. В таких поисках молодая, не нюхавшая жизни душа быстро тлеет и перегорает, а единственный выход, о котором твердит телевидение, фильмы и общая пропаганда, — пей. Пей, потому что это взрослая жизнь и в ней нельзя быть счастливым. По крайней мере, никто не знает, как. Пей, ходи в клубы, не сиди в тишине, заполняй пустоту тем, что мы тебе предлагаем, — будь потребителем, иначе какой в бизнесе смысл? Садись на иглу, трать деньги на реабилитацию и таблетки, ходи к психологу, купи машину, заведи детей в конце концов! Они тоже повторят твой путь и помогут нам обогатиться. Поэтому Татум делает жадный глоток невкусного дорогого вина и улыбается — делать все равно больше нечего. — Да, но мне больше понравилось, когда мы от туалета до класса двадцать метров сорок минут шли. До сих пор не знаю, каким вообще образом, — смеется Софи. — Казалось же, что шли обычным шагом. — Ага, а Веттер остальную часть ИЗО на свои руки пялился. Говорил, что вены на запястьях движутся, — хмыкает Татум. Воспоминания подернуты прозрачной дымкой, и кажется, их постоянно нужно оправдывать, чтобы не осознать, что катишься на дно. Смутно помнить последние месяцы выпускного класса — не то достижение, которым хочется гордиться, но приходится, потому что больше нечем. — Кстати, когда он приедет? — интересуется Софи. — Полторы недели его уже нет, — качает головой она и закидывает ногу на ногу, тащась от того, как круто сейчас смотрится со стороны с бокалом вина. — Послезавтра вроде, — пожимает плечами Дрейк. — Эх, я тоже хочу на курорт. Только без родителей: пляж, море — красота! — мечтательно прикрывает она глаза и откидывается на спинке стула. Веттер уехал на летние каникулы на курорт с друзьями семьи, и с тех пор они не общались: Татум так и осталась с непониманием во взгляде сидеть в Осло и раздумывать, говорил он серьезно или нет. Ничего, алкоголь и пара дорожек всегда помогали забыться. Помогут и в этот раз.***
— Ласточка. — Веттер склоняется в шутливом поклоне и пропускает Дрейк в квартиру. Ее не волнует, что за окном восемь утра — друг приехал вчера, а «Макдональдс» работает круглосуточно, так что все сходится. — Мне сказали, ты с кем-то поцапался, — с легкой претензией в голосе произносит Тат, проходя на кухню, и кивает на рассеченную и криво зашитую бровь парня. — Почему без меня? Веттер хмыкает: Дрейк ведет себя слишком беззаботно в его доме, хотя учитывая, сколько здесь прошло вечеринок, это неудивительно. — Там было скучно — меня просто били и все, — разводит руками парень и улыбается, мол, сама знаешь, как это бывает. — Ну вот, позвал бы меня, я бы присоединилась, — с картинной обидой дует губы Дрейк и запрыгивает на столешницу, разворачивая пакеты с фастфудом. Она знает, что если Веттер чего-то не рассказывает, вытянуть правду все равно не получится, легче забить. — Прости, в следующий раз исправлюсь, — елейным голосом произносит Веттер и весело цокает, отбирая у Дрейк картошку. — Не исправишься, — отмахивается Татум и вздыхает, закатывая глаза. — Ты до сих пор мне должен тридцать евро и еще хрен знает сколько: в прошлый раз я спустила на бухло деньги, которыми должна была оплатить полугодовые курсы журналистики, — недовольно цокает Тат, но тут же забывает об этом, переключаясь на отобранный стаканчик с мороженым. — Эй, это мое! Веттер смеется, окуная картошку фри в мороженое под звонкое Дрейк «фу, извращенец!», и тянется за чизбургером, бубня «да-да, как скажешь». В этот момент на кухне, несмотря на пустые бутылки по периметру и прожженные сигаретным дымом шторы оба чувствуют себя действительно как дома. Может, потому, что это чувство зависит не от обстоятельств, а от родных и близких людей рядом. Дрейк толком и не помнит уже, когда они стали так плотно общаться и когда она смогла назвать Веттера настоящим другом. Именно другом, без какого-либо подтекста. И почему некоторые думают, что дружбы между мужчиной и женщиной не существует? Вот же она, у них. Поэтому Тат была так рада, когда буквально следующим вечером после разговора с Софи ей позвонил Веттер и веселым голосом сказал что-то вроде: «Слушай, давай расстанемся, ты не против? Я просто с девушкой здесь встречаюсь уже неделю…» У Тат в тот момент, вопреки стандартному сценарию моря слез, целая гора с плеч рухнула: она рассмеялась со словами «Боже, ну конечно, желаю вам счастья!» и со спокойной душой легла спать, зная, что все эти «я тебя люблю» были наркоманским бредом и их дружба в порядке. По крайней мере, на все сомнения не обращала внимание. Все ведь пишут песни и стихи о неразделенной больной любви, и никто не говорит, как тяжело быть ее объектом. Знать, что человек к тебе чувствует и быть не в силах сделать его счастливым, потому что для тебя он просто друг. Но Татум чертовски рада, что у них эта дружба взаимна. А все остальное не имеет значения. — Надия, кстати, ревнует, — между делом подмечает Веттер, опираясь на столешницу, на которой сидит Тат. Она весело болтает ногами и дожевывает морковные палочки — самый бесполезный пункт в меню ресторана быстрого питания. — К твоей гитаре? — весело интересуется она. — Я ее понимаю, она же твоя девушка, а ты уже всех этим задолбал, — посмеивается Дрейк, кивая на электронную красотку в углу. На первые заработанные деньги Дрейк купила бейсбольную биту, а Веттер — гитару. И, не умея на ней играть, обучался самостоятельно, бренча на струнах каждую свободную секунду. Парень делал успехи, но путем сокращения нервных клеток окружающих. — К тебе, — пожимает плечами Веттер и возвращается к поеданию чизбургера, будто не сказал ничего такого. — Что?! — Тат фыркает и громко смеется, картинно утирая несуществующие слезы. — Ты серьезно? Почему? — улыбается во все тридцать два Дрейк и вопросительно-возмущенно смотрит на парня. — Не знаю, — пожимает плечами Веттер. — Мы постоянно вместе, наверное, плюс ты моя бывшая, — хмыкает он. Татум заливается новой порцией смеха. — Ой, да брось, ты же не серьезно, — пренебрежительно отмахивается она. — Какая я тебе бывшая? Это были не отношения, — качает головой Дрейк, будто парень сморозил самую большую глупость на свете. Впрочем, это так и есть. — Может быть, — пожимает плечами парень и безучастно утыкается взглядом в недоеденный чизбургер. — Не знаю, почему, но мое теплое, почти трепетное отношение к тебе испаряется тут же, как я тебя целую, — задумчиво произносит Дрейк и резко дергает парня за рукав, от чего Веттер заплетается в собственных ногах и по инерции опирается руками на столешницу с двух сторон от бедер Тат. — Видишь? Это — флирт, — она показательно проходится пальчиками по груди парня, от ремня джинс до мочки уха и светло улыбается, заглядывая Веттеру в глаза. Он никак не реагирует, только наблюдает за движениями девчонки. — А так, — она медленно касается его губ своими и смачно причмокивает, проходясь языком по нижней губе друга, — будто с братом развлекаюсь, — подытоживает Дрейк и разводит руками, мол, ничего не попишешь. — Грязная извращенка, — улыбается после паузы Веттер, будто ничего и не было, — с родным братом-то… — посмеивается парень, а Тат замечает в его глазах какой-то непонятный подтекст, будто он над ней издевается. — Спасибо, — патетично отвешивает поклон Татум, будто только что отыграла на сцене Большого, и кривляется в лицо парню, в один мах отнимая у него остатки чизбургера и запихивая их в рот. — Может, от порошка у нас чувства притупились? — задумчиво выдыхает Веттер, а Тат с непониманием смотрит на друга. — Это есть в побочных эффектах, — нечитаемо смотрит он исподлобья на Дрейк, но та только закатывает глаза. — Может быть, — хмыкает девчонка и бездумно выводит на спине парня узоры, обняв его за талию ногами — в последнее время из-за порошка она часто залипает на незначительных вещах. — Но факт в том, что Надии ни к чему ревновать, — кивает она в подтверждение своих слов, будто это самая очевидная вещь на планете. — Да, абсолютно, — саркастично хмыкает Веттер, — мы просто сидим на кухне и целуемся, ничего такого, — патетично взмахивает он рукой в воздухе, с иронией смотря на Дрейк, но Татум недовольно вздыхает и цокает. — Во-первых, сижу только я, а ты стоишь, — с претензией перечисляет Тат, — во-вторых, это я тебя целую, и в-третьих, ревновать надо, когда для обоих это что-то значит, — втолковывает она парню, как малому дитю, и улыбается. — А это, — Дрейк указывает пальцем на себя и Веттера, — как руки перед едой помыть — чисто механическое действие, — довольная своими аргументами, заканчивает Дрейк и смотрит на друга. Он глядит ей в глаза как-то долго, пронзительно, улыбаясь лишь губами, — глаза остаются серьезными. Тат хмурит брови и пытается понять настроение друга, но Веттер вдруг смеется, согласно качая головой, хватает пакет с картошкой, недопитый виски из угла и садится за стол. Дрейк закатывает глаза, решая, что надо хоть иногда делать перерывы на трезвость. — Абсолютно верное описание, — весело улыбается Веттер, — абсолютно верное.Два года спустя
— М-м, как вкусно! — причмокивает Татум, накручивая пасту на вилку прямо из кастрюли. Она сидит на кухонном столе и задорно болтает ногами, картинно поглаживая сытый живот. Атмосфера полнится беззаботностью, субботней утренней незамысловатостью и весельем. Крис хмыкает. — Поправь меня, если я не прав, — тянет парень, но Дрейк его перебивает. — Соль, пожалуйста, — указывает она пальчиком на солонку, и Шистад вздыхает, протягивая ей предмет, — Тат точно так до проблем с почками недолго осталось. — Двадцать минут назад мы сидели за столом, так? — продолжает Крис, и Тат с готовностью кивает. — Ага, — улыбается она и отправляет в рот еще одну вилку с вкуснейшей пастой, не забывая закусывать ее хлебом: Крис всегда на это морщился, мол, это же просто два вида теста — их нельзя есть вместе! Но Татум было все равно. — На столе была нарезка с овощами, паста, тарелки, ножи и льняные салфетки… — перечисляет Крис и с тщательно скрываемой улыбкой заглядывает Тат в глаза. Она снова кивает. — Да. Мне понравились кольца для салфеток в виде железных платков, очень стильно, — оживленно кивает Дрейк и снова улыбается, из-за чего становится похожа на довольного карапуза с набитыми едой щеками. Крис кивает. — Мы сидели за столом и ты проглотила два или три кусочка удивительного завтрака, который я для нас приготовил, хотя обычно таким не занимаюсь, — косится он исподлобья на Дрейк и протирает полотенцем стаканы, ставя их обратно в шкаф. — Передай еще хлеб. — Тат, кажется, так увлечена едой, что слушает Шистада только вполуха, но все же кивает и задорно хмыкает. — Но когда завтрак закончился и мы начали убирать со стола, у тебя вдруг проснулся аппетит, — усмехается Кристофер, на что Дрейк только пожимает плечами и откусывает кусок булки. — Ну, что сказать, вид работающего человека будит во мне голод, — почти серьезно проговаривает она, проглотив порцию. — Если бы я не перестала смотреть ту передачу про строительство по пятницам, я бы весила уже тонну, — взмахивает она рукой в воздухе и вдруг хмурится. — Что ты делаешь? — Она озадаченно смотрит на парня, который держит в руках тарелку с гарниром, и хватает пустую сковородку рядом с собой, протягивая ее Шистаду: — Сюда, пожалуйста. Что? Так вкуснее, — разводит она руками и Крис только качает головой. — Так где ты научился так готовить? — заинтересованно заглядывает она в глаза Крису и смачно облизывает вилку от соуса. — Ну, тут по соседству жила старая итальянка, — задумчиво тянет Крис и откладывает полотенце в сторону. Вид у него такой, будто пытается выглядеть более убедительно. — Пару лет назад она потеряла мужа и относилась ко мне как к сыну, — слишком серьезно кивает Крис в подтверждение своих слов, а Тат давит улыбку, смотря на Шистада таким взглядом, мол, да что вы говорите… — Так мило, — склоняет Тат голову набок, и Крис кивает. — Да, так все и было, — сдерживая улыбку, подтверждает он. — Значит, бывшая подружка, — улыбается Дрейк, и Крис цокает. — Да, — хмыкает он и уходит к чайнику, на что Тат смеется. — Чаю? — Да, пожалуйста, — улыбается Дрейк и спрыгивает со стола, обходя кухню, когда Крис направляется к холодильнику за молоком. Они встречаются в самом узком проходе и пропускают друг друга, поворачиваясь боком, из-за чего почти касаются носами и оба улыбаются, расходясь в разные стороны. — Надо же, да ты аккуратист, — удивленно восклицает Дрейк, проходясь пальчиками по корешкам ровно расставленных книг в холле. — Столько книг по архитектуре… — Да, раньше увлекался этим, — кивает Крис, заваривая чай. — Интересно, — задумчиво улыбается Тат и хватает с полки первую попавшуюся книгу, пролистывая глянцевые страницы. — И что тебя в этом привлекало? — коротко смотрит она из-под ресниц на Криса и тут же прячет взгляд, потому что знает, что залипнет на его руках. — Ну, знаешь, как говорят, — усмехается Крис, подходя к Татум, и вручает ей кружку с чаем, — архитектура — это искусство, которое воздействует на человека наиболее медленно, зато наиболее тонко, — причмокивает он губами, наслаждаясь пафосной цитатой, на что Тат только хмыкает. — Прямо как ты. — В смысле? — удивленно вскидывает брови Татум и поворачивается к Шистаду со все той же книгой в руках. Крис вздыхает и поджимает губы, коря себя за то, что взболтнул лишнего. — А, не важно, — отмахивается Шистад, якобы увлеченно начиная расставлять всякие безделушки на кофейном столике перед диваном, но Татум уже слишком заинтересована. — Нет уж, сказал «а», говори и «б», — улыбается Дрейк и подходит ближе, заглядывая в глаза парню. Шистад мнется пару секунд, размышляя, стоит ли говорить о такой дурацкой вещи, но все же смотрит на Тат прямо. — Раньше я ассоциировал тебя с плохой привычкой, которую невозможно бросить, — сдается Крис и вздыхает, опуская глаза. Татум улыбается и сглатывает, отходя на пару шагов. Отчего-то сердце укалывает неприятное сосущее чувство. Понятно, что это шутка и пафосное сравнение, не относящееся к реальной жизни, но все же. Вредная привычка — вот кто она. Еще пару месяцев назад Татум искренне посмеялась бы такому точному описанию, но с недавнего времени Крис отчасти стал ей дорог, и теперь это слышать совсем чуточку, немного больно. Хотя он прав. Вредная привычка — верное замечание. От вредных привычек избавляются, их терпят и не хранят с теплотой в сердце. На таких, как Татум, не женятся. С такими пьют, спят, смеются до боли в животе, обсуждают план по захвату мира и уходят к другим. Женятся на таких, как Эва. От таких, как Татум, избавляются, как от вредных, сладких привычек. Только это не совсем верно: привычки привязываются, от них невозможно избавиться легко, но Дрейк не такая — она уходит первая. — Зато такого точно нельзя сказать про тебя, — смаргивает внутреннюю тоску Тат и улыбается, ставя книгу на место. — У тебя, Кристофер, принудительное обаяние: не хочешь, а влюбишься, — посмеивается Дрейк и глубоко вдыхает, не понимая, отчего после таких незначительных слов в животе стало неприятно тянуть воспоминаниями о прошлом. — И что, на тебя моё обаяние подействовало? — играет бровями Крис, плюхаясь на диван, и хлопает по месту рядом с собой в приглашающем жесте. — Ага, конечно, — судорожно фыркает Дрейк, пугаясь на секунду от того, что ее поймали с поличным. — Воу, Татум Дрейк, у тебя что, есть ко мне чувства? — издевательски посмеивается Крис, в шутку насмехаясь над смятением Тат, и она только иронично улыбается и недовольно цокает, садясь на диван рядом с парнем, и берет в руки горячую кружку чая. — Ага, а еще у меня есть сарказм, — горделиво вздергивает она подбородок и лукаво смотрит на Криса. Шистад улыбается: она смотрит на него, но все равно будто собой любуется. — Ты женщина, у тебя не может быть сарказма, — нарочито серьезно произносит Крис, и Тат фыркает со смеху, пихая парня в плечо. Его сексистские шутки — отдельный вид искусства. — Нет у меня только сисек, — гордо кивает Дрейк. — Все остальное есть. Шистад заливается смехом и по-собственнически приобнимает Тат за плечо. Уже две ночи в своей жизни он спал с девушкой просто ради того, чтобы поспать. И выспался, что удивительно. Крис смотрит в глаза Дрейк и видит там отражение всего, что ему нужно. Не того, что ему хочется, а того, в чем он нуждается, как в кислороде. В его объятиях она такая нежная, интересная и родная, что пищать, как щенок, хочется, хоть он никогда и никому в этом не признается. Татум закрывает глаза и старается запомнить этот момент настолько детально, насколько возможно. Потому что интуиция говорит Дрейк, что скоро это закончится. А интуиция ее, к сожалению, не подводила ее еще никогда.