lavender's blue

Время следующей встречи наступает быстро, и Стив, стоя в зале у станка, ловит себя на мысли, что нервничает. Он занимается у Барнса уже третий год, но при виде него у Стива до сих пор что-то в груди ухает вниз, заставляя на мгновение задохнуться. Если это происходит на обычных групповых занятиях, то что будет сейчас? Стив сразу сойдет с ума? Умрет от переизбытка эмоций? Задохнется от запаха туалетной воды Джеймса? Это, наверное, было первым, на что Стив тогда обратил внимание. От Барнса пахло… жизнью. В том понимании, в котором ее видел сам Роджерс. От него пахло сигаретами — легко, ненавязчиво, едва уловимо, но этот аромат тянулся за них прозрачным шлейфом и, честно, кружил Стиву голову, — и чем-то цитрусовым, таким же легким и едва заметным. И от этого сочетания Стива вело. Вело тогда и ведет сейчас, хотя за это время все должно было приесться. Но запах Джеймса для Стива каждый раз как в первый — свежий и впечатляющий, сводящий с ума и путающий мысли. Нет, если это не помешательство, то Стив просто не знает, что это такое. Потому что назвать это любовью у него язык не поворачивается. Стив барахтается в этих чувствах третий год. Может, конечно, чуть меньше, но ему кажется, что началось все в тот самый момент, как только он увидел Джеймса. Когда тот вошел в зал, улыбнулся им и принялся показывать движения связки. Стив увидел его, увидел, как тот тянет ногу, как прогибается в спине, как заводит руку назад, изящно выгнув пальцы в позиции. И в тот момент все покатилось к чертям, именно в тот момент. Потому что очнулся Стив только тогда, когда одногруппник неловко задел его локтем, убирая воду в сумку. Очнулся и понял, что не дышал. С каждым месяцем становилось хуже. Болезненное влечение росло, взгляд с каждым разом задерживался дольше. И пусть Стив научился прятать свои эмоции, сдерживаться, контролировать себя в присутствии Барнса, наедине будет тяжело. Стив это знает и чувствует. Внутри все дрожит от нетерпения и предвкушения. А еще — от нежелания опозориться вот так. Как Барнс сказал? Стиву не хватает растяжки? Одно только это замечание — большой позор на голову Роджерса, потому что третий год заниматься балетом в университете, до этого — большую часть жизни в танцевальной студии, и не иметь должной растяжки — это ужасно. Глухо стучит дверь, щелкает замок. Стив оборачивается, встречаясь с Джеймсом взглядом, и тут же смотрит в зеркало перед собой. Вытянув носок, он опирается на станок правой ногой, отведя левую в сторону и растягивая мышцы. Джеймс подходит сзади, молча, даже не здороваясь, и, одной рукой придерживая Стива за бок, другую кладет ему чуть выше колена. — Давно тянешься? — спрашивает он. А Стив понимает, что вряд ли сможет сейчас ответить что-то дельное. Если судьба издевается над ним, то это даже не забавно, потому что вот так сразу, такой контакт, от которого мысли сплавляются в тугой неразборчивый комок, — это страшно и, если честно, неловко. Потому что Стив не знает, куда себя деть, как не дрожать от прикосновений, как вернуть ясность ума. — Минут десять уже, — отвечает наконец он. Голос чуть дрожит, или ему только кажется, но в любом случае — не заметить эту заминку довольно трудно. И Стиву остается надеяться, что Барнс не заметил. Однако, судя по ухмылке, которую он видит в зеркале, — заметил. Заметил и принял к сведению. Боже, пожалуйста, можно Стив просто переживет эту тренировку? — Ладно, — Барнс легко хлопает Стива по бедру и отходит. — Разогревайся дальше тогда. Стив, если честно, не вполне уверен, что такие касания не считаются нарушением субординации, личного пространства и всех прочих формальностей, но он точно не против. Точнее, эти касания — все, что у него есть, и все, что у него будет. А потому — пусть будет. Пусть. Пожалуйста. Роджерс кивает и продолжает тянуться. Джеймс отходит к стульям у противоположной стены, и Стив наблюдает в отражении, как тот что-то долго ищет в телефоне. — Не против музыки? — спрашивает Барнс и, не дождавшись, включает какую-то песню. Зал наполняется тихими гитарными переливами. Стив замирает, чувствуя, как по спине пробегает дрожь. Нет, сегодня он явно не в фаворе у звезд, потому что это — его любимая песня. То, чем он живет и дышит последние несколько недель. И сейчас, в этих стенах эта песня звучит как злая насмешка над Стивом. Ему и чувств к Джеймсу хватает для того, чтобы сходить с ума. Зачем еще любимая песня? — Чего замер? — Барнс вырывает его из потока мыслей, и Стив снова легко покачивает ногой, возвращаясь к растяжке. — Что-то не так? — Нет, все в порядке, — говорит Стив, отворачиваясь, чтобы не встречаться с ним взглядом. — Просто песня… — Любимая? — перебивает Барнс и ухмыляется. — Да, мне тоже нравится. Красивая. Стив кивает. Он понятия не имеет, как выстраивать с ним диалог, потому что он боится сделать что-то не так, сказать что-то не то. Он так боится опозориться, что, кажется, только это и делает на протяжении всего их знакомства. И это просто отвратительно, это оседает противным осадком где-то глубоко внутри и отравляет самую его суть. Стив слышит, как Джеймс фыркает, и просто качает головой. Ему нужно просто пережить эту тренировку и, наверное, еще несколько, пока он не научится правильно выставлять ногу, а потом, он надеется, его отпустит. Любовь живет три года. Значит, ему осталось совсем немного — дождаться этого момента, когда его чувства наконец увянут, и просто радоваться жизни. Радоваться тому, что отпустило и отболело. Должно же это когда-нибудь наступить. Занятие тянется патокой. Стиву кажется, что минуты просто не хотят меняться, а потому время идет медленно и — для него — напряженно. Он не может расслабиться под пристальным взглядом Джеймса. И пусть песни играют одна за одной, и пусть Стиву удалось побороть внутреннее волнение и настроиться на нормальную тренировку, мысленно несколько раз повторив, что профессионализм превыше всего, он не может успокоиться до конца. Джеймс смотрит, Стив это чувствует, и он честно не знает, как тот еще не заметил горящих щек. Это настолько очевидно, что Стиву даже смешно — кто угодно бы уже давно догадался, что с ним происходит, но иногда Барнс до крайности невнимательный. И Стива это радует, потому что так у него остается хотя бы мизерный шанс не потерять собственное достоинство и самоуважение. Стив меняет ноги, теперь опираясь на левую. Джеймс растягивается рядом. Они разговаривают о чем-то околобалетном, хотя разговором это можно назвать с натяжкой: говорит в основном Барнс, Стив только иногда вставляет какие-то реплики, отвечая на вопросы или желая выразить собственное мнение. Как его при этом трясет и переворачивает внутри, он не сможет описать. И это так странно — все это волнение, напряжение, — потому что Стив хочет быть главным танцовщиком, на сцене он кардинально меняется, ему не раз об этом говорили. И уж кому стесняться, так это точно не ему. Но нет. Рядом с Джеймсом он чувствует себя ребенком, который встретил своего кумира. Ребенком, который хочет понравиться и доказать собственную важность. И дело даже не в том, что Джеймс старше. И именно от этого Стиву не по себе. — Роджерс, ну понятно, почему у тебя не получается, — Барнс вдруг прерывает самого себя и подходит к Стиву ближе. — Ты немного не так ставишь ногу. После связки мышцы тянет? Стив молчит, сжимая губы в тонкую полоску. Его самого волнует, почему мышцы болели, но он списывал это на нормальное тянущее ощущение после тренировки. Такое ведь даже у бывалых бывает. А теперь… Ему стыдно признаваться, что да, черт возьми, тянет, и еще как. — По глазам вижу — тянет. Господи, и какой идиот ведет у вас растяжку? — в голосе Джеймса — вся вселенская усталость, какая только может быть, а потому Стив слегка улыбается, не в силах сдержать ползущие вверх уголки губ. — Профессор Рамлоу, — тихо отвечает Стив и в зеркале видит, как Джеймс закатывает глаза. Это веселит еще больше, но Стив старается держать себя в руках. — Все понятно, — Барнс усмехается и подходит еще ближе, становится так же, как в начале занятия. Стив чувствует его горячую ладонь на талии, и бог знает, скольких сил ему стоит не упасть прямо здесь. — Будем исправлять. В этой фразе столько энтузиазма и готовности помочь, что Стив поражается — откуда у Джеймса столько энергии и желания? Барнс кладет другую руку Стиву на ногу и давит, заставляя немного изменить ее положение на станке. От мест, где чувствуются сильные ладони, идут мурашки, расползаются по всему телу теплой волной, и Стив закусывает губу, чтобы отрезвить себя хотя бы этим. И он бы удивился, если бы хоть что-то в его жизни сработало нормально. Джеймс выше его на голову, и в зеркале это отражается почти комично: низкий, тонкий Стив и держащий его за талию Джеймс. Стив ухмыляется своим мыслям, стараясь следовать движениями руки Барнса и правильно выгибать ногу. Но на этом тяжело сосредоточиться. Потому что все тело буквально тянется назад, хочет прижаться спиной к подтянутому животу, скрытому футболкой, ощутить весь рельеф чужих мышц собственной кожей. И Стив просто ничего не может с собой поделать. Оно происходит само, он даже не успевает как-то предотвратить это. — Ну, теперь ты знаешь, как надо делать. Думаю, завтра продолжим. Хорошо? Джеймс резко отстраняется, улыбаясь, а Стиву хочется помереть под этим же станком. Или телепортироваться на другой конец Земли, чтобы больше никогда не появляться в поле зрения Барнса. Стив давно не подросток, но черт возьми — у него встал, и, наверное, даже в школе не случалось более поганых ситуаций. — Конечно, — быстро произносит Стив, на ходу хватая сумку и даже не переобувая чешки, и скрывается за дверью танцевального зала. Он быстро доходит до туалета и только там позволяет себе отдышаться, умывшись ледяной водой. Так боялся опозориться — и на тебе. Никакого позора, суровая реальность маленького неудачника. Успокоившись и приведя себя в порядок, Стив переобувается и покидает здание академии. Большую часть пути до дома он проходит пешком, чтобы хоть как-то упорядочить мысли и найти ответ на простой вопрос: как завтра идти на тренировку? Как смотреть в глаза Барнсу? Стив не знает, был ли в практике Джеймса такой откровенно тупой случай, но он не удивится, если его позор станет первым. Почему бы и нет. В конце концов, это — жизнь Стива Роджерса. Добро пожаловать. На улице свежо, октябрь радует прохладой. И это отрезвляет окончательно. Стив смотрит на кружево веток, пинает ногами редкие облетевшие листья и думает о сложившейся ситуации. Он бесконечно благодарен Барнсу за то, что тот решил с ним позаниматься, но он корит себя, что сразу не догадался, каким кошмаром для него все может обернуться. Ведь знал же, что повезти ему не может. Знал, что что-нибудь обязательно пойдет не так. Но почему-то решил, что на этот раз все будет нормально. Влюбленные слепы, и Стив впервые ощутил это так остро. Дома его давным-давно никто не ждет, и Роджерс заходит в темную квартиру, скидывает сумку на тумбу в прихожей и сам садится рядом. Сил нет ни на что, хотя его еще ждет домашнее задание по истории классического танца, но, даже понимая это, он просто сидит несколько минут в темной прихожей. Стив нисколько не удивится, если не будет спать всю сегодняшнюю ночь, сгорая от стыда, а потому, наконец заставив себя подняться и переодеться, он варит кофе и располагается с ноутбуком на кухне, предчувствуя долгие и абсолютно непродуктивные часы выполнения задания. Джеймс же, проводив Стива взглядом, только улыбается, вспоминая покрасневшие щеки и уши парнишки. Стив такой забавный в своем смущении, что, честно, Джеймсу было бы смешно, если бы не было так грустно. Потому что за все время, что он преподает в академии, он еще никогда не влюблялся в студентов. И не то чтобы он хотел этого, но, кажется, никого этот факт не волновал, когда на его голову упал Роджерс — мелкий, несуразный и потрясающе пластичный. И работать с ним — одно удовольствие. И, да простит Джеймса бог за такие непедагогичные мысли, касаться его — тоже. Барнс вспоминает тонкую ногу, острую коленку, ребра под подушечками пальцев. И ладонь горит, а от мурашек слегка спирает дыхание. Джеймс добирается до дома, и тепло не покидает его всю дорогу. Он пьет чай, готовится ко сну, листает ленту новостей — а рука все еще чувствует чужое тело. Но он все равно не готов пока признаваться. Ни себе, ни самому Стиву. Даже имея на руках такие доказательства.